Валерий Былинский. «Все исключено»

Казалось бы, что о человеке уже сказано все. Но своим огромным трансгрессивным романом «Все исключено» писатель Былинский словно говорит нам: «Стоп, ребята. Давайте все сказанное о человеке ранее возьмем в скобки и попробуем еще разок». Валерий написал не совсем роман. Это чарующая мистическая эпопея почти в 600 страниц, уводящая сознание читающего на коротком поводке в туманные глубины того океана, который и есть «Я». Сознательное здесь мирится с бессознательным, живое с мертвым, а понятие «человеческая реальность» превращается в реальность вообще, в «единое все и его единственность». И это не просто эпатаж или упражнения в духе «как бы мне переплюнуть Достоевского, Гурджиева и Кастанеду сразу?». Это серьезная операция по глобальному перекраиванию своего сознания автором, а вместе со своим — и читательского. И на фоне этого тихой дудочкой звучит нотка той особой трагедии — светлой, но все же грусти, боли, которая делает прозу Былинского столь узнаваемой. Этот роман — ответ на самый главный вопрос: «Как продолжать жить всему, когда кончилось все?»

Роман Богословский – писатель, Липецк.

Рецензии

Наташа Романова

В голом виде в Мавзолей

В соответствии с типами мужла литературные персонажи тоже подразделяются на ряд типажей: «тупой лох», «отсталый обсос», «душный пенснарь», «шиномонтаж» и «унылый луняра». Персонажу этой книги 33 года, он работает в нефтяной кампании (чем там занимаются? Конечно, «вентилями, клапанами, перекачкой нефти«), имеет привычки потребителя новой формации (кофе с корицей, отдых в Греции), не являясь при этом ни хипстером (работает на корпорацию и не в теме актуальной культуры), ни мажором (его «перентА» не «крутые совки», а малоимущие советские хиппари). То есть это унылый луняра: на работу ходит с портфельчиком, боты протирает бархатной тряпочкой, любит реалити-шоу («на западе шоу поинтересней и посмешнее чем у нас«) и уважает нетупые сериалы: «Во все тяжкие», «Мост», «Мозг», «Фарго», «Черное зеркало». Музыку предпочитает олдовую, как какой-нибудь пенсионер: Юрайхип, Пинкфлойд, Квин, Лед Зеппелин, Дип Перпл, Битлз, Криденс (особенно выделяет Дорс). Из музыки другой формации упоминается британская инди-группа «Cherry Ghost» и полуэлектронный психофолк достойного финского коллектива «Paavoharju», альбом «Yha Hamaraa» (для тех, кто в теме).

Не считаясь социопатом (перспективный сотрудник, метит в Газпром), бедняга питает биологическую неприязнь к человечеству в целом и ко всем окружающим в частности, сопровождаемую жаром, блеватроном и проблемами с сексом («от вида людей тошнило, скрючивало в спазмах от отвращения и поднималась температура«). Поэтому он приобретает тур в неведомые дали по системе «все исключено». Это значит, что «компания обязуется исключить для клиента все, что может нарушить его одиночество«, но вместо отдыха на финской природе за вычетом всяких противных рож происходит неожиданное и неприятное палево. Оказывается, он угодил в ловушку, где не только ни одной живой души, но и время течет иначе: две недели превратились в 38 лет, и придётся чалиться в гордом одиночестве до глубокой старости. Зато вокруг потребительский рай: магазины с лежащим в свободном доступе ассортиментом, рестораны и бары, даже Мавзолей открыт – действие, вернее, его отсутствие, переносится в столицу, тоже бездушную. Вокруг все ломится от еды и бухла, а народу никого. Можно сколько влезет потреблять всё добро, чем невольный пленник не переставая и занимается, как настоящий русский человек (корректнее будет сказать «как сделал бы на его месте любой»): «налакался тогда коньяка и кальвадоса…«

