Коммунизм с коровьими рогами
Героическое зачастую превращается в комическое — становится предметом пародии (пример тому «Дон Кихот») или анекдота (здесь прежде всего вспоминаются циклы о Чапаеве и Петьке, а чуть позже о Штирлице).
Владимир Мироненко написал развесёлый роман о сталинско-хрущёвском периоде отечественной истории — по крайней мере, для тех, кто более-менее уверенно ориентируется в советских реалиях. О Сталине, Молотове, Микояне, Берии, Хрущёве, Брежневе, хочется думать, в курсе даже теперешние тридцатилетние, однако, чтобы получить полноценное удовольствие от «Небес преображённых» нужно, чтобы читателю что-то говорили и фамилии Маленков, Булганин, Суслов, Подгорный, Кириенко, Шелепин, Семичастный — иначе пародийный пласт романа во многом окажется непонятным и, следовательно, несмешным. Читательский интеллектуальный багаж также должен включать, как минимум, легенду о старце Фёдоре Кузьмиче, гипотетическом императоре Александре I, не умершем, а ушедшем замаливать грехи, и хотя бы поверхностное представление о книгах Кастанеды, с их проводником в мир индейской магии доном Хуаном и учеником Карлосом.
Отдельной шуткой видится авторское предупреждение, что все персонажи романа вымышлены.
Главными героями выступают Никита Сергеевич Хрущёв и вещая корова Василина. Парнокопытное умеет говорить на человеческих языках (не только русском) сильно сведуща в искусствах и точных науках — знания она получает непосредственно с звезды Сириус, с которой у неё время от времени возникает связь. Василина для Хрущёва — задушевная собеседница, советчица и оппонент, деликатно режущая правду-матку о положении в стране.
Иногда к этим двоим присоединяется Фёдор Кузьмич, продолжающий замаливать грехи — уже не только свои, но и всей правившей династии. Со старцем Никита Сергеевич познакомился под Сталинградом — бывший самодержец состоял в ополчении и проявил поразительные боевые качества. Генерал-лейтенант Хрущёв лично вручал ему медаль «За отвагу».
Здесь трудно удержаться от параллели с ещё одним романом Длинного списка «Нацбеста» — «Свистулькиным», где также производится в пародийно-мистическом ключе реконструируется русская история, и в качестве защитника России призрак отставного военного. Примечательно, что действие романа Александра Проста, пройдя через весь 19 век, заканчивается в 1942-м году, тогда хронология «Небес преображённых», словно перехватывая эстафетную палочку, ведёт отсчёт с 1943-го — с того момента, когда Хрущёв возвращаясь на освобождённую от фашистов Украину, на месте сожжённого села и знакомится с уникальной коровой.
Ещё одна мистическая проекция романа — сны Никиты Сергеевича (их в тексте аж шесть). Пожалуй, самый главный с точки зрения общей идеи и пафоса — сон о наступившем коммунизме (он же самый забавный). В коммунизм пускают не всех, а только прошедших испытание. Распоряжения отдаёт голос, идущий то из стен, то из потолка, а бывшие обладатели политического олимпа СССР трудятся на общественно-полезных работах: Брежнев кашеварит, Микоян доставляет продукты, Шверник натирает полы, Кириченко чистит сортиры, Маленков починяет электропроводкой, Молотов на улице подметает опавшие листья, Булганин выращивает кактусы, Фурцева и Пельш заняты глажкой. Словом, все при деле. Хотя теперь все они уже не вершители судеб, а обитатели сбывшейся мечты, прошлое всё ещё имеет над ними силу: Молотов, не переставая орудовать метлой, обвиняет Никиту Сергеевичу в ревизионизме. Дело кончается тем, что всю группу выставляют из коммунизма, как не сдавших экзамен на попадание в коммунизм:
«Никто из вас не проявил ни малейшего усилия, чтобы жить в коллективе по законам общего блага. Каждый по-прежнему конфликтует, интригует, преследует собственный, зачастую эгоистический интерес, злоупотребляет алкоголем и не сбросил ни килограмма лишнего веса. Вы все насторожены и агрессивны, погружены в иллюзию собственной значительности и в сомнения в наступившем благоденствии. Учебники по высшей математике в библиотеке остались нетронутыми, зато до дыр зачитаны американские журналы для взрослых».
Пародия занимает в романе видное место, но юмор в «Небесах преображённых» не сводится только к ней. Владимир Мироненко замечательно продуцирует образную манеру хрущёвской речи, а регулярные воспоминания Никиты Сергеевича о случаях, имевшие место быть в родной Калиновке, каждый раз уморительно смешны.
Ещё одно литературное сопоставление, которое здесь просто напрашивается — «Похождения бравого солдата Швейка». Хрущёв в изображении В. Мироненко во многом схож с главным героем знаменитого романа Ярослава Гашека: простодушный и грубоватый дуралей, готовый буквально исполнять приказы начальства, знающий множество баек из жизни, неизменно выходящий победителем из всех передряг, из чего можно понять, что не так-то он и прост, каким прикидывается. И цели у них схожие — выживание.
Образ Швейка выражает национальную модель поведения чехов — нации, которая на протяжении веков боролась за свою независимость, но в какой-то момент осознала, что дальнейшая борьба приведёт к полному исчезновению чешского народа, как такового. Для самосохранения в недружественном окружении было выбрано непротивление неизбежному злу завоевания — с демонстрацией лояльности суверену, но себе на уме и с фигой в кармане.
