Сразу объясню, почему выбрала для очередной рецензии эту книгу. Просто-напросто летом я постоянно сплю под инжировым деревом во дворе – там у нас диван стоит, а еще стол и лавка… И вот узнаю из романа Ширин Шафиевой «Не спи под инжировым деревом» о всяких, связанных с инжиром, приметах – видимо, народных азербайджанских, у нас в Сочи инжировые деревья растут, а примет таких нет как нет. А приметы такие: надо потрясти инжир за ветку и сказать заклинание, тогда подует северный ветер (хорошо, что не восточный, а то еще принесет из Лондона Мэри Поппинс, ой, нет, речь о западном, конечно), ну, а вторая примета совсем мне не понравилась: нельзя спать под инжировым деревом, а то черти утащат… Муж сказал в утешение (он-то не спит под инжиром): «Хорошо, что ты не азербайджанка», – и я несколько успокоилась.

Ну, а теперь к делу, то есть, к роману. Конечно, очень познавательно, когда автор описывает город, где ты никогда не был и не будешь, а там всё,  как у нас перед Олимпиадой (в Баку проводились европейские игры 2015 года), да и после тоже: сносят старые здания и возводят мерзкие новостройки: «Под этим верхним слоем пронзительных звуков тяжело ворочался гул больших железных чудищ, ненасытно пожиравших землю проплешин, оставшихся от разрушенных домов, чтобы вырыть огромную яму, в которую воткнут высотку, и в тени её испуганно замрут оставшиеся старинные особняки». Ну, правда, названия всяческих мест и местечек, улиц и улочек ни о чем читателю не говорят. А некоторые диалоги с автохтонным уклоном, когда в середине фразы вставляют «э-э-э» или «да» («Хватит да уже»), несмотря на понятную специфику русского языка в азербайджанских условиях, все же несколько напрягают. И – да, в Баку так же, как у нас, все сидят в фейсбуке и в телефонах. «Едва я это сказал, Ниязи самым вульгарным образом дал мне в ухо отбой», «во многих парах один человек произносил перед вторым монолог, второй же сидел с приросшим к руке телефоном, со взглядом, всосанным в экран», «не прекращая попыток выжать из смартфона хоть немного интернета, Ниязи вальяжно присел на одну из могил и принялся тихонько насвистывать что-то попсовое».  Глобализация как она есть, шайтан побери!

Итак, молодой человек, главный герой романа, сисадмин-фрилансер и создатель мало кому известной в городе рок-группы  Death and Resurrection  засыпает под инжиром, а приснившийся ему, правда, уже прежде знакомый мелкий чёрти кто по имени Ниязи берется выполнить два его желания, но, конечно, не произнесенные вслух, а, как это принято, подспудные. Ну, и этот Ниязи, который нашему гитаристу по пояс, «и физиономия у него мартышечья» прикладывает волосатую руку к тому, чтобы герой сбросил метафизические оковы: то есть, вроде как умер (в постах фейсбука) – и тогда все пожалеют, что не замечали такой неземной талант. Рок-группа блистает, ее приглашают в лучшие заведения Баку, а гитарист и автор песен вынужден наблюдать за успехом друзей со стороны. Ну, и как водится, постепенно его перестают узнавать – вначале «знакомые разной степени дальности», а после родные и близкие. А чёрти кто Ниязи (кстати, его имя переводится, как желание) устраивает судьбу сестры и матери героя, а также всех окружающих, разводит героя с его девушкой по имени Сайка, но никак не способствует триумфальному (иль хоть какому-нибудь) возвращению героя на сцену жизни, и, в конце концов, дело заканчивается темным тоннелем.

История, на мой взгляд, несколько затянутая: множество встреч в кафе, концертов группы и т.п. (в том числе, в Доме культуры глухонемых) – эпизоды повторяются, не добавляя к тому, что все уже поняли, ничего нового, так что невольно вслед за персонажами говоришь: «Хватит да уже!». Если по части стилистики… не слишком впечатляет вот такое: «Эмиль, внезапно решившись, вытащил бумажник откуда-то из недр своего зада», из той же области: «Персонаж, ужаленный в самую нежную попу своей души». Ну и ну!

