Кирилл Рябов. «Фашисты»

Кириллу Рябову дан удивительный дар, избегая традиционного и часто пустопорожнего многословия русской прозы, соединять в своих рассказах все болевые точки и лейтмотивы отечественной (да и мировой) гуманистической традиции, также известной как любовь и сострадание к ближнему.

Выморочные пространства городских окраин, бесприютные квартиры многоэтажек в рассказах Рябова не повод для унылого бытописательства, но полный энергии абсурда и отчаяния пограничный мир между сном и явью, лимб без шанса на побег.

Читая сборник «Фашисты», не раз задаешься вопросом: каково это — быть человеком сегодня, когда Бог не то чтобы умер, а просто занес тебя в черный список, отправил в бессрочный бан? Точного ответа нет и не может быть, но, скорее всего, больно и смешно одновременно, ведь реальная жизнь чурается чистого, беспримесного жанра. Тьма и зло есть снаружи и, в не меньшей мере, внутри. Быть человеком — до последней минуты не дать угаснуть свету, продолжая свой путь сквозь «видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Виктория Сафонова – магазин «Во весь голос», Петербург.

Рецензии

Андрей Кагадеев

Кирилл Рябов «Фашисты»

Писать оценочные суждения о сборнике рассказов Кирилла Рябова «Фашисты» сложно. Потому что это хорошая книга, которую можно рекомендовать всем к прочтению. Собственно, этого достаточно.

На занятиях по английскому языку мы когда-то подробно разбирали прозу Хемингуэя как образчик стиля — «The short happy life of Francis Macomber», например. При чтении рассказов Рябова я отчего-то вспомнил про старика Эрнеста. Выверенные, хорошо построенные фразы, точные формулировки и внутренняя архитектура каждого произведения – все как и должно быть в рассказах, близких к идеалу. Несомненная авторская удача. Семь разнообразных историй интересны от начала и до конца. Написано просто, но вместе с тем изысканно – «Тяжело вздохнув, автобус тронулся с места»…

Герои рассказов нетипичны для Рябова — это не полулюди-полузомби, живущие повышенно ущербной жизнью, а персонажи со страстями и хоть каким-то внутренним миром. Тут вам и одержимость демонами, и любовь хуже героина, и извечный национальный алкоголизм. В заглавие сборника неспроста вынесен расказ «Фашисты». В нем, на мой взгляд, «звезды сошлись» особенно гармонично. История молодой матери-одиночки, которую позвали в волшебный мир кино. Кино оказалось про войну, где ее с малолетней дочерью на руках деловито расстреляли в какой-то яме. И смех, и грех. В лучших традициях рассказов Зощенко или Хармса. На ум еще приходит «Радость» Чехова.

Фильмы про войну имеют особое значение для каждого русско-советского человека. Уж больно много их наснимали. Благодаря родному кинематографу мы имеем в головах дикую смесь, скажем, «Иванова детства» и «Дачной поездки сержанта Цыбули» в одном флаконе. Все это блестяще отразилось в «Фашистах» Рябова. А еще автор проявил недюжинное знание «кухни» — уж больно узнаваемы карикатурные персонажи кинофабрики «Ленфильм». Браво.

Наталья Соловьева

Серое на сером

Рассказы Кирилла Рябова я прочла после его романа «777». Мне показалось, что и в романе, и в сборнике автор пишет примерно про одного и того же героя. Неприкаянного неудачника, чья реальность трагически не совпадает с внутренним миром. Он день за днем неторопливо проживает свою жизнь, такое ощущение, что по привычке, по инерции, мается, барахтается в серой повседневности, но ничего не делает, чтобы из этого состояния выбраться. Не потому, что так хочется, а потому что другого выхода нет. Героя и его бестолковую жизнь искренне жаль, потому что никакого просвета нет и не предвидится.

Самое страшное, что Кирилл Рябов пишет правду. И если в романе «777» герой из-за абсурдных обстоятельств, в которые он попадает, воспринимается относительно легко, с юмором, то в рассказы написаны так, что понимаешь: жизнь персонажей и они сами —  не шутка и не выдумка, а реальность. И что вообще-то таких у нас плюс-минус полстраны.

Героини сборника примерно такие же. У них нет ни сил, ни желания сопротивляться обстоятельствам. Они ТЕРПЯТ.

Главная героиня рассказа «Полина» приезжает в родной город, где пятнадцать лет назад у нее умер отец. Вскоре после его смерти ее забрали жить в другой город, и Полина с тех пор ни разу не возвращалась. Героиня живет с парнем только потому, что тот похож на ее отца:

«Она понимала, почему выбрала его. Артём был чем-то похож на отца. Немного внешне, чуть-чуть характером. Отец тоже никогда ни с кем не ругался, насколько она помнила».

Артем игнорирует ее, не любит и не слышит. Он по сути такой же мертвец, как и отец Полины.

Полине снятся сны про отца, и она решает навестить его могилу. Преодолевает скепсис Артема, дорожные неурядицы и добирается-таки до кладбища, но до могилы отца так и не доходит, столкнувшись с назойливой охранницей.

«…Полина уже не слышала. Это было невыносимо. В голове стоял сплошной гул. Снова чесалось в ухе. Тошнило. Ей захотелось немедленно умереть. Полина даже представила, как падает, будто срубленное дерево, охраннице под ноги, но та, почему-то, переступает через тело, не торопясь идёт дальше и говорит, говорит, говорит свою никому не нужную правду».

Полина терпит, не хамит, не возмущается — ей легче отказаться от своей цели и уйти.

На нее похожа героиня другого рассказа, «Фашисты». Наташа — мать-одиночка. В роли «неслышащего» в рассказе выступает мать Наташи. Наташу с ее дочерью приглашают на съемки какого-то фильма. Для одинокой девушки, в жизни которой ничего, кроме материнства, нет, это целое событие: соприкосновение с чудесным миром кино. Но на съемках все идет не так:

«Ей хотелось крикнуть что-нибудь обидное, даже оскорбительное этим людям, уставившимся на неё, но она стеснялась». Стеснялась…

Наташа стесняется и терпит, пока ситуация не заходит слишком далеко. Только тогда она начинает сопротивляться. И скорее всего, я думаю, сработал материнский инстинкт вытащить из травмирующей ситуации дочь, нежели очевидная необходимость защитить саму себя.

Пожалуй, единственный, кто сам дает выход своим эмоциям и действует — герой рассказа «Проигрыш». Любимая команда Ткачева проигрывает с позорным счетом 0:6, и это выпускает злость героя наружу. Способ им выбран жестокий и абсурдный, но у меня, как читателя, вызывает облегчение: наконец хоть один из героев Рябова что-то сделал.

Самый яркий рассказ, наверное, «Человеку плохо». Казалось бы, у Вольского счастливый брак — у него на пальце даже выбито имя жены. В роли «неслышащих» здесь выступают жена и мать. Но это совсем другой уровень по сравнению с «неслышащими» других рассказов Рябова. Ласковые слова, «люблю тебя», «волнуюсь», окутывают героя.

Мать манипулятивно говорит: «— Коля, если ты умрёшь, я отравлюсь. Я не смогу без тебя жить».


Жена пишет милые записочки: «Коля, милый, я пошла на работу, будить тебя не стала. Ты очень хорошо, крепко спал. И немножко мурлыкал…» Вольский улыбнулся, но, вспомнив сон, скривился. «…как сытый котик. Вчера ты так и не поел суп. Обязательно поешь. Я приду после трёх и погуляю с Принцем. Ты не ходи. Занимайся своими делами. Пиши. Если бок заболит, хоть сколько-то, сразу вызывай скорую помощь. Люблю тебя и скучаю. Твоя Саша».