При таком раскладе автору, наверное, трудно занимать героя чем-нибудь еще. Это та еще сверхзадача – в полном отсутствии других действующих лиц создать полноценную литературную реальность, где герой вынужден находиться наедине с собой в одно лицо и при этом ему делать абсолютно нечего. Ладно бы еще, если бы могла себя проявить враждебная среда, посылая хоть каких-нибудь собак или пауков, но это будет не по правилам. Поэтому автор все время заставляет пленника вечности и творческого замысла то жрать, то бухать, то все сразу: «Проснувшись, Гаршин отлично пообедал: суп из морепродуктов, паэлья, греческий салат, два бокала белого вина (коробку с едой привез из «Траттории» вчера вечером). На десерт кофе с корицей, штрудель и ямайский ром со льдом«.

«Гаршин взял в супермаркете «Седьмой континент» несколько бутылок крепкого алкоголя, от джина до кальвадоса, открыл все бутылки и понемногу из каждой отпил«.

Что делать дальше? А теперь-то как герою убить время, а писателю – освоить необъятное пространство текста? Вот, например, можно еще сон описать. И дальше идет нудное, как гул самолета, и длинное, как транасатлантический перелет, описание, как десятки клонов Ленина (сон навеян, видимо, посещением Мавзолея) сидят в самолете. Но и сон рано или поздно кончается. Что дальше? «Алексей вынул из холодильника и откупорил бутылку холодного «Козела», с наслаждением выпил почти всю«. Все снова покатилось по наезженной колее: «В гастрономе он выбрал себе бутылку «Будвайзера», откупорил (…) разогрел себе сосиску в павильоне «Хот-дог», заправил сэндвич сырным соусом, кетчупом и горчицей, откупорил упаковку салата с тунцом. Неспешно (…) позавтракал, запивая новой бутылкой пива«.

Хорошо сейчас писателю, взявшемуся за толстый роман. Не хуже, чем Гоголю. Фастфуды, салаты, блюда в ассортименте, а также разный пивной и коктейльный крафт, не говоря уже о многообразии вин – сейчас всего валом. Есть, чем занять героя, а особенно себя, циклично распределяя по тексту ряды гастрономических перечислений. Незавидна была доля советских писателей времен брежневского дефицита: что они могли описать, кроме как бутылку водки, хвост селёдки и пачку пельменей.

На время перестав бухать и жрать, незадачливый клиент пускается в размышления. Можно ли, например, посрать посреди площади, раз все равно никого тут нет, или пойти в кусты? Или: а что, если раздеться и в голом виде пойти в Мавзолей. А что, если в церковь? А подрочить? «Теплая еще капля падает ему на грудь, он снимает семенную жидкость пальцем и смотрит ее на просвет. Словно в микроскоп». «А ведь там человек…» – тихая мысль«. Ничего так не доставляет, даже олдырский музыкальный олдскул, как подобные «мысли»: обо всем говорится более чем серьезно, обстоятельно и душно. 540 страниц – не таракан начихал. И 38 лет одиночества – размах огромный. Всё это время бедолагу надо чем-то занимать. Он там рассуждает о мирах, и без того вязкое содержание тонет в возвышенных пассажах уровня взявшейся за перо старшеклассницы: «их тела, подчиняясь планетарному циклу движения всех земных и космических тел, мягко соединились, слились и проникли друг в друга. Их души тоже прикоснулись друг к другу и обнялись. Жаркая влага рождения, жизни и смерти заструилась в сосудах их тел«.

