Приветствую тебя, мой миролюбивый читатель!

Кажется, никогда такого не было, и вот опять. Министр обороны написал книгу. И ее номинировали на Нацбест.

Надо сказать, это выигрышная позиция для критика, потому что целый настоящий министр прочитает твою рецензию (а мы помним, что тщеславие – главный писательский грех). Можно напеть ему дифирамбы. Можно отругать. И он будет беззащитен в этот момент, потому что статус не позволит ввязываться в полемику, а тщеславие заставит прочитать все рецензии на свой труд. Но и от критика в этой ситуации требуется спокойствие и взвешенность.

Главное, что подкупило лично меня в этой книге, так это то, что разговор обращен к читателю лично. Ты как будто сидишь рядом с министром обороны, чаек попиваешь, сушку грызешь, а он тебе про свою жизнь рассказывает. И это то, чего, за редким исключением, нет в современной русской литературе. Нет обращения к читателю. Пусть между строк (а оно и должно быть между строк), пусть простым языком, без литературных изысков, но должен быть разговор с миром, а не с самим собой. Мы в какой-то момент уверовали, что писатель пишет только для себя. Ну, так пускай сам и читает. Тиражи в 1,5 тыс.экз. тому подтверждение. Мы докатились до того, что писатель не в состоянии рассказать внятную историю. Он спотыкается между строк, а толпа критиков находит в этом спотыкании глубинные смыслы. И толпа критиков не виновата, она лишь озвучивает европейские трэнды, ибо старается идти в ногу со временем. Проблема в том, что на английском языке тренды работают, а на русском – уже нет. Мы не создаем собственную повестку, а пытаемся идти в хвосте европейской. И вот уже Роспечать вывозит в Европу на книжные ярмарки писателей, уловивших ветер перемен, ругающих мою страну почем зря, и переводит их на иностранные языки за деньги российских налогоплательщиков.  

К сожалению, это все, что я хотел тебе сказать, мой миролюбивый читатель. А дальше я хотел бы обратиться к автору.

Сергей Кужугетович, как ефрейтор инженерных войск я не имею права критиковать генерала армии, но как член большого жюри Нацбеста – вполне, это моя прямая обязанность. Я прочитал вашу книгу, и мне есть что сказать.  

Я старый служака, ваше величество… Позвольте сказать вам как на духу: вы написали хорошую книгу. Ее легко читать. В ней есть та честность, по которой наш читатель истосковался. И это не красивые слова. Нас учили, что вершиной русской литературы был «золотой век», Толстой и Достоевский. Но это неправда. Вершиной русской литературы был 20 век, а именно соцреализм, Шолохов и А.Н. Толстой, Симонов и Борис Корнилов, Распутин и Акулов, Курочкин и Астафьев, Гроссман и Шукшин. Этих писателей и поэтов России и миру подарил Советский Союз. И ваша книга «Про вчера» в полной мере наследует этой традиции. Я думал, никогда уже не увижу, чтобы так писали в наше время. Читателю нужна искренность, за нее он готов простить все литературные огрехи. Спасибо вам за это.

Но у меня плохие новости. Эта книга опоздала на тридцать лет. Во-первых, сейчас так не пишут. Чтобы попасть в тренд, нужно добавить матерных слов, обозначить «кровавый режим» и желательно приправить гомосятиной. Тогда бы вы издались не просто в издательстве АСТ, но в редакции Елены Шубиной, а это мечта всех начинающих писателей. Да и не начинающих тоже. Потому что это тиражи, переводы на иностранный язык, поездки на зарубежные книжные ярмарки за счет Роспечати. Я вам открою секрет Полишинеля, Сергей Кужугетович, но ваша книга не нужна писательскому сообществу. Нет, никто не будет оценивать художественную составляющую. По всей литературной тусовке разнесут весть, что за вас ее написал литературный негр. Будут статьи в СМИ об этом, «Фэйсбук» разорвется от брезгливой желчи. Просто потому что вы полезли на поляну, которая вам не принадлежит. Никто не вспомнит, что Уинстон Черчилль получил Нобелевскую премию именно по литературе, но с радостью поднимут на знамена «Малую землю» Брежнева и начнут искать второго Аркадия Сахнина. Вы нарушили статус-кво. Сильные мира сего всегда и во все времена управляли страной, что-то строили, что-то отщипывали себе в карман, на что-то закрывали глаза, вершили судьбы людей… Но область искусства всегда оставалась за сумасшедшими маргиналами, дурачками, которые могли в долгую торговать только своей несгибаемостью и талантом. Так было и в Советском Союзе. Так было и в новой России, в которой вы создавали с нуля МЧС. А сейчас вы пришли на нашу поляну и не то чтобы всех уделали, но как минимум не потерялись на общем фоне. Вам этого не простят.

Признайтесь честно, зачем вам все это?

Я не секунды не сомневаюсь, что книгу писали вы сами. У вас был хороший редактор, это видно, но авторский стиль ни один литературный негр не придумает. Вот эти широкие мазки с оторванным ухом ребенка, с увольнением начальника цеха во время обеда, с тараканами в общежитии, с триппером – это не надиктовать пресс-секретарю. Это можно только самому вспомнить или придумать.  

И в этом есть что-то от позднего Лимонова, когда он писал «В сырах» и «Деда»: сами тексты мало интересны вне контекста личности и биографии Лимонова.  

Так и у вас: убери фамилию Шойгу – все пропадет. Но и сюжет пропадет. Пропадет наша история. Не будет Саяно-Шушенской ГЭС, ее просто не построят, МЧС не будет, мы все сдохнем в огне и в дыму. И сама страна провалится в тартарары. И в этом отношении хочется уже провести аналогии не с Лимоновым, а с Тихоном Шевкуновым и его сборником рассказов «Несвятые святые». Писательское сообщество также кривило нос, а читатель проголосовал рублем: общий тираж в три миллиона экземпляров – это вам не фунт изюму.

Сергей Кужугетович, дело ведь не в том, пройдете вы в шорт-лист или нет. Я думаю, вам это вообще без разницы. В вашем случае девиз премии «проснуться знаменитым» не работает.  А дело в том, что чиновник, второе лицо в государстве вдруг написал книгу. И она оказалась не хуже того, что вообще издается под маркой современной отечественной словесности. И что нам со всем этим делать?

Поэтому я еще раз спрошу: зачем вам это?

Теперь о том, что смутило лично меня. Ваша должность не дает никакой индульгенции на литературном поле, писатели и критики вообще с подозрением относятся к сильным мира сего. Так уж они устроены. Вот вы говорите о всесоюзных стройках, о бюрократизме, о глупости, а потом вдруг: хочу Андрюшу Урганта пригласить ведущим на корпоратив. Вы уж простите, но нельзя быть немножко беременной. Вы либо за социальную справедливость, либо за корпоративы с Андрюшей.

И я не ханжа. Я сам люблю корпоративы. Просто у меня и у 99% жителей нашей страны нет возможности пригласить Андрюшу Урганта на юбилей. А у вас она есть. Так надо ли об этом говорить?

Конечно, «Про вчера» — это не художественная литература в привычном нам смысле слова, но это настоящая проза в своем изначальном значении. Эту мысль до меня озвучил писатель и критик Владимир Очеретный, а я лишь продублировал, полностью с ним согласившись. Такой прозы я не встречал давно. Но и вы попали в неудобную ситуацию. От вас теперь ждут такой же честной книги «Про сегодня». С описанием залоговых аукционов, семибанкирщины, беспредела девяностых-нулевых, протестных десятых. И об этом надо будет написать также честно, иначе вам не поверят. О Союзе-то писать легко, его давно нет. А о современности?

