Когда о тебе говорят — всегда понижают голос.

И не могут найти нужных слов, чтобы выразить весь свой ужас.

Мастера намеков, — даже они бессильны.

Объяснить за стаканом чая, что же в тебе такого.

Би-2 «Птица на подоконнике»

В этой повести странно все: форма, подача, сюжет. Главы как ступени, которые тебе надо пройти, чтобы подняться на самый верх, и если на первую ступень ты взлетаешь бодрячком, то к концу подъема сил не остается. Очень плотная проза. Насыщенная не высказанным, спрятанным между строк. Будни фельдшеров не столичного, но крупного города. Или не крупного. Или не города. Вообще непонятно, где происходит действие: в России, в мире, в твоей голове? Если и возможно сравнивать прозу Марии Ким, то первым в голову приходит Марат Басыров и его «ЖэЗеэЛ». Да, пожалуй, это самое близкое сравнение.

Нацбест для члена большого жюри – это всегда лотерея. Сил и времени, чтобы прочитать все тексты, не хватит при самом удачном раскладе. И ты начинаешь выбирать, прислушиваться к тому, что пишут коллеги, критики, тыкаться наощупь. В случае с Ким лично у меня так и произошло – наощупь. Наверное, все самое интересное так и открывается.

Вне всякого сомнения, это самый яркий дебют нынешнего сезона. Нет, мы и раньше подозревали, что у фельдшеров работа  — не сахар, мы давно не верим в Деда Мороза, мы помним о том, что человек внезапно смертен, и где-то ходит Аннушка, вот-вот готовая пролить масло. А еще ведь мало написать правду жизни, таких писарей у нас воз и маленькая тележка…

Только все это слова, не имеющие никакого отношения к тому, что написала Мария Ким. Словно, я говорю на русском, а книга нисана на языке эльфов. Или орков. Я не разобрался.

Вообще, «Мой телефон 03» вынуждает меня признаться в критической профнепригодности: я не понимаю, как это сделано. Я прочитал всю книгу, отдельные главы перечитал, отложил, но так и не подобрал ключа к этой повести. Испытав читательское потрясение, я не понимаю, как автор это выстроил, прожил в своей голове и выплеснул на бумагу. Это второй такой случай в моей жизни. Первый был… Впрочем, не важно.

Эта книга не разбирается с точки зрения сюжета. Перед нами истории разных фельдшеров, с которыми работала главная героиня (она же автор). Но если начать их пересказывать, разбирать каждую главу по отдельности, то в любой интерпретации все рассыплется и превратиться в циничный фарс.

Эта книга не разбирается с точки зрения формы. Перед нами автофикшн, который при внимательном рассмотрении оказывается совсем не автофикшн: героиня не рассказывает о себе. Ее почти нет в тексте. Мы ничего о ней не узнаем. Как устроен ее быт? С кем она дружит? Есть ли у нее семья? С кем она спит в свободное от работы время? Все это остается за кадром. Для нее главное – люди, с которыми она работает и которых она спасает. И еще что-то за этим человеческим пределом. И получается, что она и героиня, и рассказчик, и при этом – литературный другой. Авторская отстраненность проявляется даже на уровне композиции: в связке фельдшеров героиня Маша Миронова (привет Пушкину) – всегда вторым номером. За исключением последней главы.

Из повести невозможно отчекрыжить отрывок для примера. Кусок, вырванный даже не из контекста, а из ритма повествования, перестает работать. И тут же бросаются в глаза огрехи языка, которые (я не вру!) не замечаешь, когда читаешь главу от первого до последнего слова.

Но именно так и работает настоящая литература. Точнее, только так она и работает. Когда автор – сюжетом, формой, композицией, энергией, темой, языком – погружает тебя в свой мир, и ты с определенной точки проваливаешься в текст и перестаешь следить за его структурными признаками. Ты даже эту точку не в силах отследить и зафиксировать.

Вот еще о чем не сказал.

Не так давно мой друг сказал мне, что в каждой книге обязательно должно быть дыхание мира, иначе текст превратиться в набор слов, и ни одна струна в твоей душе не будет задета. Но в настоящей литературе помимо дыхания мира должно быть еще дыхание Бога.