А вот наоборот неплохие такие тропы (и, так сказать, тропинки): «Близилась полночь. Скоро тыква должна была превратиться в принца. Ладони у тыквы, то есть у меня, стали мокрыми и противно холодными», «В любой харчевне всегда есть блюдо-призрак. Оно указано в меню, но его никогда не подают», «Как, во имя Джими Хендрикса, я мог запомнить дорогу?», «Вообще, в жизни происходит гораздо больше событий, чем нам кажется. Просто мы их не замечаем, потому что их не сопровождает эпический саунд-трек».

Одним словом, вполне современная магически-макабрическая история, правда, сыгранная на кеманче.

Бакинские миллениалы ходят в модные кафе («картонный стаканчик с кофе — непременный атрибут любого делового миллениала«),  посещают винные бары новой формации, смотрят артхаусное кино, имеют представление о художественной галерейной жизни и даже не путают концепцию с контрацепцией, а конструктивизм с концептуализмом. А главное, судя по направлению движения и культурному неймдроппингу, молодые люди ориентированы отнюдь не на традиционно-ортодоксальные, а на европейские мультикультурные ценности. («Я больше всего хочу уехать из этой страны и никогда не видеть ни одной уродливой новостройки. А мысль о женитьбе ввергает меня в оцепенение. Я бы даже сказал, в трупное окоченение»).

Хочется отметить, что речь молодых персонажей попадает в современную стихию развития  языка (речь музыканта Джонни), которая стремится преодолеть обсценность и максимально десакрализировать ее. Это прогрессивный процесс, и он сегодня соответствует общемировым тенденциям, невзирая на локальные запретительные меры в отдельно взятых авторитарных странах, включая в первую очередь нашу.

Судя по  привычкам, речи, культурной ориентации и времяпрепровождению эта компания – не какие-нибудь гопники, говнари и лохи, а творческая молодежь, айтишник, фрилансеры, то есть примажоренная продвинутая хипстота. В высшей степени непонятно, зачем  понадобилось им в 21 веке играть дедовский олдскульный отстой, который был, что называется, в тренде в 80-е годы прошлого века. Автор неоднократно подчеркивает что это  «хэви-металл», а не примитивная отсталая попса, что льется в уши из утюгов таксистов и других некультурных граждан. Позже уточняется, что это все-таки metal с приставкой death, что не сильно меняет ситуацию. При всех вышеописанных признаках молодым героям книги уместней было бы играть актуальное инди или альтернативный поп. При этом музыка является сюжетообразующим стержнем, на который наворачиваются события. Суть в следующем. Фрустрированные отсутствием внимания к своему творчеству (что неудивительно с таким продуктом) молодые музыканты додумались по мере своих усилий и авторской фантазии убедительно изобразить смерть лидера группы, от лица которого и ведется рассказ: «если все будут считать, что я самовыпилился, моя музыка станет популярной и наша группа станет знаменитой!» Состряпали некролог в Фейсбуке, на который немедленно слетелись сотни скорбящих, устроили настоящие похороны с телом местного алкоголика, выдаваемого за товарища,  пышные поминки и прочие ритуальные действа в соответствии с местными обычаями. Сомнительная авантюра в воображаемой автором реальности удалась: группа мгновенно становится мегавостребованной и начинает не по-детски лабать и отжигать свой «хэви-метал» в самом пафосном клубе столицы Азербайджана (любой знакомый с подноготной музыкальной сцены поймёт, что это чистой воды фантастика). Но и реальность, надо сказать, там не простая, а волшебная: творчество молодой писательницы позиционируется как магический реализм. В его рамках с главным персонажем происходит много всякой шляпы с мистическим уклоном: крысиный король под полом, олицетворяющий соцсети, надоедливый полтергейст в доме – дух бывшей хозяйки, с которой общается тибетский монах, сидящий без движения посреди комнаты два месяца кряду. В итоге он, как в индийском кино, оказывается сказочно богатым женихом и немедля женится на сестре рассказчика, который одновременно и мнимый покойник, и лидер группы в жанре «хэви-металл». Вся эта чертовщина (в смысле шайтанщина) происходит вследствие придурковатых игр в покойника, потому что нечего заступать «на территорию мертвых» и «нельзя манипулировать представлениями большой группы людей о реальности и ожидать при этом, что реальность не начнёт меняться«.