Тем не менее, хочу сказать спасибо за рассказанные истории. Писатель, не умеющий рассказать живую интересную историю, – мыльный пузырь, и грош ему цена.  

А теперь на правах рекламной паузы. Знаю, что это запрещенный прием, но когда еще у меня будет возможность обратиться напрямую к министру обороны?

Сергей Кужугетович, обратите внимание на федеральный закон «Об увековечении памяти погибших при защите Отечества». Он не увязан с постановлением РФ об инженерных изысканиях, и это позволяет нерадивым застройщикам выносить воинские захоронения с пятна застройки. Закон издан в 1993 году, там много лакун. До сих пор законодательно не определен ИОГВ, отвечающий за хранение обнаруженных останков погибших солдат. И поисковые отряды хранят их в гаражах, в подвалах, а то и просто прикапывают в мешках до лучших времен. Наших солдат. Погибших за Родину. Я, как и вы, нахожусь на государственной гражданской службе, только должностью сильно поменьше, и занимаюсь этим вопросом напрямую. Поэтому считайте, что это крик души. И мне, если честно, не важно, понравится вам моя статья или нет. Но решите вот этот небольшой вопрос. Иначе ваше «Про вчера» окажется лишь уютной сказкой перед сном за стаканом чая под треск поленьев в русской печке.

Книга, написанная человеком, не только далеким от писательства, но и от литературы вообще, не может не вызывать большого любопытства. Перед прочтением вопросов было много: почему Сергей Кужугетович решил написать книгу? Для чего нужен литературный дебют автору при его роде деятельности? Ну и, наконец, вопрос, который, конечно же, беспокоит все окололитературные круги, — сам ли писал эту книгу один из наиболее заслуженных российских государственных деятелей?

«Про вчера», с одной стороны, и не совсем литература. Это исповедь автора, которого даже и главным героем не назовешь, потому что в тексте нет ничего, что было бы плодом пресловутой писательской «силой воображения». «Про вчера» — это самые настоящие мемуары. С другой стороны, и мемуарами этот текст назвать сложно, потому что традиционные мемуары предполагают включение в текст некоторого количества документов.

Очень искренняя и настоящая книга – по сути, задушевный разговор с читателем, причем не разговор министра с гражданином, а разговор простого советского мужика, который за родину, а не за деньги, с другими такими же простыми советскими мужиками, причем разговор этот – местами немного сбивчивый, может быть, даже и застольный. Во всяком случае, как любой монолог такого рода, этот текст вызывает отклик с первых страниц. 

Детство в интернате, молодость на стройке, овладение десятком (или больше?) специальностей, затем развал Союза и решение каких-то нечеловеческих, уму непостижимых по сложности задач, перед которыми любые знания и умения — ничто. Читатель слышит искренний голос и живую речь, и сразу становится очевидно, что Сергей Кужугетович не только сам написал эту книгу, но и редактор у него был очень хороший и опытный, потому что оставил авторский текст практически в неизменном виде, лишь местами «пригладив» его.

Язык этой книги хотелось бы отметить особо: образный и богатый, с первых страниц он напоминает произведения писателей-деревенщиков, а если точнее, произведения В. Астафьева и В. Распутина, так что каждый момент ждешь какого-либо фрагмента в духе «Прощания с Матерой» и, конечно, получаешь его.

Сейчас не принято писать книги о трудовом народе, о простых буднях обычных людей, которые бы не задавались экзистенциальными вопросами, а просто бы жили, трудились, созидали и в этом находили бы поэзию и смысл жизни. К сожалению, такая литература давно канула в прошлое. Эта книга в этом смысле несколько старорежимна, потому что именно об этом. Читать её приятно еще и потому, потому она напоминает что-то, читанное в школе, в далеком детстве, и поэтому вызывает ностальгию. Добавлю от себя, что, с некоторой правкой текста хотела бы видеть такую книгу в программе старших классов школы. 

Главная идея этого текста сформулирована четко: «Главный для этих мест и для себя вывод: прежде чем нести «доброе, вечное», надо заслужить доверие». Возможно, весь текст и был написан именно для того, чтобы заслужить доверие, хотя как можно сомневаться в том, что общество доверяет человеку, с нуля создавшему Министерство по чрезвычайным ситуациям?

Русская словесность помнит немало примеров, когда великие полководцы, военные организаторы, теоретики военного искусства становились авторами книг, которые являются бестселлерами и в наши дни. Самый известный пример здесь – «Наука побеждать» А. В. Суворова. «Про вчера» тоже рассказывает, по сути, об одном: как побеждать, несмотря на трудности, на лишения, не непреодолимые препятствия, несмотря на отсутствие возможностей, людей, средств и моральных сил. Как побеждать вопреки всему.

Вижу, что эта книга у членов Большого жюри вызывает интерес больший, нежели многие другие представленные на конкурс произведения. У меня интерес, смею утверждать, двойной: мы с автором земляки – оба родились и выросли в Туве.

         О Туве, собственно, в книге немного. Это, наверное, и хорошо – Сергей Шойгу больше пишет о том, что нынче редко появляется в литературе – о стройках с их проблемами, спецификой. Производственная тема вообще не в чести, почему-то считается, что читатель ею перекормлен. Может, и был перекормлен лет сорок назад, а сейчас перекормлен другим… Впрочем, я пишу не статью о современной русской литературе, а рецензию на конкретную книгу.

         И я, да и автор, считаю, – в непростой ситуации. Автор наверняка давным-давно сознает себя государственным мужем, «силовиком», политиком. Догадываюсь, что ему потребовались большие усилия, чтобы написать (надеюсь, именно написать) такую вот, по сути, камерную книгу. Сборник… В выходных данных не указано, какой это сборник, сборник чего. Я долго подбирал определение. Сборник рассказов? Но в строгом смысле это не рассказы как форма художественной литературы. Баек? Но не всё там байки… Размышлений? Тоже не то. Скорее, историй.

         Да, для меня это сборник историй – забавных, драматичных, поучительных – из жизни повествователя. Не так давно я прочитал подобную книгу – «Икона и человек» Евгения Ройзмана, тоже, в общем-то, больше политика, чем поэта и прозаика.

         Как рецензент я в некотором замешательстве. Если бы я не знал, кто автор «Про вчера» я бы удивился, что эту книгу выпустили в свет. Тем более в столь престижном издательстве. И дело не в том, что она плохо написана, а в том, что это скорее наброски к книге. Но автор – человек очень известный, для многих харизматичный, настоящий герой, и здесь имя, конечно, работает на текст. И я тоже каждую минуту помнил имя автора. Да и как человек из Тувы, помнил, кто его родители, и чьи они дети. И потому вот это мутновато, косноязычно изложенное признание-размышление для меня имеет подтекст:       

«…Я и не собираюсь критиковать то поколение. Потому что к тому поколению относятся в том числе мои дедушка и бабушка — активные ревсомольцы, которые занимались разного рода делами. Но некоторые вещи, которые я делаю в республике и для республики, — это я отдаю долг, можно сказать. И долг этот — от ощущения того, что мои бабушка и дедушка, может быть, имеют отношение к тому, что тогда происходило. Настаиваю: они ни в чём не виноваты.

Скажем, было время, как и в Советской России, разрушения храмов. В нашем, тувинском случае — буддийских храмов. Я не знаю, причастны они к этому или нет, но ощущение, что могли быть причастны, меня не оставляет. Поэтому я помогал и продолжаю помогать в возрождении нескольких храмов. Главного храма, недалеко от того места, где я родился».

