Саша Филипенко. «Кремулятор»

Мой кандидат на «Нацбест» — Саша Филипенко с новым романом «Кремулятор». От этого текста пышет печным жаром и тянет могильным холодом — причем одновременно. В основе романа — материалы следственного дела Петра Ильича Нестеренко — первого директора Московского крематория на территории Донского некрополя. В ходе работы над романом автор повторил путь главного героя, вслед за ним побывав в Саратове и в Париже, в Варшаве и в Стамбуле. Огромный объем архивных документов предоставило автору общество «Мемориал». «Кремулятор» — художественная реконструкция совершенно удивительной судьбы.

Роман публикуется в №№ 2 и 3 журнала «Знамя» за 2022 год, после чего выйдет книгой в издательстве «Время».

Борис Пастернак – издатель, Москва.

Рецензии

Кира Грозная

Святость темы – не индульгенция

«Кремулятор» Саши Филиппенко – это повесть, опубликованная в свежем выпуске журнала «Знамя». Видимо, потому что выпуск был свежим, верстку представили на конкурс без корректуры; опечатки и проблемы автора с пунктуацией немного мешали сосредоточиться. Впрочем, это не столь важно. А важно, что роман написан на очень актуальную тему: о сталинских репрессиях. Тема репрессий, в свое время поднятая Анатолием Рыбаковым в «Детях Арбата», по сей день всплывает в большой литературе то тут, то там (например, в «Концертмейстере» Максима Замшева), благодаря чему новые поколения читателей узнают о жертвах тоталитарной карательной системы.

Автор с документальной точностью изучил дело репрессированного директора московского крематория Петра Ильича Нестеренко и написал по нему подробный текст от первого лица, состоящий из сцен допросов, а заканчивающийся приговором и расстрелом обвиняемого. Журнальный текст небольшой, всего 103 страницы. Эти страницы, впрочем, тоже успевают утомить безысходностью и казенностью текста, но все-таки спасибо, Саша, что их не 250, например.

Саша Филиппенко – писатель и журналист. В данном случае журналист победил писателя. С самого начала понятно: художественная ценность текста – в самой теме. О том, что святость темы не есть индульгенция для литератора, Саша Филипенко вряд ли задумывался, когда работал над «Кремулятором». Ему хотелось правды, разоблачения, донесения до массового читателя истории неординарного человека, канувшего в Лету. Вот только повесть – это не репортаж.

Безусловно, Филиппенко очень старается внести в описываемый ужас живую нотку. Порой в тексте появляется тарантиновщина – например, там, где Нестеренко рассказывает следователю о своих взаимоотношениях с Василием Михайловичем Блохиным, «аккуратным товарищем», лично расстреливавшим приговоренных.

Когда я работала в правоохранительных органах, в нашем ведомстве у каждого опера был свой «персональный» следователь; неважно, нравились ли друг другу эти двое, приятельствовали ли они, но отношения между ними складывались особые. Так и в повести Филиппенко – у крематора с палачом.

Нестеров уважительно подмечает:

«Блохин всегда стреляет так, что пуля проходит в затылок снизу вверх, оставляя череп целым. Когда приговор в исполнение приводят его помощники, перекладывая трупы, я нередко вынужден собирать ошметки голов, что отнимает лишнее время».

Но тут же досадливо вспоминает о промахе Блохина: недобитый мужчина оказался жив, что выяснилось уже при погрузке в печь, и Нестерову пришлось «прийти на помощь товарищу».

Постоянно пребывающий в ауре насильственных смертей и кремаций герой начинает фантазировать на тему собственного расстрела. В неофициальной обстановке, захмелев, он привязывается к Блохину:

 

«Михалыч, а как бы ты расстрелял меня, а?»

«Что?!»

«Я говорю, как ты меня однажды расстреляешь?»

«Петь, отвали — дай отдохнуть!»

«Ну нет, мне интересно, как это будет?»

«Быстро, Петь…»

«А быстро — это как?»

«Мл@дь, ты че? Х@ра ты заладил, а? Мне вот плевать, как ты меня кремируешь…»

«Тебе плевать, а мне нет! Мне интересно! Вот подойду я к тебе, стану затылком, но руку-то пожму?»