Надуманная и нудная мистическая ботва кажется тем больше неубедительной и лишней, чем удачней и прекрасней  писательница справляется с другими задачами, которые далеки от «магической» части. В книге много обворожительных страниц, когда главный герой-повествователь, ироничный современный парень со здоровым чувством юмора, говорит о вещах обыденных, нормальных и  внятных, а не о запредельных потусторонних событиях на грани идиотизма. Действие происходит в  современном Баку, городе контрастов, сочетающем древность и цивилизацию, старинную архитектуру и трущобные районы. В его описании есть и образность, и точные детали, которые видны особому взгляду  коренного обитателя, и они сродни  работе талантливого фотохудожника:

«землю двора наискосок рассекал шрам канавы с водой, через которую были в двух местах перекинуты доски-мосты (…) «

«улочка с кривым земляным полом, наполовину занятым толстыми кишками проводов»

 «наспех побелённые перед Олимпиадой кособокие дома»

«Мы миновали несколько заборов с надписями типа «Того, кто мусор здесь сваливает, я маму имел» и мусорными кучами под ними»

«Границу между дорогой и дюнами охраняли странные останки индустриальных сооружений — какие-то широченные короткие трубы, уложенные на манер олимпийских колец, похожие на зловещие бетонные соты гигантских пчёл-мутантов».

 И наконец лучшее, что есть в этой книге – это раблезианский молодой юмор, что внушает надежду и даже уверенность в том, что дурацкому «магическому реализму» придется отступить перед талантом, и это произойдет довольно скоро.

«сотрудницы моей сестры выглядели так, словно они пришли на концерт любимого исполнителя слащавых песенок про любовь, а он вдруг расстегнул штаны и оросил мочой их восторженные лица».

«Из сотрудников там – пятеро девиц разной степени молодости и один утырок, у которого компьютерная мышь всегда измазана чем-то, похожим на засохшие сопли».

» На улице проще познакомиться с деревянной фигурой повара у входа в ресторан, чем с моей сестрицей».

«Матушка планировала закупить продуктов на месяц вперёд, и я требовался ей в качестве тягловой скотины».

«Народ рыдал и рвал волосы на головах и прочих частях тела».

«телефон, на котором и правда светилось «Баба вызывает» «. (прим. «бабА» — это дедушка)

«Сегодня ты рвёшь жопу ради диплома, а завтра ты её подтираешь этим самым дипломом, потому что больше ни на что он не сгодится».

«обиженно сложил губы в форме писсуара».

Из-за войны малограмотных законодателей с родным языком теперь тексты портят множественные отточия в диалогах на месте конкретных слов. Такое всегда неуместно, разрушает целостность речевой ткани, не говоря уже о том, что выглядит это не лучше, чем стыдливо заклеенные чем попало причинные места у статуй  в музеях. Нормальному читателю смириться с этим трудно, а уж автору, наверное, еще труднее.

А хорошая штука. Не во всем ровная, местами история буксует, местами несется слишком быстро, но общее впечатление – симпатично.

Молодой человек без каких-то специфических признаков (обычный) живет в Баку, подрабатывает то там, то тут, пишет песни, играет в группе. Мечтает о мировой славе, хотя слава и не спешит: о группе никто не знает, выступают по скучным кафе. В один особенно жаркий день, отправившись с друзьями на дачу, чтобы репетировать, он знакомится с парнем, который предлагает вроде бы невинный розыгрыш: сказать всем, что главный герой умер, написать в фэйсбуке, что он покончил с собой, утопился, потому, что жестокое общество не ценит живых гениев. Мол, это даст толчок, раскрутит группу, а потом, конечно же, объявить, что это все была такая шутка.

Начинающийся как социальная сатира, роман «Не спи под инжировым деревом», забит просто до неприличия щедро массой разных интересных штук: куча странных персонажей, забавных ситуаций, емких наблюдений и специфического местного колорита.

Внутренние ассоциации: «Черная книга» Памука и «Что сказал покойник» Хмелевской. При условии, что оба текста нежно любимы, даже мелкие огрехи «Инжирового дерева» прощаются просто за удовольствие читать.

