Я доселе не читал книг Аллы Горбуновой, хотя слышал о них много хорошего и плохого. И вот взялся читать — и проглотил за полдня. Я читал про бабушку и дедушку, про пьянство и лесбиянство, про города и дороги, про детей, друзей, мужей, и прочих идиотов, окружавших ее по жизни. Я читал про женщину, которую звали Адегдуазельбдых.

Я читал про то, как авторша и героиня в одном лице всю свою жизнь пыталась всё делать правильно, всю жизнь искала урну, чтобы выбросить мусор, но когда урна наконец встречалась на ее жизненном пути, то это потом оказывалась не урна, а чья-то сумка, и обладателю сумки это почему-то не нравилось.

Когда я читал, мне было странно и стремно, я наблюдал с любопытством и осуждением, я недоумевал и сопереживал, хотя по идее совсем не должен был. Я вообще не очень люблю такое самообнажение, оно мне обычно кажется во-первых вторичным, во-вторых немного стыдным, и в конце концов интересным ну разве что самому писавшему. Ну и некоторым из тех, про кого это было написано. Но в этот раз интересно почему-то было мне. Но у меня при этом не было ответа на вопрос «почему?».

Так в чем же бонус книги Аллы Горбуновой? —  спрашивал я себя. — В чем ее лирическая дерзость? Почему я не смог оторваться от этих рассказиков, записок из жизни, дневника наблюдений за больным, написанного самим больным? Я читал Горбунову в кровати, за завтраком, обедом и ужином, за чисткой картошки, во время просмотра хоккейного матча, стоя у окна, сидя на унитазе.

В своё время мы обзвонили с Юлькой полгорода по поводу унитазов. Мы звонили наугад и спрашивали: «Вам унитаз нужен?» — «Не нужен!» — обычно злобно отвечали на том конце провода. «Сейчас приедем и заберём!» — говорили мы с Юлькой и ржали как лошади.

И мне почему-то потом хотелось, чтобы сегодня вечером они позвонили мне.

«Другая материя» Аллы Горбуновой — это собрание текстов в жанре «из записных книжек».

А что можно найти в записных книжках писателя? Да всякое. Смешные истории из жизни, сценки, диалоги, реплики, наброски сюжетов, неожиданные озарения, мысли, фрагменты воспоминаний.

Такие записи копятся годами и обычно служат материалом для основных текстов писателя. Но порой записная книжка публикуется и как самостоятельное произведение. Как правило, если набирается достаточно однородных записей. Например, если все они афористичны. Или анекдотичны. Или глубокомысленны. Или касаются каких-то определенных тем — и из них вырастает цикл, какая-то единая история.

Но какой бы ни была объединяющая основа, мы должны иметь в виду: записные книжки писателя будут интересны читателю только в том случае, если ему известен и интересен сам писатель.

У «Другой материи» есть совершенно определенная целевая аудитория: это люди, которые уже хорошо знакомы с творчеством поэта и прозаика Аллы Горбуновой. Которые творчество это ценят. Для которых автор этот — авторитетная фигура, о которой хочется знать всё, любую мелочь.

Поэтому если раньше вы о творчестве Аллы Горбуновой ничего не слышали и задумали начать знакомство с «Другой материи» — остановитесь. Может быть, стоит начать с другой книги. Например, с «Конец света, моя любовь», которая совсем недавно получила премию «НОС». Иначе вас может ждать разочарование. Потому что «Другая материя» — это несамодостаточная книга.

Объединяющего начала у нее нет. Все заметки разные и по духу, и по темам, и по глубине, и по настроению. Конечно, всё это могло бы производить эффект лоскутного одеяла — кусочки разные по фактуре, а составляют общий узор. Но нет. Для общей картины явно каких-то фрагментов не хватает.

Например, много текстов посвящено бабушке и дедушке, складывается впечатление, что героиню растили именно они, а не мама. У мамы то и дело мелькают «женихи», происходит какая-то своя жизнь. Но была ли драма? Или никаких трагедий, просто ребенок часто навещал бабушку и дедушку? Останется неизвестным.

Несколько раз упоминается некая психическая болезнь, которая героине досаждает. Но какая, насколько серьезная? Никаких пояснений. При этом нельзя сказать, что героиня стыдлива и не хотела бы что-то афишировать — нет, она довольно раскрепощенно сообщает о своем маргинальном жизненном опыте, о сексуальных выкрутасах и т. п.

Интересно было бы узнать поподробнее про мужей. Вот был один муж, а потом второй — совсем другая история. Но почему-то детскую комнату для будущего ребенка готовят оба мужа. Интересные отношения. Возможно, жизнь с каждым из мужей — это целая эпоха для героини, и эпохи эти разные. Но ничего мы об этих сюжетах не узнаем: от каждого мужа в книге присутствует только имя да пара эпизодов.

Целостного представления о жизненном пути героини или о ее внутреннем мире — не складывается. Очень уж много тёмных мест. Очень уж мало исходных данных для осмысления. Рефлексия автора — в одном тексте есть, и глубочайшая («Синяя машинка»), в другом напрочь отсутствует («Парень на букву „А“»).