Большей частью люди, которых спасает Мария, не заслуживают спасения. Алкоголики, наркоманы, суицидники… Они могут бросить в голову табуреткой, стоит повернуться к ним спиной. Могут ударить ножом. Их нельзя понять. Их нельзя прощать. Их не за что любить. Но Маша отчего-то их любит, как любит Бог каждое свое дитя. Знает, что любить нельзя – и все равно любит. И даже самой себе боится в этом признаться. Любит, даже когда их нельзя спасти. Даже когда их бесполезно спасать.

Мне кажется, она и повесть эту написала, чтобы не признаваться им в любви.

Это и есть Его дыхание.    

Это записки фельдшера скорой помощи. У девушки литературное имя Маша Миронова. Но пушкинскую героиню она не напоминает даже отдаленно. Фельдшер Маша жесткая, злая. Название повести многое объясняет. Ясно, что не ангелы служат на «Скорой». Но реальность, представленная в книге, гораздо страшнее ожиданий.

Машина «Скорой» уподобляется в повести лодке Харона, перевозящей души умерших. «Скорая» перевозит тела, над которыми витает смерть.

Мрачный колорит повести создают описания природы и окружающей обстановки. Тучи наполнены «свинцовой тяжестью». «Откушенная с одного бока луна немигающим глазом пялится нам в спины». «Темнота за подъездной дверью смотрит негостеприимно».

Юмор на «Скорой» своеобразный. «Покой бывает двух видов: приемный и вечный». «Ущербные часов не наблюдают». Это о больных.

Разговоры с врачами оптимизма больным не добавят.

— Доктор, я умру?

— Мы все умрем.

Скорая помощь может потребоваться самым разным людям, независимо от морального облика и материального положения. Но бригаде Маши Мироновой чаще всего приходится выезжать к наркоманам и алкоголикам. «Растрепанная анорексичка», «алкашка из кучи вонючего тряпья», «земляной человек». Так много на нем глины и грязи. И другие, подобранные на улице – «подорожники» и «подснежники». Оказавшаяся среди них в приемном покое женщина с холециститом «из приличных» затравленно оглядывается. К тяжелым, запущенным больным и к очень старым людям отношение фельдшеров тоже брезгливое, может быть, брезгливо-снисходительное: «бабка», в лучшем случае – «бабуля». «Мы подразделяем полоумных старушек на два типа: мегеры и божьи одуванчики». «В положенном возрасте бабулю отправили на покой, затем вернули по кадровому дефициту и лишь в семьдесят лет позволили запылиться на складе человеческого вторсырья». Хамство фельдшеров «Скорой» беспредельно: «Куда делась кардиограмма этой кашолки?» И даже «разухабистое фельдшерское»: «П…й, бабка» (в оригинале слово дано без цензурного отточия). Матерятся все: шоферы и фельдшеры. Фельдшер Костя матерится непрерывно.

Такое отношение к больным отчасти можно объяснить усталостью, изматывающей работой. «Я даже не пытаюсь открыть глаза и перестать спать на ходу, снимая кардиограмму». «Девушка, вы, может, глаза откроете, – у дедули обеспокоенный голос». Маша делала укол с закрытыми глазами.

Конечно, есть и профессиональная деформация. Точнее сказать, защита, без которой эту работу трудно выдержать. «Мозг уже давно перестал заниматься глупостями вроде проекции боли на собственное тело».

Ну, ладно, сонные, усталые, грубые, но хотя бы профессионалы, знающие свое дело. Нет, образы фельдшеров просто ужасают. «Выпрыгнувший из машины фельдшер фигурой и походкой больше напоминает уголовника, несмотря на форменную куртку скорой помощи». Фельдшеру Дане все сходит с рук, хотя он то укол забудет сделать, то повязку наложить. Ничего удивительного: Даня уже семь лет «сидит на игле». Фельдшер Наташка «работать не любит хронически и всех больных по поводу и без повода возит в больничку». Ренат «по чьему-то недосмотру получивший диплом фельдшера», «скатился в недельный запой». «Рома сегодня трезвый, на работе ни-ни, а тонкий запах перегара остался от вчерашнего».

Конечно, не все такие. Есть профессионалы, как Варя или Рафик. И даже у пьющего Ромы рука легкая. У Ромы не умирают. И тогда радость. «Довезли живой, довезли. Застывшее ледяной глыбой распускается греющим душу цветком».

Повести предшествует стандартная фраза: «Все события вымышлены, любые совпадения случайны». Автор будто протягивает читателю соломинку, но соломинка ломается. Хотелось бы верить, что вымысел, но слишком похоже на правду.