И в то же время игнорирует его:

«Вольский отложил ложку.
— Суп прокис
,— сказал он.
— Я не чувствую
.
Саша торопливо понюхала ложку
, зачерпнула и отправила в рот.
— Нет
, Коля, хороший суп. Тебе показалось. Может, у тебя нарушение вкуса?»

На деле за заботой и ласковыми словами стоит пустота. Вольский чувствует ее, тяготится, но сам себе не может признаться в этом. В рассказе «Человеку плохо» стеснение и терпение превращаются в «не хотел расстраивать». Вольскому проще замкнуться в себе, не говорить правду и соглашаться со всем, что ему говорят. Но выход находится сам собой — Вольский становится одержимым: в него вселяется демон, под влиянием которого герой начинает совершать немыслимые и недопустимые в его прежней жизни поступки. Или дело не в демоне, а в проснувшемся альтер эго? Так или иначе, скоро все становится на круги своя, возвращается в точку А без изменений, как и во всех остальных рассказах Рябова. Автор словно говорит: «люди не меняются, все тлен, прилагать усилия бесполезно».

Если попытаться пересказать истории Рябова языком кино, получится коктейль из фильмов Звягинцева и Жоры Крыжовникова. Серая неизбывная тоска и абсурд в особых пропорциях. Каких? Рецепт знает только Рябов.

Аглая Топорова

Кирилл Рябов «Фашисты»

Кирилл Рябов, я уверена, сейчас главная литературная звезда Петербурга. Его коллеги-земляки либо превратились в живых классиков, либо нашли себе занятия поинтереснее, либо так и зависли между «юным дарованием» и издательским проектом.

Рябов же продолжает активно писать и печататься, и следить за его творчеством  оказывается так интересно, что в нынешний лонг-лист попали аж две его книги: сборник рассказов «Фашисты» и роман «777» — очаровательный текст, иллюстрирующий идею о таком устройстве нашей жизни, в котором, даже став случайным обладателем невероятных для себя денег, использовать эти миллионы можно только в сортире, кабаке и публичном доме; остальные радости то ли онтологически недоступны, то ли просто не приходят в голову.

Эта рецензия посвящена сборнику «Фашисты». За чрезвычайно актуальным сегодня названием скрывается подборка, можно сказать, эталонных для творческого метода Рябова текстов. Впрочем, заглавный рассказ более чем далек от какой-либо реальности наших дней – это вообще характерная особенность рябовской прозы: новости из большого мира прорываются в жизнь героев случайно, в версии телевизора или радиоприемника, и всегда одинаковы если не по событийному ряду, то по духу. Персонажей Рябова вообще не интересует ничего кроме их микрокосма и быстрого выполнения локальной задачи, возникшей в ответ на вызов жестокой реальности («Хуже героина») или почему-то навязчиво поселившейся в воображении («Полина»).

Ограничив мир своих персонажей семьей и, так сказать, ближним кругом соседей, собутыльников и работодателей, Рябов добивается парадоксального эффекта: минимализм связей, с одной стороны, работает на их глубину и внутреннее многообразие – именно поэтому диалоги и сцены в его текстах наполнены мрачным и в то же время невероятно смешным абсурдом («Человеку плохо», «Проигрыш», «Отец ждет») , который трудно разглядеть в масштабных многофигурных и многособытийных историях; с другой – позволяет показывать утрату хоть одной из частей этого маленького мира как настоящую трагедию («Отец ждет», «Хуже героина», «Корыто»).

При этом такая недостаточность связей не является у Рябова свидетельством  социальной неполноценности героев, их принадлежности к  «маленьким людям». Рябов так мало сообщает читателям о своих персонажах, что их приключения и переживания выглядят возведенными в невесть какую степень ожившими страхами вполне благополучного, обычного человека. Да, его герои встречают самых разных людей, с тяжелыми судьбами и трудно представимым устройством жизни, но отстраненная авторская интонация позволяет отнестись к происходящему как к чему-то само собой разумеющемуся – всюду жизнь, нет дна, куда не постучались бы и т.д.

Впрочем, зачастую выход героя из своего маленького мира, так называемой зоны комфорта, становится серьезным стрессом. Лена из «Фашистов» мечтает, что, снявшись в кино, утрет нос бывшему мужу своими славой и величием, на деле же оказывается в буквальном смысле искупавшейся в дерьме.

Шилкин из «Хуже героина» нехотя соглашается общаться с женой мужика, который увел у него жену, думая, что так помогает оставленной женщине справиться с горем, но выясняет, что все эти грустные разговоры и истерики – лишь попытка вернуть ситуации статус-кво: Шилкин должен отбить жену обратно, и тогда бросивший муж снова окажется дома.  Попытку суицида героя «Корыта» прерывает потоп из потекшей трубы в ванной. Побывав на могилке у отца в провинциальном городе, Полина из одноименного рассказа чувствует себя еще более одинокой и обездоленной, чем пока мечтала о том, как после визита на кладбище ей полегчает, «гештальт закроется». В почке у Вольского из «Человеку плохо» вообще поселился бес-мизантроп, провоцирующий героя на антисоциальное, но в целом привлекательное поведение.

Мне больше всего понравился рассказ «Отец ждет» — этакая запойная одиссея при минимальных финансовых и социальных возможностях, причем к отцу его герой не попадает как Веничка в Петушки, да и вообще местонахождение отца Рябов не конкретизирует. Скорее всего, он ждет пьющего сына на кладбище. А я буду ждать «Фашистов» Рябова в шорт-листе «Нацбеста».

Михаил Хлебников

Пятьдесят оттенков мрака

После прочтения романа «777», как и обещал, добрался до сборника «Фашисты» Кирилла Рябова. Скажу сразу, не ожидал. Очень сильная и какая-то нужная книга, несмотря на скромный объём и формальную непритязательность: несколько рассказов и небольшая повесть «Человеку плохо».

Предыдущие вещи писателя оставляли впечатления какой-то недоделанности, остановки на полпути. Оригинально, но что-то от Гая Ричи, что-то от американской школы чёрного юмора (Данливи и т.д.). А вот на этом пятачке писатель сумел выстрелить и попасть. При этом рассказы все разные, но внутренне последовательные. Не сюжетом, не героями и даже не языком. Теперь можно смело сказать, что перед нами писатель со своим миром, способный рассказать о многом при внешней ограниченности приёмов.

Если ранние вещи Рябова можно упрекнуть в чернухе, то сегодня его темнота приобрела какие-то нужные оттенки и объём. Чернушность я не люблю за убогость и пришибленность, отсутствие драйва и за зримую спекуляцию на «правде жизни». Таким авторам дорога в «Московский комсомолец» и в редакции областных телевизионных программ на «криминальные темы». Если они сохранились, конечно.

Повторю, тексты написаны знакомой рукой, но почему-то читаются иначе. Селиванов отправляется в запой. Отправляется налегке: с банковской карточкой и в носках. Обувь спрятала жена, попытавшаяся хоть так, нелепо спасти мужа от погружения в бездны. Районный шалман с районными же шалавами, бывший детский хирург, жирный Шурик, к которому пришли пить собутыльники. Натурализм, вроде беспросветность, но не чернуха.

Вот прекрасный рассказ, давший название сборнику. Наталью – мать-одиночку пригласили с маленькой дочерью на съёмки фильма о войне. Фашисты должны расстрелять их и сверху засыпать навозом. Зачем навоз – трудно сказать, так видит режиссёр:

— А вот и наша мать-героиня, — сказал Кузин.

Панкрашов погладил живот.

— Хорошее лицо, мне нравится.

— Спасибо, — смутилась Наташа.

— Немного глуповатое, миленькое, простенькое. И ре­бёнок ничего…

…Они зашагали через поле. Наташа с трудом перестав­ляла ноги в приросших ботинках. Впереди она увидела глубокую яму в виде воронки, на краю которой уже со­бралась массовка, солдаты вермахта и члены съёмочной группы.

