Выходит человек, улыбается, а потом говорит, что он не любит финики. Через секунду он предлагает ограничить продажу фиников. Улыбается и продолжает развивать мысль: неплохо бы, вообще запретить торговать плодами. Заканчивается падением на пол, конвульсиями и криками о том, что порежет всех, кто сажает пальмы. Книга Дарьи Серенко начинается бодро: сразу с судорог. Темп задаёт автор предисловия Мария Кувшинова:

Возможно, «Девочки и институции» — то единственное, что останется от официальной российской культуры путинских десятилетий, когда государственная идеология редуцировалась до государственной физиологии».

Вольнолюбиво, но темно по смыслу. Не осветляет сознание и приведённая разъясняющая цитата из сочинения Серенко:

«С девочками мы часто превращались в одно функциональное многорукое и многоногое существо, ликующее, всесильное и сокрушительное, — в такие моменты я переставала ощущать собственную немощь и слабость в ногах».

Почему-то я решил, что разговор пойдёт о трудной жизни балерин. Но ошибся. Книга говорит о страшной судьбе «девочек» работающих в государственных структурах – библиотеках, галереях, университетских кафедрах. Там страшно. Страшно всё. Давит, гнетёт атмосфера. Отчёты, мероприятия, нельзя свободно встать и пойти на демонстрацию протеста. Приходиться отпрашиваться, ссылаясь на болезни. Это из текста.

У меня ясный и простой вопрос. Откуда столько ярости и претензий? На что претендуют героини, получившие максимально общегуманитарное образование? Не хотите работать на проклятый режим и получать маленькую зарплату? Открывайте булочные, книжные магазины, занимайтесь репетиторством… Можно и шпалы укладывать. Занятий много. На чём основан ваш протест? Вам скучно и тоскливо, заставляют распечатывать портреты президента? А что умеем, кроме «распечатать» и «работы в Экселе»? Смутное томление по неосуществлённой экзистенции? Так по всему миру офисные сидельцы так живут. Во Франциях, Англиях и прочих Польшах. Получают взамен замороженную еду и подписку на «Нетфликс». Для самых одаренных и тоскующих есть фейсбук, где можно высказать тонкие и глубокие замечания о фильмах Гринуэя. Ибо вам больше нечего предложить миру. Нет, у «девочек» тоже случаются истории успеха:

«Уволившаяся Оксана быстро пошла в гору: получила премию, написала роман, вырастила сад на окне, съехалась с женой. Мы все пророчили ей большое будущее: Оксанина биография сама складывалась в литературное повествование. Это похоже то ли на предначертание, то ли на самоисполняющееся пророчество, будто берешь свежий отрез ткани, а там уже видно по линиям сгибов, как отрез был сложен изначально.

Наша Оксана — лесбиянка».

Но рана болит от того, что не всем податься в лесбиянки-писательницы. Лимит исчерпан «Оксаной». Автор поминает копеечные гонорары за статейки, помещённые в интернетах. Нет, девочки, и это заканчивается.

Я какое-то время подбирал жанровое определение для сочинения Серенко. В итоге определился. Перед нами брошюра. Агитационная. Стилистика начала прошлого века. С милыми переходами: «Кончать нужно господ и дворянчиков, пустить им поганую кровушку» и сразу же: «Каждая формация определяется базисом и надстройкой. Базис – способ производства». Всё вместе это оказывало нужный эффект. Первая часть – деловая инструкция. Вторая – замена молитвы и символа веры. Есть подобная часть и у Серенко:

«Я как раз хотела уйти от этого стереотипизирующего и эссенциалистского взгляда, расширить мифологию женской коллективности, сделать ее менее целостной, более противоречивой и амбивалентной. А институциональное насилие, описанное мной, может встречаться и в низовых и независимых проектах».

В нынешние дни подобная стилистика характерна для сочинений, говоря о которых нужно ставить звёдочку и писать: «Организация признана…».

Если мне скажут, что я пристрастен, прочитайте. Там уже всё сказано в предисловии. Кувшинова, рассуждая о судьбах девочек, страдающих в проклятых институциях, ссылается на «опыт Освенцима». Ясны параллели? Это, конечно, не язык девочек, но скажу просто: святотатство. Желаю всем нормальным девочкам сохранить работу. Я знаю девочек и женщин, работающих в библиотеках. Извините, но они говорят о книгах, иногда ссорятся, обсуждая книги. Видимо, там какая-то другая институция. Мне она ближе.

Есть целый заповедный литературный закуток, где культивируется выход за рамки текста как такового — куда-нибудь в общественное пространство, инокультурное, этническое, политическое и какое угодно ещё. Главное, что пытаются заявить такие литераторы, сводится к одной мысли — умерли не только автор (по Ролану Барту), поэзия (по Теодору Адорно), искусство (по Василиску Гнедову), но и текст или, если угодно, высказывание как таковые. Чтобы тебя услышали, мало открыть рот, отныне надо говорить в строго отведённых не для этого пространствах.

Да, такой парадокс. И Дарья Серенко старается заниматься именно этим.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что большая часть литературного сообщества узнала об этой девушке, когда она стала кататься в метро с плакатиками, устраивая так называемые “тихие пикеты”. Интернет помнит всё, и вы можете полюбопытствовать, вбив данный хештэг. Как правило, всё сводилось к трём вещам: феминизм, либеральная блажь (защита ЛГБТ, псевдооппозиционная деятельность и пр.) и идиотизм («Пропагандирую ли я гетеросексуализм, обнимая своего парня в метро? Почему? КОАП РФ 6.21»).