«Во-первых, во время расстрела руки у тебя будут перетянуты проволокой. Во-вторых, не ты ко мне подойдешь, а тебя поставят в «красный уголок». Я подойду сзади, вот так пистолет приставлю и выстрелю. Ничего особенного, Петь…»

«А тебе будет жалко меня?»

«Нет…»

«Ну-у, неужели ты вообще ничего не почувствуешь?»

«Я тебя даже не узнаю…»

«А потом?»

«А потом я сниму свой кожаный плащ, разденусь до пояса и помоюсь одеколоном, чтобы порохом и кровью твоей поганой не вонять — наливай давай!»

 

Наверное, это жутко… должно быть, по крайней мере. Но – что удивительно – читать антиутопию Дмитрия Данилова «Саша, привет», где контекст и сюжет полностью выдуманы автором, гораздо страшнее. Наверное, потому что документальная ценность и архивная точность – это скорее враги литературы, нежели друзья.

Ну, хочется автору поставить кому-то памятник – пусть он его ставит. Имеет право. Но при чем тут «бестселлер»?

Подростком я прочитала «Репортаж с петлей на шее» Юлиуса Фучика. Впечатления живы до сих пор. «Кремулятор» кажется блеклой калькой с «Репортажа» (да, автор «нужные книги в детстве читал» – хоть это радует). Возможно, сам Нестеренко написал бы свою историю сильнее, страшнее, зримее, чем это сделал за него вдохновленный на подвиг писатель… хотя не обязательно. Почитаю еще Сашу Филиппенко, чтобы получить представление о писателе. О Филиппенко-журналисте представление у меня сформировано.

Ближе к концу автор для оживления текста предпринимает «смелый» и «оригинальный» ход: расстрелянные герои, Петр Нестеренко и Вера, любившие и предавшие друг друга, после смерти ведут беседу.

 

— Ну, что Петя, не верил, что тебя расстреляют, да?

— Почему же не верил? Верил! Я не верил, что умру, и, как видишь, оказался прав! Но зачем ты пришла сюда?

— Не знаю. Соскучилась по тебе. Много крови у тебя теперь на лице, кстати… Пуля, что, вышла через подбородок, да?

— Да, как я и задумал… Я бы умылся, да нет сил встать пока…

— Да ничего, ты лежи… тебе теперь долго здесь лежать…

— А ты так и будешь там сидеть на краю или спустишься ко мне?

— Нет, не хочу спускаться — боюсь платье запачкать…

— Понимаю… не холодно тебе?

— Да нет. А страшно было, когда расстреливали?

— Не-а, не особенно, а тебе?

— А я думала, что меня расстреливают из-за тебя… Всё, что о тебе знала, всё им выложила! Уже даже когда Блохин пистолет к голове приставил, всё кричала, что ты шпион. Думала, что они меня в сторону отведут, что продолжат следствие, но… Признайся, это ведь ты настучал на меня, да?

— А ты сама как думаешь?..

 

Не буду проводить ликбез и предлагать автору углубиться в архивные источники, чтобы выяснить, сколько всего женщин в СССР было приговорено к высшей мере наказания. Тут и архивы не нужны – автор, если не поленится, найдет информацию где угодно, от википедии до яндекс-дзен. Поэтому оставим в покое «расстрелянную» актрису и вернемся к финальной сцене. По ассоциации напрашивается кадр из голливудского фильма «Ванильное небо», где герой Тома Круза говорит Пенелопе Крус: «Ну и парочка мы с тобой: ты – мертва, а я – в коме». Даже этот трюк не нов!

Елена Одинокова

Саша, привет

Если русские прознали, что где-то можно заработать и прославиться, их не остановить. Молодежь в девяностые штурмовала то юрфаки, то факультеты иностранных языков. Зумеры всей толпой бегут учиться на программистов. А чем литераторы хуже? Да, в каждом сезоне свой шаблон, и авторы, не сговариваясь, его старательно заполняют. Лет десять назад все в один голос утверждали, что нас скоро завоюет Китай. Четыре года назад все на разные голоса славили Боженьку и православную семью. Два года назад все писали о тяжелой судьбе женщин, умученных абьюзерами. В этом сезоне много пишут о допросах. То допросят Павленского, то Шалыгину, то как бы Серебренникова, то подозреваемого в убийстве девочки, то очень тупого Сережу. Оно и понятно, время такое, кровавое, гражданские свободы душат буквально везде — в фейсбуке, твиттере, инстаграме. Прав был Путин, когда говорил, что у русских сильно развит коллективизм.