Напиши это простой автор (а это начало книги), я бы наверняка не стал читать дальше. Ведь плохо же написано. Но автор непростой, и я читаю дальше. Спотыкаюсь то и дело о такие, например, абзацы:

«Мы перебрались в квартиру, у нас появились соседи. И все, естественно, стали занимать друг у друга разные столовые приборы. А если у кого-то день рождения, то просили друг у друга всякое: у кого соль, у кого сахар, у кого чай, у кого ещё что-то, от стульев до лаврушки»; «Была довольно серьёзная ситуация, мы подошли с очень сжатыми сроками к завершению объекта. Объект значимый — Ачинск, установка каталитического риформинга, детали поймут только специалисты, одним словом — работа сложная». Ну так в том и состоит задача писателя, чтобы объяснить – желательно в художественной форме – «детали», которые «поймут только специалисты».

         Если бы у книги бы простой автор, то я бы очень удивился такому пассажу: «Только в новой России появилась возможность рассказать великому игроку и замечательному человеку Александру Сергеевичу Якушеву (Як-15) эту историю (как герой с друзьями смотрели «Суперсерию-72» по хоккею) и выразить нашу благодарность за потрясающий спектакль, который смотрела вся страна».

Ну да, в «старой России» автор (какой уж тут повествователь) был небольшим строительным начальником, а в «новой России» стал каждый знает кем. Если не Якушев, то другие великие хоккеисты считают за честь принять приглашение автора побывать в далекой Туве.

Всё это держишь в голове, когда читаешь книгу. И никуда от этого не денешься. Тем более сам автор не позволяет забыть, кто он. «А в девять утра начинался съезд, как ни противно, объединительный — «Наш Дом — Россия» и «Отечество» лужковское. Виктор Степанович уже был рядовым делегатом, а я партийным вождём, сижу в президиуме не спамши». Меня зацепила здесь оценка – «как ни противно, объединительный». Захотелось крикнуть, как в песне у Галича: «Давай подробности!» Но подробностей нет. Задача этой байки показать, какой стойкий был Виктор Степанович Черномырдин на алкоголь.

         Но есть в книге штрихи прозы.

«На земле минус сорок пять, там, за бортом, в небе, и того ниже. Рядом молодая мама, младенцу на её руках не больше недели. Она достала грудь и кормит, от груди идёт пар. На вопросительный взгляд спокойно отвечает: «Чтобы не кричал, у него ушки». Думаю, Юрий Казаков бы оценил.

Или этот момент:

«Часть детского дома сгорела вместе с детьми. Среди ребят там жили две сестры-сироты. Старшая погибла, когда рухнул «Ан». На её похоронах народу присутствовало немного: учителя, воспитатели, дети старших классов. И младшая сестра. Небольшого роста, она не доставала до верха гроба, поставленного на две табуретки, покрытые белой простынёй. Просто стояла рядом, держась за край худенькой ручкой, в казённом тёмном пальтишке. В этой крохе, казалось, сосредоточилось всё одиночество мира. Слёз не было. Но лицо, глаза, весь облик девочки вопрошал у взрослых: «Как же теперь?»

Пусть сам текст неважно написан, но образ девочки, которая держится за край гроба, в котором старшая сестра, но не может ее увидеть из-за роста, это сильно. Это впечаталось в душу.

Вот еще:

«Как-то раз, проезжая один из тех исчезающих городов, мы увидели длинную похоронную процессию. Сначала решили — что-то случилось, огромная трагедия в городе, раз такое количество гробов. Потом поняли, что это перенос могил. Люди переносили родных и близких. У них был выбор: перезахоранивать или не трогать. И это всё уйдёт под воду. Картина, конечно, удручающая. Потом эту процессию показали в каком-то документальном фильме».

По исполнению не проза, но штрих прозы есть. И материала для нее в книге предостаточно. Но это именно материал, наброски.

Авторская аннотация короткая: «Эта книга прежде всего о людях, о работягах — героях событий, которые случились в моей жизни. Здесь только небольшая часть историй, которыми я хотел бы поделиться. Будет время — продолжим…»

Ну, замечание про время понятно – у автора много важных государственных дел. Еще и научная работа. На писательство вряд ли его остается много. И, может быть, я зря упрекаю автора за наброски? Многие писатели прошлого, как известно, пользовались чужими записками (в том числе и опубликованными) в работе над своими романами. Если кто-то из нынешних или будущих позаимствует какие-то сюжеты и детали из книги «Про вчера», надеюсь, Сергей Кужугетович не очень рассердится.

При первом приближении автобиографический жанр интересен именем автора, которое влечет за собой ряд значений. Имя Сергея Шойгу общеизвестно, и оттого облака над елями и туман над таежным болотцем на обложке почти кокетливы: всем и так ясно, что именно это имя значит последние тридцать лет истории новой России. Видимо, оттого на обложке нет ни нынешней должности, ни прошлой, ни позапрошлой, никакого хвалебного блерба или завлекающего слова издателя. Маркетинг АСТ мог пойти на это в двух случаях. Во-первых, будучи заранее уверенными в продажах книги с такой чистотой обложки (вероятность есть, но она не очень большая), во-вторых, по воле самого автора – и тут хочется верить, что эта скромность в отличие от большинства российских чиновников не ложная и не чрезмерная – ведь даже на мемориальных досках такое позволяли разве что фигурам масштаба Александра Блока (далеко) и Николая Пирогова (ближе).

Но все-таки, для протокола проговорим очевидные вещи: Сергею Кужегетовичу Шойгу за многолетнюю карьеру удалось создать имидж верного солдата империи (которой уже не стало, но бывших преторианцев, очевидно, не бывает), способного совершить невозможное – создать с нуля министерство чрезвычайных ситуаций или поднять из руин министерство обороны. Он любим народом именно как реальный человек – который делает, а не перегоняет из пустого в порожнее, имеет свое мнение, но высказывает его строго по делу, не ввязываясь в политические интриги. Редкий образ, но очень понятный.

В общем, книга «Про вчера» работает именно на этот образ – ничего кардинально не меняя, но уточняя, добавляя деталей к биографии. Мы узнаем про не очень богатое детство, про людей разных поколений, составлявших окружение героя, про связь времен, про разрушенные храмы Тувы, про службу, про громадные всесоюзные стройки, про наставников и ценные советы, про трудности, про мудаков и плохих работников, про политический взлет в перестройку, про Виктора Степановича Черномыдина и далее – тут можно только горизонтально перечислять. По жанру эти истории будто бы стремятся не к рассказу, но к старинной форме «Записки», которые, например, написала любимая автором Екатерина Великая. Сборник поучительных историй, передающий политический и жизненный опыт в непринужденной форме от крупного государственного деятеля. Возможно, это одна из причин высокого стартового тиража: в строгих иерархических структурах начальник – прежде всего образец для подражания, а тут и правда есть чему подражать.

Самым ценным в этой книги для меня являются ее постколониальные страницы. По службе я неделями читал анкеты вынужденных переселенцев – людей, вынужденных бежать из родных мест во время развала Советского Союза, подвергнувшихся преследованиям по этническому, религиозному или языковому признаку, потерявших кров, привычное окружение, все-все. По прибытии в Россию им выдавали анкету, на основании которой присваивался новый юридический статус, благодаря которому можно было в будущем рассчитывать на гражданство и государственную помощь (другое дело, что ждать ее можно было годами и десятилетиями). В этой анкете, кажется, 17 пункт был посвящен обстоятельствам отъезда – и это была практически единственная графа, в которой люди могли не анкетно, но своим языком рассказать о случившемся. И это незабываемое впечатление: ты просто чувствуешь, как эта громада, разваливаясь на куски, уничтожает людей, она сжимается, и это почти физический страх. Шойгу уделил несколько рассказов (записок!) этим процессам со своей стороны, со стороны человека, который пытался хоть как-то помочь – и я ему за это благодарен, так как беды миллионов людей не отрефлексированы еще литературой (могу припомнить буквально пару книг и фильм с актером Машковым).