«Через неделю такого существования моя энергичная, деятельная мама привела в дом девицу, похожую одновременно на воровку и на любовницу престарелого богача. Звали её Мехбара. С порога на мой бесцеремонный вопрос «Вы кто?» она ответила:

— Я — экстрасенс. — Голос её оказался неприятным, пронзительным, то ли с акцентом, то ли с дефектом речи.

— Что, правда? — воскликнул я в притворном восхищении. — Хороший?

— Что хороший? — не поняла Мехбара.

— Вы — хороший экстрасенс?

— Я — лучший экстрасенс и самый сильный маг в этой стране, — с презрением глядя на меня, сказала Мехбара. «Налицо ярко выраженная мания величия и расстройство гендерной идентичности», — ехидно подумал я».

Ну, смешно же. И так примерно всю книгу.

Ну и главное: я человек простой. Если мне сказали, что смерть героя – розыгрыш, то я до последнего верю, что розыгрыш. Когда страниц за 50 до конца дошло, что, возможно, герой на самом деле умер и все происходящее это такой веселый и милый процесс ухода и прощания – стало немного страшновато.

Это очень молодая проза. По безалаберности героев, по ритму фразы, по стилевому хулиганству диалогов, по наглости замысла. Читается легко, поскольку строй речи естествен, а изложение в меру изобразительно. Герои — молодые парни и одна девушка. Прямо-таки Ремарк, имя которого один раз всплывает в повести, хотя в связи уже не с «Тремя товарищами», а с «Черным обелиском». А вот сама история совсем другая, интересная и очень рискованная. Есть игры со смертью, игры со словом. Ход одной такой игры прослежен абсолютно конкретно, процессуально подробно, так что можно наблюдать все следствия вначале, казалось бы, только словесного обмана. Да не отпугнут читателя заголовки глав:  «Смерть», «Похороны», «Поминки» и т.д. Никто не умер, это мистификация, игра ради будущей славы мало кому известной музыкальной группы. Однако объявленный мертвым лидер группы постепенно становится живым невидимкой, никем. Со временем, даже заявив «Я жив», он получает ответ «Нет, ты умер», и даже родная мама забывает оставить ему ужин на столе.

Это очень сложная проза, хотя фабула книги проста, а следить за тем, как из одной лжи рождается другая, с каждым разом все более материализованная, увлекательно, ведь нам показывают всё, что происходит, в фактах и переживаниях. И бес-искуситель Ниязи, имя которого в переводе с азербайджанского означает «желание», пугает и притягивает не только главного героя и его компанию. Все герои книги неоднозначны, в каждом персонаже, включая потусторонних (полтергейст в облике бывшей хозяйки квартиры, крысиный король), привлекательное сожительствует с отвратительным, здесь нельзя очароваться никем и ничем, затягивает само событие. Воистину: бойся своих желаний. Игра в смерть приводит главного героя к эфемерной жизни, почти не жизни. А за этой опасной игрой встает еще один герой, многоголосый и мощный – это Facebook, где без конца считают лайки и готовы умереть, если их мало. Может, он-то и есть главный, этот крысиный король виртуальной реальности, недаром сплетенные крысиные хвосты так напоминают герою спутавшиеся провода компьютерной техники. И каждый в этой сети неотрывен от других и зависит от них, а в результате «твою судьбу вершат другие». И какие типажи этих других (злобного комментатора, писателя, журналиста) великолепно портретированы автором! И как понятно объясняется метод утверждения того, чего нет:  для этого нужно только «много буковок, с упорством утверждающих одну и ту же ложь».

Это тонкая проза, автор которой ни на минуту не отказывается от своего родного Баку, с его словечками, пейзажами, инжиром и долмой, но при этом блистательно пишет по-русски. Ширин Шафиева умеет соединить лиризм с иронией, физику жизни с метафизикой, точно отмерить ориентальные приправы для общечеловеческого блюда, действовать не только словами, но и умолчаниями. Например, у главного героя нет имени. У всех остальных имя есть – Джонни, Эмиль, Сайка, Ниязи, Зарифа, а главный герой всегда только «я». Да, это книга про каждого из нас, ведь каждый проходит искушение желаниями и подчас заходит слишком далеко, поддаваясь им. Так что же, мораль в том, чтобы не поддаваться? Нет, автор так не считает. Последние слова книги  – это «воздух совсем другого мира», а двери в другой мир может открыть и ошибка.