Главная стилистическая особенность произведения – полное отсутствие какой-либо иронии, здесь не место чувству юмора. Потому как нечего зубоскалить: речь идет о серьезных вещах: людей надо любить, без них плохо: «человеку нужен человек». Мысль глубокая, поражает своей новизной, как и описания действий и отправлений в «приличных» и «целомудренных» выражениях, от которых тянет не «вырвать», как здесь конвенционально написано («едва сдержался, чтобы НЕ ВЫРВАТЬ«), а именно блевать. Например, вместо «дрочит» автор употребляет изящное выражение «кажется, он что-то делает со своей плотью». Никаких некультурных и отвратительных слов, как «жрать», «бухать», «блевать», «посрать», «дрочить» и «ebatьcя» автор себе не позволяет. А всякой физиологии и размышлений о ней (за неимением других развлечений) здесь хватает. Но писатель держит марку высокой культуры, поступая, как дама приятная во всех отношениях, которая вместо «я высморкалась» говорит «я облегчила себе нос» и «я обошлась посредством платка». Если прикрывать себе рот белым платочком, разглагольствуя о всяких гадостях и интимностях, они от этого не станут менее гадкими и интимными, но зато намного прибавят скабрезности: «этой натурщице я раздвинул бы ее длинные загорелые ноги. А что! Приеду, займусь«. Вот страдалец вспоминает, как пришел к коллеге на рюмку чая: «…все шло к тому, что они должны переспать (…) Наташа начинает читать стихи (…) Гаршин просунул руку между ее прохладных коленей (…) и как Алексей ни старался (…) так ничего и не случилось«. А при описании сцены в такси трудно сдержаться «чтоб не вырвать»: «его пальцы были уже у нее внутри, а ее тонкие прохладные пальцы расстегнули молнию его джинсов. Оба кончили с тихим стоном…». Ну и так далее.

Гоголь все это заметил еще в свое время. Как будто и не прошло с тех пор 200 лет. «…дамы города N. отличались (…) необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях (…) ни в каком случае нельзя было сказать: «этот стакан или эта тарелка воняет», а говорили вместо того: «этот стакан нехорошо ведет себя» (…)чтоб еще более облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена вовсе из разговора…»

Вот это как раз не мешало бы сделать в отношении данной книги, но не для того, чтобы ее еще более облагородить, а просто чтобы сократить. Амортизация от издания такого толстого романа на бумаге навредит окружающей среде куда больше, чем читателю. Спасение же читателя дело рук самого читателя.

Анна Матвеева

Без языка

Идея не так чтобы очень нова, она из тех, что носятся в воздухе уже лет двести, ведь каждый из нас нет-нет, да призадумается о том, как здорово было бы очутиться в мире «без людей». Никто не нависает над тобой в метро, не дышит в спину в лифте, не предъявляет к тебе никаких претензий. Красота! Но, как говорится, бойтесь своих желаний — вдруг исполнятся?..

Есть такая детская книжка «Палле один на свете». Она о мальчике, внезапно оказавшемся на планете в полном одиночестве — вначале он радовался свободе и вседозволенности, но потом, конечно, пресытился, нашел самолет и улетел на нем в космос (ракеты тогда в космос еще не запускали, книжка старенькая). Потом Палле проснулся, конечно же, это был сон.

Роман Валерия Былинского отчасти напоминает книгу о Палле, только в нем значительно больше страниц, заполненных необязательными словами. В аннотации к книге сказано, что Валерий Былинский — мастер психологической прозы. Допустим. Но язык, которым пользуется автор этой самой психологической прозы, далек от какого бы то ни было мастерства. Если коротко — то это очень плохо. Роман начинается словами: «В тот день Алексея Гаршина разбудило острое чувство далекой смутной тревоги. Словно за стенами дома или даже рядом в соседней комнате притаилась опасность». Серьёзно?! Да, автор вполне серьезен, это не стёб. Из таких вот штампов, перемежающимся откровенно неудачными сравнениями и множественными ляпами и состоит эта книга, читать которую мне было мучительно. Чего стоит одно только «и едва сдержался, чтобы не вырвать» на стр. 29: имелось в виду, что героя чуть не вырвало! Примечательно, что это произошло (точнее, не произошло) с героем романа после прочтения фрагмента из «Элементарных частиц» Мишеля Уэльбека — такую реакцию вызвало у него «мокрое липкое описание полового акта». К счастью, Уэльбек никогда не позволил бы себе написать «Глядя на нее обнаженную, Гаршин вспомнил, какая она в постели, и возбуждение легкой волной прошло по его телу» (с.23) или «он так и не смог с ней кончить, хотя она и стонала несколько раз за ночь» (с.9) или «он что-то делает со своей плотью» (с.91)! О сексе вообще писать очень трудно, кроме Елизарова не смогу, наверное, назвать ни одного современного автора, который бы с этой темой справлялся — но тут вот просто вопиющий случай на грани с графоманией.