Есть также очень красивые моменты. Например, в  «Сдаче» на заводе произошел усеченный запуск производства, и весь город припудрило бетоном, и там фантастическое описание, из него можно было бы снять короткометражку или написать не записку, но действительно хороший рассказ.

Но вопросов к книге тоже немало.

Во-первых, хотелось бы узнать именно о процессе ее создания. Особенно в первой половине кажется, будто она то ли неумело отредактирована, то ли переписана из серии интервью, которые Шойгу надиктовывал, а кто-то потом обрабатывал (быть может, за это в начале написана благодарность за помощь в издании?). Это режет глаз, прерывает авторский тон, появляется ощущение продукта, «сделанности» не в самом лучшем смысле слова.

Второй момент. Книга заканчивается на середине девяностых. Про нулевые и десятые, когда Шойгу стал еще более значимой фигурой, ничего нет. В аннотации он говорит: «Будет время – напишу еще…» хотелось бы верить, что это многоточие скрывает собой продолжение «Про сегодня» и «Про завтра» — так, тогда это трилогия снимет вопросы и даст ощущение полноты.

Третий момент. Посмотрите на эту подборку цитат:

«Это даже не крохотный культ личности, а культ пустоты»

(ого!)

 «Этот город заслуживает большего. Эта страна – тоже»

(да!)

«Живем не так, не так свободно как надо, не так едим или не то, не салями и пармезан, не то любим, не то строим. Поем не то. А что надо, нам как-то не показали, не уточнили…»

(это о набросившейся свободе в 90-е)

«Когда грянула перестройка, нам казалось, что вот такие как мы, сейчас изменят страну. Восторг сменился удивлением. А потом наступило разочарование».

(Правда?)

И наконец:

«И вот это безвременье – оно бесконечно. По крайней мере, для отдельно взятого человека. Потому, что человек смертен и не может ждать, пока одна эпоха сменяет другую»

Это же просто АААААААААААААААА. Вы понимаете? ААААААААААААА!!!!

Это совершенно не то, что ожидаешь услышать от министра обороны, маршала России, кавалера орденов. Почему, почему, если этот человек находится ТАМ и кажется, все понимает, ПОЧЕМУ У НАС ВСЕ ТАК СЕЙЧАС? Это эмоциональный, но справедливый вопрос.

Последняя цитата была именно про девяностые годы, но уверен, что под ней были бы готовы подписаться миллионы людей в России – это именно то, что они сейчас чувствуют, именно то, почему выходят на улицы.

И вот ее я бы не постыдился вынести на обложку.

Аннотация не обманывает. Книга Сергея Шойгу в первую очередь вовсе не про Шойгу, она про людей, ставших участниками и свидетелями эпохальных исторических событий. Про людей, из которых гвозди делать. Про людей, каких, наверное, больше не будет (если проникнуться светлой грустью книги). «Это были люди не просто нацеленные на результат – они знали, как этот результат получить».

Самого же Сергея Шойгу в книге немного. Да, это тоже все он. И стройки великие, и миссии миротворческие, и чрезвычайные ситуации. Но больше все-таки другие. Настоящие герои того времени. Автору хватило скромности спрятать себя на задний план, освободив место тем самым «работягам» из аннотации. В некоторых зарисовках Шойгу выступает героем и сам, но таких меньшее число. Хотя они, конечно, присутствуют. Видимо, не отвертеться все же, учитывая размах и значимость фигуры.

«Мы строили… мы сдали… мы начали искать…» Это про самое настоящее «мы», когда личность уступает, когда дело становится общим, когда больше нет и не может быть никаких «я». И именно по этой причине это «про вчера». А грустить или нет – каждый ответит сам.

«Вроде бы зачем вспоминать всё это? Но это люди, это лица, это персонажи того времени, эпохи. <…> И песни Пахмутовой и Добронравова, и песня Игоря Морозова «Где-то багульник на сопках цветёт, кедры вонзаются в небо» – это всё оттуда, это всё про них, про нас. И очень хочется туда.

По ходу книги грандиозные стройки сменяются политическими противоречиями и вооруженными конфликтами. Градус накаляется. Ближе к финалу на читателя обрушиваются воспоминания о землетрясении в Нефтегорске и авиакатастрофе в Иркутске. И трагедии эти ощущаются остро, как будто только вчера.

«Часть детского дома сгорела вместе с детьми. Среди ребят там жили две сестры-сироты. Старшая погибла, когда рухнул «Ан». На её похоронах народу присутствовало немного: учителя, воспитатели, дети старших классов. И младшая сестра. Небольшого роста, она не доставала до верха гроба, поставленного на две табуретки, покрытые белой простынёй. Просто стояла рядом, держась за край худенькой ручкой, в казённом тёмном пальтишке. В этой крохе, казалось, сосредоточилось всё одиночество мира. Слёз не было. Но лицо, глаза, весь облик девочки вопрошал у взрослых: «Как же теперь?»

И так хочется жить.

После этого всего Шойгу дает читателю выдохнуть и вспоминает охоту, кино, «запорожец» Николаича и, наконец, детство и свои первые коньки. И все возвращается к тому, с чего началось.

А страны меж тем разваливаются, на их развалинах появляются новые, идут войны, земля сотрясается, взрываются реакторы, падают самолеты, но человек торжествует. Несмотря ни на что. Не только вчера. И главное, чтобы это не заканчивалось.

Есть такой цикл рассказов у Виктора Петровича Астафьева «Затеси», сборник «Про вчера» нашего министра обороны  показался мне похожим на эти краткие, но цельные зарубки – с точными приметами запечатленного времени.

Вот чистят засорившуюся форсунку примуса гитарной струной, вот штопают чулок, надев его на лампочку, а вот смешной рассказец про унты, один из которых сгорел в духовке, оттого что товарищ прибавил огоньку, пришлось идти на работу в валенках. Или еще: «…соседа по общаге за клопов чуть не выгнали из комсомола. Он ради забавы загонял клопов в конкретную точку и там давил их, создавая из клопов-тушек картинки и слова. Так вот, за слова «Слава КПСС» его чуть не выперли».

Или еще про унты: электрик-скорняк делал эту обувь из собак, от сварочного аппарата протягивал кабель к помойке, где собаки кормились, и врубал напряжение, однажды похмельный электрик не разглядел, что старушка пришла выносить мусор, увидел только собак… Искусственным дыханием удалось старушку возродить.  А напившиеся антифриза работяги, так и не очнулись, кроме одного,  которого вырвало, «утром из двенадцати монтажников-спецов не остывшим был только он один. Один и приехал, с грустным для тех, кто знал эту историю, прозвищем Антифриз».

В Москве Олимпиада – и в Ачинск от греха подальше отправили жриц любви, которые должны были преобразиться тут в штукатуров-маляров, но, конечно, проститутки работать отказались, пришлось вызывать из зоны матерых бригадирш, да и те не справились – их стали подкупать и «жрицы любви погрузили в разврат и стройку, и город.

На стройках века, которыми руководил Шойгу, а также лесоповалах, работали, в том числе, зеки, отсюда рассказы-наблюдения о старом спекулянте-цветочнике, об убийце-умельце: «Заказы к нему сыпались отовсюду. От охраны и от начальства колонии: кому охотничий нож, кому фляжку в виде книги», о водевильном несовпадении вопросов работника одной из партийных комиссий, желающего подвести итоги соцсоревнования, и ответов зеков. 

