Андрей Геласимов «Рахиль»
Новое произведение А.Геласимова «Рахиль» вызывает немало вопросов. Странно скроенный сюжет, который начинается одной темой и идеей, а заканчивается совершенно другой, да так, что читатель вправе напрочь позабыть о том, что и зачем случилось в начале книги, поначалу создает ощущение четкого авторского плана. План этот апеллирует к коллективному бессознательному, а если точнее, к общественной потере памяти, неизбежной во времена серьезных общественных потрясений.
В самом деле, действие романа происходит в перестройку, профессорам и офицерам КГБ месяцами не платят зарплату, герои помещены в предлагаемые обстоятельства, но иногда складывается ощущение, что сам автор об этих предлагаемых обстоятельствах периодически напрочь забывает.
До самого конца так и не становится понятно, отчего автор решил назвать роман именно «Рахиль». Причина того, почему автор изо всех сил стремится натянуть на текст параллели с ветхозаветными сюжетами, также совершенно не ясна.
«Но если Фолкнер все-таки прав и прошлого действительно не существует, то сейчас, именно в этот момент, я не только спускался по институтской лестнице, кивая в ответ на все эти бессмысленные студенческие «здрасьте», но и покупал то самое кресло, и поднимался к себе в квартиру с толстым свертком, перевязанным голубой лентой, а сзади — бледная и немного растерянная Вера, а в свертке — безымянное существо, но голубая лента означает, что сын. И еще в этот же самый момент я стою к Вере спиной, телефонная трубка в руке. Нагрелась, но я ее не отпускаю, и надо быстро наврать что-то, потому что звонила Наталья, и до метро всего пять минут, и очень хочется, и, может быть, лучше вообще повернуться и сказать правду, но я не говорю ничего — так лучше, нельзя причинять боль тем, кого ты уже не любишь, вернее, никогда не любил, просто так получилось. По Фолкнеру выходило, что я, множественный, как те песчинки, о которых говорилось сынам Израилевым, по-прежнему продолжал совершать все свои деяния там, где меня застало время. Застукало с красным от стыда лицом.»
Совершенно никто из героев не является ни Рахилью, ни Лией, ни Иаковом в ветхозаветном прочтении. Согласно ветхозаветным представлениям Рахиль – жена Иакова, мать Иосифа и Вениамина, умершая при родах последнего. Это мать, плачущая о детях, мать, оплакивающая судьбу своих потомков. Кого оплакивает героиня Люба, которую автор зачем-то сравнивает с Рахилью и которая зачем-то имеет привычку к месту и не к месту приговаривать «Ха!», совершенно непонятно.
В романе множество прекрасных задумок, но создается ощущение, что ни одна из них толком не получила воплощения. Многое просто обрывается на полпути.
Например, профессора Славу Койфмана, классического «лишнего человека», по-настоящему любит только одна из его многочисленных женщин. Это его молоденькая невестка Дина, которая ожидает ребенка и от безденежья ворует в продуктовых магазинах, чтобы кормить мужа (сына профессора) и будущего малыша. Пожалуй, это самая интересная сюжетная линия в романе, и читатель хочет было думать, что Рахиль именно Дина, но тут этот сюжет обрывается, и «в кадре» появляются совершенно непонятные персонажи из психиатрической лечебницы. Впрочем, автор любит зачем-то помещать своих героев в психиатрическую лечебницу, только опять непонятно, зачем.
Проходит некоторое время, Дину ловят на краже, и только наш герой путем невероятных душевных усилий решается попытаться ей помочь, как и здесь все обрывается и трансформируется в какую-то какофонию смыслов. Сюжет сворачивает с прямого пути повествования куда-то в неизвестном направлении: в итоге и читатель, и автор, и, разумеется, герой, совершенно забывают и о Дине, и о ее трудностях.
Сохраняется в романе только одно: с первых страниц герой воспринимается как глубокий старик, но автор не устает старательно повторять, что ему всего 53 года.
Диалоги профессора с Диной несколько напоминают фаулзовскую «Мантиссу», да и профессор в пустой квартире с молоденькой невесткой отчасти похож на писателя в больничной палате с музой Эрато.
Текстуально в романе очень много удачных мест, но все они теряются в круговерти бесссмысленных событий:
«Все на свете должно быть смешано, — продолжала бабушка. — Мята с заваркой, каша с маслом, картошка с луком, хлеб с чесноком. Если семена не смешать с землей, то цветов не будет. Еще нужен солнечный свет и дождь с неба. А если смешать синюю краску с желтой, то получится зеленый цвет. Понимаешь? Все должно быть смешано».
«А люди?» — поднимал я голову от дымящейся кружки.
«И люди. Твой папа смешался с твоей мамой, и получился ты».
Или такой фрагмент: «Из-за выпавшего вечером снега в городе было совсем светло. Не скажешь — «как днем». Но и «как ночью» не скажешь тоже. Третье время суток. Зимнее. И все светилось».
Автор демонстрирует стремление не просто хорошо рассказать захватывающую историю, а непременно поднять заумные экзистенциальные вопросы о смысле жизни.
Последняя часть романа напоминает затянувшийся дурной сон, который все не хочет кончаться. Финал выливается в какие-то фантасмагорические приключения уже бездомного профессора, который шел спасать Дину, но опять забыл, зачем шел. Поток имен, фактов, событий обрушивается на читателя, мелькает лихорадочно, словно стаканчики в руках уличных жуликов из 90-х, так и не успеваешь уследить.
Цезарь, Гоша, Сократ, Горбачев, путч, поэт Матусовский, Иосиф Бродский, день смерти Меэрилин Монро, Элвис Пресли, Гоша-Жорик — все мелькает в этой круговерти, все исчезает за ненадобностью, а вот про надобность автор как-то забывает.