Если бы Серенко писали эссе на данные темы, мало бы кто обратил на них внимание. Разве что представители того же заповедного литературного закутка. А так она вышла в общественное пространство. Люди едут на работу и вдруг обнаруживают в толпе яркую девушку с плакатиком в руках. На плакатике что-то эдакое написано. Любопытно же!

Вот и книжечку «Девочки и институции» надо рассматривать в подобном контексте.

Какую мысль хочет донести Серенко? Достаточно тривиальную. Есть девочки, которые выполняют мелкую и скучную работу, как правило с бумагами. Их никто не замечает и не понимает (даже не задаётся вопросом), чем одна отличается от другой. И это ох как несправедливо. А между тем есть целый мир этих девочек. Точнее микросистема. Именно её-то и пытается нам показать авторка.

Девяносто страниц заметок и дневниковых записей. Их ценность как единого текста стремится к нулю, потому что ничего принципиально нового здесь нет: тема маленького человека в русской литературе проработана давно, брать такого персонажа и играться с его гендером, внутренним и внешним устройством, помещать его в наши реалии, искусственно множить его до безликой массы — забавно, но скорее походит на упражнение в рамках школы литературного мастерства.

Пока работа Серенко обсуждается на «Полке» или «Дискурсе», в «Кольте» или «Воздухе», на либеральных страницах Фейсбука — она не выходит за рамки заповедного литературного закутка. Но стоило номинировать «Девочек и институции» на премию «Национальный бестселлер», и сразу получилось громкое высказывание, ибо оно состоялось в инокультурной среде.

Так по крайней мере думает номинатор Максим Мамлыга: «Серенко создала подлинно национальное произведение — именно благодаря феминистской оптике — социальное, о России и для России, у которой действительно женское лицо, женские лица — лица девочек. Забудьте всё, что знаете или слышали о Дарье Серенко и прочтите этот текст, а затем вспомните и перечитайте — эта замечательная, страшная и нежная книга уже — настоящий Национальный бестселлер».

Спешу огорчить и номинатора, и авторку. Это не национальный бестселлер. Это даже не книга. Это очередная акция Дарьи Серенко — и не более.

Брошюрка (книжкой даже сей ридикюль не назвать) Дарьи Серенко — это пир духа. Во всех смыслах. Ну, во-первых, в понимании авторки (здесь я проявляю политкорректность к дебютантке, у них – феминистов — так принято), это манифест в форме как бы нерифмованной поэмы. Можно сказать, «Интернационал» институционных девочек.

Для утомленных глаз критика, воистину — пир, Валтасаров — не иначе. Кегль, как сияющие символы послания «мене, текел, фарес», смыслы те же (разночтение уместно), что вполне аутентично в нынешней ситуации.

Даже названия гарнитуры печати этого ЛХП — «литературно-художественного произведения» (так в выходных данных) — впечатляет: «SangBleu Kingdom, SangBleu Republic, SangBleu Sunrise». Типография, конечно же — «Радуга». И это все: «No Kidding Press».

Картинки как бы в мангоподобном стиле напоминают поликлинический плакат о пользе йоги в любом возрасте, не без трепетного пояснения той, «кто рисует». Извините за глагольный эвфимизм, у них иначе нельзя, и это слова самой исполнительницы иллюстраций. Календарик зачем-то приложен за 2022 год, для актуальности что ли и для объёма опять-таки. Размер ЛХП, к счастью, так мал, что это тоже своего рода рекорд.

Зато у него есть внушительное предисловие, написанное бывшим кинокритиком, а ныне идеологиней (так, что ли) киносайта  «Кимкибабадук» Машей Кувшиновой.

«Возможно, “Девочки и институции” – то единственное, что останется от официальной российской культуры путинских десятилетий, когда государственная идеология редуцировалась до государственной физиологии».

Вот так вот… Надеюсь, что все-таки не это ЛХП останется маяком эпохи.

Внимательно рассмотрев со всех сторон этот продукт, взглянем на содержимое.  О чем это, вообще, что за таинственные институции, поработившие девочек? Ну, с ними-то как раз все норм, как выясняется — это библиотеки, художественные галереи и тому подобное. Основано на личном опыте авторки: пришлось глянуть в Википедию, там обнаружились не только искомые институции, но и обширнейший текст о нелегкой политической карьере нашей скромной девочки — поэтески «без огромного банта». Тут тебе и худ-акции, и жуткие преследования со всеми грязными подробностями, и хождения в Госдуму главой штаба депутата Миняйло, а вот не надо с такими фамилиями связываться, потом метнулась к некой Алене Поповой (надули там бедолагу, какое разочарование), и апофеоз, о счастье! — 15 суток. Ну, наконец-то — жертва режима.

Правильным путем идет товарищ, что не сделаешь, чтоб признали, яйца-то не приколотишь. Ох, и трудно ж девчонкам в литературно-художественно-политической жизни… Но это я отвлеклась, что ж там с текстом..

Весьма невнятное, скучное нытье об офисном бытии, девушка обнаружила, что, оказывается после школы, института, работать нужно, вот ведь блин…

Я даже не ожидала, что у миллениалов (это какая-то общая родовая травма у них, что ли, родившихся после 1991 года) так сложно с социальной адаптацией. Переломное время, крушение страны, это не с ними было, а они помнят, обладание фантомной памятью приводит к странным результатам.