Можно подумать, что это издатель сыграл с автором злую шутку: на волне популярности предложил выпустить всё неизданное, пусть это и будут отрывки из обрывков, лишь бы набралось на новую книгу. Фанаты купят.

Однако на своей странице в «Фейсбуке» Алла Горбунова подробно рассказывает о концепции книги, и из этой автохарактеристики мы узнаём, что никаких издательских спекуляций не было. «Другая материя» вовсе не собиралась по сусекам, по амбарам, а писалась как «единое целое» в течение года совсем недавно — «с весны 2019 по весну 2020 г.».

Более того, все недостатки, которые сейчас отмечают рецензенты, — автор трактует как достоинства.

Неполнота биографии героини, оказывается, оставлена сознательно: «Это не некий путь, как мне кажется, а, скорее, разбросанные и перемешанные осколки разбитой на куски вечности».

Соседство бессмысленных эпизодов и глубоких сюжетов объясняется тем, что «что жизнь вообще-то и состоит гораздо в большей степени из нелепых, случайных и незначительных эпизодов, чем из важных судьбоносных моментов».

Неравномерное присутствие авторской рефлексии — тем, что «читателю оказывается предоставлена огромная свобода», «автор не навязывает свой взгляд, свою интерпретацию происходящего», «Эта книга работает по-другому, чем большинство книг, она не рассказывает, а показывает».

Недоумеваю. С каких же это пор авторская интерпретация мешала читательской и лишала читателя свободы в оценках? По-моему, нормальный диалог писателя и читателя происходит так: автор излагает сюжет, обозначает события, сопровождает это обозначение своей оценкой — читатель читает о событиях в авторской интерпретации, соглашается с автором или спорит с ним (в одностороннем, конечно, порядке).

Если же писатель ограничивается констатацией факта, диалог не состоится.

Рассмотрим пример. Рассказ «Парень на букву „А“» начинается так: «Мне было двадцать, у меня не было постоянного молодого человека, и я была этим очень довольна. <…> …От скуки мне иногда хотелось трахаться, но идти куда-то и искать любовников мне было лень. <…> Тогда я брала свою записную книжку с номерами телефонов, и мне было настолько всё пофиг, что я просто звонила знакомым парням по алфавиту и приглашала к себе на ночь». Парень на букву «А», несмотря на предупреждение об одноразовом сексе, все равно ждал продолжения и потому обиделся. «Эти странные существа, другие люди, чего они хотят от меня? <…> Надо быть с ними осторожнее», — размышляет героиня, и на этом рассказ заканчивается.

Перед нами факт из жизни 20-летней героини и отсутствие комментариев от 35-летнего автора. И что же здесь будет делать читатель со своей «огромной свободой»? Добропорядочный гражданин скажет: «Это безнравственно». Читатель с более широкими взглядами пожмет плечами и скажет: «Бывает». Ни тот, ни другой ничего в этот момент не приобретут, ничего в себе не изменят, никакого открытия не совершат. Подобные факты читатель может наблюдать и в жизни — своей или чужой. А в литературу он отправляется именно за поиском смыслов и оценок. Необязательно для того, чтобы взять их в готовом виде. А для того, чтобы сравнить со своим видением, со своими сомнениями. Увидеть мир более сложно, чем в категориях «хорошо/плохо».

Я говорю «нормальный диалог автора и читателя», но и тут у Аллы Горбуновой тоже, оказывается, все было продумано заранее. Часть рассказов, объясняет автор, — «как бы написанные для чистой радости раздавать пощёчины общественному вкусу и издеваться над всеми прежними представлениями о том, какой должна быть „нормальная“ проза».

То есть никакой небрежности. Просто перед нами новый вид прозы, к которому не всякий читатель готов.

В своем пояснении автор несколько раз повторяет, что «книга работает по-другому». Но как она работает? «Это совсем другой смысл текста, чем в большинстве привычной нам литературы, другое понимание самих оснований построения текста», — утверждает автор. Мне же кажется, что книга работает только с опорой на уже пройденный материал. Автор обращается к аудитории, которой уже известно, какова предыстория, каков контекст. К читателям, которые с этой лирической героиней не одну книгу прожили. Тогда, конечно, любой малозначительный эпизод обретает смысл — он будет работать как дополнительный штрих к знакомому образу.

Увы, я оказалась именно тем читателем, который начал знакомство с «Другой материи», а предыдущих книг не читал. И для меня эта книга работает вполсилы. На каждой странице возникают вопросы к автору. Хочется спросить: «Алла! Как вы примиряете свой маргинальный опыт с семейным? Не мешает ли одно другому? Кажется ли это вам просто разными жизненными этапами? Или это всегда жуткое противоречие, с которым сложно жить? Задаетесь ли вы вопросом, как отнесется ваш сын к некоторым миниатюрам из вашей книги, когда вырастет? Меня вот мучают подобные вопросы: и моя юность прошла в Петербурге примерно в таком же духе, и я постоянно думаю о том, что же я скажу сыну, когда он спросит меня об этом».