— Значит, Наташ, тут всё просто. Кино о войне. Сцена расстрела. Вы сейчас все лезете в яму, фашисты в вас стреляют, вы падаете, конец сцены.

— И всё? — сказала Наташа.

— Ага. Но ты будешь стоять впереди. Тебе хорошо будет».

Съёмка в дешёвом фильме пробуждает в простеньком, миленькой «матери-героине» какие-то подспудные, невербальные образы. Она с дочерью пытается сбежать с «места казни».

Очень хороша заключительная повесть. Эта необычный вариант русского экзорцизма. Тут правильные пропорции смешного и страшного. В попытках написать отечественную мистику напрягает какая-то обморочность, ненужная аляповатая символичность. Тут всё к месту и точно. Борьба за душу неудачливого копирайтера (а где они вообще, удачливые копирайтеры?) Вольского написано экономно и реалистично. Тут возможных интерпретаций и трактовок расстановки сил тьмы и света может быть десятки – текст располагает. Итожим. Неожиданно мощная книга, выводящая, как минимум, её автора на качественно иной уровень. Приёмы писателя, отточенные в других книгах, совпали с материалом, и мне кажется, с сегодняшним настроением. Мрачно, но не безнадёжно. Смех, но не глумливое гыгыканье над малыми мира сего. Узнаваемо, но с авторским поворотом, сочетающим предельно низкое с высотой, которая не прописывается, но почему-то ощущается. Книга явно претендует не только на вхождение в шорт-лист.

Какими бы справедливыми ни были упреки в адрес современной русской литературы, на примере этой небольшой книги Рябова видно, как далеко мы ушли от книг предыдущего периода: многотомные сочинения того же В.Г.Сорокина, несмотря на их филологическую закрученность, кажутся теперь одновременно и простоватыми и пустоватыми. Это не может не радовать.

Анна Жучкова

Мы не проиграли войну

«…мыслить смысл текста

как исходящее из него требование –

побуждение по-иному смотреть на вещи»

Поль Рикёр

Герои Рябова существуют в зоне неустойчивости между жизнью и смертью. Сборник «Фашисты» – это семь рассказов, но как будто один «Рассказ о семи повешенных».

Первые шесть – это путь «туда»: два рассказа о поиске мертвого отца, два о социальных симулякрах (кино и спорт), два о невозможности любви в мире, где «мы проиграли войну».

Что это за война и с кем раскрывается в последнем, седьмом рассказе, равном половине книге. Если шесть героев шли «туда», то седьмой идет «оттуда», один за всех.

Но главное не то, что для седьмого героя оказывается возможным восхождение, если честно, больше похожее на нисхождение (выпав из окна, он повис на покатой крыше балкона и в этом положении позвонил маме), главное, что восхождение становится возможным для читателя.

 

«Отец ждет». Селиванов уходит в запой. До этого он не пил 14 месяцев, и жена его считает, что и дальше не должен. Она прячет обувь – и Селиванов уходит в носках. Говорит, нужно повидать отца, которого не видел много лет. В носках он доходит до рюмочной, выпивает, звонит дяде Пете, чтобы узнать адрес отца.

Говорят, когда человек погибает под колесами автомобиля, с него слетает обувь. Так и наш герой. То ли покойник, то ли ходит не совсем по земле.

Первое предложение рассказа:

В свой последний запой Селиванов уходил тяжело и отрешённо.

С одной стороны, «последний» значит «текущий», с другой – возможно, последний в жизни.

Шестое предложение рассказа:

Снился покойный брат. Будто пришёл грязный, прямо из могилы.

На шестом предложении рассказа мы не особо вникаем, что именно снилось герою, считываем лишь, что была беспокойная ночь. А тема смерти вот она, уже с нами.

Далее странное поведение жены. Миша планирует повидать отца и вернуться. Но жена понимает, что – всё:

— Я дам тебе один шанс вернуться, — сказала Лиля.

Она плакала.

— Так ведь я же вернусь, — ответил Селиванов.

— Сейчас! — заорала она.

— Скоро. Хочу встретиться с отцом.

— Миш, ты чего? Ты когда его видел вообще послед­ний раз?

— Ну, вот, значит, пришло время.

— Да ты даже не знаешь, где он живёт, дурак.

— Это не так сложно узнать.

Сцену можно прочитать как бытовую, а можно иначе.

Ибо «живет» отец Селиванова, как сообщает ему дядя Петр, «недалеко от Спасо-Парголовской церкви». То есть на Шуваловском кладбище, так как Храм Спаса Нерукотворного Образа в Парголово находится именно там, не сбоку, не рядом, а точно на кладбище.

Но несмотря на то, что отец Селиванова мертв, дядя Петр просит Мишу как можно скорее к нему дойти. И даже перезванивает через пару дней, интересуясь, дошел ли. Причем в тот момент, когда Селиванов начинает проваливаться в совсем уже черный запой с нечистью, которая «сидит в шкафу и тяжко вздыхает»:

— Алло, да, дядя Петя, что хотел? — скороговоркой спросил Селиванов.

— А я хотел спросить, дошёл ли ты к отцу?

— Ну, нет, ещё нет. Дела были. Тут мой друг умер внезапно…

— Я живой! — слабо выкрикнул Витя.

— Ясно, — сказал дядя Петя. — Ну ты бы поспешил, Миша.

— Я спешу.

— Да, да, поспеши. А то так и не повидаешь его.

— Повидаю, повидаю.

— Ну, я надеюсь, надеюсь.

 

Какова интонация! А я хотел спросить, дошёл ли ты к отцу?

Интерпретировать Рябова – как стихи пересказывать. Огромное поле ассоциаций, высокое символическое напряжение. Плюс реминисценции/интертексты на каждом шагу, об которые спотыкаешься, как герой Марселя Пруста, – и семь томов интерпретаций вспыхивают в твоей голове. Кстати, тема ботинок, которые как бы есть, но их как бы нет – это Беккет, «В ожидании Годо».

При этом текст Рябова динамичен. Его хочется прочитать за вечер, не отрываясь. Он состоит из коротких предложений, выстроенных ритмически. Даже описания и внутренние ощущения даны через динамику:

Здрсть, — выронил он. — Кладбище?

— Да, кладбище.

Он странно выпрямился, как будто собираясь встать в полный рост, но вовремя вспомнил про крышу над головой и остался на месте.

— Едем, — вздохнул таксист и приглушил радио.

 

И вот читаешь ты быстро, взахлеб Рябова и кажется, что все это ты это уже читал, что тут весь модернизм и постмодернизм и зарубежный, и наш. И зачем нужна снова эта порнуха, чернуха, и модернистский трип, и поток.

– Спокойно, – говоришь себе тогда, – дыши, дыши, читай медленно.

Ведь чтобы понять, как устроен этот текст, его надо читать очень медленно.

Итак, наш герой Селиванов в рюмочной встречает приятеля Витю, бывшего детского хирурга. Витя предлагает поискать для Миши обувь у общего знакомого Шурика, который занимается ее ремонтом. Они идут к Шурику. Оказывается, того бросила жена, забрала детей, и он безобразно разъелся. Лежит на кровати, а мать носит ему еду. Выпивать Шурик не хочет, но приятелям разрешает остаться. Они пьют. Вызывают проститутку Марину, чтобы порадовать Шурика. И, вероятно от этого, ночью он умирает. Витя и Марина быстро валят, прихватив еду из холодильника. Селиванов остается ждать полицию и маму Шурика. Чтобы ей не пришлось пройти через это одной.