Ну, будни унылых офисов, тоже мне — рабство, ну, денег мало платят, плавали – знаем. Ну, сил у компов сидеть нет, нам повезло, не было их, от руки писали, на машинках, а, ладно, не при свече хоть, никак не могу посочувствовать.

А что там с поэзией? Смелая рифмовка тянется рефреном: менструации- институции, ну, знаете ли. А нет, еще мелькнуло: «Но девочек не остановить. Девочки пьют свой кофе и печатают быстро-быстро. Их сердца сбиваются с ритма, а в поясницах пульсируют бомбы замедленного действия. Девочки-батареи, девочки-торпеды, девочки-двигатели, девочки-триггеры»

Не напоминает ли вот это: «Девушки с бомбами сделают миру аборт. Аэро- порно травмирует аэропорт. Девушки с бомбами быстро проходят контроль. Девушки с бомбами пьют дорогой алкоголь». Видать, Алину Витухновскую читала… но какова разница, а?

Еще для сравнения языковой поэтики приведу другой пример: «Люди спешат. Ругаются. Веселые. Серьезные. Люди барабанят и громыхают. Не лохматятся. Теряются. Рыжие. Глубокие. Люди сдирают кожу. Люди ремонтируют домик, сарай. Люди потерпят. Люди рисуют, пишут. Лесные. Люди колют дрова, пилят, топят. Люди еще здороваются, говорят, прыгают, бегают. Люди конечные. Люди летают» — это из сочинения Антона Харитонова – аутиста, героя фильма Любови Аркус «Антон тут  рядом». Слова действительно иного человека. Иной-то он, а поэзию его мысли чувствуем мы.

«Иноагенты это агенты иного», пишет авторка, как ей представляется на русском языке — «Наши тексты написаны по-русски. И они тоже иные» — вот вам и надо с ними на иной конкурс для  иноагентов.  Но не на Национальный Бестселлер, ни в коем случае.

Девочка шла через лес в одиночку,

Маленькой ножкой споткнулась о кочку,

Но, как ни странно, осталась цела —

Встала и дальше по лесу пошла.

Книга Дарьи Серенко, как ни странно, оказалась увлекательной, талантливой и легкой. Хороший язык, прекрасное оформление, небольшой объем.

Этот стремительный текст не заряжен привычной для политического феминизма агрессией; не давит, как «Рана» Оксаны Васякиной – безусловно, талантливое, но во всех смыслах тяжелое произведение; а словно играет с читателем – по-женски, на мягких лапах, обволакивает, отскакивает, заходит с другой стороны.

Главная его мысль – девочек используют и не уважают. Дарья берет известный феминистский образ – женское сестринство, единый организм – и делает его метафорой обезличенности «девочек», работающих на государство. Хотя государство тут факультативно. Женский, да и мужской коллектив становится роем рабочих особей и в частных корпорациях, и в банках, и везде.

Поэтому каждостраничные нападки на «режим» выглядят… забавно. Ибо что это за режим – не объясняется, но на него ловко вешаются все личные неприятности и беды.

Перенос ответственности на абстрактное нечто – будь это хоть режим, хоть дед мороз – подход несерьезный. Мария Кувшинова пытается уравновесить его длинным тяжеловесным предисловием, где приводит трагические примеры женской доли: «“Девочки — самый дешевый ресурс на планете”, — с горечью напоминает Наташа Романофф, Черная Вдова, супергероиня из вселенной Marvel, лишенная репродуктивных функций…»

Собственно повествование начинается с описания неразделенного, слитого в один организм женского коллектива: «С девочками мы часто превращались в одно функциональное многорукое и многоногое существо, ликующее, всесильное и сокрушительное, — в такие моменты я переставала ощущать собственную немощь и слабость в ногах». Феминистское «ликующее, всесильное и сокрушительное» через пару страниц станет блеклым, монотонным и подавленным. Но даже в «ликующем» слиянии уже настораживает «немощь» и атрофия собственного «я», ведь настоящая общность, как известно, образуется не из-за отсутствия у ее членов личностного начала, а когда развитое «я» готово к выходу из рамок индивидуального в пространство всеобщего.

У Серенко же «я» отсутствует. Редко когда просыпается в «девочках» зов к чему-то высокому: «Дни, когда в твоем офисе к власти приходит горе, — самые ясные и светлые дни, если ты работаешь на государство. Ты смотришь в глаза человеку, с которым случилось необратимое, и чувствуешь, как всё вокруг превращается в жалкую декорацию, в картонные стены, которые вот-вот рухнут, стоит только взглянуть на них с иной оптикой. Вот есть ты, живая, внутри тебя бьется и трудится сердце, вот рядом с тобой другая девочка, такая же живая, плачущая или сдерживающая слезы, а вот весь ваш отчужденный труд лежит рядом на полу, как обмякшая мертвая оболочка реальности. Мы больше не одно многорукое и многоногое девочковое существо, слепленное работодателем в нечленораздельный ком: при свете трагедии видно контур каждой из нас. И мы устали от тяжести канцеляризмов и от нежности самоиронии. Мы нуждаемся в дистанции и в переозначивании друг друга, мы уже даже не против взаимных интерпретаций, но мы не подпустим к себе никого, кроме нас самих».

Красивое, но очень редкое состояние «девочек».

В основном же показаны будни рабочего женского коллектива, то бишь:

1. Отчетность (что-то приписать, что-то не вписать). Ой, ну вот только не надо говорить, что лишь девочкам такое достается – у мальчиков выходит даже хлеще, нагоняют цифры только так, без сантиментов.