Нашла бы я такие ответы — книга стала бы для меня событием, я бы унесла ее с собой всю целиком. А так — будто страницу в соцсетях полистала, выхватила «Синюю машинку», с тем и вышла. Да, подумала, интересный писатель, надо ознакомиться с творчеством…

Что ж, пойду почитаю «Конец света»: он давно уже стоит на полке и ждет своей очереди. Кто знает — может, там окажется «более привычная» литература?..

“Другая материя” — хороший пример того как сборник текстов может не быть сборником рассказов. При этом, “Другая материя” — безусловно проза, потому что это же не стихи. Хотя Алла Горбунова — поэт. Да, пожалуй что проза.

Мы помним прошлогоднюю книгу Аллы Горбуновой — “Конец света, моя любовь”. Ту книгу важнейший литературный критик этой части обитаемой вселенной назвала главной книгой года, а дружелюбные и благосклонные любители задушевных посиделок в тесном кругу дали этой книге литературную премию “НОС”. Стоила ли книга того? Чего сейчас об этом говорить? Книга была до известной степени обаятельна — ностальгическая проза — умело написана, несла размытую тень замысла. Там была лирическая героиня, которая хотела казаться хуже чем она есть — пила, гуляла, сношалась, пропадала, курила и нюхала, а также общалась со всяким сбродом. Большую часть всего этого до достижения совершеннолетия. При этом мы понимали, что героиня как-то очень сложно и тонко устроена, что она своей хрупкой душой тянется к опасному краю, но знает всё о философии, Петербурге и эсхатологии.

Нынешняя книга Аллы Горбуновой оставила себе героиню, но стряхнула с нее всякую сложность. Осталась одна сплошная непосредственность. Книга состоит из коротких безыскусных текстов, которые неинтересны даже как анекдоты в первичном понимании слова анекдот — то есть забавная история. Наиболее точно эту книгу можно охарактеризовать через нее же саму, приведя в качестве цитаты типовой фрагмент, аттестованный как рассказ.

“НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ

Как-то раз, выйдя из душа в полностью обнажённом виде, сквозь приоткрытую дверь маминой комнаты я увидела кота на её кровати. Я не стесняюсь мамы, поэтому зашла в комнату как была — без одежды — погладить кота, погладила и ушла. После оказалось, что мама в это время беседовала по скайпу со своим кавалером, и  все эти действия происходили у него на глазах. Кавалер крякнул, но ничего не сказал”.

Всё. Это всё. Это не эпиграф, не отрывок, не реплика. Это один из рассказов. Плохо, конечно, не то, что он короткий — короткие рассказы бывают страсть как хороши — плохо именно то, что он непосредственен. В полном соответствии с его названием. Он написан без средств осмысления действительности. Называется так только один текст, но и все имеют те же самые черты.

Пьяная героиня шла по улице с воздушным шариком и провалилась в люк. Ничего не произошло, люк был неглубокий. Пьяная героиня познакомилась в переходе с художником, пошла с ним на крышу, а там он ее чуть не изнасилоавал. Но не изнасиловал. Пьяная героиня пошла на концерт Егора Летова, ее остановили скины и хотели побить, но не побили. Кавалер крякнул, но ничего не сказал.

Большая драма автора имеет два источника.

Во-первых, кто-то однажды говорит — у тебя такие классные посты на фейсбуке, тебе нужно книжку издать. И человек верит. А не надо.

Во-вторых, когда издатель берется печатать вашу первую книгу, ему — издателю — необходимо, чтобы у вас в запасе было текстов на 300 000 — 400 000 знаков. Нужно же следом за первой книгой сразу пустить вторую, чтоб окупить затраты, продав читателю сразу два сборника молодого но очень талантливого автора, которому даже премию “НОС” дали. И автор вопреки собственному желанию, супротив собственных возможностей выдает эти триста тысяч знаков — “сбереги там пару рупий, не бузи, хоть чего, хоть чёрта в ступе привези”.

Тогда и получаются эти самые  другие расползающиеся третьесортные материи из магазина фиксированных цен.

Жаль. Потому что Алла Горбунова своим дарованием заслуживает гораздо большего чем такая вот творческая нелепость. Но это ничего. В следующий раз всё получится.

Еще на этапе «Вещей и ущей» стало понятно, что перед нами большой прозаик. Там было много заметных швов, были видны заимствования, но в случае с такой тонкой прозаической материей это не удивительно – так трудно с нею работать. Но, как только я увидел в плане издательства «Конец света, моя любовь», я кинулся читать, предполагая мощный скачок вперед – и не прогадал. На этот раз мы увидели чудо прозы столь бесспорное, что вал положительных рецензий не заставил себя ждать и даже разномастное жюри НОСа ушедшего года почти единогласно присудило премию именно Горбуновой. После такого успеха почти сразу редакция Елены Шубиной объявило о новой книге – и, конечно, к ней утроенное внимание. При этом, стоит сказать, что Горбунова не из тех авторов, что будет намеренно длить читательское удовольствие повторяющимися книгами и не будет оправдывать читательские ожидания. Поэтический опыт подсказывает ей, что значит время — и она его очень ценит.