Хрущёв в «Небесах преображённых» тоже в известной мере может претендовать на одну из моделей русского национального характера. Разница состоит в том, что жизненный и общественный идеал Швейка сводится к возможности, избегая катаклизмов, проводить с друзьями вечера в уютных пражских кафе, с пивом, шпикачками и кнедликами. Никите Сергеевиче выживать приходится в непростой борьбе советской партноменклатуры сталинского розлива, и воплощает он русскую мечту о царстве справедливости — без религиозного измерения оно стало называться коммунизмом и получило статус практической задачи.
Беда в том, что коммунизм из «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса слишком похож на добровольный концлагерь (как и всякая утопия — в чём прослеживается полное совпадение с антиутопиями), Ленин успел объявить только военный коммунизм, где расстрелов производилось больше, чем продовольствия, Троцкий собирался строить коммунизм в строгом соответствии с классиками марксизма, но потерпел политическое поражение, Сталину было не до коммунизма — надо было готовиться к войне, воевать и восстанавливать страну после Победы, вот и получилось, что рисовать картину светлого коммунистического будущего рисовать пришлось Хрущёву. А она у него вышла такая, что гражданин СССР счёл бы пражское кафе Швейка намного ближе расположенным к коммунизму, чем, скажем, советская пельменная.
Отсмеявшись и закрыв роман «Небеса преображённые», следует сказать, что главный его литературный источник — сам Н.С. Хрущёв. В. Мироненко, в сущности, воспроизвёл представление о сталинском и хрущёвском временах, каким оно сложилось ещё во времена Оттепели. В соответствии с ним Сталин — параноик, постоянно переживающий за свою власть, Берия — злобный злодей, а Хрущёв — пусть и поучаствовал в репрессиях, пусть был грубоват, но при нём и «хрущёвки» построили, и Гагарин в космос полетел, и, главное, он провёл массовое освобождение осуждённых и их реабилитацию, благодаря чему и вошёл в Историю с уверенным знаком «плюс». Опять же: когда его снимали, он не стал бороться за ускользающую власть (хотя и мог бы) и, пусть сам придерживался авторитарного стиля правления, всё уж именно ему принадлежит заслуга, что партийная верхушка пришла-таки к коллективному руководству.
Главным автором и заказчиком этой исторической версии был сам товарищ Хрущёв. С реальной историей она почти не пересекается, правильней её назвать современным словом пиар, чья цель — обелить Никиту Сергеевича и очернить тех же Сталина и Берию. Например, твёрдая убеждённость наших сограждан, что у Лаврентия Павловича были сотни любовниц, никак не подтверждена документально — она нам известна со слов Хрущёва и его соратников по разоблачению культа личности. Иными словами: о расстрелянном судят со слов инициатора расстрела. Как ни относись к Берии и Сталину (а к их деятельности, разумеется, есть вопросы), а такую информацию трудно назвать достоверной.
Реальный исторический Хрущёв не просто проводил репрессии по приказу «рябого цезаря», а был одним из самых ретивых и инициативных участников. Разоблачающий культ личности доклад на 20-м съезде — не плод пробудившейся совести и человеколюбия, а блестящий ход в борьбе за власть. Сталин стоял во главе двух вертикалей власти — партийной (генсек) и экономической (председатель Совета министров). В последние его годы партийных работников стали отодвигать от хозяйственных решений (а стало быть, и от денег), отдавая в их власть идеологию и воспитание масс. После смерти Сталина и срочного устранения Берии встал вопрос: какая из вертикалей главней? Никита Сергеевич к тому моменту возглавлял партию и потому был напрямую заинтересован в подчинении хозяйственников ЦК. Отсюда и логика доклада: репрессии были неправильными, потому что жертвами стала коммунистическая номенклатура, а случилось это потому, что партию отодвинули от принятия решений (отсюда пошёл лозунг «Партия — наш рулевой»). Иными словами, цель разоблачения культа личности — обещание номенклатуре уголовную неприкосновенность.
Буквально всё, что ставится Никите Сергеевичу в заслугу, к нему лично не имело отношения. Амнистию заключённым начал проводить ещё Берия. Институт проектирования типового жилья (тех самых «хрущёвок») был создан в 1948 году. Ракетно-космическая программа тоже началась разрабатываться задолго до того, как Хрущёв возглавил страну.
Обещание построить коммунизм к 1980-му году возникло не из желания первого секретаря КПСС осчастливить советский народ, а потому что в результате авантюрных решений Никиты Сергеевича страна, начавшая приходить в себя после войны, снова оказалась на грани голода. Логика простая: чем хуже дела — тем громче обещания. А 1980-й год был взят с запасом, сколько ещё удастся прожить: нет сомнений, что Хрущёв собирался возглавлять страну, как и Сталин, до самой своей кончины.
А причиной Октябрьского пленума 1964 года стали именно авантюрные решения — грубость с подчинёнными и нетерпимость к чужому мнению стали лишь катализатором. Уход с поста без борьбы — сомнительная доблесть, так как возможностей навязать борьбу у Хрущёва фактически не было. Министр обороны и председатель КГБ входили в число заговорщиков. Попытка полететь к какому-нибудь другу-генералу и поднять войска отдельного военного округа вряд ли увенчались бы успехом, а самого Никиту Сергеевича в этом случае совершенно точно подвели бы под расстрельную статью.
Первым Хрущёва в роли сказочного персонажа — доброго дурачины-простофили, который «захотел издать закон про изобилье» — изобразил упоминаемый в романе Владимир Высоцкий. Но неизбежно наивный в политическом отношении взгляд советского человека 1970-х вряд ли без существенных корректив может быть принят сегодня.
История России 20-го века трагична, и уже хотя бы поэтому достойна не лубка, а глубокого изучения. Но можно ли, не слишком искажая трагическую историю, написать весёлый роман? На этот вопрос у меня ответа нет.