После идет все в ту же рюмочную. В носках. Так как взять в кладовке Шурика старые ботинки он то ли забывает, то ли не хочет. В рюмочной снова встречает Витю. На этот раз они идут пить к Вите. Витя приводит другую проститутку, Зою.

— Зоя в переводе с греческого означает «жизнь», — сказала Зоя.

Селиванов посмотрел на неё, грязную, толстую, с опухшим, землистым лицом, свалявшимися волосами, обветренными губами, отвисшими до пупка титьками, с татуировкой на руке в виде купидончика.

Вот такая вот Жизнь, такая палеолитическая Венера. Селиванов решает, что пора.

Селиванов посмотрел в окно. Начинало светать. Улица была пуста.

— Пора мне уходить, — сказал он. — Отец ждёт.

— Ну, раз пора, значит, пора.

— Пока.

— Счастливого пути.

Селиванов посмотрел на неё, передёрнулся от отвращения и пошёл по коридору к выходу.

 

Рябов предельно аккуратен со словами. Словно каждое подержал в руках, как теплого фазаненка, прежде чем отпускать в текст. Его проза в сто раз поэтичнее «актуальной поэзии», которая не знает иного приема, кроме повтора. И, чтобы немного подсобрать слова в подобие «тесноты стихового ряда», талдычит одно и то же: «лицом / близким лицом / близкого лица / близким лицом / близких лиц / близких лиц / близких лиц / близких лиц / два удара кулаком / два удара кулаком / один удар кулаком / лица / лица / головы / боль / боль (Л. Юсупова)[1]).

В прозе Рябова есть тонкая интонационная настройка и нечеловеческая зоркость к деталям, «и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье». Плюс чувство юмора. Плюс неперестающее дыхание иной реальности. Плюс доброта, которая окутывает героев, хоть они об этом не знают («Это было невыносимо — смотреть на огромную кучу человеческих страданий».) Плюс работа с мифом. Плюс интерес к тому, как отдельное человеческое «я» справляется с жизнью. Вот и спорят: то ли это реализм, то ли гиперреализм, то ли неомодернизм, то ли Хармс, то ли Кафка, то ли автофикшн.

Я скажу, как это назвать, – метамодернизм. Достаточно уже «Бесконечную шутку» Уоллеса таскать по всем кочкам. Вот он – прекрасный русский метамодернизм, устроенный как соединение и разделение противоположностей одновременно. Быт – Бог, человек – миф, мужское – женское; противоположности доведены до своего экстремума и при этом не подавляют друг друга (потенциально, может, и хотели бы, да автор не дает). Рябов показывает, как эти противоположности сосуществуют в общем пространстве. Вот это «бытие между», в котором оба члена оппозиции имеют свою правду, но не аннигилируют, а, соприкасаясь и расходясь в непрерывном движении, изменяют друг друга – это и есть подвижное, мерцательное пространство Рябова. Последний его роман, «Щель», о том, как современный человек проваливается в щель между виртуальной и собственной жизнью. Проваливается и проваливается, как Алиса в кроличью нору.

Или скажем, наш Селиванов и его жена. Он уходит в запой, значит явно виноват. Но почему он уходит в запой? В том числе и потому, что одинок. Ночью он тосковал, видел беспокойные сны, просыпался, ходил на кухню курить, мерз. А в постели все это время спала жена. «Тёплая, мягкая и нежная. Ему хотелось прижаться к ней. Но он боялся её разбудить».

Боялся ее разбудить.

Две жизни проходят параллельно. Не переплетаются. Ему нужно тепло, но он боится потревожить ее бытовой комфорт (нам ведь так важен комфорт, правда? Весьма серьёзная идет за него борьба). И ощущение Селиванова, что лучше не нарушать покой жены, не на пустом месте возникло. Когда он не может найти ботинки, то думает, что «Лиля могла просто вышвырнуть всё в окно. Такое уже случалось». Неуютная жизнь. Но кто прав, кто виноват, неизвестно. Оба и то, и то.

Рассказ «Фашисты» построен по той же модели.

На первый взгляд, фашисты – съемочная группа, которая заставляет статистов мерзнуть, падать в навоз и относится к ним не как к людям:

— Андрей, ребёнок плачет.

— Да х*й с ней, пусть плачет, — ответила рация голосом Панкрашова. — Пусть сильнее плачет. Их же сейчас расстреливать будут.

Это, кстати, первое матерное слово в сборнике – на 36-й стр. И в целом мата немного. И употребление его мотивировано, более того – подчеркнуто. Рябов не только использует мат в художественно оправданной позиции, но и делает это так, что читателю становится противно. То грязное, от чего мы в обычной жизни уже даже не защищаемся, у Рябова обретает свой истинный вес, запах и цвет – подлинную свою энергетику.

Итак, рассказ. Есть искушение трактовать коллизию привычным образом: власть имущие киношники издеваются над униженными и оскорблёнными статистами, в данном случае над героиней Наташей и ее маленькой дочкой.

Но… но никто не тащил их силой сниматься в кино, вот в чем дело. Наташа хотела славы. И, возможно, денег. И, возможно, привлечь внимание бывшего мужа. В общем, она хотела с помощью кино изменить свою жизнь, как по взмаху волшебной палочки. «Восторг был такой, что хотелось выбежать из собственного тела». Выбежать из собственного тела. Это важно. Хлестаков, воображая себя не тем, кто он есть, тоже унижает себя-настоящего: «Я только на две минуты захожу в департамент, с тем только, чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!» А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только – тр, тр…»

В общем, представила себя Наташа золушкой на балу, а ее позвали играть просто Золушку, статистку в эпизоде расстрела. И условия не очень – осень, грязь. И беруши не выдали. И сказали падать в… навоз. «Она рухнула в грязь от ужаса и шока, забыв про сценарий, про то, где находится, даже про Ирочку».

Но Наташа ведь сама не спросила, на каких условиях ее приглашают сниматься. Просто поверила в лучшую жизнь, в то, что ей повезло. А обвиняет других: «Ну, суки, вы мне за это ответите».

Люди вокруг начинают казаться ей врагами, настоящими фашистами. «Наташе неприятно было находиться рядом с этими людьми. Никто из них ей не помог, не поддержал и не утешил. Только смотрели. И наверняка ухмылялись, злорадствовали. Сволочи. Враги»

Она убегает от них, скинув ботинки, пробирается босиком по лесу, прижимая в себе дочь. Но без ботинок в лесу хуже, чем в ботинках. И она их снова надевает. И прячется в каком-то сарае, зарывшись в сено.

С одной стороны, рассказ – метафора равнодушия людей друг к другу. Беруши-то действительно не выдали. И холостые выстрелы оглушили и мать, и дочь. И холодно было, и ботинки из реквизита натирали. Но остальные статисты – старики и старушки – оставались спокойны. Только Наташа «сошла с ума». Отчего? Что могло ее так напугать? Прочитаем начало рассказа.

Наташа звонит маме, чтобы поделиться удачей и счастьем:

— Наталья, что случилось? — сказала мама вместо приветствия. — Что-то с Ирой?

Наташа рассказывает, что ассистент режиссера пригласил ее на съемки:

— Он извращенец! — сказала мама. — Не вздумай никуда ходить.

И в конце «Они ещё немного поболтали. Вернее, говорила в основном мама. Она пожаловалась на чирей, рассказала про знакомую, заболевшую раком, назвала Гордона марамоем, а губернатора города старым маразматиком».

На студии посторонняя старушка протягивает Наташиной дочке конфету.

«Наташа стояла на месте. Заметила, что Ирочка разворачивает конфету, отобрала и сунула в карман. Дочь выпятила нижнюю губу и прослезилась.

— Это плохая конфета, — сказала Наташа. — Её нельзя кушать.

— Почему?

— Эта бабка носила её в попе».