На одном из выездов фельдшера Костю растрогала доброжелательность немолодых супругов: «Как же это здорово, когда тебя так… ну просто… по-человечески». Вот и больные не теряют надежды, что с ними обойдутся по-человечески.

Записки фельдшера скорой помощи (зовут фельдшера Маша Миронова) поделены на рассказы с эпиграфами-цитатами из разговоров в больничной палате или из диалогов в скорой помощи, причем все по-настоящему афористичны. Только однажды эпиграфом становятся слова самурая Ямамото Цунэтомо из «Записок о сокрытом в листве» (Хакагурэ) – трактат бусидо о практическом и духовном руководстве воина. И это наилучшим образом определяет то, какой предстает служба скорой помощи в тексте. Сразу же, на первой странице натыкаешься на реплику: «Васильковый (цвет формы) мне нравится. На нем не так хорошо видна кровь, а в дневное время на дороге он довольно заметный», – а дальше будет и кровь, и пот, и попадание-не попадание в вены, спасение и смерть. Главное тут – равно спокойное, самурайски спокойное отношение к жизни и смерти: «Нам не подчиняются ни жизнь, ни смерть, а мы вынуждены принимать решения, которые могут спасти, могут убить, но чаще оставляют все как есть».

Мы наблюдаем всё изнутри,  глазами фельдшера, механизм работы станции скорой помощи как на ладони: от поступления звонков диспетчеру, назначения бригад на вызов, сам выезд («через четыре минуты после назначения вызова бригады на станции быть не должно»), в бригаде два фельдшера – первый номер (более опытный) и второй номер (помоложе), водитель и  «непосредственно автомобиль, который большая часть водителей привыкла считать за живое существо и полноценного члена команды». И портреты фельдшеров, водителей, диспетчеров. Место действия – город Самара, и фельдшеры – русские и татары, мужчины и женщины, молодые и старые, порой пьющие, порой употребляющие наркотики – благо они в аптечке, но все считают делом чести, внутренним долгом сделать всё, чтобы спасать – всех: стариков, тех, кто пытается покончить жизнь самоубийством, взрослых и детей, а зачастую бомжей, алкоголиков, наркоманов… Но спасти не всегда получается. А пациент стирается из памяти: «За год их объезжено столько, что мой мозг думает – после они просто перестают существовать».

И сколько деталей, которые известны только фельдшеру скорой: например, о тех, кто зазря их вызывает: «Утро, час скучающих шизофреников и одиноких стариков. Их в классификации типичных пациентов величают «вызывашками», или например, о расписанных по часам праздникам: ночью 1-го января «пьяные уличные драки, оторванные фейерверком пальцы, сломанные на катке ноги и вся травматология», а днем «панкреатиты и прочие несварения…»

Цикл рассказов, а порой зарисовок, точно листья, точно «желтые листья самоубийственно бросаются под колеса». Рассказ о женщине-ученом с альцгеймером, которая подозревает, что у бога – тоже альцгеймер, сменяется историей о полу-благополучном полете «парашютиста», курьезная байка о  пропавших ногах чередуется с печальной историей об одиноких стариках: у бабки отек легких, а «дед продолжает сбивать табуретки на траектории своих блужданий, собирать вещи в больницу и нести самоуспокаивающий бред, состоящий из «малыш, не умирай… малыш, рано пока, полно пугать меня, сначала я, потом ты, договаривались же…»,  а заканчиваются записки жутковатой новеллой про жмурёнка, с исполнением трогательной колыбельной для него…

Маша Миронова – тезка «Капитанской дочки», которая становится здесь главной героиней, она и действует и наблюдает, и берет на себя функции Вожатого: провожает встреченных посреди жизненных бурь до «постоялого двора». И никакого Петруши Гринёва, никакой любовной линии («не знаю, как в масштабе вселенной, а на нашей подстанции фельдшер – существо одинокое»), разве что ближе к концу записок, когда появляется тема пандемии: фельдшеры вынуждены ходить в скафандрах «космонавтов» и, привезя пациента в стационар, устраивают перекуры (курят через стекло и маску с фильтром) вместе с работниками больницы, а те тоже в скафандрах, – и вот тут, после очередного перекура, происходит знаменательный разговор между первым и вторым фельдшером: «– Да я его в глаза не видела. Просто он каждую смену здесь. Уже второй месяц общаемся.