И Саша Филипенко пишет о том, чем живет коллективный разум россиян. Правда, Саша родом из БССР. Той самой республики, которую создал кровавый диктатор Сталин из различных уездов и волостей бывшей Российской Империи. Проклятый тиран. У Саши Филипенко есть все основания его ненавидеть, поэтому он сочинил книгу об ужасах тоталитарного режима. Ему бы еще написать роман о проклятом Первом канале, где Саша несколько лет нес россиянам разумное, доброе, вечное, облагораживал, просветлял. То есть работал на Кремль, как и герой его книги. А ведь мог бы стать таксистом где-нибудь в Париже.

Но – шутки в сторону. «Ехал Сталин через Сталин» это настолько избитая тема, что ее не освежишь никакими литературными приемами. Биография первого директора московского крематория была бы намного интереснее в виде статьи, а не длиннейшего псевдофилософского диалога Петра Ильича Нестеренко со следователем. Там о жизни, смерти, вере, несвободе, о том, как Петр Ильич сжигал репрессированных и репрессировавших, о том, плавятся ли пули при кремации расстрелянных – и так далее. Но главное – там нет ничего нового. Вы хотели о чем-то напомнить, «заставить задуматься»? Заставили. Задуматься о том, как стереотипно мышление журналиста, который взялся писать художку.

Нет, книга не совсем плохая, там есть на что полюбоваться. Беседы Нестеренко со следователем Перепелицей в основном напоминают разборки геев, один из которых во время командировки в ЕС сходил налево и теперь оправдывается перед партнером. Ревнивый молодой ватник страстно избивает папика и учит его, что «нужно было быть со своим народом». Папик стонет, подчиняется, нежно глядит на своего мучителя.

«— Для чего, я тебя спрашиваю, ты выехал в Екатеринодар, сука?

— Чтобы служить в штабе авиации добровольческой армии Деникина, гражданин начальник…

— Знаешь, Нестеренко, я уже сбился со счету! Вот же ты безотказка! Не всякая шлюха может похвастаться такой открытостью, как ты. Белым служил, красным служил, Раде служил, а потом опять к Деникину под бочок?

— Так складывалась жизнь…

— Жизнь у него так складывалась! А у меня вот почему-то она иначе сложилась! Я с народом с рождения и никогда ему не изменял!

— Отныне и впредь вы всегда будете оставаться примером для меня, гражданин начальник.

— Мало тебе?! Хочешь еще по соплям получить?!

— Нет, гражданин начальник…

— Когда и как ты выехал в Екатеринодар?

— В конце июня или начале июля 1918 года…

— И чем же ты там занимался?

— В добровольческой армии Деникина меня назначили помощником начальника авиации. На этой работе я числился до февраля-марта 19-го года, а затем стал помощником командира формируемого отряда по хозяйственной и технической части. Через месяца два я ушел с работы из авиации в штаб деникинской армии…

— А там ты что делал?

— Занимался охраной города Новороссийска на должности помощника командира отряда…

— Дальше что?

— В Новороссийске весной 1920 года я случайно встретил…

— Случайно?!

— Дайте досказать! Да, в конце марта двадцатого года я случайно встретил на улице своего школьного товарища по учебе в Одесском военном училище майора Стефановича. В этот момент он являлся представителем сербского правительства при армии Деникина».

Биография Нестеренко сама по себе довольно интересна — участник белого движения, авиатор, затем агент НКВД в Париже, директор крематория, узник и жертва сталинского режима. Но Филипенко невыносим с его морализаторством и пафосом. Хотелось бы напомнить автору, что к трагическому финалу его героя Нестеренко привела революция — да, революция, свержение режима «кровавого Николая», государственный переворот, принесший в итоге столько человеческих жертв, что все забыли о злосчастной Ходынке.