Так что можно читать рассказ «Фашисты» как метафору людского равнодушия, а можно как историю о том, что мир в глазах смотрящего. Ведь фашисты из съемочной группы все же фашисты переодетые. Им не наплевать на Наташу и ее дочь. Они ищут их по лесу… Так, что может, фашизм (фр. fâcher – злить, гневать, раздражать) – в самой Наташе?

На самом деле, это история больше не о них, а о нас. В метамодернизме мы имеем дело с коммуникативной парадигмой художественности, суть которой в том, что главное происходит не в тексте, а в воспринятии читателя. Искусство – это «работа с восприятием», по выражению Вс. Некрасова. «Творцу необходимо выстраивать художественную реальность не на территории собственного сознания, а в сознании адресата <…> Чтобы сделаться художественной реальностью, образы одного сознания должны были претерпеть «конвертирование» в образы другого сознания» (В. Тюпа)[2].

Рассказ «Фашисты» рифмуется с рассказом «Проигрыш». Поставив 250 тысяч на победу местной футбольной команды и проиграв, герой берет ружье и отправляется к спорткомплексу расстреливать автобус футболистов.

Когда человек переносит ответственность на некую внешнюю сферу, он оказывается в ситуации потери себя. Отсюда страх и агрессия – включается инстинкт самосохранения.

Некоторые книги нынешнего длинного списка посвящены «исследованию» темы насилия в обществе. Только на самом деле это не «исследование», а мяуканье и заламывание рук. Зато небольшие рассказы Рябова действительно исследуют причины агрессии и насилия. И один из выводов такой: чем больше люди вовлекаются в оторванные от конкретной жизни социальные сферы – политика, кино, спорт – тем больше теряют способность думать самостоятельно и за себя отвечать. Такими людьми легче управлять. Но растет и уровень агрессии. Потому что включается базовый инстинкт, да. Человеческое существо пугается, когда теряет себя, и становится агрессивным.

Фокус внимания в текстах Рябова приходится на зону, которая отведена в человеке под человеческое, под самое глубинное «я». Его художественный мир концентричен: мы видим все сначала глазами героя, потом глазами автора, потом через символы (мертвые птицы, собаки) и сны переходим на территорию мифа, а потом вдруг – хоп – оказываемся опять в человеке. Потому что человек и миф неразрывны.

Но миф у Рябова страшен, а зона человеческого в человеке – пуста. Забить эту пустоту люди пытаются все теми же симулякрами: «успех», «любовь», футбол, карьера. Что только усугубляет ситуацию. Вслед за пустотой идет страх, за ним агрессия, насилие, а там уже и фашизм за углом.

«Хуже героина» – рассказ о мужчине и женщине, которых бросили соответственно их женщина и мужчина. Из двух пар получилась одна – плюс два одиноких человека. И вот они встречаются, чтобы говорить о той паре. Эта их самим себе ненужность пронзительна. У рассказа нет начала и конца – словно выхваченный кадр киноленты, даже не кадр – у кадра есть границы – а фрагмент ветра, реки, смысл которого в бесконечном движении в никуда вне закономерностей общей картины. Зато, из-за отсутствия привычной системы координат, вне шаблонов love story, в этом рассказе отчетливо проступают гендерные особенности м и ж. Так в финале он смотрит в небо («Мерцали далёкие звёзды. Голова вдруг закружилась, и космос полетел ему навстречу»), а она, во сне, видит своего прежнего мужчину: «маленький, как гном, в костюме обезьянки он ловко танцевал посреди гостиной, а она неудержимо смеялась, глядя, как подпрыгивает его облезлый плюшевый хвост».

Второй в этой двойчатке – замечательный в своей горькой иронии рассказ «Корыто», построенный на парадоксе. После заголовка «Корыто», первое слово рассказа – «оргазм». Откуда вообще взялось «корыто» в питерском тексте? То ли от старухи из пушкинской сказки, то ли от какой-то свиньи из басен Крылова. Герой выполняет обе роли. Он хочет и любовницу-студентку, и деньгами сорить, и с собой покончить. Да и фамилия у него подходящая – Шуйский. Вот только и любовница, и жена считают его чем-то вроде домашней скотины, не очень-то нужной:

Иди сюда, — сказала Лера ласково.

Шуйский дёрнулся, но увидел, что она подозвала собачонку. Та запрыгнула Лере на колени, принюхалась и стала лизать юбку.

— Дурак ты, — сказала Лера весело.

Шуйский стыдливо поправил штаны в паху.

— Это я собаке, — уточнила она.

Потом он пришел домой, «…сидел на кухне и ел свой ужин». Хотел поговорить с женой, но не получилось.

Алла, мне плохо, — сказал Шуйский.

— Любаша хочет в какой-то музей сходить. Сводишь её.

— Мне так плохо, ты бы только знала.

— Ей надо отвлечься, развеяться. Выбросить из головы этого козла.

Потом Шуйский решил залезть в ванну и вскрыть вены. Но и тут не задалось.

— Что ты наделал, идиот?! Что ты наделал?! У соседей потолок сейчас обвалится! У них потоп! <…> Открой дверь немедленно, я тебя сейчас убью, сволочь!

Шуйский тяжело выпрямился и открыл дверь. Но Алла его, конечно, не убила.

Не помогла. Не убила. Не любила. Никто никому не поможет, если человек сам не берет ответственность. В рассказах о поиске отца («Отец ждет», «Полина») и в первом, и во втором случае есть «проводник» – некий «добрый человек», который предлагает проводить. Но проводник заводит не туда.

Прийти в Богу и к себе человек может только сам. Никто за руку не приведет. А если и будет помощь, то она окажется вовсе не такой, на которую ты надеялся. Так Саша, жена героя седьмого рассказа, помогает ему тем, что бьет больно и сильно – в глаз, выбивает зуб и связывает туго ремнями.

А разве это не насилие? Спросите вы.

С какой стороны посмотреть.

Рябов показывает, что не бывает однозначных и единственно правильных трактовок. Все меняется в зависимости от ракурса.

Так Саша из рассказа «Человеку плохо» побила не мужа, а демона, который им завладел. Демона, готового насиловать, резать, топтать и убивать, нужно было остановить. Что Саша и проделала.

Кстати, почему ты такая сильная?

— Была бы слабая, лежала сейчас на твоём месте.

Как проявлялся демон в Николае? Физически как камень в почках, мучающий страшной болью в боку. Ментально как голос в мозгу, распевающий немецкие песни и призывающий бить и насиловать.

А почему он в него вселился?

Ответ на это дают все предыдущие рассказы – потому что место человеческого в человеке пусто. И его занимает демон.

Демону можно противостоять, сопротивляться его влиянию.

И Николай пытается. Но не очень долго. У него нет ресурса. Потому что он никогда не знал себя самого.

Он думал, что любит жену, мать, что он хороший человек. Но любовь с женой была сплошь маниловщиной – записочки, поцелуйчики. Любовь к матери – потаканием ее манипуляциям. Постоять за себя Николай не умел. Любой мимокродил мог лишить его пачки сигарет и душевного равновесия.

Так что поначалу «демон» даже раскрепостил Колю. Здоровые реакции появились. Границы. Мужская агрессия и сексуальность.

Только вот очень быстро эта агрессия стала нездоровой.

Энергии есть всякие. Бери, пользуйся. Вот только важно, чтобы не они брали над тобой верх, а ты довлел. Человек – хозяин противоречий.

В финале рассказа Саша, связав Николая, вызывает священника.

Я изгнал демона. Больше он власти не имеет. Помучиться, правда, ещё придётся.

— Долго? — спросила Саша.

— Может, до самой смерти.

— Он вернётся? — спросила Саша шёпотом.

— Тут сложно сказать. Всё от вас зависит.

— И что же делать, если вернётся?