Глаза Ольги за очками приобретают странное выражение.

– Ты же понимаешь, что это всегда разные люди?

– Да».

И даже мата у Марии Ким в меру (да, мы поняли, что фельдшеры изощренно матерятся)… А философские размышления («Они слишком хрупкие, эти скелеты, фаршированные внутренними органами, наше тело получило жизнь из пустоты и утратило с ней всякую связь. Мы думаем, что будем жить, пока мысли о нас складываются в слова, и даже не подозреваем, что все происходит на языке, которого нет»), вкрапления афоризмов («…покой бывает двух видов: приемный и вечный», «не бог и не человек, перевозчик. Харон в лодке с синими маяками»), тропы то тут, то там («не вовремя вышедшая из душа на цокольном этаже девчонка завизжала короткими очередями»; «в приемном отделении дежурной терапии инсультнику негде упасть – каталки, кушетки и теплые углы заняты бомжами, алкоголиками и прочим асоциальным сбродом»), шуточки фельдшеров («да помогут нам святые угодники, Аполлон и Асклепий») наполняют текст кровью подходящей группы, – возможно, той, что была у Михаила Афанасьевича Булгакова в его «Записках юного врача».

И эти люди, «прокуренные хамоватые покорители городских дорог и приземленные спасатели человеков», служители господина «Скорая помощь»: «они поднимутся, когда услышат свою фамилию по селектору, и, даже не пытаясь проснуться, отправятся на ночную прогулку по насквозь больному городу».

Феномен масскульта на околомедицинскую тематику ещё ждёт своего кропотливого и дотошного исследователя. Фильмы, сериалы и книги о людях в белых халатах исправно вызывают интерес и хорошо продаются, образуя некий субжанр со своими законами и приёмами.

Почему нам так хочется наблюдать за  буднями именно врачей, а не учителей или пожарных — бог весть. Можно лишь предположить.

Возможно, дело в контрасте: живые люди со своими проблемами на фоне конвейера страданий и смерти.

Может быть, играет свою роль и формальное множество вариантов фабулы-болезни. Даже способов убийства не так много, как разновидностей болезней — а у каждой и свои симптомы, и своё разрушающее действие. Доктор, у него, кажется, триполиома Стоктона-Христовского! Это я сейчас придумал. А у пожарных что — пожар и пожар.

Наконец, может, всё по классику, и сострадание по-прежнему иногда стучится в наши сердца.

Так или иначе, мы читаем и смотрим.

Смотрим сериалы — в диапазоне от «Клиники» и «Доктора Хауса» до отечественных аналогов.

Читаем книги — там, где раньше пионерствовала и юморила Татьяна Соломатина, сейчас царят бестселлеры в жанре «невыдуманные истории от профессионалов» («Не навреди» Генри Марша, «Когда дыхание растворяется в воздухе» Пола Каланити и т.д., не отстают и наши — в прошлом году, например, выходила книга Лео Бокерия).

Впрочем, у медицинского нонфикшна есть пределы развития; а что, если разбавить его художкою?

Рецепты есть в хотя бы в тех же фильмах или сериалах — от «Доктора Хауса» до хлебниковской «Артимии». Врач — гений или просто крепкий профессионал — пьёт. Или жена от него ушла. Или он сам неизлечимо болен. Всё это просто, но работает. И ещё как работает.

Мария Ким решила не идти этими проторенно-попсовыми тропами и написала медицинский экшн.

Экспозиция, собственно, такова:

«У каждого горя свой запах. Старость пахнет мочой, нафталином и пылью. Болезнь – остывающей землей и гнилыми яблоками, нищета – фанерной трухой и дешевым стиральным порошком, безысходность – водочным перегаром и просроченной килькой. От меня пахнет мочой, нафталином, антисептиком, потом и разогретой обшивкой сидений «газели». Болезнью, старостью, безысходностью и километрами городских улиц. Я – фельдшер скорой помощи. Я знаю, что от жизни до смерти всего несколько шагов. Что покой бывает двух видов: приемный и вечный».

И ждёшь — ага, сейчас будут тяготы частного жития на фоне болезни и смерти, грустная Россия и всё такое.

И тут всё заверте… Чтобы не остановиться.