Или вот, 1985-й, должны сдать первую очередь Саянского алюминиевого завода, но не в декабре, как планировалось, а в апреле, ко дню рождения Ленина; из Москвы приезжает председатель Госстроя и советует поставить в литейный цех бригаду человек в семьдесят-восемьдесят, мол, надбавка сорок процентов, если сделают то, что требуется, в срок и качественно. «И они тебе аккурат ко дню рождения Ильича литейку и сделают, — показывает он на чугунные полы, которые кладут день и ночь.— А семьдесят человек всего или семьдесят ещё? — спросил я удивлённо. — Сколько у тебя здесь? — Примерно полторы тысячи. Он постоял, посмотрел на снующих людей, на то, как работа кипит, и говорит: «Постарел. Пора уходить». И ушел.

«Так и жили, — шли где быстрее, где подробнее», – почти платоновским языком пишет Шойгу. – И в какой-то день, в какое-то утро всё стало «не так». Живём не так, не так свободно, как надо, не так едим или не то, без салями и пармезана. Не то любим, не то строим, поём не то. А что надо — нам как-то не показали, не уточнили… Это не то, а что то — не знаем. Сами были без понятия». И понеслось. «1994 год, ещё нет первой чеченской кампании, жизнь ещё мчится бурным потоком, я бы его назвал перестроечно-грязевым. Всё, что долгие годы копилось внутри каждого человека и всего общества, выливается на тело нашей страны». Близко, близко это автору, близко и читателю (во всяком случае, если он человек того же поколения), и до сих пор болит.

Рассказы о чеченской войне, о заминированном водозаборе, о создании МЧС, о восьмибалльном землетрясении в Нефтегорске (тогда пришла идея «минуты тишины»), об эпидемии холеры в Дагестане, и вновь веселая затесь: о застолье в 1993 на даче Шеварнадзе: «У нас в Сибири мясо без водки едят только собаки (правда, в первоисточнике было «на Севере»).  

При чтении о том, как эвакуировали в 1995-м из Грозного, из дома престарелых, русских стариков, против воли – слезы на глазах. «Он (Беков) надел длинный, по тогдашней моде плащ — до пят, с большими карманами. В карманы положил по две, по три гранаты и отправился обратно к Дудаеву. Зашёл в кабинет, достал, как помидоры, гранаты и объявил: — Или вы отдадите стариков, или я сейчас прямо тут и себя, и вас… Шаг был, конечно, отчаянный. Не знаю, почему он так поступил, эти старики ему никто, не родственники, чужие абсолютно люди. Но, видимо, поскольку он должен был решить задачу, он её решил. По-мужски. И мы тогда забрали этих стариков и вывезли их». Такая серджио-леоневская картина, только снимать. И зарубки, зарубки на сердце.

Затеси, порой трагические, иногда комические, а зачастую трагикомические… Некоторые затеси глубже, другие едва прочерчены, но все на одинаковом расстоянии друг от друга – на деревьях жизни, и все указывают направление: из позавчера и дальше, дальше, если не в сегодня, так во вчера.

И представляется одинокий лыжник, бегущий в тайге времен, ищущий дорогу домой.

«Будет время — продолжим…», – пишет в аннотации Сергей Шойгу, подразумевая, что писательство для него занятие неосновное. Но не время главный помощник в написании автобиографичных книг, а честность. Это в строительстве, ежедневно отводя на качественную работу одинаковое время, ты можешь почти сразу гарантировать, что объект будет сдан. Литература же – материя особая, и повторюсь, время здесь второстепенно. Намного важнее – обнажать душу.

 «Про вчера» — сборник, который явно создавался долго. Это даже не сборник рассказов в чистом виде, а череда воспоминаний с эссеистическими вставками. Иногда философскими, иногда дидактическими. Некоторые сюжеты перекликаются, сводятся к схожим мыслям и даже начинаются одинаково: с пространного рассуждения о том, что такое стройка и сдача объекта, или с указания на время и место описываемых событий.

Впрочем, общая композиция книги всё равно намечена: вместе с Сергеем Шойгу мы проживаем разные периоды от детства до наших дней и прослеживаем авторский путь личностного и карьерного становления. При этом более свежие истории даются автору лучше: он будто расписывается к концу. Так появляется, например, чудесная «похожая на курицу, бедрастая женщина» или один из самых ярких эпизодов пронзительного рассказа «В ожидании праздника»:

«Вся нелепость истории кристаллизовалась на этой речной косе с выдутым до гальки снегом, с голубым этим льдом прозрачным, с этими лиственницами и соснами в инее. С этой колбасой, вкус которой был не понятен никому, так же как и смысл закусывания».

Такие проблески по-настоящему художественного текста в «Про вчера», к сожалению, немногочисленны. Но, как я уже упомянула, книга в жанре автофикшн, прежде всего, должна быть честной и только во вторую очередь – красивой.  Авторская искренность – смелый шаг, на который решится не каждый. Но как иначе заставить читателя поверить в происходящее и прочувствовать его, если избегаешь откровенной или хотя бы доверительной интонации? Понятно, что Сергей Шойгу не разделяет образы автора и нарратора. Не станут разделять его и недоброжелатели, из-за которых человеку с высокой государственной должностью, очевидно, приходится быть осторожным в словах. Но риск – благородное дело, тем более в контексте художественного высказывания.

Образ отстраненного наблюдателя, конечно, возможен. Так, например, пишет Алла Горбунова в «Другой материи». Но полностью отдалиться Сергею Шойгу мешают периодические морализаторские нотки. Автор наделяет себя правом поучать, но открываться перед нами не спешит. Более того, он словно юлит перед читателем. В книге несколько десятков раз повторяются фразы «не знаю» и «не помню». Это ли не уход от ответственности за невысказанные оценки, мысли и впечатления?

С первых страниц Сергей Шойгу пытается обезопасить себя от читательского недовольства: «Конечно, хотелось бы начать по классике: «Утреннее солнце проникало сквозь только что распустившиеся листья берёзы…» — но это скучно и банально. Моё поколение обошло стороной помпезное описание этого сиюминутного мира, хотя всю эту красоту я люблю с детства».

Какой из этого напрашивается вывод? Прежде всего, литературные штампы автор, вроде как, определять умеет. Но в книге их от этого не меньше. Да, банальности из «Про вчера» не касаются пейзажных зарисовок, но всяких «жриц любви» и «липкого пота» предостаточно, причем они перемешаны с канцеляритом, от которого, по всей видимости, автору тяжело отказаться полностью по долгу службы. Но опять же, красота текста – дело наживное.

Второй вывод, который мы можем сделать по предисловию, – авторское восприятие пейзажных, а возможно и вообще всех лирических отступлений как чего-то помпезного. Нам таким образом намекают на реалистичную прозу. Действительно, торжественность – не то, что нужно рассказам о стройке или ликвидации катастрофы. Но разве не на тот же внешний монументальный эффект рассчитаны нравоучения автора?

Вообще интересно, что разницу народных культур, например, Сергей Шойгу понимает и принимает, а вот разницу поколений – не очень. «То, что люди живут не так, как мы на материке, совсем не значит, что живут хуже и нам надо бороться за их светлое будущее». Поменяйте в цитате «на материке» на «в прошлом» и увидите, что логика не изменится. Тем более, пресловутый межпоколенческий разрыв в книге сильно преувеличен. Здесь и Новый год уже не общенародный праздник, и от сострадания с потрясениями мы избавлены. Я думаю, если посмотреть на мир в разгар пандемии, то вопрос о жизненных испытаниях современного общества отпадет сам собой. Отмечу, что и социальные лифты, по мнению автора, появились только сейчас. Не знала, что в Советском Союзе не было не только секса (и аддерола), но и армии, брака и образования.