— Терпеть, быть сильным, оставаться человеком. Вы ведь так и делали, но где-то дали слабину, поддались, и чуть не пропали.

А поддался герой, дал слабину там, где поверил, что «мы проиграли войну».

Сначала он боролся с демоном, но когда пациент психиатра долго, долго, долго кричал, что «мы проиграли войну», Николай сорвался. По той же траектории построена и сама книга, когда состояние беспомощности и общего ужаса (насилия, порнографии, крови, унижений) нарастает и нарастает. Все больше мата. Больше жесткости и грязи. Больше распада. И вот когда мы вместе доходим до самой нижней точки, – приходит священник и изгоняет демона.

Рябов делает что-то невероятное: каждый раз читая книгу, я внимательно, дословно читаю и Заклинательную молитву Василия Великого от духов нечистых, приведенную здесь. Обычно подобное пропускаешь, мол, этот абзац, и этот, и этот – молитва, ясно, пролистываем. А тут не оторваться. От слова к слову. Внимательно. Ничего не пропуская. И после той грязи, через которую я только что прошла вместе с героем (и вообще прошла), – вдруг наступает очищение. Радость, ликование, свет!

Мы еще не проиграли войну.

Войну с отчаянием, агрессией и страхом, которую ведем внутри себя каждый день. Войну с одиночеством и тоской. Ведь знаете, кем был демон, поселившийся в пустой душе Николая? Духом маленького мальчика Евгения, которого родители в наказание за украденную клубнику закрыли на ночь в сарае, – и он умер от холода.

И та немецкая песня, которую он пел и которая стала рефреном рассказа «Человеку плохо», – это очень грустная песня об одиночестве, «Шарманщик» из вокального цикла Шуберта «Зимний путь»:

Вот стоит шарманщик грустно за селом,

И рукой озябшей вертит он с трудом,

Топчется на месте, жалок, бос и сед.

Тщетно ждет бедняга – денег в чашке нет.

Тщетно ждет бедняга, – денег нет и нет.

Люди и не смотрят, слушать не хотят,

Лишь собаки злобно на него ворчат.

Все покорно сносит, терпит все старик,

Не прервется песня и на краткий миг,

Не прервется песня и на краткий миг.

Хочешь, будем вместе горе мы терпеть?

Хочешь, будем песни под шарманку петь?

Демон, конечно, не допевает песню до конца. Но мы-то можем. Человеческое «вместе» – вот средство против фашизма.

[1] Лида Юсупова «Приговоры» https://snob.ru/selected/entry/122517/

[2] Тюпа В.И. Метакреативизм & постмодернизм // Литература в системе культуры. Сб. статей. Минобр МО; Академия социального управления, 2017. С. 28–35.

Игорь Фунт

Бесполезная шарманка, воющая на ветер: «Пьёте?» — «Совсем не пью»

«Тебе нужна операция. Откачать жир.

И зашить в желудок специальный баллон. Как у Соловьёва». Из книги

Я не знаю… Не знаю… Блин.

Автор молодой, и не очень. Профессиональный, и нет. Пишет хорошо, и не очень. Малина наполовину. Каша-малаша.

С иной стороны — выпил, и весь день свободен. А про алкоголиков тексты весьма качественные. Ну прям по-шукшински весьма! Да.

С течением книги, составленной из семи отдельных повествований, стилистика воспринимается всё лучше и точней. Точней и личностей. [Не скрою, пристрастен.]

Сюжеты завёртываются резче, резче и мощней. Интересней-интересней…

Потом — совсем круто. Честно. Реально круто. Истинно — клёво: «“Господи”, — подумал Вольский и поджал пальцы на ногах».

Вопрос в другом. Уже задавал его «в никуда» на Конкурсе.

Зачем посылать рассказики, пусть и неплохие, на Премию бестселлера?

Вывод:

Чрезвычайно плотные крепкие взрослые истории. Без рассусоливаний и ненужных отходов в слом мозга (как у Валиева, например).

На всероссийском конкурсе рассказов Кирилл занял бы Гран-при с первым местом наперевес.

При условии, что там не участвовала бы Лера Манович.

Елена Васильева

Кирилл Рябов «Фашисты»

Практически у всех персонажей Кирилла Рябова есть одно общее место — они недолюбленные. Ощущая, пусть иногда ошибочно, свою ненужность, они пускаются во всякие авантюры, стремясь доказать себе и другим, что чего-то да стоят. А в идеале еще и выбраться из «бытовухи» и «чернухи», с которой тексты Рябова нередко ассоциируют.

Герои сборника «Фашисты» — ровно такие, несчастные где-то внутри. Порой эта несчастность сидит в них так глубоко, что они и сами об этом не подозревают, пока не припрет. Припирает у Рябова по-разному, но чаще всего источник давления находится где-то вовне: в «777» на главного героя свалилось неожиданное богатство, в «Псе» — неожиданный кредит, оформленный на умершую жену. В «Никто не вернется» таким драйвером был неожиданный бездомный, в «Цирк Цирк» (рассказ из сборника «Висельники») — тигр, откусивший укротителю голову, и так далее.

В «Фашистах» же персонажами движут внутренние побуждения. В рассказе «Проигрыш», например, главный герой Ткачев слетает с катушек из-за поражения футбольной команды, на которую он поставил 250 тысяч рублей. В некотором роде «Фашисты» — самый приземленный в аспекте артикуляции тем сборник Кирилла Рябова.

Если прежде Рябов говорил о страданиях, помещая героев в контекст лихой криминальной комедии или абсурдистской драмы, то здесь он выражается прямо, не пытаясь скрыть основной посыл за фабулой. Так, в рассказе «Корыто», персонаж, которому, очевидно, просто хочется любви, сперва изменяет жене с надменной молодой девушкой, а потом, уже дома, пытается убить себя. Впрочем, безуспешно — в дело вмешивается пресловутая «бытовуха».

Шуйский заперся в ванной и включил воду. Бритвы у него не было, и он решил воспользоваться швейцарским складным ножом. Раздеваться не стал. Представил, как санитары будут доставать его белое, обескровленное, хилое тело и подумал, что лучше умереть в одежде. Может, костюм надеть? Он ждал, когда ванна наполнится, но она все никак не набиралась. Внезапно ему хлынуло на ноги. Весь пол оказался залит водой. Проматерившись, он закрыл кран и схватил махровое полотенце. Ползая на карачках, Шуйский собирал воду.

В заглавных «Фашистах» Рябов обращается к теме кинопроизводства (кстати, как и в следующем вышедшем у него сборнике «Щель»). Главную героиню Наташу вместе с дочерью Ирой позвали сыграть эпизодические роли в фильме про Великую Отечественную. Разумеется, как это часто бывает у Рябова, мечтам о карьере актрисы сбыться не суждено. Наташу с Ирой переодевают в лохмотья и неудобные сапоги и заставляют стоять в грязи, пока исполнители ролей нацистов их расстреливают. Потом тела матери с дочкой обещают засыпать настоящим навозом.

Что редко бывает у Рябова — реальность, окружающая героев, меняется. В «Фашистах» Наташа бежит со съемочной площадки, представляя при этом, что бежит от настоящих фашистов, чувствуя настоящую угрозу жизни от режиссера, оператора и ассистентов.

Наташа побежала к лесу, остро чувствуя, какая у нее беззащитная спина. Одного выстрела хватит, чтобы перебить эту спину. Ирочка на руках подпрыгивала и немножко похрюкивала. Показалось, что сзади их окликнули. Она побежала на пределе сил, не думая о ногах, которые, казалось, медленно пропускали через мясорубку. Забежав на опушку, она успела поставить Ирочку и повалилась на землю, скуля от боли.