И Филипенко, который долгие годы шатает скрепы РФ и Республики Беларусь, стоило бы задуматься, что в дивном постреволюционном мире он мог бы разделить судьбу своего героя. Саша, изучая историю 20 века, так и не усвоил простую истину: свобода — это фейк, которым воодушевляют рабов и убийц. На Земле не было более свободной страны, чем наш великий СССР. Наша Конституция была самая справедливая. При Сталине не было взяточников, воров и олигархов, и все были равны перед судом. Рай на земле! Свобода, Саша, СВОБОДА! Боритесь за нее. Только кровью не обляпайтесь.

З.Ы. Литература, по моему убеждению, должна развивать у читателя независимое мышление. Хороших писателей у нас мало, а любителей объяснять, что такое хорошо и что такое плохо, везде навалом, в том числе на книжных ярмарках и на Первом канале.

Любовь Беляцкая

Саша Филиппенко «Кремулятор»

Этот роман я начала читать с целью переключить внимание на литературу, спрятаться от действительности и новостной ленты в лонг-листе Нацбеста.

Филиппенко выбрал для своего романа сочное, странное и противное слово «Кремулятор» — устройство для перемалывания остатков костей после сожжения тела в крематории.

Это страшный текст о том, как перемалывают и переламывают человека исторические события.

Если вам не повезло попасть в мясорубку таких страшных вещей как война, эмиграция и революция, то готовьтесь к нечеловеческим испытаниям.

Роман основан на реальной биографии директора первого московского крематория. Он воевал за белых, эмигрировал из Крыма в Стамбул, затем работал в Париже и других европейских городах, затем был завербован советской властью и вернулся в Союз. Там он очень быстро продвинулся по службе и стал работать сжигателем трупов.

Через его руки проходят тысячи обычных расстрелянных людей, а также знаменитости. Те, кто судил, кто приговаривал, кто стрелял, тот кто приговаривал и расстреливал тех, кто судил и стрелял и так по бесконечной цепочке.

Более всего в этой книги интересно описание времени и судьбы человека в период катаклизмов.

«Вы хотите разобраться, почему Россия дошла до всего того, до чего дошла…»
«Я думаю, что разобраться в этом довольно сложно… Причин, надо пола-
гать, много…»
«Нет, голубчик! В действительности все очень просто! Это как дважды два!
В России, мой дорогой, всё так, потому что недопустимое — допустимо! Мы с
вами покинули страну, в которой нет алармистов. Всякий раз, когда нужно ска-
зать: «Хватит!» — русский человек говорит: «Да, дальше так продолжать нельзя,
но, если подумать…Одна из главных проблем России — союз «но» и запятые.
Мы привыкли ставить запятые там, где давно пора поставить точку!»
«Простите, но я не очень понимаю, что вы имеете в виду…»
«Очень даже понимаете! Я имею в виду, что вместо того, чтобы поставить
точку, мы вечно ставим запятую и продолжаем! Да, убивать нельзя, но… Да,
пытать нельзя, но… Да, мы понимаем, что преступно неправы, но… Но, но, но!

Дневники главного героя показывают нам персонажа, который хотел быть с любимой женщиной и летать на самолётах, а не идти на войну, убивать, сбегать в другую страну, что-то кому-то доказывать.

Но в итоге жизнь ломает и его. Он занимается не полётами, а сжиганием тел. И предаёт свою любовь.

Очень тяжёлая книга и очень тяжело её читать именно сейчас.