Это я всё к чему. Найти идею, продумать сюжет, проявить фантазию, высидеть, в конце концов, пятьсот с лишним страниц — без этого хорошего романа не бывает. Но без языка и стиля не появится даже средний.

Дмитрий Филиппов

Седьмое доказательство

Приветствую тебя, мой неверующий читатель!

Впервые роман Валерия Былинского «Все исключено» я прочитал года два назад в рукописи, и поразился, насколько богатство идей, в нем заложенных, не соответствует уровню исполнения. Замах был на рубль, а удар смазанный, растопыренной пятернёй. Но даже в этом крайне несовершенном по исполнению тексте ощущалось дыхание настоящей литературы. Если вы читали его «Адаптацию», то вы понимаете, о чем я, а если не читали, то… обязательно почитайте. Это не кокетство с моей стороны, просто романы Былинского очень тяжело пересказывать. Нет, в них есть и фабула, и сюжет, но как это бывает в большой литературе, спойлеры не дадут представления о книге, потому что самое главное всегда скрыто между строк.

Вообще, удивительная судьба у этого романа. Он еще не успел освоиться в жестоком мире большой литературы, начать, так сказать, свой путь по книжным полкам, а уже оброс слухами и легендами. Во-первых, говорят, что он безоговорочно был отвергнут самой главной редакцией имени самого главного редактора в нашей стране. Наверное, справедливо, потому что роман действительно нуждался в доработке, но в последнее время лично для меня тексты, отвергнутые самым главным редактором, вызывают как минимум живой интерес. Былинский внес серьезные правки, но дальше случился кризис, и ни одно издательство не решалось опубликовать «Все исключено». А потом началась пандемия коронавируса, люди оказались заперты в своих квартирах и стало понятно, что Былинский просто предсказал в своем романе и тотальное одиночество человека в этом мире, и невозможность убежать от самого себя и своего прошлого.

Во-вторых, говорят, этот роман невозможно дочитать до конца. Вроде бы только перевернул последнюю страницу, а автор взял и переписал его чуть ли не на треть. И я не уверен, что нынешняя редакция – итоговая. Как Гран в «Чуме» Альбера Камю бесконечно переделывал первую фразу ненаписанного романа, так и с Былинского станется переписать, улучшить, отшлифовать… Ради все того же извечного: «А ну-ка, господа, шапки долой!»

Главный герой Алексей Гаршин, в надежде избежать приступов панических атак, покупает странный тур на остров, где исключено присутствие человека, где он может остаться совсем один. Но оказывается, что тур этот не имеет конца, и не ограничивается островом. Внезапно пропадают все живые существа на этой планете, и герой остается один. А дальше начинается невыносимая жизнь Робинзона, только вместо острова – целый огромный мир.

Разница между героем Дефо и Алексеем Гаршиным только в том, что у Крузо есть надежда: однажды на горизонте мелькнут паруса, приплывет корабль и заберет его обратно к людям. Гаршина – никто никуда не заберет. Надежды нет.

Члены Большого жюри уже отметили, что роман «Все исключено» не оправдывает читательских ожиданий. И это действительно так. Логика человеческого воображения подсказывает очевидные сюжетные ходы: исследовать пустующую российскую глубинку, обязательно депрессивную (как археолог?), обустроить быт и описать все это (проторенная дорожка Дефо). Но лично меня всегда привлекали авторы, драматургию текста которых я не мог предсказать. Логика сюжета подсказывает одно, но автор, усыпив твою бдительность, вдруг переворачивает все с ног на голову, и ты только восхищенно цокаешь языком. Былинский раза три проделывает в романе подобный фокус, за что ему от меня большое читательское спасибо.