Я охотно верю, что Сергей Шойгу в переживаниях за поколения и страну максимально искренен. Но книга заявлялась не об этом. Автор не дает себе свободы там, где дело касается не сомнений по поводу будущего, а хоть сколько-нибудь интересной оценки прошлого. Остается простая констатация фактов. И всё-таки сборник называется «Про ВЧЕРА», а значит, без глубокой рефлексии про «дела давно минувших дней» здесь нельзя было обойтись.

Сразу есть соблазн заявить, что игра идёт не по правилам, потому что Шойгу – не писатель.

Но кто такой писатель? Это до генерала надо дослужиться, а писатель – самоназвание. Другое дело – плохой или хороший. С точки зрения формальных признаков – написал книгу, значит, писатель. Вон Черчиллю вообще Нобелевку по литературе дали, а Хемингуэй пролетел, пришлось ждать следующего года…

Нам могут сказать, что Шойгу книгу не сам писал. Мол, это новая «Малая земля». Но кто проверит? В книге есть указание: «Издательство выражает благодарность за помощь в работе над проектом Татьяне Завьяловой» — но можно ли это считать литзаписью, литобработкой, соавторством? Кто его знает.

Остаётся одно: оценивать текст как есть, без оглядок на фамилии и должности.

Вообще генеральские мемуары – отдельное и очень интересное направление словесности. Правда, интерес этот – скорее исторический, чем литературный. Мемуары госчиновников, маршалов, политиков всегда в той или иной степени лукавы – тут и фигуры умолчания, и неизбежное, порой даже невольное самовозвышение. Они не должны претендовать на звание истины, но имеют право на жизнь.

В самом общем смысле слова это, конечно, литература, коль скоро буквы сложены в слова, а слова в предложения. Но не та литература, которую мы, причисляющие себя к профессиональному сообществу, считаем достойной выдвижения на общенациональные литературные премии. Правда, бесспорных критериев и тут нет: скажем, на «Нацбест» не берут книги формата ЖЗЛ, а на «Большую книгу» — берут и награждают. Грань между «фикшн» и «нон-фикшн» тоже давно размылась…

Так что хватит заниматься пустыми рассуждениями. Давайте почитаем Шойгу.

Книга называется «Про вчера». Переплёт симпатичный. Оказывается, на нём – картина самого Шойгу (он ещё и рисует).

О чём книга? О себе. О человеке труда – говорю без иронии, его сегодня в литературе не хватает, потому что писателей, знакомых с неофисным трудом, сегодня меньше, чем лет 30 или 40 назад. О Туве – неожиданнное созвучие с Романом Сенчиным, ещё одним тувинским уроженцем, представленным в длинном списке «Нацбеста»-2021…

Тува вошла в СССР в 1944 году, Шойгу родился в 1955-м. «Кругом тогда что-то строилось: школы, дома, больницы. Многого ещё не было, но нам казалось, что у нас замечательная жизнь. И сегодня, через много десятилетий, я могу это подтвердить — замечательная», — пишет он о своём детстве. В 1970-х это показалось бы конъюнктурой, сейчас – почти вызовом: у нас всё-таки была великая эпоха! Шойгу позиционирует себя как носителя не столько тувинской, сколько советской ментальности: «Многое из нашего советского воспитания — в части человечности, сострадания — оно было у всех… Старшим надо помогать, о них надо заботиться». Неудивительно, что в книге есть осторожные выпады против Горбачёва: «Страна проваливалась в начало 90-х. В нищету и хаос. И в лихорадочное веселье. Миллионы людей не понимали, как жить дальше. Некоторые союзные республики уже говорили о независимости, начинались войны». Ельцина Шойгу не критикует – субординация; это, думаю, говорит скорее в пользу Шойгу. Он много сообщает о своей работе в МЧС, а вот про Минобороны – молчит; сказано же – «про вчера». Но литература – она затягивает, так что, глядишь, дождёмся продолжения.

Тут и воспоминания, и миниатюры, и анекдоты; и весёлое, и грустное; работяги, пьющие антифриз, начальники, сибирские стройки, сдача объектов; несмотря на советскую ностальгию и подчёркнутое нежелание плевать в СССР, в книге — вовсе не только парадная сторона, тем более что работать строителю Шойгу приходилось и на зонах, и на «химии».

Вот, к примеру, рассказ о рукастом заключённом: «Очередную чудо-вещь Борис смастерил во многом благодаря тому, что в здании был свободный выход на крышу, а ещё потому, что зона эта располагалась недалеко от Енисея. Может быть, полтора-два километра. И городские жители, особенно молодёжь, устроили на реке дикий пляж… Борис втайне от кумовьёв, то есть от лагерного начальства, соорудил себе из подручных материалов мощную подзорную трубу, которой прорубил себе окно на волю, оглядывая окрестности и представляя себя там, на свободе, на пляже, в «Жигулях», в чудесной компании… Постепенно об этом прознали все местные сидельцы. И Борис организовал бизнес, стал брать деньги с зеков за пользование подзорной трубой. Сначала три рубля в час. Клиент получал в аренду трубу, через чердак выбирался на крышу, воображение уносило его за периметр зоны, он летел к свободе, неуязвимый, и вслед ему не лаяли злые овчарки и не клацали затворы автоматов. Бизнес развивался… Когда круг тех, кто лез на крышу за «глотком свободы», значительно увеличился, тариф вырос. Добавился сервис с чаем, чифирём, карамелью и трёхногим фиксатором для точного, без дрожания наведения трубы на пляж и освобождения рук (для кого-то это имело особое значение)… Когда Борис, с учётом спроса, собрал вторую трубу, неожиданно выяснилось, что вдвоём на крыше наслаждаться свободой не так много желающих».

Или вот: «План мы сорвали. Открытие завода откладывалось. А план был священным в стране плановой экономики, где планировалось всё, включая количество клиентов районного вытрезвителя».

Любопытный эпизод: перед президентскими выборами 1996 года Сергея Шойгу, оказывается, обвинили в антиельцинском заговоре. Он даже написал рапорт об отставке, которому, правда, не дали хода…

А вот мы переносимся в уничтоженный землетрясением 1995 года сахалинский город Нефтегорск, и видно, что министр по ЧС не оброс неизбежной, казалось бы, профессиональной бронёй цинизма, какая бывает у врачей и военных – в качестве защитного механизма, а принимает всё близко к сердцу.

Конечно, за всем этим стоит опыт, и опыт некабинетный. Которого не хватает многим «настоящим», писателям.

Что до литературы, то она тут тоже есть. Например: «Ладони у него были большие, как две сковороды, и спокойно лежали на коленях до приёма трёхсот-четырёхсот граммов спирта». Или: «Он через каждые два-три слова произносил «сука-на», и получалось это у него очень гармонично». Это, без дураков, лучше, чем удачная (опять же без дураков) первая строчка из брежневской «Малой земли»: «Дневников на войне я не вёл…».

Мемуары информативные, любопытные, похоже, искренние. Но, конечно, это не та литература, которую следует отмечать премиями. Просто потому, что автор – министр. Это тот самый случай, когда статус работает против автора, потому что здесь вам не правительство, а литература. Автономная республика, живущая по своим законам и не подчиняющаяся никакому начальству.