Роман молодого архитектора из Баку Ширин Шафиевой притягивает читателя своим загадочным и несколько экзотическим названием, сразу навевающим ассоциации, связанные с восточными сказками либо уже знакомыми литературными сюжетами. 

Однако текст удивляет с первых страниц.

Главный герой — бакинский парень 23 лет, по призванию он музыкант, а в жизни – системный администратор на фрилансе, живет с матерью и незамужней сестрой.

Единственная проблема этого парня и его друзей – это прославиться в социальных сетях. Соцсети – главное, о чем все они по-настоящему и всерьёз задумываются и рассуждают. Все, что с ними происходит – ради легкой славы, ради «лайков». 

Образование, работа, карьера и прочие жизненные обстоятельства героев в тексте почти не упоминаются. Но зато в погоне за «лайками» главный готов так раскрыться и пойти на такие крайности, что самая простая из них – объявить о своей смерти в «фейсбуке».

Появление этого романа в наши дни (конечно, не первого и не последнего в своем роде) весьма симптоматично. Сейчас уже никого не удивишь фактом очередного шокирующего происшествия на стриме у популярного блогера ради эффектной картинки, лайков и донатов.

Ради всего этого запросто можно пожертвовать всем. «Я готов сто раз умереть, если это сделает меня богатым и знаменитым» — говорит герой, отражая идеалы своего поколения. Собственно говоря, этот кинематографичный текст сам по себе стрим.

Человеческие отношения также определяются исключительно соцсетью, она же предлагает и новый их формат: «Оказывается, уже две недели он общался в Facebook с девушкой, которая обещала прийти на его выступление. Я припомнил — да, точно, какую- то девицу он усиленно лайкал в последнее время. Перелайкивание — новая форма человеческих отношений».

Особо следует отметить язык и стилистику этого текста.

Шафиевой удалось создать очень плотный и упругий текст, пестрый, яркий и в то же время однородный – как восточный ковер.

Многое заставляет обратить на себя внимание. Колкие, порой язвительные замечания сюжету и герою явно не очень нужны («До белизны отшлифованные улицы Баку заполнились туристами, я сдался на милость жары и начал носить шорты, став таким образом частью социологического опроса «Потребно ли мужчине показывать голые ноги?» (От создателей хита «Женились бы вы не на девственнице»).).

Свойственные бакинцам речевые обороты выдают героя (а может быть, автора?) с головой («— Ты чего в воду не залез? — Наплавался уже днём. — А что без настроения?»).

Чрезмерная, совершенно неуместная и неожиданная эрудированность молодого музыканта, который, судя по тому, что мы знаем о нем, ни книжек не читает, ни университетов не заканчивал, также вызывает недоумение. То герой вскользь упомянет «тест Роршаха», то выдаст фразу про то, что прячется за монитором компьютера «как за мантелетом», то вдруг Туринскую плащаницу помянет: «Я поморщился, а потом глянул на себя в зеркало. Покрытое косметикой Сайкино лицо отпечаталось на моей майке, словно лик Христа на Туринской Плащанице. Я вернулся к покинутому сидру.»

Все эти детали, конечно же, заставляют читателя отметить как старательность автора, так и произнести пресловутое: «Не верю».

Очевидно, что автор прекрасно образована, и все, что она методично, явно по заранее намеченному плану размещает в тексте, лишний раз и подчеркивает ее эрудированность, но лишает независимости ее героев.

Нецензурная речь, соседствующая с высоколобыми рассуждениями, стеб над реалиями восточного общества – все эти атрибуты у Шафиевой словно минеральные краски на кисточках и палочках, которые она то и дело берет и откладывает, чтобы нанести брызгами новые узоры на поверхность своего романа в стиле рисунка-«эбру».

Механически накиданы и мистические события. Стая собак собирается под дверью, кошка нападет на соседку, приведение бьет посуду и кидается джинсами – все эти фрагменты методично расставлены по тексту, как сувениры на полке. Так же методично расписаны и заумные пассажи о природе соцсетей, аккуратно выделенные в книге курсивом.