Перед нами множество случаев, случаев из жизни – значительных и незначительных. От момента, когда дедушку не побили гопники, до моментов, связанных с рождением ребенка, от рвоты на вписках до красивых любовных историй. Сюжетно описывать их не имеет смысла – это будет банальное перечисление, отделять важные от неважных в общем-то тоже – сама авторская воля этому противоречит. Остается вопрос – что же это такое, почему мы это читаем, на чем это все держится?

Уже продолжительное время, после разрушения основания романа, авторы заняты способами построения нарративов нероманного типа. Кто-то идет в автофикшен и легитимирует текст через свое собственное лицо, как Кнаусгор, кто-то занимается хоровыми сочинениями, как Алексиевич,  кто-то уходит в архаику, как Янагихара или Лителл, кто-то предпочитает делать вид, что ничего не произошло, как Тартт, а кто-то выстраивает сложные конструкции, где какая-то часть материи жизни сама по себе выступает чем-то объединяющим – как Токарчук. То, что делает Горбунова максимально близко к способу Токарчук, но с одной оговоркой – объединяющее вещество берется не из интеллектуальной традиции Европы, хотя Горбунова очень умна, она ищет не там. Объединяющее вещество взято из поэтического опыта, подсказано им, дано таким опытом – и вещество это есть интонация.

Именно интонация приводит все случаи к общему знаменателю. Она приглушает бурную радость, там где она могла бы быть бурной, и анестезирует боль, там где могло бы быть очень больно. При этом, эта интонация придает большинству этих случаев оттенок того, что мы называем забавным. Это старинное слово просто вертится на языке – даже страшное, даже неприятное, сдаже сентиментально-романтическое здесь обращается в забавное. Что же за секрет в этой интонации?

При внимательном рассмотрении, можно предположить, что интонация эта не столь нова, как кажется, а наоборот столь же старинная, как и слово «забавный». Она напоминает то, как в своих записках, мемуарах, воспоминаниях люди серебряного века описывали то, что с ними происходило. Подобная интонация встречается у Ахматовой, встречается она и Блока, и у Берберовой, и у Одоевцевой, и у самого большого мастера таких записок – Алисы Порет. Именно Порет, художница Детгиза, супруга Даниила Хармса, смогла через призму такой интонации рассказать свою, в общем-то, не очень веселую жизнь – как волшебную сказку. Это не сделало жизнь более приятной, но сделало ее – в глазах самой рассказчицы прежде всего – более переносимой. То же мы находим у Горбуновой: удивительным образом воскресив такую интонацию в новом веке, она как будто и облегчает свою жизнь, и находит общий знаменатель для своего рассказа. Ведь когда большие и малые люди Серебряного века рассказывали о своих детстве и юности – они исходили из общих мест, которые тогда, еще в большом и едином мире, тоже были едиными.

Так, получается, Горбунова написала нам картину детства и юности рубежа веков, как сто лет писали ее совсем другие люди. И сделала она это из дробных случаев, красивых и не очень красивых стеклышек, соединив их при помощи интонации.

При этом, «Другая материя» вызывает два противоречивых чувства. С одной стороны – если у Горбуновой получилось собрать такую нарративную конструкцию, применявшуюся прежде только к единому миру – неужели наш мир смог, незаметно для нас, собраться воедино? И тогда каков он? Это как доказательство от противного: если получилось собрать его вот так, значит он един и может держаться на других основаниях тоже – и тогда перед нами встает ряд больших и интересных вопросов по его описанию и анализу.

С другой стороны, я чувствую тревогу – сто лет назад так описывали мир, который канул в небытие. Неужели, мир, успевший объединиться и мы не заметили, уже снова канул в пропасть? Или вот-вот канет, и это авторское предчувствие? В какой точке мы находимся сейчас? Пора готовить венки?

В общем, перед нами со всех сторон интересная работа, непохожая на «Конец света» и на «Вещи и ущи», но которая продолжает нарративный поиск Горбуновой и ставит очень серьезные вопросы перед читателем.

Здравствуй, мой нездоровый читатель!

Когда-то давно все мы были чисты и безгрешны. Не в наших силах зафиксировать это время, потому что случилось оно в неявном и невесомом детстве, протянувшемся от рождения до первого отчетливого воспоминания. И если история человека начинается с первой картинки, которую его память способна зафиксировать и удержать на долгие годы, то наша чистота осталась в доисторической эпохе. Но рано или поздно каждый ребенок осознает собственную смертность, и с этого страшного открытия начинается старение человека. Лишь изредка в состоянии смутной тоски мы ощущаем нашу душу, как другую материю, жадно надеемся на ее бессмертие и тянемся к чему-то светлому, невыразимому и непереводимому на человеческую речь.