Не знаю, как мои коллеги по жюри выбирают книги из длинного списка — что читают в первую очередь? Идут по порядку, ориентируются на имена и названия, используют старый проверенный метод тыка? Но почему-то думаю, что книга министра обороны России Сергея Шойгу будет среди прочитанных в первую очередь. И я не исключение.

У мемуаров политика с именем нет другой судьбы — ну и, конечно, интересно, как они написаны, своей ли рукой, о чем именно пойдёт речь и так далее. В большинстве случаев такие книжки всё-таки диктуются секретарям — или создаются при помощи литературных (здесь должно быть слово на букву «н», но его не будет) помощников, журналистов, наемных писателей. Но я вот очень удивлюсь, если узнаю, что «Про вчера» написана не самолично, а с привлечением специально обученных людей. От этих небольших рассказиков остаётся ощущение искренности, правдивость интонации, которую, конечно, тоже можно подделать, но зачем? Мне хочется верить, что министр сам писал эту книгу.

Возможно, что писал он её как воспоминания о прошлом, о той «замечательной жизни», которая кажется теперь такой далекой, хоть и была только вчера —а получилась на выходе небольшая советская энциклопедия, серия ярких воспоминаний-вспышек прошлого. О детстве, проведённом в Туве. О бесконечных стройках и сдаче объектов. О людях — героических и нет, надежных и подлых, находчивых и глупых. О невероятных случаях, которых на памяти Шойгу происходило немало. Есть что вспомнить. Есть о чем написать.

Некоторые сюжеты, чувствуется, отшлифованы за время устных рассказов в компании, за столом, в пути. Отдельные образы, детали поражают яркостью — автору не откажешь в наблюдательности, остроумии, в какой-то очень несовременной и хорошей честности. Может, эти рассказы кто-то и назовёт с пренебрежением «байками», но мне почему-то кажется, что такие байки стоят иных натужных романов. Эпизод с воспитательницей детского сада, которая оторвала ребенку ухо я, во всяком случае, навряд ли забуду — а вот недавно читанную модную книгу забыла напрочь целиком. 

В общем, может, «Про вчера» и не национальный бестселлер, но замечательно интересная книга, посвященная жизни непотерянного поколения советских идеалистов и романтиков, к которым Шойгу причисляет и самого себя — с полным на то основанием. 

О, как я хотел бы, чтоб книга «Про вчера» оказалась… нет, не шедевром, но крепкой – в рамках жанра – автобиографией. Не потому, что я какой-то поклонник Сергея Шойгу, нет – просто невозможно смотреть на безобразие, развернувшееся в Сети из-за новости, что «Про вчера» номинировали на Нацбест.

Думаю, всякий встречал в интернете ту или иную разновидность мема, главным героем которого является рисованный лысый мужичок в очках и с редкой бородой. Зовут этого персонажа Сойджек. Это имя произошло от soyboy —  так на Западе называют мужчин, сознательно питающихся продуктами из сои – они считают, это поможет им понизить тестостерон и, как следствие, «токсичную маскулинность».

Сойджек инфантилен, с восторгом относится ко всему передовому – в таких случаях его изображают с широко раскрытым ртом. Шаблон упомянутого выше мема таков: Сойджек хмурится на некое «отсталое мракобесие», а ниже безудержно восторгается чем-то «прогрессивным», хотя выбор этот, в лучшем случае, из разряда «оба хуже».

Это я к чему. У нас в самых больших издательствах выходят мемуары, воспоминания и записки Хилари Клинтон, Обамы (самого скучного повествователя на свете) и жены Обамы, Трампа и племянницы Трампа (я не шучу), Шимона Переса и Карлы Бруни. Киры Ярмыш, в конце концов. Что-то из этого подавалось чуть ли не как книга года. Что-то хвалили маститые литераторы. Что-то наверняка хорошо написано – не читал и не осуждаю. Новых Черчиллей, конечно, не явилось – но такие книги, бесспорно, нужны. И быть шедеврами им вовсе не обязательно.

Выход таких книг, как говорит Елена Малышева — норма.

Досталось, однако, именно книге Шойгу.

Многие начали шутить про «Малую землю». Про литературных негров (а как же Трамп и Хилари – неужели… тоже? Да и презумпцию невиновности никто не отменял), про редактуру и надиктовку (обычное дело во все времена). Про сам факт попадания книги в Длинный список, будто автор сам номинировался (хотя Шойгу выдвигал книгу не сам, ее заметил номинатор Олег Зоберн).

Полагаю, для нашей страны, когда-то предельно литературоцентричной, сам факт того, что министр написал книгу – хороший знак. В странах, где политики интересуются литературой и сами пишут книги, как правило, с этой самой литературой тоже всё в порядке.

Теперь о самой книге.

Если структурно – перед нами сборник историй «о жизни». Рассказов, воспоминаний – такими делятся за столом или у костра. Поскольку почти все они ещё и очень короткие, подходящим будет определение «миниатюры».

Если стилистически – книга предельно похожа на живую разговорную речь. Со всеми её достоинствами и недостатками: «Пришёл… Гляжу… Ну, думаю… А тут… И он как…» Если я и утрирую, то совсем немного:

«Пару раз заходил к ним в гости. Боря увлечённо продолжал делать стенку. Пахло клеем, шпоном, деревом, домом и уютом.

Мне кажется, они были счастливы (миниатюра «Труба свободы»)».

Если обзорно-тематически, «Про вчера» охватывает достаточно большой период – от позднего СССР до второй половины девяностых. Детство героя. Стройки, стройки, стройки. Олимпиада-80. Саяно-Шушенская ГЭС. Вот «афганцы» требуют жилье. Вот распад СССР. Создание МЧС. Ростропович, Горбачев (критически) Черномырдин (много и с теплотой), Ельцин (безоценочно).

При этом ни один временной период не охвачен сколько-нибудь подробно. Вскользь, впроброс. За детство, например, отвечает история про разорванное ухо друга в детском саду. За учёбу – миниатюра о предприимчивом механизаторе, мотивировашем студентов на ударную колхозную практику. Получается странно: время – отдельно, герои – отдельно.

Очень часто мемуары политиков страдают от желания авторов «пасти народы», анализировать мировые процессы, подчёркивать свою значимость или миссию. В книге Сергея Шойгу этого нет, что, конечно, прекрасно – но как-то слишком нет. А когда акцент сильно смещается в сторону личного и «жизненного», конкурировать приходится уже не с Обамой или Трампом, а с О’Генри или Довлатовым. Что, согласитесь, гораздо сложнее.

А так, все эти забавные истории: про бригадира, выпившего антифриз, про неведомую штуковину под названием «курбель», про гипсовый бюст Ленина, которому хулиганы повредили череп – а в училище решили залить пробоину цементом – и вышел будто бы Горбачев, про «Серёжа, нам нельзя, у нас триппер» — остаются просто забавными историями.

Есть, впрочем, в книге и то, что вызывает к ней симпатию.

Во-первых, герой (автор) не боится показывать, что он ошибся (и признать ошибку), что ему стыдно, что он сомневается. Как в случае с москвичом, страдающим косоглазием. Или вот ещё – про бабушку и дедушку Сергея Шойгу, которые были «активными ревсомольцами»:

«Скажем, было время, как и в Советской России, разрушения храмов. В нашем, тувинском случае — буддийских храмов. Я не знаю, причастны они к этому или нет, но ощущение, что могли быть причастны, меня не оставляет».

Да, дальше будет про то, что поэтому герой старается помогать с восстановлением храмов, не суть. А важно то, что автор не стремится отбелить «своих» (возможно, ни к каким разрушениям храмов не причастных вовсе) – за свою эпоху отвечают все. Простая мудрость – но как часто мы её игнорируем. Что удивительно, особенно часто её игнорируют самые яростные изобличители тоталитаризма – если их дедушка и служил, например, в НКВД, то уж точно – чуть ни единственный – ничего такого не делал.