2. Приказы министерства, точнее, дурацкие приказы министерства: «Срочно до 13:00 просим в ответном письме предоставить фотоотчет, что выделенная на каждое учреждение фотография Путина В. В. размножена и повешена в каждом офисном помещении, доступном для граждан, согласно утвержденному плану помещения». Ну и что? Абсурд – в любой стране абсурд, в любой структуре, которая пытается управлять некоторым количеством людей. Интеллектуальный уровень собранных вместе индивидуумов, пытающихся о чем-то договориться, равен уровню пятилетнего ребёнка, даже если по отдельности они все доктора наук. Воевать с этим абсурдом бессмысленно. Вопрос – как с ним жить. Можно разумно (Богу ­ Богово, кесарю кесарево), а можно так же бездумно: «Через час я обнаружила, что отправила не семь фотографий, как должна была, а восемь. Восьмой фотографией было мое голое селфи <…> Внутри меня всё стало одновременно горячим и холодным. Я начала ждать звонка. Но звонка в тот день так и не последовало». Естественно, не последовало. Кому дело до глупых выходок. Исполнитель, который должен был поставить галочку, что фото получены, посмеялся и все.

3. Сплетни. «Рабочих чатов у нас было столько же, сколько девочек. В каждом из них не хватало ровно одной из нас, чтобы остальные могли обсудить все ее неприглядные поступки или скинуться ей на подарок. Еще был общий чат, где все обменивались стикерами и документами, но мы знали — ловить там нечего. Настоящие повседневные драмы генерируются не здесь».

4. Предательства. «У нас в офисе почему-то не любили беременных. Беременные девочки быстро теряли свои имена и с легкой руки коллег обзаводились преувеличенно ласковыми прозвищами и эвфемизмами для своего положения. По мере того как росли их животы, увеличивалось и их рабочее время. Беременные боялись упреков и работали за троих до самого роддома». Дружный женский коллектив потому что. Никакой «режим» в этом не виноват. «Режим» как раз всячески поддерживает беременных и декретных. А тут банальная зависть.

5. Пятый пункт особый. Обозначим его так: не надо быть дурами. «Девочки обречены быть чувствительными к насилию. Над ними смеются: как вы работали без договора, как ничего не заметили, куда смотрели?» Это, правда, насилие? Или привычка не думать? «Девочки ждут сигнала. Их обязательно позовут — и это будет звук, который различают только они. Он похож на свист, появляющийся, когда все компьютеры и лампы в помещении выключаются, и у этого свиста тоже есть долгое эхо». Хм, откликаться на свист леди не должна. Похоже, Дарья Серенко хочет использовать девочек так же, как и работодатель, – сделать из них послушный рой.

Не надо так.

Что-то изменится в жизни женщин к лучшему лишь тогда, когда женщины начнут себя уважать.

И не поступать вот так:

«Мы подменяли друг друга на встречах и совещаниях, говорили с начальниками одним и тем же нейтральным голосом. Это было удобно.

Однажды после очередного совещания, на котором была моя очередь притворяться то ли Натальей, то ли Дарьей, начальник пригласил меня к себе в кабинет. В кабинете было сумрачно, пахло влажными газетами и коньяком. Начальник погладил меня по волосам и спине. Я схватилась за спинку потрепанного кожаного кресла. Ладони быстро вспотели. Начальник взял пальто, сообщил, что вернется через пару минут, и вышел.

Я просидела так пятьдесят минут.

— Что ты тут сидишь, иди домой, он постоянно так делает. Видимо, перепутал тебя с кем-то, а понял это, когда ты уже вошла», – сказала пришедшая уборщица.

Сначала лишаются индивидуальности, ибо «это удобно», потом готовы по часу ждать, ибо это проще, а потом закономерно случается то, что их никто не ценит.

Но Серенко удивительным образом умеет объяснить жизненную неумелость «девочек» происками режима. Случай на концерте: у героини начинаются месячные и она хочет выйти из зала. Охранники ее не пускают, ибо «им сказали никого не выпускать ни под каким предлогом, так как артисты отрабатывают государственные деньги. Работники должны не уходить, а наслаждаться <…> мне пришлось оставить на государственном бархатном сиденье пятно крови». Да чтобы мужики не выпустили женщину в туалет, если она им скажет про месячные? – ни в жисть не поверю! Тем более умением упросить мужчину каждая женщина обладает лет с четырех.

Но иногда женщина не хочет быть женщиной, а хочет быть активисткой. И тогда героиню немного жаль: «Это был чат без меня, в котором девочки обсуждали что-то свое: первые шаги дочерей, утреннюю тошноту, прощальный секс, рецепты на антидепрессанты, смену работы».

Хотя в целом книжка – очень женская. Лишний в ней только кровавый режим:

«как много девочек хотят увидеть на своих руках кровь режима»

(неужели?)

как много девочек хотят увидеть на своих руках кровь

(вряд ли)

как много девочек хотят увидеть на своих руках

(о! без кровавого режима сразу получается правда жизни)

как много девочек хотят увидеть

(очень верно)

как много девочек хотят

(бинго!)

как много девочек

(это да)

как много

(о, да! различий и смыслов вообще значительно больше, чем кажется борцунам с режимом)

как

А вот это самый правильный вопрос! Как общаться, как налаживать отношения между женщиной и миром, женщиной социальной и экзистенциальной, женщиной телесной и духовной, женщиной и женщиной, женщиной и мужчиной. Вся сфера отношений МЕЖДУ – в этом как. Самый главный вопрос на будущее.