Книга Аллы Горбуновой «Другая материя» — самое странное произведение, которое мне пока что довелось прочесть в рамках Нацбеста. Вязанка коротких рассказов, даже не рассказов, а зарисовок из жизни автора/героини, объединенных темой одиночества, болезни, пьянок, сексуальных девиаций, неверия в мир и такой огромной любви, что рядом с ней и стоять-то страшно – сожжет дотла.

Это не сборник рассказов и не роман, не повесть и даже не дневник. Скорее, история болезни. Так заботливый психоаналитик советует больному: запишите то, что вас тревожит. И этот опыт проговаривания травм (отстраненный, местами хармсовский, циничный) вдруг оформляется в нечто большее, когда короткого дыхания Горбуновой становится недостаточно. Тогда она набирает воздуха в легкие и пишет пронзительный рассказ о тех людях, которых любит больше всего на свете: сыне, дедушке, бабушке… Россыпь жемчужин в грязи.

Сама грязь подается как констатация факта. Описание случайного подросткового секса, лесбийского опыта, пьянок до блевоты, попыток изнасилования – это даже не описание как таковое. Это не чернуха в привычном нам понимании. Скорее, автор уведомляет читателя, что вот было так-то и так-то, без особых подробностей и смакования нюансов. В этом нет намерения эпатировать. Но именно эта сухость изложения в конечном итоге достигает куда большего эффекта, чем самое откровенное описание разврата. Не могу не сравнить «Другую материю» с «Токкатой и фугой». Оба автора работают с проблемой подростковых травм, абьюзов и девиаций. Но, в отличие от Богословского, Алла Горбунова, похоже, в совершенстве владеет матчастью, если можно так выразиться. И ей веришь безоговорочно. При этом меня, как читателя, не покидало ощущение, что вся эта грязь хоть и прожита автором (как минимум в воображении), но сама по себе становится лишь фоном для самых главных мыслей о любви и красоте. Именно это – другая материя, а случка на полу с полузнакомым парнем всего лишь мимолетное воспоминание, как надпись на заплеванной остановке «здеся была алла».

В общем, кажется, что весь этот текст – сплошной недостаток и недоразумение, но потому вдруг Горбунова пишет «Синюю машинку», «Пенал. Стыд», «Отец Анатолий», «На спине», «Иллюзии». И в этих заметках ощущается дыхание неизбывного страха и всепоглощающей нежности. Чего-то настолько настоящего, что не придумать авторским воображением, а можно только прожить и выстрадать, выпустить из себя, как больную кровь.

Чаще всего в книге встречается такое: «В своё время мы обзвонили с Юлькой полгорода по поводу унитазов. Мы звонили наугад и спрашивали: «Вам унитаз нужен?» — «Не нужен!» — обычно злобно отвечали на том конце провода. «Сейчас приедем и заберём!» — говорили мы с Юлькой и ржали как лошади.»

А потом через несколько страниц: «Больше всего я люблю раннее утро и щебет птиц. И дорогу по сельскому шоссе к молочной бочке. И звук, с которым наливают молоко в бидоны. А потом несёшь бидон домой по пустому шоссе, и такая лёгкость в теле, что хочется бежать вприпрыжку, но боишься расплескать.» И ты понимаешь, что «расплескать» — это не о молоке.

Мое традиционалистское восприятие литературы заставляло морщиться от обилия необязательной ненормативной лексики. Мне кажется, мат в художественном тексте должен употребляться тогда, когда это единственный способ точно выразить эмоцию или образ. И только тогда он работает. У Горбуновой процентов девяносто обсценной лексики смело можно заменить нормальными словами.

Но даже мое упрямое ханжество пасует перед образом главной героини, которая и маленькая девочка на горшке, и алкоголичка, и единственная внучка, и потаскуха, и любящая мать. И все это уживается в одной душе едино и неразрывно, как чаще всего и бывает в жизни, как и должно быть в литературе. И отчего-то мне кажется, что этого грязного фона в прозе Горбуновой в дальнейшем будет все меньше и меньше, уже сейчас автор чувствует его необязательность для выражения своих сокровенных мыслей.

Когда Егор родился, я стала слушать его дыхание по ночам и видела, что Гоша тоже слушает его дыхание, иногда встаёт по ночам и проверяет его. Без этого беспокойства любить, кажется, и невозможно, и как это важно — когда твоё дыхание оказывается нужным кому-то ещё. Всё, что я хочу от тех, кто мне всего на земле дороже, — чтобы они дышали и жили; остальное приложится. Знаю, что и душить заботой нельзя, особенно детей, пусть уж Егор простит меня, если я тихо, на цыпочках подойду да немного послушаю, как он дышит ночью, а потом вернусь в свою кровать ворочаться, тревожиться, засыпать и снова просыпаться, пока кто-то незримый и любящий, всё знающий и крылатый, склонившись надо мной, слушает моё дыхание.

Дыши. Он слушает.