Видели «Адреналин» с великим мыслителем Стэтхэмом? Ритм схожий. Сюжет можно уместить в одно предложение: молодая девушка-фельдшер погружается в работу. Вызов, Андрюха, у нас труп, наркоманы, старушки, объедки на столе, тараканы — и так без остановки, до последней страницы.

Сначала ужасаешься, потом привыкаешь — ощущения читателя такие же, как у недавно пришедшего в профессию врача. Калейдоскоп лиц и конечностей — не запоминаешь, да и не нужно. Даже медиков. Все они циничные златоусты, самотверженные балагуры и афористы, все они бесконечно хохмят.

От постылого «личного» Мария Ким, как уже было сказано, отказывается. Почти:  ближе к финалу будет история доктора Табалова, и про Рената-человека немножечко — тоже в самом конце.

А есть ли он, этот конец?

Бывает странное. С одной стороны, подобная тематика и так ограничена в художественных средствах. Метафизики не ввернуть, таинственного не подпустить — читатель не простит. С другой, нет личных историй. Что остаётся?

Внезапно — производственный роман!

А что? Тот же бешеный темп, тот же надрыв труда, те же преодоления и новые планки. Не до личного тут — у нас Дело, важное и всепоглощающее.

– На этот раз конец тебя устраивает?

– У твоих историй не бывает конца.

– Потому что у них нет и начала.

Потому и не бывает, что за выполненной пятилеткой всегда наступает следующая.

Что ж, почему бы и нет — дело-то хорошее.

Такую книгу выдумать невозможно. Это можно только пережить и записать.

Перед нами записки фельдшера скорой помощи из небольшого города. Рассказчица представляется читателю буквально на ходу — болтать некогда, пора спешить на выезд. Скупые анкетные данные: Маша Миронова, выпускница медколледжа, второй год работает на скорой, живет в общаге при больнице. Маша спешит представить и своих коллег, а уже на пятой странице мы прыгаем в машину вместе с бригадой и несемся спасать чьи-то жизни.

Глава за главой, выезд за выездом, дежурство за дежурством мы будем сопровождать фельдшеров скорой помощи во всех приключениях и передрягах — в течение года. Мы будем вытаскивать с того света алкоголиков и наркоманов, одиноких стариков и сирот, подбирать с улицы бездомных и потерявших память. Выезжать на пожары, ДТП и ложные вызовы. Ставить капельницы, реанимировать и принимать роды. Рабочий день врача компактно вмещает в себя все скорби мира, и рассказчица дает нам возможность стать свидетелями. Прочувствовать обстановку изнутри.

Автор умеет рассказывать. Мария Ким внимательна к деталям, наблюдательна и хорошо владеет языком. Звуки, запахи, интерьеры, движения персонажей, их живая речь — всё это автор вбирает в себя и воссоздает для читателя очень конкретный, осязаемый мир. Мир провинциального городка — с самой его неприглядной, непарадной стороны.

Портреты персонажей выведены уверенной рукой. Речевые характеристики героев — на высоте. Каждого фельдшера мы не только живо себе представляем, но и даже, кажется, слышим.

Кстати о диалогах. Никто из героев за словом в карман не лезет. Черный юмор, ирония и виртуозная брань — так общаются между собой врачи в книге Марии Ким. Волей-неволей вспомнишь «Аритмию» — тот же контекст, те же сценки, та же динамика… Но вот что интересно: у Ким совершенно отсутствует личная линия рассказчицы. В «Артимии» мы видим не только трудовые будни героев, мы наблюдаем и за семейными отношениями. Отношения трещат по швам, но они, по крайней мере, есть. Есть ссоры, есть расставание, есть чувства, есть попытки всё исправить…

Книга Марии Ким устроена иначе.

Вот закончилось первое дежурство, завершилась глава, перед нами промелькнула целая галерея болезных и беспомощных, мы чувствуем, как устали наши герои после трудовых подвигов. Как и герои, хотим передышки. Мы ожидаем, что сейчас вступит новая тема, новая сюжетная линия. Вот вернется Маша домой — и режим переключится. Как Маша живет в общежитии? Как проводит досуг? Есть ли у нее возлюбленный? Друзья? Где живут ее родители? Какие у нее с ними отношения? После первой главы мы прониклись доверием к рассказчице и приготовились за нее болеть. Мы хотим знать о ней всё.