О книге Дарьи Серенко «Девочки и институции»

Если вы захотите увидеть то, каким феминизм начинался и во что он в итоге (выродился) превратился, то можете смело пропутешествовать от творчества Жорж Санд, делая остановки у текстов Вирджинии Вулф и Франсуазы Саган, к опыту художественного исследования Дарьи Серенко (вероятно, вы заметите бросающиеся в глаза признаки упрощения, уплощения и прогрессирующего инфантилизма).

Я не случайно использую формулировку, придуманную Солженицыным для того, чтобы охарактеризовать свой объёмный труд «Архипелаг ГУЛаг».

Дело в том, что «Девочки и институции», поначалу воспринимаемые читателем (ну, во всяком случае мной) как в значительной степени исповедь «авторки» (о, эти чудесные феминитивы, ломающие язык во имя повестки, энергетически напитанной аналогом манифеста из цикла советских мультиков «Баба-яга против!»), на деле оказываются сборником баек, слухов и домыслов.

В частности, в часовом интервью на YouTube-канале «КНИГАГИД» Дарья Серенко признаётся, что даже история с домогательствами на работе (цитата из книжки: «Начальник погладил меня по волосам и спине. Я схватилась за спинку потрёпанного кожаного кресла. Ладони быстро вспотели») именно с ней никогда не приключалась (хотя каждому, я думаю, известны, как минимум, несколько подобных историй, и рассказывать ещё одну имело бы смысл, пожалуй, только с целью личной психотерапии).

Забавно, что про другую (не менее, к слову, банальную) историю, связанную с уже политическим, с позволения сказать, харассментом (цитата из книжки: «На общем собрании трудового коллектива нам напомнили о том, что мы обязательно должны пойти на выборы и проголосовать за правильного кандидата. Не забудьте выслать фото заполненного бюллетеня»), Дарья Серенко в интервью сперва говорит, что это реальная история, а затем начинает развивать мысль: «Мне кажется, то, что они [эти истории] со мной не произошли […] [это чистая случайность]».

Иными словами, если опыт художественного исследования Александра Исаевича во многом базировался на заведомо неправдоподобных рассказах (от поедания зэками ихтиандра до набивания камер и вагонов арестантами в том количестве, которое физически не может в оных уместиться), то опыт художественного исследования Дарьи Серенко вращается вокруг крайне понятных, вполне реалистичных, набивших даже оскомину историй, огромную часть из коих сама она при этом (как и Александр Исаевич) не пережила.

Кроме того, решившийся, согласно тексту «Архипелага…», стать сексотом Ветровым Солженицын немножко рифмуется с работающей в и на идеологически враждебное ей (наше) государство главной героиней «Девочек и институций» (к слову, недавно Дарья Серенко была арестована на 15 суток за публичную демонстрацию символики экстремистских организаций, а теперь активно, она вообще – фемактивистка, рекламирует Антивоенное движение и выступает против специальной военной операции на Украине, не слишком разбираясь, судя по её постам в соцсетях, в истории вопроса).

Забавно ещё, что в конце «авторка» дискредитирует не только заглавие собственной книги, но и её основную идею: «Описанное в этих текстах характерно, разумеется, не только для госучреждений и не только для женских коллективов», то есть поведанные ужасы (офисная, по сути, работа за неплохие по провинциальным меркам деньги, работа в сфере госкультуры, где не приветствуется – о, неожиданность и нелогичность! – оппозиционная деятельность) касаются, разумеется, не только «девочек» и не только «институций» (госучреждений), но всех и вся (в том числе мальчиков и частных предприятий, обладающих, как правило, внутренним регламентом, перечнем табу и т. п.).

Страшно представить, что сочинила бы Дарья Серенко, побывав в армии (думаю, пресловутый «Архипелаг ГУЛаг» показался бы в сравнении с этим текстом чем-то вроде колыбельной в прозе).

Короче говоря, не имея ничего против женщин и даже отстаивая их права, считая их в массе своей лучше и тоньше, нежели мужчины, устроенными, будучи искренне убеждённым в том, что если глобально мир и окажется спасён, то исключительно благодаря русской (не в строго этническом смысле этого слова) женщине, я не могу не констатировать тот факт, что увлечение феминизмом (не тем – настоящим, здоровым, мерцающим по временам в советских фильмах вроде пырьевского «Конвейера смерти» или, скажем, ранних шолоховских рассказах, а извращённой его вариацией) пагубно влияет на интеллектуальную и чувственную девичью начинку.

Я верю, что Дарья Серенко – милая, добрая, даже потенциально умная барышня, которая просто никак не поймёт, что она давно уже не маленькая девочка и не к лицу ей играть в куклы, пусть среди них и имеется фигурка условного Тиля Уленшпигеля в юбке – инфантильной, так сказать, Тильки Уленшпигельки (феминитив всему голова, но, Господи, что может звучать нелепее и печальнее?).

Текст Дарьи Серенко вызывает сложные чувства.

Начать следует с того, что это поэма. В смысле стихи. Номинировать «Девочек…» на премию, куда принимают «все, что не стихи», — решение по-настоящему остроумное. Я искренне обрадовалась, что сообразила вовремя и не стала искать житейской логики (вроде — могут ли в самом деле месячные начаться именно от песен ВИА «Поющие сердца»?) в поэтических обобщениях.