«Будь я миллионер, я бы писал вещи величиной с ладонь», – пошутил как-то Антон Павлович Чехов.

Книга Аллы Горбуновой – это сборник коротких рассказов. И очень коротких: от двух до шести строчек. Это воспоминания о детских, школьных, студенческих годах и о том, что происходит в жизни тридцатилетней женщины сегодня.

Издательство АСТ выпустило книгу в серии «Роман поколения». Из этих рассказов роман не складывается. Очевидно, издатели имели в виду портрет поколения. Но Алла Горбунова, как мне показалось, не только не стремится представлять поколение тридцатилетних, но постоянно выделяет себя из общего ряда, подчеркивает свою нетипичность, даже маргинальность.

Повествование ведется от первого лица, но, конечно, не стоит отождествлять героиню рассказов, девушку асоциального поведения («Дурные привычки», «Как от трех мужиков», «Следы на руке», «Свои люди») и саму Аллу Горбунову, выпускницу философского факультета Санкт-Петербургского университета, поэта и прозаика.

Студенты в рассказах «Курсантам не повезло», «Парень на букву А», «Знакомство с Димой» заняты только тем, что бухают и трахаются.  Надеюсь, что это все же не достоверное, реалистическое описание быта и нравов, а подражание студенческому фольклору.

Учитывая философское образование автора, можно ожидать от рассказов серьезного осмысления жизни. Но Алла Горбунова как будто намеренно уходит от сложности, предпочитает легкое ироничное повествование. Лишь однажды, в рассказе «Летняя школа», она называет тему доклада, с которым выступает ее героиня на летнем семинаре философов: «Событийность как основа культурной идентичности: события травмы». Что стоит за этим загадочным названием – не раскрывается. И следует рассказ об очередном летнем приключении.

Рассказы «Как я провалилась в люк», «Рюкзак под кроватью», «Такие красивые макароны», «Беседа по домофону», «Необычная урна», «Вышла в магазин», «Задняя часть», на мой взгляд, лишены содержания. Просто случаи из жизни, даже не забавные. Содержание исчерпывается заголовком. Шла девушка и провалилась в люк. Пошла в магазин, а мужики пригласили выпить с ними. Увидела урну, бросила туда бумажку, а оказалось, что это чья-то сумка. Забыла вымыть кастрюлю, и макароны покрылись разноцветной плесенью.

Рассказы о сыне («Другая материя», «Мама и сын», «Как мы искали кота») и дедушке («Свет лучше солнца») выделяются из общего потока. Когда их читаешь, вспоминаешь невольно слова Штирлица: «Просто из всех людей, живущих на земле, я больше всего люблю стариков и детей». Улыбка ребенка. Улыбка старика. Дедушка «узнал меня, улыбнулся и лицо его просияло, преобразилось от света».

Рассказ «Сова и жаворонок» о долгой и счастливой жизни двух, совсем не похожих людей, о секрете семейного счастья: «Как два моих ангела, эти двое стариков смотрят за мной.  <…> Они стоят у калитки на даче — там, в вечности, в бессознательном, в детстве и смерти, а я зачем-то уезжаю куда-то и ухожу вдаль по летнему переулку. Оборачиваюсь: они стоят у калитки. Он повыше, она пониже. Крестят меня в воздухе».

В этих рассказах Алла Горбунова не иронизирует, не любуется асоциальным поведением, не бросает вызов моральным нормам, зато находит теплые и нежные слова.

Материя текстов Аллы Горбуновой – это плотная и ни на что не похожая ткань реальности с серебряными вкраплениями снов, детских фантазий и девичьих впечатлений. «И я давным-давно решила душой не принадлежать ни одному человеческому сообществу, а  к социальной стороне творческой реализации относиться как к  супу», — пишет автор и тут не кривит душой: ее тексты настолько самобытны, что их невозможно спутать с кем-то другим.

Книгу Горбуновой язык не поворачивается назвать ни сборником рассказов, ни романом, хотя объем вполне себе позволяет. По большому счету, это произведение – исповедь, девичий дневник, где все до единого персонажи реальны. В определенном плане тексты Горбуновой в чем-то перекликаются с текстами раннего Андрея Аствацатурова с той лишь разницей, что у Аллы Горбуновой на первый взгляд вымысел отсутствует в принципе, и у читателя складывается ощущение, что силой воображения пользуется сам читатель, а не писатель…

Авторский голос – временами серьезный, временам грустный, а временами зверино страстный – скрывает собой лепет ребенка, сбивчивую и наивную речь маленькой девочки. Маленькая девочка любит рассказывать взрослым истории, и эти истории, которые на первый взгляд кажутся независимыми рассказами, едва ли ни притчами, переплетаются, составляя полотно с затейливым узором.

Алла Горбунова, философ и поэт, прекрасно держит тональность, и отказывается от экспериментов с музыкой текста, сохраняя от начала до конца один и тот же ритм, выдерживая одну и ту же ноту.