А ещё в книге есть очень точно выраженное самоощущение позднесоветского человека. Человек восьмидесятых слегка фрондирует, возмущается бюрократизмом или глупостью некоторых чинуш, иронизирует. И при этом понимает масштаб.

Это хорошо показано в миниатюре «Партбилет». Строителям нужно сдать объект в срок – и тут прекращает работу бетонный завод. А без бетона, как известно, в строительстве никуда. Начальник стройки вызывает к себе начальника смены бетонного завода и требует: партбилет на стол! Тот ощетинивается: не ты, мол, вручал мне его, не тебе и забирать. Тогда начальник стройки кладёт на стол свой партбилет – поколебавшись, главбетонщик уступает. Его, что называется, взяли на слабо. А дальше происходит вот что.

«Володя действовал быстро: выдвинул из-под стола урну, на четверть наполненную окурками, и с возгласом: «Какие мы, на х…р, с тобой коммунисты, если бетон стройке дать не можем!» — выкинул в неё оба партбилета».

Да, это был во многом просто жест, да, дальше будут ироничные оговорки, однако вывод неожиданно точен:

«Если б они знали, что пройдёт немногим более десяти-пятнадцати лет и появятся другие люди. Другой станет мера ответственности, и уйдёт (надеюсь, не навсегда) работа не только за деньги, а за что-то большее».

И это лучшее из отмеченного «про вчера».

Посмотрим, что будет написано про сегодня. To be continued, как говорится.

Об этой книге сложно рассказывать, сложно цитировать фрагменты из нее, потому что она есть удивительный памятник литературы вся целиком. Книга поделена на короткие главы — рассказы с остроумными названиями, объемом от полстраницы до страниц десяти. Но каждый рассказ по отдельности значения не имеет, хотя все они выразительны. Важна книга. 

Сергей Шойгу в книге “Про вчера” рассказывает о своей трудовой биографии — от строителя Саяногорского алюминиевого завода до работы в правительстве. Это совершенно непарадная биография, лишенная какого бы то ни было официоза, бравура и даже хоть какого — совершенно обязательного для человека такого уровня — высокомерия.

Вот, значит, молодой Сергей Шойгу на совещании с рабочими, вот принимать цех, который построил Шойгу прилетает сам Борис Евдокимович Щербина — заместитель председателя Совета Министров СССР, между прочим. Вот Щербина дает Сергею совет — загони сюда бригаду рабочих,  человек 70 — они тебе всё быстро сделают. Сергей говорит — у меня тут уже полторы тысячи работают. “Старею, пора на пенсию” — грустно произносит заместитель председателя министров, не сумевший на глаз оценить масштабы работ, проводимых Сергеем Шойгу, и действительно уходит на пенсию.

Вот молодая интеллигентная семья на далекой северной стройке отказывается от выпивки на дружеском вечере. Сергей Шойгу допытывается — почему? Ведь всегда же так хорошо выпивали. Оказывается, у семьи триппер. На долгие годы это стало любимой интеллигентной шуткой Сергея Шойгу — “У нас триппер”.

Сергей Шойгу и Виктор Черномырдин пьют в кабинете министра до 4 утра. Когда оказывается, что закончилось спиртное, едут домой к Шойгу, по дороге покупают цветы, денег оба не видели уже лет по десять, поэтому платят охранники. Снова пьют до семи, а к девяти едут на объединительный съезд партий “Наш дом — Россия” и “Отечество”. При этом, автору книги плохо, а Черномырдину хорошо. Как же так? — спрашивает автор. “Школа” — отвечает бывший премьер-министр.

В книге есть одна сентенция, характеризующая весь стиль этих воспоминаний. Рассказывая о чем-то приятном — о труде, товарищах, строительных успехах — Сергей Шойгу пишет — “Я часто спрашиваю себя: счастье — это как? А вот так!”

Этот лишенный всякой искушенности стиль наводит на мысль о том, что книга Шойгу относится скорее к долитературному творчеству, к тому периоду, когда сказания передавались из уст в уста умелыми рассказчиками. Это протолитература, которая внезапно выскочила из древних времен, где еще не было письменности, в наше избалованное литературными приемами время.

Иными словами, я полагаю, что Сергей Кужугетович Шойгу несколько вечеров подряд под рюмочку надиктовывал эти истории молодому пареньку, который потом составил такую книжечку залихватских дедовских воспоминаний.

Почему-то в финале книги, когда, видимо, хронологически начинается тот период, о котором рассказывать пока рано, автор снова переключается на молодость. Вспоминает, как смог достать два билета в кино для себя и для друга. Друг работал врачом, Шойгу зашел к нему на работу. Друг-врач проводил процедуру — ставил какую-то изощренную клизму пациенту. Поскольку надо было торопиться, врач коленом нажал на грелку с водой, пациент быстро, обильно и позорно обосрался, и друзья смогли пойти в кино. 

Здорово.

Кому бы из нас не хотелось послушать пару вечеров таких историй от деда? От того деда, который не воевал, но делал всё остальное.

Как оценивать тот факт, что этот дед тридцать лет работает одним из столпов российской государственности, в книге не написано.

Министр обороны написал мемуары. Обывательское сознание моментально рисует картинку: молодой талантливый солдат-срочник, загремевший в армию после недобора баллов при поступлении в Литинститут, получает задание, наградой за которое — отпуск на родину. Сидит в Ленинской комнате, кажется, сейчас она называется «комната досуга», и пишет ручкой в тетрадь, высасывая из колпачка сюжеты генеральской биографии. И с каждым словом, с каждой строчкой вожделенный отпуск всё ближе…

Книга Сергея Шойгу с первых же фраз ломает этот навязчивый пошлый шаблон. Сразу видно, генерал писал эти строки самостоятельно, не прибегая к услугам ретивых подчиненных, выкраивая минуты в своём напряженном рабочем графике. Разве что лёгкая рука редактора едва заметно прошлась по вдохновенным строкам, то тут, то там заменяя на стыдливые точки буквы в наиболее «солёных» словах.

Генерал армии увлеченно рассказывает о том, как в молодые годы проявились в нём навыки руководителя, управленческий талант, дисциплина, смекалка, ответственность. Сколько объектов народного хозяйства было возведено под мудрым не по годам руководством Сергея Кужугетовича! И с какой болью пишет он о том, как новые хозяева алюминиевых гигантов и энергетических предприятий забывают о подвиге простого строителя, человека беззаветного труда, которому нынешние олигархи обязаны своим состоянием!

Отдельно стоит отметить описание быта строителей, то, в каких условиях создавались промышленные гиганты последних пятилеток. Здесь и дружеские посиделки, и совместный просмотр хоккейных матчей, и крепкая дружба на фоне суровой сибирской природы.

Короткие, казалось бы неброские рассказы Шойгу в какой-то момент достигают поистине Астафьевских высот. Автор словно заново проживает наиболее яркие моменты своей жизни. «А начало стройки всегда было почти таким, как показывают в старых фильмах: мы работаем- работаем, а потом бух — и Новый год!» — пишет генерал, и от искренности этих строк по-настоящему ощущаешь вкус дефицитного мандарина, запах хвои, смешанный с мазутом и карамелью.

А ведь иллюстрации на этих страницах —  тоже плод натруженных рук министра! Простые, но вместе с тем глубокие и честные. Как и вся эта маленькая, но такая нужная книжка, лучший подарок современной молодежи, которая как никогда нуждается в совете умудренного опытом уважаемого человека.