Но напрасно. Передышки не будет. Ни после первой главы, ни после второй. Один рабочий день сменяется другим — и так на протяжении всей книги. «Подстанция скорой уже давно стала для большинства фельдшеров вторым, если не первым домом». Иногда автор захватывает в свое повествование утро рабочего дня или его конец — но, как правило, это время Маша проводит с теми же самыми коллегами. И это мало чем отличается от перекуров или обеденных перерывов. В Новый год Маша добровольно выходит на дежурство: «не с кем и незачем было встречать». Да и название книге выбрано не случайно: «Мой телефон 03» — значит, ничего личного, только работа.

Между тем коллеги свою личную жизнь худо-бедно налаживают. Чаще всего романы возникают на той же самой работе. Люди сходятся, расходятся… Маша фиксирует эти события, и линии некоторых героев даже пунктирно протягиваются от начала книги к концу. Но только не Машина линия. Машиной линии в тексте попросту нет.

Такой подход обескураживает. Невольно думаешь: может быть, молодой автор поторопился со сдачей рукописи? Может, не нашлось рядом мудрого редактора, который подсказал бы, что одного плана в книге недостаточно? Что у главного героя должна быть своя легенда, предыстория, судьба?

Но где-то на середине книги понимаешь: нет. Это не от неумения. Это сознательный ход. Автор не выглядит новичком. Отбор материала — и есть ключ к пониманию авторской задумки.

Личная линия рассказчицы — со всем возможным досугом, дружбой или любовью — исключена, потому что ее нет в реальности, а автор сугубо реалистичен. После выматывающих смен у фельдшера Маши попросту ни на что не остается сил. Если стереть условную границу между жизнью и искусством, то получается следующее: Мария Ким в течение года работает на износ в бригаде скорой помощи. Возвращаясь в общежитие, она ведет дневник врача, пишет свои «Записки». Единственное, на что хватает ее душевных сил помимо работы, — это художественное и философское осмысление этой работы. Ныть о том, что личная жизнь отсутствует, или о том, что быт не устроен, попросту некогда. Некогда и вспоминать, устраивать читателю экскурс в свое прошлое. («Здесь очень быстро учишься жить настоящим, не унижая себя прошлым и не беспокоясь о будущем».) Гораздо важнее разобраться в том, что происходит здесь и сейчас. Понять, почему врачи скорой идут на такую адскую работу и что они в ней находят.

Вся энергия автора сосредоточена на этих двух задачах: делать свою работу и рефлексировать. Обе эти задачи решаются успешно. Мы видим, что в работе своей рассказчица добросовестна и пользуется уважением коллег. А в рефлексии она предельно честна.

Итак, каковы наблюдения Маши Мироновой.

Первое, что хочется отметить: в книге нет никакого социального пафоса. Из подробно описанных будней мы узнаем о многих несовершенствах медицинской системы, да и устройства жизни в России вообще. Мы узнаем, что на вызове фельдшеры сами спускают больных на носилках — санитаров им не выделяют. И срывают спины при этом не только хрупкие женщины, но и крепкие мужчины. Крепкие мужчины запускают свои хондрозы и подсаживаются на наркотические препараты, списывая подотчетные таблетки на умерших. Начальники закрывают на это глаза: заменить работников некем. На вызове больной может напасть на врача и покалечить его. Врач никогда не поворачивается к больному спиной. Врач спит мало и урывками. Врач пьет много кофе и злоупотребляет таблетками — врачу некогда лечиться. Сотрудников и так не хватало, а с началом пандемии воцаряется хаос: рабочих рук нет, мест в больнице нет, антибиотиков нет, одноразовые средства защиты используются многократно, заклеиваются пластырями и т. п. Зарплаты у медиков низкие, и фельдшеры не брезгуют чаевыми и гостинцами от больных.

При всем при этом автор ни разу не задается вопросом «Кто виноват?». Маша не идеализирует врачей и никого не демонизирует — ни больных, ни больничное начальство, ни чиновников. «Кучка уродов лечит других, еще более страшных уродов», — просто и не драматизируя фиксирует автор.

Главные вопросы: зачем выбирается такая работа? почему не бегут в ужасе фельдшеры от этого жуткого рабочего графика, от выгорания, от груза ответственности? Ответ: «Кто-то должен делать эту работу».