Попадаются забавные моменты: например в пассаже о профессии журналиста четко читается объект стеба (один очень популярный у дам молодым писатель азербайджанского происхождения). «Чрезвычайно популярен среди одиноких женщин и очень, очень, очень одиноких ранимых мужчин. Осчастливив благодарную аудиторию постом, гласящим: «Присутствие моей любви всегда будет рядом с тобой… Я буду держать тебя за карамельно-звонкую руку, когда ты шатаешься… Я буду кормить тебя журчаще-засахаренной халвой, когда ты голодна… Я буду подавать тебе платок из снов и ветра, если из твоих глаз польется плач… потому что я обещал тебя любить до конца наших жизней… (с) из книги…», получает тысячи восторженных

комментариев: «Слова НАСТОЯЩЕГО мужчины», «Вы пишете так, как будто заглядываете прямо в душу!», «Ваша книга для меня откровение!!! Прочитала три раза и

еще столько раз прочту!».

При этом элементы магического реализма постоянно подогревают читательский интерес: и привидение в шкафу, и крысиный король и Мефистофель-Ниязи, сбивший с праведного пути бакинского Фауста – все это мертвой хваткой держит читателя в книге, подогревая постоянный интерес. Азербайджанско-русский словарь сообщает, что созвучное имени «Ниязи» слово «нияз» переводится как «мольба, молитва», и в этом смысле герой, конечно, общается с дьяволом. В конце концов, как и у Гете, душа Фауста из Баку удостаивается спасения и отправляется в Рай.

«Именно тогда в мою жизнь ворвался Ниязи, и на этом жизнь, какой я её знал, закончилась«, — эта фраза появляется уже на первой странице, и если знать, что имя Ниязи означает «желание», многое становится понятным. Герой (он так и останется безымянным) одержим острым, внезапно появившимся Желанием.

Что же это за желание? Но обо всём по порядку.

Главный герой, прогрессивный молодой азербайджанец, играет в металл-группе с милым названием Death and Resurrection. Экстремальное направление сие, внезапно, в стране не слишком востребовано, и группе приходится, как это часто бывает, даже подрабатывать в ресторане, услаждая слух посетителей разной ерундой. Тут-то и появляется вышеупомянутый Ниязи — вертлявый трикстер и сниженный Мефистофель. Его прожекты специфичны: например, герой имитирует самоубийство, чтобы повысить интерес к группе. И это — только начало — дальше будут похороны, чудный кошачий эпизод, друзья-предатели, вечное возвращение, жертвоприношение и много чего ещё.

Старый добрый магический реализм существовал на русском языке задолго до появления самого термина. Долгое время этот жанр был чуть ли не единственным легальным выходом боллитры на территории условно массовых жанров (при поздних Советах и дальше). Магическое с реалистическим смешивалось в равных пропорциях (или магическое преобладало), и такой коктейль замечательно «заходил» под российские реалии. Отличных книг такого жанра — множество, от Владимира Орлова до Марии Галиной.

А потом как-то всё съёжилось. Премиальные писатели отправились осваивать и напитывать смыслами другие жанры масслита — от детектива до фэнтези. В книгах тех писателей, что остались на поляне магреализма, реальность начала пожирать магическое, и пропорция нарушилась — роковым, но неизбежным образом. Лучший пример подобного — книги Алексея Сальникова, особенно «Опосредованно», где магическое растворилось в реальности окончательно.

Роман Ширин Шафиевой «Не спи под инжировым деревом» — явление схожего порядка. Много реализма с щепоткой колоритного магического. С той лишь разницей, что у Сальникова магия растворяется постепенно, а у Шафиевой — проявляется во второй половине книги. Она остаётся именно щепоткой, брошенной в жизнь. Оттого и то, что могло бы стать трагедией, становится печальным фарсом — и это сознательный авторский приём. Даже линия отношений. И пусть вас не вводят в заблуждение аннотации, серия, обложка — ничего «ужасного и страшного» в книге нет. Алекто, эринии — «в непристойных полупрозрачных сарафанах, с мотающимися из стороны в сторону грудями». Крысоволка не будет — будут обыкновенные крысы.

Смешано причудливо и мастеровито, конечно — но что с этим делать?