Поэма это феминистская. По крайней мере, феминисткой называет себя написавшая ее Дарьи Серенко (как и одна из героинь «Девочек…» я предпочитаю определять гендерную принадлежность не через псевдофеминитивы, а с помощью определений и сказуемых, поэтому воздержусь от слова «авторка») и сопроводительному слову номинатора Максима Мамлыги, углядевшего в этом тексте феминистскую оптику. Я, честно говоря, не особо разбираюсь в оптиках, тем более что их понимание меняется так же быстро и хаотично, как узоры в калейдоскопе, который разобрал до стеклышек и, по своему разумению, сложил обратно маленький ребенок, но все же я не уверена, что самоуничижение через унизительное описание других – именно феминистская, а не какая-то другая, менее приятная ее носителям оптика.

Дарья Серенко усердно рассказывает о буднях «многоруких» девочек, у которых от совместной работы синхронизировались влюбленности и менструальные циклы, да и сами они уже ощущают себя единым, трудящимся на благо государственной структуры  организмом, где желудок одной продолжение головы другой, а вместо ног – компьютерные провода. Госструктура – библиотека, кафедра, выставочный зал – платит мало: на зимние сапоги приходится откладывать с лета; а требует многого, особенно в частной жизни. Ни селфи в ванной, ни глубокого декольте, вместо этого – корпоративы, источник грядущего позора; фотографирование правильно заполненного бюллетеня на выборах; ксерокопии портрета президента в каждом кабинете, бессмысленные конкурсы и чудовищная бестактность начальниц. Таких же, впрочем, девочек. Да и сами девочки хороши: «В декрете у нас к  тому моменту были уже две девочки. Они раздражали всех. У  нас в  офисе почему-то не любили беременных. Беременные девочки быстро теряли свои имена и  с легкой руки коллег обзаводились преувеличенно ласковыми прозвищами и эвфемизмами для своего положения. По мере того как росли их животы, увеличивалось и их рабочее время. Беременные боялись упреков и работали за троих до самого роддома». Тут, наверное, было бы интересно подумать, почему так происходит, что стоит за этим отношением – потеря одной из коллектива как увечье общего тела или что-то вульгарно социальное, но, боюсь, такие размышления не входили в художественную концепцию Дарьи Серенко.

Интересно, что при всей важности темы незаметных тружениц, на которых все держится, Серенко как-то забывает (упускает сознательно, не сознает в принципе?), что чудовищное угнетение, в первую очередь, конечно, угнетение незаметностью, которому подвергаются девочки в государственных институциях, у людей попроще считается и называется престижной и стабильной работой, этакой синекурой, куда редко попадают с улицы, а попав в эту систему редко уходят из нее по собственной воле куда-то кроме повышения. И эта слепота до такой степени обесценивает этот, вне всякого сомнения, интересный человеческий документ, что его антигосударственный пафос становится лицемерным и настолько же нелепым, как троп «иноагенты – агенты иного», да и другие приколы фем-субкультуры, щедрой рукой рассыпанные по всей поэме.

Не новость, что долгие отчеты, протокольные мероприятия и прочая бюрократическая возня, да и само бессмысленное нахождение в офисе фрустрируют любого служащего (см. Дэвид Грэбер «Бредовая работа»), но можно же выбрать и другую работу, не ту, на которой держатся государственные культурные институции, а из тех, где поддерживается сама жизнь – в больнице, школе, магазине, можно ведь и просто не работать, а заниматься собой. Или  уйти в частную контору и обойтись без ненавистного портрета… Что заставляет девочек превращаться в незаметное, но пульсирующее болью и раздражением многочленистое существо? Неужели любовь к искусству в его государственной версии? Этого Дарья Серенко не объясняет.

Впрочем, я искренне рада тому, что «Девочки…» попали в лонг-лист НБ-2022, как рада любому проявлению женской социальной мысли, и желаю Дарье Серенко интересных отзывов.

Не хотел я читать эту «книгу», потому что заранее не ждал ничего хорошего. Но когда вокруг текста начинают виться насекомые — это значит, либо изнутри «что-то светит», либо «чем-то пахнет». Но хотя бы и так. Я, в конце концов, согласен на полный феминистический треш, как некий читательский аттракцион. Почему бы и нет, если талантливо? Мне интересно, как поколение совсем молодых работает с тем, что они считают новой формой, как отыгрывают международную повестку и моду. Но увы, мне такой халявы не перепало. Форма не новая, работают из рук вон плохо, спустя рукава, без огонька, отбывают номер. Увы и надежда «подсмотреть как там у них» тоже не оправдалась. Никаких жареных фактов, шокирующих событий, истерических откровений, ничего. Только вялая затянувшаяся рефлексия на тему «пожалейте нас!» И даже менструальное кровотечение на бархат кресел актового зала не добавляет тексту пикантности. Про это мы уже читали до Серенко.

Прежде всего текст очерка (это ведь очерк?) неталантлив. И отстранённость авторского взгляда может содержать в себе скрытое электричество, тогда показательная строгость лишь подчеркнёт трагизм происходящего. Увы. Не наш случай.  Где-то текстушка (текст пишет автор, а авторка, наверное, текстушку. Впрочем, я не уверен) вроде вот-вот начинает собираться, ритмизуется,  потрескивает уже очередь из образов, но тут же в «далеко-далеко» от этого места невидимая электромонтёрка выключает рубильник. Ибо, так сказать, нехрен баловаться литературой. Серьёзные люди с серьёзными лицами собрались поговорить о серьёзном.