У читателя Горбуновой возникает стойкое ощущение возврата к себе, на «родину сердца»: когда ты долго занят, а потом берешь в руки книжку с намерением остановиться и послушать книжкин голос, а вместо это вдруг оказываешься в своем детстве, потом юности, потом молодости. Пусть декорации немного другие, но так как все это происходит как бы во сне, в наших воспомнинаниях, то и ладно.

В какой-то момент становится понятно, что автор решил и пальцем не шевельнуть для того, чтобы читатели задумались хоть о каком-то авторском вымысле, о том, что в тексте с реальностью взаимодействует пресловтый симулякр.

Затем читатель застигнут врасплох: голос маленькой, иногда потерянной  девочки, обожающей своего дедушку, сменяет голос матери, страстно влюбленной в своего ребенка, и в этот момент становится понятно, что «Другая материя», выведенная автором в заглавие книги, — это иное, трансцендентное состояние души, разума и тела, между жизнью и смертью, там, где соприкасается «вчера» и «завтра».

Прочтение этой книги заставляет вспомнить слова знаменитой песни: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». Так что «Другая материя» Аллы Горбуновой – это книга о жизни и о любви.

Сразу оговоримся, что мы не ставим знака равенства и не проводим параллелей между автором книги «Другая материя» Аллой Горбуновой и повествователем в этой книге. Это у нас, у филологов, такое правило хорошего тона. Если этот знак там в действительности все же есть, то совсем беда.

Представляется важным определить жанровую причастность этой печатной продукции. Конечно, это никакая не книга рассказов, а просто ворох бессмысленных (лишенных смысла) зарисовок, каких каждый из нас может набросать за час страниц на 200-300. Есть что вспомнить-то, есть.

Повествование ведется от лица окончившей философский факультет девушки, раньше она думала, что она лесбиянка, но после попустилась. И еще готка. И алкоголичка. Но отлегло.

Много известно примеров повествования от лица ребенка, подростка, молодого человека. Пожалуй, самый близкий «Другой материи» текст — «Денискины рассказы». Но если у того же Драгунского получилось забавно, очаровательно,  остроумно, то у Горбуновой не получилось вообще. Не можем же мы допустить, что ее целью было выписать девочку-кретинку, набор жизненных функций которой сводится к муторному совокуплению и потреблению дешевого алкоголя. Хотя и такой персонаж, безусловно, имеет право на существование. Лишь бы это было увлекательно, ну или хотя бы забавно. Но, повторимся, вышло не увлекательно и даже не забавно.

Конечно, мир вращается вокруг нее, ее все хотят, обожают, прислушиваются к каждой изрекаемой ею отчаянной глупости: «Однажды меня пытался изнасиловать уличный художник. Такое и раньше со мной случалось, но разве ж к этому привыкнешь». Действительно. И ухаживания инфантильных старшеклассников, конечно, авторка горестных юношеских замет не принимала.

Главное и единственное достоинство книжки Горбуновой в том, что ее хочется обильно цитировать. Потому что ну это же прелесть что такое: «Однажды мы с подругой пошли трахаться с курсантами в общагу военного училища». Или вот: «С Димой Григорьевым мы познакомились так: я приходила и блевала в его котельной. В первый раз, когда я с какой-то компанией зашла к нему, это ещё была котельная около Адмиралтейства. Как только я вошла, я сразу побежала блевать. В остальные разы я приходила блевать уже в котельную у Казанского собора. Так происходило несколько раз. Дима называл меня «девушка, которая блюёт». Хорошее было время, а теперь я, даже если много выпью, редко блюю». Good to know.

В общем, все эти ценнейшие и крайне увлекательные воспоминания и заметки одной неумной пубертатной девахи напоминают какой-то дурной, не смешной анекдот, пуанта которого смазана, а начало запомнилось рассказчику только в общих чертах. А вот зарисовка о лесбийских нудистских пляжах Одессы: «Видела я ещё пару лесбиянок на специальном нудистском пляже, к которому надо было довольно долго идти, минуя череду обычных пляжей. Я несколько раз дотуда доходила, раздевалась и загорала вместе с нудистами. Меня хорошо приняли на этом нудистском пляже, но тамошние девушки предупредили меня, что нудистские пляжи бывают очень разные, и на одних положено быть с бритой *** [женский половой орган], а на других, наоборот, обязательно должны быть на ней волосы, иначе будут смотреть с неодобрением. И если ты не знаешь специфику пляжа, лучше просто так на нём не показываться, потому что можно нарваться.На том пляже, где загорала я, любили умеренно короткие причёски на *** [женский половой орган], но в принципе были ко всему достаточно толерантны».