Несмотря на ограниченное пространство для сюжетного маневра, скучать читателю не придется. Былинский, как каменщик, по кирпичику выстраивает свой роман, и ни один камень не оказывается лишним. Но если бы меня спросили: «А вот без кирпичей, без этих красивостей и метафор: о чем книга?» Я бы ответил: «Это роман о богооставленности».

Со словом «Бог» надо очень аккуратно обращаться, что в художественном тексте, что в рецензии на него. Не любит современное общество этого слова, начинает губы кривить и закатывать глаза. А спроси напрямую: вы в Бога не верите? Так тут же начнут бормотать что-то о высшем разуме, управляющим Вселенной. Самое распространенное: «я верю в высшие силы, но вот эти церковные догмы – смешны для современного человека». Ага-ага. Так и решим.

Атеистам дальше можно не читать рецензию, хотя и среди них встречаются умные, порядочные люди, но обязательно надо прочитать роман Былинского. Когда-то давно Иммануил Кант, подвергнув критике пять доказательств существования Бога от Фомы Аквинского, придумал шестое доказательство. Если в двух словах, то все в этом мире имеет причину, первооснову. Но человек в момент выбора не подвластен этому закону, поскольку причина не в силах однозначно повлиять на его решение. Мы свободны, а значит Бог существует! Так и Былинский пишет пятьсот с лишним страниц текста, чтобы в конце сказать читателю: Бог – есть, и Бог есть любовь. И без любви мы пыль и тлен, грязь на сапогах времени. Но ты, брат, сам должен сделать это открытие. Потому что ты свободен, и время в точке выбора начинается с тебя. Не внешняя причина определяет твою волю и поступки, но ты сам на короткую секунду становишься причиной, чтобы целая Вселенная (твоя) зависла в неопределенности.

Стоило ли писать для этого пятьсот страниц художественного текста? Пожалуй, стоило.

У человечества, может быть, есть дела и поважнее, а вот для человека вопроса объемней не существует.

Александр Филиппов-Чехов

Валерий Былинский «Всё исключено»

Вполне понятная жителям мегаполиса коллизия: воротит от людей, включая любовницу.

Нарочито буднично-подробная манера, тоже в какой-то степени тошнотворная. Опять унылое описание укурки и унылая же сцена со снулыми проститутками.

Опять тот же вопрос: зачем писать душный 500-страничный роман, когда материала на 200 или даже на элегантную повесть? А 500 страниц нужно же чем-то заполнять. Поэтому мы во всех подробностях вынуждены читать никчемные и не обусловленные ни стилем, ни сюжетом описания костюмов, пробок, подъездов и всего что угодно.

Герою 33 года, мне 34. И я вам ответственно заявляю, что герою не 33, а ровно столько же, сколько автору. В жж он пишет, ну-ну. The Doors он слушает, ну-ну. Он ведет себя как человек средних лет, уставший и отчаявшийся. В какой-то момент он повествует нам о своем путешествии от первого лица. Так вот, люди так не говорят, даже в книжках. И в этом проявляется главная особенность письма Былинского. Это письмо, лишенное индивидуальности. Абсолютно выхолощенный язык, в стилевом регистре и лексическом разнообразии не превышающий словарь Ожегова. А еще Былинского хватило на монтаж! В духе Дос Пасоса такой, коменты из жж как будто.