Тема преломления реальности продолжается в самом большом и, пожалуй, удачном тексте сборника — «Человеку плохо». Здесь писатель (а на деле копирайтер) по фамилии Вольский обращается к врачу с жалобами на рези в животе, а виноват во всем оказывается засевший внутри бес. Тот заставляет героя совершать дикие поступки: то кота на улице пнуть, то несносную старушку послать матом, а то и вовсе устроить драку.

— Голос в голове требует, чтобы я совершал всякие плохие поступки, а если я их не совершаю, он меня пытает. Начинаются невыносимые боли.

— А голос мужской или женский? Он вам знаком?

— Не знаком. Голос мужской. Обычный.

— Что он конкретно требует?

 — Например, чтобы я убил Принца Альберта или хотя бы засунул палец ему в задницу. Еще требовал, чтобы я убил кота. Избил кондуктора. Оттаскал за волосы старуху в трамвае.

— А Принц Альберт, он же, кажется, живет в Бельгии. Или Англии? К сожалению, не помню. Но все равно, сложно осуществить требование голоса.

— Принц Альберт это собака, мопс.

Сюжетно «Человеку плохо» — весьма нетипичная для Рябова, почти мистическая, если принимать во внимание развязку, вещь. Безупречная стилистически, она, как и «777», рассказывает о человеке, которого душат обстоятельства и спасает любовь. Но тут Кирилл Рябов говорит о любви, обращаясь не к персонажам-маргиналам и преступникам, а призывая на помощь высшие силы, — и если звучит это немного пугающе, на деле все равно оказывается смешно и немного грустно. Как и всегда у Рябова.

Марина Кронидова

Кирилл Рябов «Фашисты»

Фашисты преследовали меня, оттодиксовский кошмар с обложки черными глазницами противогаза навязчиво лез из аккуратных книжных стопок магазина «Во Весь Голос», зазывно глядел из витрины. Когда я, наконец, собралась и заказала там книжки для рецензирования, первая в скромной связке, она уже таращилась на меня пустым взором штурмовика .

А я-то просила другую Рябовскую вещь — «777», которая оказалась маргинальной версией «Сказки о золотой рыбке». А «фашисты» из одноименного сборника рассказов — ряженными — ленфильмовскими актерами. 

Но разберемся потихоньку.

Общее в двух книгах Рябова — «777» и «Фашистах» — это невыносимая тяжесть бытия и причудливые, но бестолковые, попытки персонажей слететь с унылой  холстомеровой орбиты.

Иногда сама безысходность жизни героев вдруг провисает или дает нежданный шанс, иногда, словно издеваясь или смеясь, отводит неминуемую и, казалось бы, почти желанную смерть (рассказ «Корыто») или беду. Но, все равно, все неисправимо несчастны, даже те, кто этого не осознает, не вылезая из запоя.

И в семьях несчастны Рябовские недотыкомки как-то все одинаково (в отличие от сентенции Толстого), независимо от возраста, пола и социального положения. Даже тем, кто словил удачу за хвост (герой «777»), и то не везет, несмотря на специфическую помощь крутых инфернальных персонажей.

«У Полины было ощущение, что её обыграли в два хода. И при этом откуда-то вылезло чувство вины» (рассказ «Полина»): это всего-то про слегка подувядшие отношения с бойфрендом.

Кажется, герои Рябова уже родились законченными пессимистам- неудачниками с непонятным чувством вины.

Всем нам свойственно впадать в тоску и мучиться несовершенством себя и мира. Но сложно испытывать эмпатию к людям, у которых это состояние перманентно. Впрочем, и страдания Акакия Акакиевича я не смогла разделить, душка-аферист Чичиков мне ближе. 

Любит ли своих героев автор или презирает, или экспериментирует на них («инженерит» человеческие души), или они — аватары, с помощью которых он изживает какие-то комплексы?

В паре рассказов герои буквально босы, пусть и по разным причинам. Может, это метафора личного опыта «босячества», как у Толстого или у Горького. Все-таки, непросто в наши дни пытаться прокормиться писательским трудом.

Нередко  персонажи — в такси ли, в автобусе, на своей или угнанной машине, даже задавшись целью, едут не в ту сторону, видимо, потому что «той» -нужной — стороны как бы и нет. А «не там» их ждут страсти- мордасти.

«Беда» в том, что уж больно точно, скупым, метким языком это все написано. Местами хороши и верны диалоги. Талант всегда убедителен.

Рассказы в сборнике неравноценны, первый — «Отец ждет» — мне показался просто неудачным. «Фашисты» — лучшим. Вот где магия  бытовой абсурдности и сюжет — эпизод на съемках фильма – для Рябова необычен. «Проигрыш» поражает финалом.

Автору бы преодолеть влечение к «ущербности» мира и вырваться из тенет маргинальных приключений в сторону парадоксов действия, где одна реальность сталкивается с чем-то, ей незнакомым.

Повесть «Человеку плохо» вроде бы написана именно в этом ключе, но уж слишком сюжет затаскан — бес в человеке поселился и, ну, его дрючить, а «одержимый» — всех остальных — но не пугает, не страшно. Да и бесогонов кругом, как собак нерезаных.

«777» цельнее, но предсказуемее, все бухают до умопомрачения, постреливают друг друга, облапошивают по ходу, спариваются с проститутками (грязно, но по любви), едут в никуда. Смысл квеста образца 90-х — просрать пару лямов, случайно вывалившихся  из банкомата. Остаться тем же, кем был, и вернуться к жене и разбитому корыту.

Провинциальный ад в «777» сер до неразличимости, удивит лишь тигр вышедший на трассу, но, эка невидаль, дело-то на Дальнем Востоке происходит. Да еще, пожалуй, посмешит «краешек вагины», мелькнувший под ночнушкой жены героя, то ли природа с анатомией шальнула, то ли автор маху дал.

Секса в «777» с лихвой, даже порадуешься за местных алкашей — как удается? — но какой-то он подростковый для мужиков и уголовников, будто подсмотренная под школьной партой залежалая порнуха. Ну да, нынешние детки хоть в виртуале, а фору дадут, пасынок таков у героя.

Подводя итоги сразу двум книгам Кирилла Рябова, предпочту все же рассказы. Вообще, в короткой прозе он сильнее, например, в блокадных  рассказах (хотя они меня и покоробили) из «Сжигателя трупов», первой его заявки на Нацбест в 2014 году.

Рябов упорен, это уже пятая, да еще и двойная, попытка, достанется ли ему главный приз?

Олег Демидов

«Фашисты» не пройдут!

О романе «777» я уже написал — это потрясающая книга. Иное впечатление произвёл сборник из семи рассказов под названием «Фашисты».

Название — это просто дань моде называть свою книгу по названию одного из рассказов. Плюс немного провокативно. Не более того.

Это вторая книга Кирилла Рябова, которую я прочитал и семь из восьми рассказов — немного, да? Но что имеем, то имеем.

Мне показалось, что писатель грешит тем, что выработанные механизмы прозы продолжает эксплуатировать. И ладно бы это были хитро сделанные и сложные механизмы, но нет — они примитивные. Герой — дебил. Он выпивает, попадает в историю, по логике надо выходить из этой истории, но логика — для слабаков, для рябовского героя — только слабоумие и отвага. Это весело! Но… до поры до времени.

Когда читаешь уже не первый сделанный по такому принципу рассказ, появляются вопросы. Самые первый и самый животрепещущий: друг мой, а ты иначе можешь? Вот ты ведёшь сюжет. Не составляет никаких проблем резко его повернуть, благо абсурд, который ты так любишь, всегда выручает. Но, может быть, получится более логично выстраивать сюжет? А то так-то — очень просто.

(Я бы не стал писать: любой дурак так сможет. Нет, не сможет. И тем более такой дурак, как я, так не сможет. Но всё же это приедается, Кирилл.)