Написано все это недоразумение никак, но с претензией на юмор: «Массаж делала врач по лечебной физкультуре Валентина Николаевна. Я расположилась к ней и во время сеансов массажа рассказывала о своей жизни и своих мыслях». Массажисты (парикмахеры, тренера) таких клиентов ох как не любят, но их время оплачено. Почему читатель должен платить за рассказы Аллы Горбуновой о ее жизни и мыслях — простите, ее лирической героини — не пойму.  Или вот из опуса «Плохая осанка»: «Однажды мы пришли в бассейн, а нас не пустили, сказали, что бассейн закрыт, потому что туда кто-то накакал. Я очень веселилась, а бабушка ругалась». Я далек от мысли, что госпожа Горбунова настолько неумна и некритична к самой себе, чтобы предлагать эту книгу к изданию (а тем более — выдвигать ее на премию), но, если так, как могла она позволить своему агенту и издателю сыграть с ней столь злую шутку.

Наверное, один из самых интересных рассказов в книге это «Как я провалилась в люк». Это очень интересный во всех отношениях рассказ. Приведем его полностью: «Однажды я, пьяная, гуляла с воздушным шариком и нечаянно выпустила его из рук. Он стал взлетать всё выше и выше. Я хотела проследить, как он улетает, задрала голову и стала пятиться назад, чтобы его видеть. Так я пятилась на газон, покрытый аккуратной подстриженной травой. Раз! — и я куда-то провалилась. Это был открытый люк, и я в него упала. К счастью, он был неглубокий и пустой, а ведь могла и в кипятке свариться». Вот такой рассказ «Как я провалилась в люк».

Еще у лирической героини есть бабушка и дедушка. Их образы, взаимоотношения с ними написаны хоть сколько-нибудь прилично. Но это уже совсем другая материя.

Однажды и как-то раз я села читать «Другую материю» Аллы Горбуновой. Оказалось, что под обложкой скрываются истории, совершенно разные по масштабу и степени значимости. Но объединяет их один момент – безупречная авторская интонация.

Интонация, с которой Алла Горбунова знакомит нас со своей жизнью, в самом деле состоит из другой материи. Это кристально прозрачный язык немного наивного, но предельно серьезного рассказчика. Нарратор-ребёнок, который не рефлексирует, а называет вещи своими именами и зеркалит мир. То, что в «Другой материи» нет оценок и анализа происходящего оставляет огромную свободу для интерпретации и одновременно сковывает читателя ужасом. Но это не страх от самих историй.

Материя, с которой работает и которой окутывает Алла Горбунова, напоминает лёгкое дыхание из одноименного рассказа Ивана Алексеевича Бунина. Героиня столь же смелая и откровенная, жизнь вокруг – такая же неприглядная. А рассказчик превращает даже самые жуткие истории в спокойную, почти документальную хронику. Кинематографичное построение композиции здесь тоже есть, и потому, в перемешанных по времени рассказах герои то воскресают, то снова умирают на наших глазах.

Я начала рецензию со слов «однажды» и «как-то раз», которые предшествуют многим рассказам из «Другой материи», вовсе не потому, что передразниваю или обесцениваю автора. Просто мне подобное единоначатие представляется важным. Оно уравнивает непохожие истории, превращает их в короткие эпизоды, при том что некоторые из них оказали серьезное влияние на дальнейшую судьбу героини. И именно приведение всех событий жизни к общему знаменателю делает текст Аллы Горбуновой пугающим.

Сегодня мы много говорим о том, что каждая травма достойна сочувствия и сопереживания. Мы требуем гуманности и проявлений доброты, не давая права на ошибку. Вот только в этой книге от читателя не ждут сочувствия, жалости или возмездия. «Другая материя» — один из немногих текстов, где травматичный опыт прошлого рассказан без попытки оправданий или обвинений. Но почему эмпатия автору кажется здесь неважной?

Дело в том, что Алла Горбунова не делит людей на хороших и плохих. Потому что знает изначально: плохие все. В каждом взрослом до сих пор живет внутренний ребенок, но именно дети – самые жестокие существа. Своей нейтральной интонацией автор показывает: читатель точно такой же, как персонажи его историй. И это делает «Другую материю» зловещей уже вдвойне.

Меня очень смутила и озадачила эта книга, более того, я совсем не уверена, что это вообще книга — во всяком случае, это не рассказы, не роман, не дневник и даже не статусы из Фейсбука, которые некоторые, собрав воедино, любят выдавать за книги. Может быть, это история болезни (надеюсь, автор не обидится на меня: почему-то я думаю, что нет), а если не анамнез, то записанные вперемешку сны и воспоминания? Сны и воспоминания человека, быть которым очень трудно: с одной стороны, он преисполнен  любовью, мучительной нежностью к сыну и к дедушке, а с другой, чуть ли не на той же странице живописует совершенное скотство, от которого мою ханжескую душонку так и переворачивало (контрольный удар — обсценной лексикой, как мордой о забор, едва расслабишься). В общем, я и ранилась об этот текст, и припадала к нему как к прохладной воде в жаркий день: писать так умеют только очень талантливые люди…  Но на выходе у меня осталась только какая-то странная жалость и смятение, а от литературных произведений такого обычно не бывает. Крайне любопытный эффект, и мне интересно, автор добивалась его сознательно — или оно само так вышло? В любом случае, по-моему, это очень круто.

Но не книга, нет. Совсем другая материя.