Так вот интересная коллизия, турагентство убирает всё, что может мешать одиночеству отдыхающего. Происходит это будто по щелчку Таноса (готов даже поспорить, что именно этим щелчком роман и вдохновлен). Эффект «исключения всего» распространяется неожиданно для туриста все окружающее пространство (да и время, как позже выяснится), включая Петербург. Надо сказать, что с этого момента герой и вовсе теряет всякую индивидуальность, индивидуальность восприятия и остается только голой (в том числе в прямом смысле) повествовательной функцией. Герой обнаруживает что он, как в старом анекдоте «один, совсем один» и что единственная работающая линия связи — с тем самым турагентством. Это первые 100 страниц. На этом можно было бы закончить, но неутомимый Былинский навертел еще 500! Их легко можно пропустить, сводятся они к тому, что в одиночестве человеку вполне неплохо и можно ходить голым, даже в церковь. Даже в Кремль. А еще к бесконечным и непонятно зачем написанным воспоминаниям об армейке, брате и всякой неведомой белиберде (какие-то нелепые вставные фрагменты про Болгарию, Джоконду, атлантическое побережье Франции, хиппи, опять про брата Елисея, а еще про Горби), которая явственно и безапелляционно выдает в господине сочинителе отъявленного графомана.

Сюжет повторяет бестселлер австрийца Томаса Главинича «Работа ночи». Но он не переведен. Так что почитайте лучше «Мельмота-скитальца». Тоже много страниц, тоже вставные одна в другую новеллы, тоже всепоглощающее одиночества человека во Вселенной, но осмысленно и оторваться невозможно.

Денис Епифанцев

Валерий Былинский «Все исключено»

Первые сто страниц отличные. Подмечаешь детали, рифмы, думаешь – выстрелит ли в будущем – роман-то ого-го какой – пятьсот плотных страниц. Ждешь: как автор закрутит эту деталь? А вот эту? Смотришь, как медленно, но постепенно разворачивается сюжет. Немного режут глаз клише: «Забелин был чрезвычайно возбужден, расхаживал по квартире в одних трусах, прихлебывая из бутылки виски.» (Забелин – друг главного героя, с которым они собрались выпить. Не знаю, может я придираюсь, но сколько уже было этих друзей в трусах и с бутылкой виски, расхаживающих по квартире?)

Но сюжет-то, сюжет!

Главного героя тошнит от людей: приступы паники, видеть их не может. Он покупает тур по системе «все исключено» и отправляется на остров на финском озере, где две недели проведет в полном одиночестве. Вечером ложится спать, а утром просыпается и выясняет, что это не просто исключено –поселили вдали от людей, а вообще исключено: он оказался в мире, в котором не осталось никого/ничего живого: люди, львы, орлы и куропатки, рыбы и насекомые – все исчезло. Мир остался – электричество, дома, деревья, машины, бензин в бензобаках и еда в холодильниках (не портится – очень удобно), а живого нет. Такая «Мария Селеста»: куда ни зайдет – чайник еще горячий, сигарету только что положили в пепельницу.

И вот герой ездит: из Финляндии в Москву, из Москвы в Париж. Ест, напивается, ходит голым в церковь. И… все.

К трехсотой странице книгу хочется закрыть, и даже любопытство – желание узнать, что конкретно случилось и выберется ли герой из этого «пустого» мира – не двигает вперед.

И дело не в том, что написано плохо. Написано, как раз местами неплохо, просто не про то.

Тут как бы как: вот, если бы я был Галиной Юзефович, которая каждую книгу (включая какую-нибудь безграмотную Яну Вагнер) хвалит так взахлеб, как будто это первая книга без картинок, которую она прочитала в жизни, то наверно, может быть, и не сравнивал бы. Но я читал.

И Былинский не Стивен Кинг, хотя мог бы. Стивен Кинг, это все знают, не писатель ужасного, он певец американской глубинки. Ужасное там просто повод поговорить о людях. Мог бы наш герой отправится по России, заходить в дома и видеть чужую жизнь? Мог. Описать другую Россию, которую он не видел? Мог. Стал? Нет. Он даже в Москве, кажется, в трех местах был – в своей квартире, в офисе тур-оператора и в Мавзолее (ну еще в ресторанах что-то ел, но автор нам ничего про это не рассказывает – а было бы интересно, как устроено кафе «Пушкин» внутри, например).