Собственно о чём собрались говорить? Что именно стало поводом для столь безликого высказывания? Удивление, что надо ходить на работу, а на этой работе существуют задания, показатели, дефицит бюджета и кризис с кадрами? Мир, деточки, увы, не идеален. Что ещё? Что люди зачастую лицемерны? Это так. С лицемерием каждый сталкивается в течение жизни. И это может быть в «институции» (что это, кстати?), в офисе фармацевтической фирмы, в женской колонии или в мужском банке. Что человек состоит из недостатков? Хорошо бы их перебороть в себе, стремясь к идеалу. Не всем удаётся. Беда? Не то слово. Об этом тысячи прекрасных книг.

Почему всё же я прочёл это до конца? Во-первых, книжонка маленькая, читать немного. Любопытство исключительно исследовательское. Опять же, с автором мы шапочно знакомы, отбывали одну «смену» в творческой резиденции «Переделкино». Это позволило мне расслышать некие декларируемые идеи и после полюбопытствовать как с ними получилось поработать, используя художественную форму. Теперь вижу: никак. Полтора авторских листа беспомощной дневничковой писанины, в которой нет нового, нет и старого, например, традиции. Так же как нет оригинальных мыслей. Нет, однако, и эмоций, страсти. Ничего живого в этой коротенькой брошюрке читатель не отыщет, сколь ни постарается.

Что есть? Что-то же должно быть? Конечно! Есть декларация о том, что флаг поднят, выбрана сторона и любая фигня теперь называется не просто гражданской, но художественной позицией. Тем печальнее, что, по словам преподавателей Литинститута, автор подавала надежды, писала весьма самостоятельные стихи. Куда всё делось?

Куда делось? А всё схарчил молох суфражистской идентичности, фем-повестка, философия травмы и прочая ересь, которая даже талантливого человека способна сделать стручком без бобов.

— Что же ты делаешь? Разве не знаешь, что Дашу кровавый режим отправил сидеть на 15 суток за ни за что?!

— Редкое везение! Это прекрасная PR-компания для брошюрки. Учитывая невеликую себестоимость её изготовления, уверен, что издатель сообразил напечатать серьёзный тираж. Думаю, что 20 тыс. экземпляров на этой волне разлетятся, тем самым став самым большим тиражом среди книг длинного списка.

Вот и пожалуйста — de facto потенциальный национальный бестселлер. Государственный институт перевода с радостью даст денег, брошюру переведут и вот уже мы имеем интернациональный бестселлер, дальше хочется зажмуриться от перспектив. Так что, если что, знаем, у кого можно будет занять-перехватить на пару недель. А так-то: запад есть запад, восток — есть восток, но не всё написанное в столбик — стихи, не всё в строчку — проза, не каждый писающий стоя — мужчина и, как лишний раз убеждаемся, не всё напечатанное и переплетённое — книга.

Наблюдательный читатель мог бы упрекнуть меня в потворстве феминисткам, этим ведьмам, которые мешают жить белому цисгендерному шовинисту. Интерсекциональная феминистка это вам не добродушная трансфеминистка или вежливый гей, интерсекциональные — самые опасные, т. к. используют пакетные варианты нонконформизма: тут тебе и строгое веганство, и либерал-навальнизм, и ЛГБТКИА, и зоозащита, и охрана природы. За Дарьей даже следят оскорбленные члены организации «Мужское государство» (признано экстремистским и запрещено на территории России 18 октября 2021 года решением Нижегородского областного суда).

Но что поделать, если книги феминисток написаны в целом бодрее и лучше, чем многостраничные отчеты о том, как лирично кобелировал белый цисгендерный мужчина? Книга Дарьи Серенко отличается лаконичностью слога, стройностью композиции, четким идейным наполнением. Она вызывает сильные эмоции, заставляет смеяться и негодовать. И, не побоюсь этого слова, подгорать.

Ее героини — «девочки», которые служат институциям. То есть работают в госучреждениях — библиотеках, галереях и т. д. Разумеется, институции предполагают соблюдение определенных правил — дресс-кода, поведения в соцсетях, уважения к различным социальным группам. «Девочкам» это не нравится, но они вынуждены служить институциям, потому что институции держатся на девочках. Ну, в общем, без молодой библиотекарки, администраторки, поэтки или кураторки, которая пьет кофе у себя в кабинете и участвует в «мероприятиях», мир рухнет. А еще девочки НЕВЕРОЯТНО устают на работе, ну и вообще их тяготит жизнь в Этой стране, оно и понятно, ******* — не мешки ворочать.

«Мы, девочки, делаем вид, что ничего не понимаем в политике. Мы разговариваем на птичьем, а птицы, как известно, выше всего этого. Мы щебечем, и никто не подозревает, что у нас на уме. Если бы вы только знали, какое подполье у  нас в  голове, вы, скорее всего, держали бы при себе свои жалкие комплименты. На общем собрании трудового коллектива нам напомнили о  том, что мы обязательно должны пойти на выборы и проголосовать за правильного кандидата. Не забудьте выслать фото заполненного бюллетеня. Не забудьте о вашем гражданском долге перед страной, иначе как вы будете смотреть в глаза вашим детям. А у  нас с  девочками, честно говоря, уже не будет никаких детей. У  нас нет сил рожать вам новых людей, эту новую армию девочек, затыкающих своими телами ваши расползающиеся по швам бездны. Ищите себе других дур, а я буду молча вбрасывать ваши бюллетени в пустых ночных школах, в которые скоро некому будет ходить. Всё это закончится на нас, мы — последние из девочек».