А есть ли награда? Да. Награда — это роль Бога, это возможность продлить жизнь человека и ощутить от этого эйфорию. «…Только на пределе я чувствую, как живу. Таких, как я, у нас большинство. Мы родились адреналиновыми наркоманами. Мы больные», — подводит итог рассказчица.

Жалеют ли фельдшеры пациентов? Мучаются ли из-за неудач, когда спасти больного не удается? Здесь Маша Миронова не дает однозначного ответа. Но мы можем наблюдать ход ее размышлений, хронику ее оценок и признаний.

Вот рассказчица сообщает, что больные ей не снятся. Что после дежурства они просто «перестают существовать». Что для этого врачи «наращивают стены язвительности и цинизма». Маша уверяет, что не сострадает больным: «Я не умею. Не знаю, как это делается». И даже утверждает, что скучает на работе и что больные ей неинтересны.

Однако из дальнейшего мы ясно видим, что порой эта установка дает сбой и стены «цинизма» и «скуки» рушатся. Привязалась Маша к пациенту, а он умер. Сперва ей «не было ни больно, ни обидно, ни жалко», а чуть позже происходит срыв: «Хотелось сойти с ума. Совсем перестать за что-либо отвечать и просто заорать…». Многое Маша уже умеет не впустить в себя, оставить «на адресе» и тут же забыть. Но есть сюжеты, с которыми смириться не получается ну никак. Например, «жмуренок» — мертворожденный ребенок наркоманки, с которым Маше, по стечению обстоятельств, придется провести несколько часов подряд. Вот тут-то всё и обнаруживается. Что сострадание есть, и что несовершенство мира не может не травмировать. Что Маша, хоть и зарекалась вспоминать, помнит все смерти — тех, кому могла помочь, но не успела, не смогла. И от этого чувства ответственности уже никогда и никуда не деться.

Богом быть трудно. А играть его роль, когда ты человек, — еще труднее.

Текст Марии Ким обрушивается на вас как бурный поток, в котором вызовы, пациенты, диагнозы, трупы, младенцы, старухи, носилки, дефибрилляторы – все это переплавилось и стало единой субстанцией. Из потока автор выхватывает фельдшеров, медсестер, диспетчеров и врачей. Отряхивает, немного приводит их в порядок, если позволяет свободная минутка, и снова выпускает на линию. Потому что мы должны их запомнить.

Бесконечные квартиры с бесконечными больными сменяют друг друга с быстротой молнии. Броски во времени, вспышки, события, попавшие в свет фар машины скорой помощи. Кадры, как будто случайно подобранные, хаотично разбросанные по книге, выстраиваются в единственно правильную последовательность, проливая свет на главное и оставляя в тени все то, что нас так часто волнует, но, как правило, является абсолютно незначительным с точки зрения конечности жизни.

«Смерть неотвратима. А жизнь в состоянии сама о себе позаботиться. Мы – наблюдатели».

Примерно так мы, читатели, и наблюдаем мир глазами новоиспеченного фельдшера. Она – новичок, но даже она уже научилась не различать больных и не обращать внимания на постоянную усталость, нереальные условия, холод, голод и снег. В принципе – вообще на все. И этот, уже ставший профессиональным, взгляд легко стирает ненужное, то, что не имеет никакого отношения к делу «…и мы пошли спасать мир». Капельницы она, кстати, ставит даже не открывая глаз.

Неслучайно Мария Ким словно проматывает больных, резко бросая нас из одного помещения в другое. Иногда стоит взглянуть на себя со стороны фельдшера, стать частью чего-то, хотя бы их нескончаемой работы. Это действительно отрезвляет. Когда ты чувствуешь себя просто телом. И ничем больше.

И тогда на фоне круговорота наших неважных и ненужных лиц вдруг начинают явственно проступать фигуры врачей, медсестер, диспетчеров, работников скорой, за чьей работой мы так внимательно смотрим, затаив дыхание от страха. Но больше не от страха за свою жизнь.

Это про скорую: детально, точно и максимально честно. И, пожалуй, слово «трушная» наиболее подходит к таким вещам. Приятно, когда человек знает, о чем говорит. И когда ему есть, что сказать. Проза Марии Ким – это как нырнуть с головой в сугроб после бани. И пролежать там потом еще пару часов. А потом, может, нырнуть снова. Если понравится.

И да, автор предельно точно озвучивает проблему в самом начале произведения:

«Я боюсь, что однажды мир станет добрым и пушистым, а я уже не смогу стать добрее».