И это не «Робинзон Крузо» (хотя автор и намекает, толсто так – туристическое агентство, которое отправляет его в это путешествие называется «Новый Робинзон»). Только вот Даниэль Дефо подробно восстанавливал ежедневную рутину человека, оставшегося наедине с самим собой, а герой приспосабливался к новым обстоятельствам и восстанавливал цивилизацию – из навоза и палок строил «Королевское Антропологическое Общество».

Валерий Былинский показывает нам рутину человека, который остался в мире без людей? Нет. В какой-то момент герой отмечает, что скоро год, как он в этом «путешествии». За этот год с ним, как с личностью, вообще ничего не случилось.

И это даже не «Пятница» Мишеля Турнье. Хотя и очень похоже, потому что Мишель Турнье тоже не про внешнее состояние, а про внутреннее. Но французский роман раз в двадцать меньше! И там нет эти диких флэшбеков: герой вспоминает, как служил в армии, в воспоминаниях он читает письмо от своей девушки, в котором она рассказывает свой сон, в котором она после расставания с героем прожила долгую жизнь, родила сына и умерла в глубокой старости.

Да фильм «Начало» легче пересказать, чем эти флэшбеки.

Может быть это, хотя бы, «День сурка»? Тоже нет. Герой Билла Мюррея Чехова прочитал, на рояле научился играть, у героя «Все исключено» то похмелье, то голоса в голове. Пьет, жрет, и с кем-то спорит ни о чем страницами.

Одной сценой это напоминает «Благоволительниц». Сценой с дерьмом. И кажется, что эта сцена, вот ровно, из «Благоволительниц» и перекочевала. Только у Литтелла дерьмо заливало мир поднимаясь, а у Былинского – льется с неба.

У журналистов из индустрии моды есть лайфхак. Когда коллекция настолько скучная и не интересная, что говорить о ней нечего, они хвалят интерьер, где проходил показ и рассказывают, кто сидел в первом ряду.

Из романа «Все исключено» видно, что Валерий Былинский человек начитанный и умеет писать длинные тексты.

Вероника Кунгурцева

Исповедь мелкого… беса, или не тот Гаршин

У героя романа «Всё исключено» литературная фамилия Гаршин, конечно, это вызывает некоторые вопросы… Оказывается, что и возраст у героя подходящий – 33 года, как раз тот, когда писатель бросился в лестничный пролет (правда, это ведь и возраст Христа; кстати сказать, Христо и брат его Ангел появятся на небосклоне романа). Ну, и, в конце концов, узнаёшь, что оба – и писатель Всеволод Михайлович Гаршин и автор романа Валерий Былинский родом из одного украинского города. Ну, это все равно, как если бы писатель, родившийся в Сорочинцах, назначил своему книжному герою фамилию Гоголь, и соответственно возраст – 42 года. Впрочем, чего не бывает на литературных фронтах. Зато можно списать всё случившееся с Алексеем Гаршиным на сумасшествие, с такой-то фамилией… (Шизофрения, как и было сказано). Или на посмертные видения…