Игорь Фунт

Идеальное погребение. Родиться, чтобы умереть

«Война алогична, а это уже кое-что, чтобы начать её понимать». Из книги

…вдруг вздрогнул. Вспомнив, мол, пришёл к Богу почти что так же, как завербованный ОГПУ герой Саши Филипенко. Тоже случайно попав в смертельную ловушку. Чудом спасшись. И далее — также во многом соглашаясь с автором на протяжении всей книги: с увертюры повествования до коды. Но не суть…

Перед нами документально-художественная компиляция жизни реального человека. Первого директора Московского крематория П. И. Нестеренко. Его тюремных мытарств.
Центральное действие — начало Великой Отечественно войны. Вплоть до дня гибели главного героя — в августе 1942-го.
Рассказ выполнен в виде некоего условного письма (или нескольких корреспонденций, или просто мысленных аллюзий) к любимой женщине. На основе изъятых личных дневников протагониста.
В тексте не указаны источники дневников-мемуаров (идут по диагонали курсивом). Т.ч. можно предположить, дескать, всё от начала до конца — неплохая выдумка сочинителя. За исключением реальных, повторимся, персоналий книги.
Читатель лицезрит пред собой вереницу хорошо знакомых исторических лиц. Кратких о них упоминаний, заметок, ремарок.

• Зиновьев-Каменев;
• Керенский;
• «Легендарный» в кавычках палач Василий Блохин;
• Академик Вавилов;
• Кремированный героем Маяковский;
• Военачальник Тухачевский;
• Командармы Уборевич, Якир и Корка, мн. др.;
• Командиры корпусов Фельдман, Эйдеман, Примаков;
• Сожжённый в комплекте с двумя первыми жёнами и братом маршал Блюхер. Подписавший смертный приговор вышеперечисленным «всесильным» кадрам.

Все эти люди, — и много сотен других несчастных, — прошли через «Чистилище» нашего героя: «Мной была кремирована целая страна», — резюмирует он.

Как в чёрно-белом кино проплывает насыщенная событиями биография Нестеренко — в ракурсе допроса в московской внутренней тюрьме НКГБ. Потом в саратовском изоляторе, последнем его прибежище.
Тема великолепная, свежая. Дыхание текста — лёгкое, несмотря на тяжесть картин, эпизодов, мизансцен… Вплоть до подлинно ужасных.
В суровую вязь воспоминаний вшиты философские рассуждения о судьбах мира, Родины. Приверженностях тем либо иным идеалам. И увы, — ни от чего, ни от каких идеалов-мечтаний не зависящих приказах «верховных». Решающих человеческие судьбы на раз — щёлк! — в пользу единственно Его: окаменевшего изваяния жуткого усача.

С первых страниц автор перескакивает с одной стилистику на другую.
Тут тебе и высокий слог. Научно-исторический. Тут — остросюжетные, музыкальные вкрапления. И — приблатнённо-бытовые. Интеллектуальный юмор. Где хитрые мифологемы соседствуют с грубоватыми аляповатостями. Жаргонизмами.
Что кажется вроде как неоправданно — чуть спутано, неосмысленно.
Но может, герой действительно был таким неоднозначным человеком? Дворянская «белая» кровь повлияла? Офицерство-сектантство-эмигрантство-приспособленчество?
Вскоре понимаешь, что именно поэтому текст воспринимается с интересом, не сухо. Ведь подобный документально-исторический, к тому же архивный материал очертить беллетристическим языком довольно сложно.

Вывод по прочтении делается в виде любопытнейшей коллизии

Энкавэдэшник допрашивает подследственного, — заученно-уверенно. Чётко помогая советской власти избавиться от проклятого иностранного шпиона. (Что он и должен доказать — высосать злодейскую фактуру из пальца несуществующих улик.)
В то время как в бытность свою «при делах» обвиняемый точно так же помогал социалистической законности избавляться от врагов народа, их попутчиков-леваков, и не только, — сжигая безвозвратно. Не оставляя следов. Причём для потомков — тоже.

В финале дам занятный лагерный, и не только, вокабуляр, почерпнутый из романа:

• Шуфлядка — выдвижной ящик стола;
• Кимбий — лодка мифического Харона;
• Тефра — вулканический пепел;
• Штундисты — из разряда русских христианских движений;
• Айк — икона;
• Балабас — сахар;
• Вара — контрабанда;
• Гамза — деньги;
• Декча — голова;
• Енгин — опасность;
• Журня — морг;
• Кремулятор — такая железная штуковина. Перемалывающая остатки несгоревших в печи костей (невинно) убиенных.

Вдруг сгодится когда. Не дай-то Бог.