«Отец ждёт»: герой был “зашит”, а потом решил выпить. Столкнулся с одним бухариком. Пошли к другу — жирному и отвратительному, но своему. А тот умер во время блядок и пьянки. И главный герой остался провожать его в последний путь.

«Фашисты»: женщина гуляла с дочкой по парку — к ней подошёл помощник режиссёра и пригласил сниматься в кино. Естественно, главная героиня согласилась. На следующий день отправились, а там режиссёр снимает сцену расстрела мирных жителей. Расстреливают, конечно, фашисты. И у девушки так взыграла психика, что она в какой-то момент убежала со съёмок, босиком, с дочкой на руках и до конца верила, что окунулась в прошлое.

«Хуже героиня»: мужика изменила жена, но через какое-то время на него вышла женщина, которой муж изменила с женой этого мужика (не запутались?). Они сходятся, выпивают и сходят потихоньку с ума.

«Полина»: девушка приезжает в родной провинциальный город, чтобы посетить кладбище, на котором захоронен её отец. Но на месте к ней пристаёт бабка-охранница, тусующаяся в соцсетях и дающая наставления английскому принцу (или типа того) и не даёт погрузиться в сантименты.

Оставшиеся три рассказа раскрывать не буду — вы и без меня прочитаете. Они чуть интересней.

Что сказать? Я, наконец, понял, почему коллеги очарованы Кириллом Рябовым и его текстом. Парень того заслуживает. Но, как мне представляется, в данный момент он топчется на месте и работает с одним и тем же инструментарием. Мне всё это приелось уже на второй книге. А кто-то умудрился прочитать у Рябова всё — и до сих пор остаётся его фанатом. Тут могу только поразиться.

Но точно при случае прочитаю у него ещё что-нибудь.

Может быть, это только «Фашисты» такие неровные?

Но однозначно они в финал не пройдут.

Кира Грозная

Фашисты и демоны в прозе Кирилла Рябова

Современный мастер прозы Кирилл Рябов в очередной раз порадовал своих читателей, выпустив сборник рассказов «Фашисты». Само название сообщает о том, что в процессе чтения особо не расслабишься. Поистине, это так. Потому что существует литература «о жизни, которой мы не знаем», а есть литература «о жизни, которую мы не хотим знать». Не хотим – однако открываем книгу и читаем, не отрываясь, до последней страницы. Потому что написано талантливо, увлекательно и легко, невзирая на «тяжесть» происходящего в душах героев и в окружающем их мире.

Угрюмый, неуютный мир запойного алкоголика, продержавшегося в социуме больше года и решившего «развязать». Жестокость и хамство, открывшиеся вместо обещанного таинства женщине и маленькой девочке, попавшим в закулисье «волшебного мира кино». Абсурдная и дикая история покинутого мужа, затянувшийся «отходняк» которого бесцеремонно нарушен появлением странной женщины – брошенной чужой жены. Зловещая «дыра» вместо малой родины, встретившая девушку, приехавшую на могилу отца. Психоэмоциональный срыв болельщика, тяжело переживающего проигрыш родной провинциальной команды. Неказистый адюльтер такого же неказистого «героя-любовника», которому, похоже, ничего больше не светит. Приключения мужчины, в жизнь которого врывается не то психоз, не то настоящая одержимость демоном… Ну просто глаза разбегаются – даже не знаешь, что выбрать!

Кирилла Рябова не подводит чувство юмора, хоть оно у него довольно своеобразное. Потому мир, который он создает, оказывается гротескным, зловещим, опасным. Персонажи прозы Рябова – с виду вполне обычные, часто встречающиеся люди; в то же время, это диковинные существа: оборотни, ведьмы… и все до одного – психи. Фашисты – вокруг, а Демон (который пострашнее любых фашистов) – внутри. Кого-то он заставляет сходить с ума, кого-то толкает на преступление, кого-то уволакивает в запой.

У рассказов Рябова нет чётких, припечатывающих концовок. Однако они производят впечатление очень завершенных произведений, видимо, потому, что добавить к написанному нечего. У читателей вряд ли останутся вопросы.

Дойдет ли Селиванов до старика отца или так и не попрощается с ним? Побывает ли Полина еще когда-нибудь в родном городе, увидит ли родную могилу? Купит ли Ткачев картошки?

Конечно, нет.

Мне больше всего понравились два первых рассказа: «Отец ждет» и «Фашисты».

В рассказе «Отец ждет» автор с беспощадной клинической точностью описывает состояние запойного алкаша – непосредственно перед запоем и во время него. В психиатрической клинике иногда сравнивают запой с эпилептическим приступом – из-за предшествующей «ауры». Человек встает на рассвете, мается, вспоминает отца, ему кажется, что он тоскует по родному человеку, по бесцельно проходящей жизни. Он думает, что эта душевная боль имеет духовную подоплеку…

А жена уже смотрит подозрительно и прячет его обувь. Увы, герой уйдет из дома в ближайший шалман даже босиком, никто и ничто его не остановит.

Один запойный алкоголик убегал из дома в тапках, в юбке и кофточке жены (все его вещи она спрятала), с лицом, вымазанным зеленкой (жена покрасила), оставляя открытой настежь дверь квартиры (ключи отобрала), и возле рюмочной клянчил «стопочку Христа ради». Конечно, ему всегда наливали… Персонажи, окружающие алкоголика Селиванова в запое, объемны и реалистичны.

А рассказ «Фашисты» высвечивает худшее в людях, казалось бы, духовно развитых – людях из мира искусства. Режиссер и съемочная группа ведут себя с представителями массовки немногим лучше фашистов. И такая во всем этом безнадега, что становится понятно, откуда берется фашизм…

Мастеровитая проза, психологичная и точная. Слабонервным читать не рекомендую.

Любовь Беляцкая

Ужасы нашего городка

Во «Все свободны» чрезвычайно популярен жанр «русская хтонь». В прошлом году наш топ продаж взорвали переиздания Мамлеева и Масодова. А из совсем молодых авторов этого направления ярко выделяется и вызывает неизменный интерес у публики Кирилл Рябов, открытый нам издательством Ил-music.

Сейчас книги Кирилла издают сразу несколько издательств. Сборник «Фашисты» вышел в Ноократии Зорана Питича.

Сборник состоит из 5 рассказов, один другого хтоничнее. Я давно уже знаю Кирилла, уважаю его как автора, но не испытываю большой склонности к воспеванию обыденности ужасов современности. Поэтому до этого читала его рассказы совсем немного, чтобы составить представление.

Главное, что я давно уже заприметила в его текстах — удивительное сочетание страшного и смешного. Его тексты полны страданий и отвращением, но при этом я постоянно ловлю себя на том, что смеюсь. Да, и правда, я давно так не смеялась, как над этой книгой.

У Мамлеева в книгах показана кошмарная бездна жизни без бога. У Кирилла в последнем рассказе «Человеку плохо» тоже затронута религиозная тематика, но на грани с фантасмагорией. Поэтому получается опять одновременно пробирающе серьёзно и до ужаса забавно. Возможно, смешно становится, потому что психика пытается блокировать боль. Но меня очень вдохновляет это сочетание, есть в этом что-то от Хармса.

Пожалуй, больше всего мне понравился первый рассказ «Отец ждёт». Я люблю короткую форму за то, что по ней можно очень быстро понять, что за автор перед нами и чего он стОит. По этому рассказу, по тому, как Кирилл подбирает слова, как он ведёт сюжет, как описывает мир — быстро становится понятно, что перед нами серьёзный большой писатель. И за его творчеством нужно пристально следить.

Прекрасный сборник рассказов, буду рекомендовать его всем поклонникам, популярного у нас жанра. Да и вообще всем.