Но к делу, то бишь, к сюжету. Работника нефтяной компании Алексея Гаршина «просто воротит от людей», ну, «дизлайкер» он, что тут поделаешь… Оказывается, решение есть: Гаршин по рекомендации психиатра, которая напоминает ему «чуть располневшую натурщицу с картин Модильяни» (и предлагает герою две разноцветные таблеточки… привет Морфеусу из «Матрицы»), – обращается в турфирму «Новый Робинзон» и по системе «Без людей» или «Всё исключено» отправляется в двухнедельный отпуск на остров, где-то в Финляндии. Такое исполнение желаний, «Пикник на обочине» ets. Хотя в итоге люди (и не только, а также: насекомые, рыбы, птицы, животные) исчезают на всем земном (а может и внеземном) шарике, по которому Гаршин колесит на машинах (города с электричеством, забегаловки и машины остались, как ни в чем не бывало, очень удобно). Но одному, без никого, как оказалось, жить тяжко. «Тридцать восемь лет без вас. Вообще без живых существ. Ну да, это не тюрьма. И не лагерь. Но срок-то есть. Реальный. Территория зоны — вся планета Земля. Не сбежишь, даже не пытайся». Вначале Гаршин и мыши рад, как в «Зеленой миле», тут ведь всё же зона. Потом пытается найти человека: ну, да, того самого Христо. А когда находит, то дизлайкерство вновь берет своё. Появятся еще миллионы (а то и миллиарды) двойников Гаршина, стаи псов, чудовищный бегемот…

А сам герой вызывает стойкое отвращение, уж не знаю, это ли было целью автора, чьими воспоминаниями: о службе в армии, о детстве в городе на Днепре – кажется, одарен герой. Но многочисленные пошловатые сексуальные сцены (все эти «проникая в нее, отдаваясь полностью горячей волне возбуждения», «наконец, он втискивает, вбивает свое тело между ее разомкнувшихся бедер, его ягодицы дрожат мелкой дрожью» – продолжать не буду, но этого в романе, особенной в первой половине, с лихвой), – раздражают. А затем, когда договор с кем надо подписан, отвращение только нарастает: Гаршин мочится в Храме Христа Спасителя, его рвет на мертвых монахов в Киево-Печерской Лавре, он пытается съесть щенка, а дальше еще лучше: «Из туч хлынул ливень дерьма. Жидкий коричневый кал заливал все вокруг. (…) Во рту Гаршина оказалось попавшее туда во время ливня дерьмо, и чтобы свободно вдохнуть воздух, ему нужно было его проглотить…» (Здравствуйте, Владимир Сорокин!)

В тексте есть описание распятого на заедающей виниловой пластинке Гаршина («в центре черной дыры диска, на круглой белой наклейке, там, где пишется название музыкальной композиции»), вот сюжет также заедает, повествование об одиночестве Алексея Гаршина в нетях то и дело дает сбой, возвращает к прозвучавшей (и уже навязшей в зубах) ноте. При этом текст наполнен всяческими размышлизмами (действие-то в мире без людей сложно изобразить), но когда Гаршин пускается в воспоминания: о службе в армии, о девушке Вере (которая умерла после аборта, что и стало первотолчком в наказании Алексея, потому что, одиночество на земле – конечно, наказание), – повествование оживает, звучит. Затем снова сбой.

Кстати сказать, десятки раз дав вариативные описания «женщины-врача, похожей на натурщицу Модильяни», автор зачем-то делает героя столь забывчивым, что происходит вот такой диалог: «Киноактеры? — пожал плечами Гаршин. — Нет, Амадео Модильяни художник. Рисовал, много рисовал, но никто не покупал его картин. — Погоди… Модильяни? А, да, — Гаршин рассмеялся. — Конечно же, я знал его». На кладбище Пер-Лашез, в поисках Христо, он находит могилы Модильяни и Джима Моррисона. Да, в романе довольно много отсылок к рок-музыке. «— Вот теперь я слышу музыку. Мне уже лучше. Хрустальней». «Любой день заканчивается сном, как любая жизнь смертью», – афористично.

А в воспоминаниях о службе появляется своеобразная сигнатура с упоминанием товарища: «…на бирке чернела сделанная фломастером надпись: «Ефрейтор Очеретный В.В.». Кто ты, невидимый ефрейтор Очеретный? Мой родственник, клон, один генотип?» Очень мило, конечно…

Не буду выдавать тайну конца: вернется ли Гаршин к людям, вернее, вернутся ли люди на землю, и как это произойдет, 1923 год-то, про который пророчествует Валерий Былинский, не за горами. Ну, что ж: доживем – увидим…