Ольга Погодина-Кузмина

ПРОПАГАНДИСТСКИЙ ФРОНТ

Сразу оговорюсь, перед нами не роман, а политическая агитка. Пример абсолютно беззастенчивой, прямо геббельсовской пропагандистской спекуляции на теме сталинских репрессий.

Написано бодро, стилистически изобретательно, с огоньком. Но как всегда бывает в сугубо пропагандистских книгах, действие двигают не характеры и отношения, а грубо декларированные идеи. Идеи таковы: СССР — тотальная тюрьма и крематорий, жизнь в этой стране подчинена банальной цели истребления всех лучших людей, народонаселение делится на чекистов и заключенных, все диалоги ведутся в форме допроса, тема осмысления — 1937 год, шпионы, троцкисты и прочая кафкианская жуть. Вернее, никакого осмысления не предполагается — текст представляет собой прямую трансляцию агитационных материалов с целью вызвать ужас, возмущение, чувство горечи и стыда за то, что такая социальная общность как советский народ вообще существовала в мировой истории.

Автор, родом из Белоруссии, номинант и лауреат различных премий (где награждают именно за такого пошиба пропаганду), родился в 1984 году, и представление о сталинской эпохе почерпнул из книг, воспоминаний, архивных материалов. Наверное, не следует его за это винить, перед нами так называемый «честный фашист», который убежден, что советская жизнь целиком состояла из арестов и допросов. Повод поделиться этим знанием с читателями — причудливая судьба одного могильщика. Как пишет сам автор в предисловии: «В основе романа — материалы следственного дела Петра Ильича Нестеренко — первого директора Московского крематория. В ходе работы над этим текстом, я повторил путь главного героя, вслед за ним побывав в Саратове и в Париже, в Варшаве и в Стамбуле. «Кремулятор» — художественная реконструкция одной, как мне кажется, совершенно удивительной судьбы».

Позволю не согласиться с термином «художественная», так как подлинное осмысление писателем мира предполагает понимание противоречий и парадоксов картины бытия, истоков и причин тех или иных событий. У Саши Филлипенко же получился прямолинейный антисоветский памфлет, где взаимодействуют не живые люди, а функции, исполняющие четкую идеологическую задачу. Идеи напирают на читателя танковым строем, подавляя всякую попытку ментального сопротивления; механистичность стиля и сам образ главного героя, который скорее похож на автомат для выдачи правильных ответов, пугающе напористы.

Вот лишь несколько цитат:

«Я твердо убежден, что люди предназначены для разных целей — одни рождены быть расстрелянными, другие рождены убивать».

«Про трупы, которые не доезжают до ям и рвов, следователь, конечно, знает, однако образ честного советского человека обязывает его строить из себя дурачка».

«— Всякий диктаторский режим, гражданин начальник, непременно держится на коррупции — с улыбкой, после некоторой паузы, продолжаю я.

— Про диктаторские режимы — это твое мнение?

— Это цитата.

— Чья?

А я уж и не вспомню»
«— Это такой прекрасный наш философ, правда, уже лет семь как арестован…

— Если арестован — значит, он враг народа, а не прекрасный философ!

— Враг народа тоже может быть прекрасным философом, гражданин начальник».

В финале книги герой, разумеется, становится очередной жертвой тоталитарной машины уничтожения, частью которой он является и сам:

«Пистолет прижимается к затылку всего несколько секунд. Дуло не холодное и не ледяное. Напротив, как я и предполагал, я успеваю почувствовать лишь, что ствол перегрет от предыдущих расстрелов. Механизм отлажен, а потому особенно долго фокусироваться на данном обстоятельстве мне не приходится».

Уже дописав эту статью, заглянула в Википедию и выяснила, что Саша Филлипенко «с 2009 по 2011 год работал на «Первом канале», где писал сценарии к программам «Прожекторпэрисхилтон», «Мульт личности» и «Yesterday Live». Затем ушёл на телеканал «Дождь». А «после протестов, последовавших за президентскими выборами 2020 года, Филипенко стал одним из голосов белорусского протестного движения в Европе, поддерживая Марию Колесникову».

То есть пропагандистские навыки автор накачивает уже достаточно долгое время и, как видим, в совершенно разных сферах идеологического противостояния.