Интересно с языком книги. Он очень лихой, местами сверкает, как алмаз. Юмор хороший — добрый и какой-то мягкий, непошлый. Колорит опять же. И точные замечания-афоризмы. Вот герой понимает, что битая посуда не результат какой-то ссоры — это приведение шалит:

«Никто не бьёт, скандаля, немытую посуду«.

Однако обратная сторона этой лихости и яркости — перегибы и перехлесты. Здесь — с перебором, здесь — чуть вычурно и так далее. Это было бы не так заметно на более ровном и сдержанном, стертом даже языковом фоне, но на таком, что в романе, это бросается в глаза. И да, я понимаю, что размышления, описания, шутки и внутренние монологи — всё это от лица рассказчика, главного героя. Но этот дисбаланс всё равно перед глазами.

И дело не в том, много обсценной лексики в прямой речи персонажей — ну так рокеры, дело-то житейское. Да и реализм, в конце концов, хоть и немножко магический. Матерные слова как раз почти всегда уместны. Кстати, они в цензурных целях обезображены в книге шифрующими точками, и одно из них я так и не разгадал: «Этот п… л меня напрягает». Как думаете, кто такой п… л?

Мешают, скорее, другие вещи.

Например, нематерный сленг. Перед нами современность — айфоны, олимпиада… А герои порой говорят, как персонаж-рокер из скетчей Лапенко. Языком девяностых, максимум — первой половины нулевых. Впарить, утырок, мозги не делай, вдруг откуда ни возьмись появился…, чисто конкретные стихи. Может, неформалы в Азербайджане действительно так говорят, но лично мне показалось, что я вернулся в своё провинциальное детство в городе Котово, что в Волгоградской области.

К тому же кое-где по тексту могла бы пройтись с карандашиком Нора Галь: я выразил сомнение, оставил следы, проявил интерес к творчеству, etc, etc. Повторюсь, в ином случае на подобное можно было бы закрыть глаза, но здесь — бросается.

И — контрастом — прекрасное. Это заклинание:

«Я у мамы первенец, я — черноротая лисичка. Уйди, южный ветер, приди, северный!»

Или вот ещё:

«А дальше всё было странно, словно я соскользнул из реальности, где предметы были тверды и имели названия и текстуру — засаленный велюр дивана, давно нуждавшийся в замене, мягкая и тёплая выемка Сайкиной талии, ледяное мокрое стекло запотевшего бокала с напитком, которого я не запомнил, — в реальность сновиденную, где вещи и люди превратились в размытый фон, дальний план в синих оттенках, а чувства стали такими объёмными и осязаемыми, как воздух, замёрзший на плутонианском холоде, — и первые звуки «Сары Гялин», которую по лишь ему ведомым причинам решил спеть Ниязи, его потрясающий, редкий бас-профундо, какого я никогда раньше не слышал, так странно обволакивающий мелодию, и жутковатый восторг, поднимающий дыбом волоски на теле, когда некто древний, далёкий, пользуясь языком и гортанью Ниязи, жаловался всем грядущим поколениям: «Тебя мне не отдадут», и мокрые от слёз щёки Сайки, так глядевшей на поющего Ниязи, что пол, потолок, стены отодвинулись от меня во тьму — «Чобан, верни ягнёнка», — а моя рука примёрзла к мраморной руке моей возлюбленной, и я хотел убрать её, но не смог«.

И получается интересное: магическим подкладкам, редким, но колоритным, сновидческим и ярким, веришь, а реализму — через раз.

Итак. Книга, что называется, выстроена. Возьмите Проппа или Кэмпбелла, ищите «функции», «инициации», «нарушение табу» — всё найдёте. У книги есть внятный посыл: герой балансирует между афоризмами «идите навстречу своим желаниям» и «бойтесь своих желаний». Вот, кстати, и оно – желание. Не желание чего-то конкретного, а символические Желание. Желание желать, так сказать. Ружья вроде бы тоже выстреливают. Однако впечатление странное, будто к твоим глазам подносят картину, на которой много ярких штрихов и мазков, не складывающихся в единое и цельное. Может быть, нужно отойти на некоторое расстояние — и всё сложится? Например, под инжировое дерево?

Может быть. Но тебе говорят, что смотреть нужно именно так, вблизи.

А иначе нельзя.