Чайлдфришный саботаж Серенко не может не восхищать, но Дарья забывает, что помимо «девочек» в Этой стране есть еще женщины из Средней Азии и гопницы-патриархалки, которые рожают по залету, так что неизбежна новая волна феминисток по имени Гюльчехра, Мухабат, Зульфия и Анжела. А еще конкурентки могут нарожать – брррр! – патриархалок! Но это в будущем, а пока что девочек увольняют из учреждений за фемактивизм.

Не обошлось здесь и без упоминания Оксаны Васякиной: «Уволившаяся Оксана быстро пошла в  гору: получила премию, написала роман, вырастила сад на окне, съехалась с  женой. Мы все пророчили ей большое будущее: Оксанина биография сама складывалась в  литературное повествование. Это похоже то ли на предначертание, то ли на самоисполняющееся пророчество, будто берешь свежий отрез ткани, а там уже видно по линиям сгибов, как отрез был сложен изначально. Наша Оксана  — лесбиянка. Недавно отменили целый литературный фестиваль, в  котором она должна была читать свою лекцию. Обеспокоенные и  патриотичные граждане оборвали горячую линию губернатора. Оксана — извращенка, лесбуха, тетка, гомосексуалистка, содомитка, ведьма, разрушительница традиций. «Я не понимаю, почему моя родина не гордится мной»,  — говорит Оксана».

Не падай духом, Оксана, Родина еще будет гордиться тобой, а я на всякий случай добавлю, что институции держатся все же не на «девочках» с непонятными функциями, пьющих кофе и оставляющих на креслах менструальные пятна, а на женщинах — инженерах, технологах, врачах, химиках, программистках, швеях, поварах, бухгалтерах, кассирах и пр., и пр. Феминистке эпохи развитого путинизма не понять советских феминисток — наших матерей и бабушек, которые оберегают «девочек» согласно своим архаичным представлениям о женском счастье. Совриск или ф-письмо — это, мягко говоря, не самые нужные обществу вещи. Номинант Павленский мог бы возразить, но ему мы дадим слово в следующий раз.

А Дарье Серенко пожелаем успехов в творчестве и в борьбе за права женщин.

Измученные девочки пишут замороченные книги. «Девочки и институции» — крошечный сборник эссе, написанных фем-активисткой Дарьей Серенко. Сначала были фейсбучные посты о работе в государственных учреждениях, впоследствии они прирасли дополнительными смыслами, метафорами, фольклорными и литературными отсылками, видоизменились и превратились в цикл. Цикл посвящен невидимой силе — девочкам (здесь это слово не имеет возрастного маркера), которые работают в государственных институциях — библиотеках, галереях, вузах, школах.

Собравшись под одной обложкой, все эти тексты будто запели хором, потому что каждое эссе говорит примерно об одном и том же: о бессмысленности работы, ее ритуалов, угнетенности институциями, безжалостности коллег и прочей кадавровой подноготной. Каждое эссе при этом ­— конечно, отдельный эпизод работы: вот День работника культуры, вот Восьмое марта, вот чатики с коллегами, вот увольнения, а вот корпоратив. В сюжет в привычном смысле слова это не складывается — скорее, это путь создания героя, где в финале девочка остается без институции, но, вероятно, ненадолго.

Безработные девочки выдернуты из розеток, если приглядеться, то можно увидеть, как провода при ходьбе тянутся за ними разноцветным шлейфом. Где-то в глубине их квартир чутко спят трудовые книжки. Девочки прижимают руки к  груди так, будто держат папку с  бумагами, видно, что они чувствуют утрату и пытаются вспомнить лица друг друга. Но пока почему-то не получается.

Серенко пытается соединить поэтический и бюрократически-канцеляритный язык, который подчиняет себе течение мыслей людей намного сильнее, чем принято считать. Раз соприкоснувшись с ним, сложно остаться незапятнанным. В некоторых фрагментах то, что принято называть официально-деловым стилем, и вовсе пытается подчинить себе текст, потому что внедряет не только конструкции, но и форматы письма: объяснительную, или книгу отзывов, или даже просто список.

Согласно жалобе посетителя Мидинского Р. В., литераторы, выступавшие во время одного из девочковых мероприятий, решили оскорбить храм русской культуры, когда зачитали вслух несколько стихотворений, в которых присутствовал русский мат. Изучив уведомление о жалобе, мы с девочками сели сочинять коллективную объяснительную.

Слова «девочки» и «институция» повторяются в книге так часто, что практически теряют смысл, как когда долго смотришь в одну точку, и все вокруг расплывается. Это книга-жест, книга-перформанс, вещь, скорее близкая биеннале современного искусства, чем собственно литературе. Что вполне закономерно, учитывая, что девочки из книги Серенко работали и в галереях, устраивая выставки. Так и эта книга становится отчасти кроссжанровым проектом.

И придется умерить пафос, добавив, что не только работа в культурных и образовательных институциях бессмысленна и угнетает людей. Взять, например, работу на заводах, работу в магазинах, работу в банках, да и работу медика, работу учителя (и врачи, и педагоги, кстати, тоже трудятся на благо институций). Но об этом пишутся другие книги другими авторами. А целую классификацию форм бессмысленного труда уже безо всякого налета автофикшена можно отыскать в работе антрополога Дэвида Грэбера «Бредовая работа».

Но там, конечно, не будет ни мороки, ни хождения по кругу.

Расширенную версию этой рецензии можно прочитать на сайте «Прочтение» https://prochtenie.org/reviews/30842