Вот знаете, Саши, почему вы в конце концов проиграете? Потому что технологии — это не все. Да, знаю, ваши говорящие головы с органчиком внутри свели с ума миллионы людей. Но свести с ума — не великая заслуга. Обмануть, заморочить, унизить, обобрать — это не великая доблесть. Вы просто сборище модно одетых наперсточников, которых поставили у ворот рынка паханы, научив нехитрым приемчикам. Но в какой-то момент людям надоедает терпеть обман. Люди встают и гонят наперсточников мокрыми тряпками. А пахан получает по зубам.

Впрочем, вы-то не останетесь без работы. Вернетесь на Первый канал — правда, Саша? Ну, я так и думала.

Ольга Чумичева

Саша Филиппенко «Кремулятор»

Повесть известного писателя Саши Филиппенко основана на документальных материалах о причудливой и до болезненности трудной жизни Петра Ильича Нестеренко – дворянина, офицера Первой мировой, авиатора, участника Белого движения, потом агента НКВД в Париже и первого директора Московского крематория при Донском кладбище, арестованного 23 июня 1941 года и расстрелянного. Собственно, со сцены ареста и начинается эта история, причем повествование ведется от лица самого Нестеренко. Вся его жизнь до момента ареста существует лишь в ретроспекции и в его воспоминаниях, как тень и призраки на стенах.

«Смерть есть моё первое детское воспоминание» — слова из его дневника.

Это повесть не о герое и не об авантюристе, а о человеке, который умер когда-то давно – не то в детстве, когда отец порол его плетью и заставил пойти в военное училище, не то при ранении в горло на Великой войне, после которого тот же отец вынудил его вернуться на фронт. Это роман о любви – совершенно горячечной и выдуманной. О беспросветной мгле, накрывающей белых, красных, зеленых, все тут серые и неживые. И посреди нежити тот, кто мечтал летать и любить, а на деле даже не убивал – но бесконечно сжигал и закапывал и тонул в пепле и во тьме.

Повесть-монолог, построенная как череда показаний на допросе (как и в реальности, Нестеренко в повести не отрицает ни участия в Белом движении, не помощь советским агентам в Париже в деле Савинкова, но так и не признается в шпионаже на какую бы то ни было страну, даже после избиений), звучит как монолог безумца, системный бред. Только бред этот наполнен реальными именами – и палача Блохина, и следователя Перепелицы, и множества расстрелянных и сожженных по ночам. Упоминается и немецкая компания «Топф и сыновья», та самая, которая оборудовала первый советский крематорий на Донском кладбище, а потом установила печи и газовые камеры в Аушвице и в других нацистских лагерях. Эта повесть – удушливый мир без ориентиров, и единственный берег в этом море мрака – тот, к которому направляется ладья Харона (персонаж, закономерно в романе поминаемый).

Любовь к Вере – отблеск света, который сперва ведет рассказчика через все беды и испытания, – оборачивается еще одной иллюзией, несбывшейся мечтой, как и полёты. И встреча на ТОМ берегу едва ли становится обретением покоя. Рассказчик не заслужил ни света, ни покоя, ни проклятий, ни спасения. Неприкаянный безумец в безумном мире.

Отчасти эта повесть напоминает знаменитую «Щепку» Зазубрина, написанную в 1923 году о человеке, попавшем в водоворот «красного террора» и служившем палачом. Но если центральный персонаж «Щепки» проходил путь от слепого романтизма к безумию и смерти, Нестеренко в «Кремуляторе» проделывает путь намного длиннее, менее крутой, но не менее тупиковый. Хотя сам он никого не убивает. Кроме самого себя.

В этой повести есть Босфор и Польша, Париж и сербский Нови Сад, но нет никакой жизни. Все географические названия безлики, все люди невыразительны. И самое страшное в этой книге то, что автор не пугает, не нагнетает. Его рассказчик говорит просто, без особых оценок, он кажется практичным и разумным, в его разговорах нет ни идеологии, ни борьбы, ни ненависти. Есть только серый мир и смерть, которую лично для себя он считает бессмертием.

Притча о живом мертвеце. Мощная история, которая читается залпом.