Как и Денис Епифанцев, я не читаю рецензии до прочтения книги. Но пару дней назад меня дернуло открыть рецензию самого же Епифанцева. А он пишет, что сделал исключение для «Покрова-17» и начал изучать рецензии раньше. Прочла это и насторожилась: всё, думаю, круг замкнулся. Уже после своего знакомства с книгой я полезла шерстить все рецензии в надежде найти ответы на образовавшиеся вопросы. Но их нет. Кто-то избегает подробностей сюжета, мотивируя это ужасом спойлеров, а кто-то и вовсе занимается обзором культуры (и литературы, в частности), где также отражены российские события 90-х гг.

В качестве номинанта на премию «Национальный бестселлер» «Покров-17» — книга уникальная. У нас ведь как обычно: авторы придумывают потенциальные хиты, но о читателе не думают. Согласитесь, написать актуальный роман совсем не одно и то же, что создать национальный.

В книге Александра Пелевина национального хоть отбавляй. История представлена континуумом с полюсами в двух болевых точках: Великой Отечественной войне и развале СССР. Здесь можно даже поностальгировать по закрытому нынче журналу «Октябрь», не говоря уже о разных отсылках к прозе, песням и поэзии, о которых любят говорить в контексте постмодернистского характера романа. В этом по-хорошему патриотичном тексте, пожалуй, только Элизабет Кюблер-Росс бегает как непризнанный ширлик да последователи культа карго тихо слоняются мертвыми святыми. Но тем они и прекрасны: научное тянется к научному. А «Покров-17» всё-таки претендует на научную фантастику.

В общем, книга – национальная, сомнений нет. Но что насчет бестселлера? Я верю, продажи у романа неплохие: всё-таки автор пытался угодить разным читательским группам. Немного любителям истории, немного – фантастам, немного поклонникам постмодернизма и т.д. Но есть подозрение, что если читатель в области своих интересов не новичок и обладает критическим мышлением, то текст не откроет Америку (в данном случае – СССР). По крайней мере, при первом прочтении, и тогда, конечно, «Покров-17» — бестселлер, ибо популярность будет зиждиться на великом мемном принципе читательского мазохизма: «***** (ничего) не понял, но очень интересно». Короче говоря, мне сюжет «Покрова-17» не поддался. Но я из тех, кому и для сериала «Тьма» нужно рисовать схему от руки по каждому сезону. Попробую разобраться здесь и сейчас.

Герой книги – Андрей Тихонов – существует в параллельной реальности. Он пишет книги и работает журналистом, но профессиональными наблюдательностью и воображением не отличается. Это заметно как минимум в том, как скучно он описывает виды Покрова-17: «Однообразные серые панельки с выбитыми окнами и заколоченными подъездами. Заросшие скверы. Автобусная остановка, где никто никого не ждет. Проржавевшие качели на детской площадке». Разумеется, посредством Тихонова как фокального персонажа автор хочет донести атмосферу заброшенности. Но не так же банально! Всё-таки у нас не сценарий, а книга. Кстати, закрытость Покрова-17 передают по сути только эти урбанистические пейзажи. Жители особо не паникуют и не сходят с ума. Настроение отчаяния передается только через радиообращения Старика. А ведь можно было сделать город с раненной душой, наблюдать за уничтожением которой было бы интересно.

Тихонов – флегматичный герой, к которому не испытываешь эмпатии. И стать для читателя героем у него не получается, поскольку самое ценное – череда сомнений и осознание себя как случайности – в финале романа опущено: «Потом стало немного легче. Я вчитывался в документы и понимал всё больше. Мое прошлое, мое сознание, мой разум — я всё никак не мог отпустить это. Всё существовало в реальности, но сама эта реальность оказалась чем-то другим». Согласитесь, не слишком подробно и напряженно для текста, который предваряет кульминационный момент книги. Списать эмоциональную и лексическую сухость Тихонова можно на действие вещества Кайдановского. Но был же всё-таки с зараженным героем один по-настоящему пронзительный эпизод – вальс с полковником. Значит, не всё потеряно, а просто недоработано.

Какая именно смерть – превращение в ширлика, столкновение с Болью или гибель от пули Селиванова – ждет героя, ставшего не только убийцей, но и мстителем со шприцем для полковника, мне было всё равно. Уже на первых страницах Тихонов выкидывает незнакомый труп и подло убегает. Делать подлости он продолжает на протяжении всей книги. Откуда же тут взяться читательскому сопереживанию? Допускаю, что поведение персонажа обусловлено действием Покрова-17 (о чем говорит полковник). Но где же та самая борьба с «условиями жизни», о которой рассказывает Селиванов?

Но оставим Тихонова и поговорим о мистической стороне сюжета. За саспенс в книге ответственны темнота (Черный Покров), ширлики и мертвые святые. Первое может напугать никтофобов, последнее – атеистов. Ширлики, будучи похожими на черта из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и Филоктета из мультсериала «Геркулес», не пугают, а вызывают жалость. Хоть кому-то в этой реальности сочувствуешь! Атмосфера хоррора в «Покров-17» не удалась, хотя автор использует для нее классические (т.е. избитые) приемы: человек, наполовину превратившийся в паука, зеркало как портал между мирами. Впрочем, создать мистическую линию, которая бы выдержала соревнование с военным контекстом, вообще непосильная задача. Реальные ужасы всегда пугают больше вымышленных.

Пошловатая линия с материализовавшейся Болью осталась ещё большей загадкой. Боль, вроде как, забирает у людей энергию/жизнь и оставляет в них часть своей силы/боли. Звучит парадоксально, потому что силу эту она как раз и черпает из самих людей. После встречи с Болью остается не человек, а мертвый святой. Это логично, если учитывать, что фрески в храме, откуда эти святые изначально взялись, наверняка, изображают мучеников. Образа в храме Недельного, сначала превращенного в склад, а затем – в зону боевых действий, напоминают деревянных истуканов из романа Рубанова. Только оживают они не столько под натиском искренней веры, сколько от страха и боли, поскольку из нее же и состоят.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Почему носителем Боли и единственно удержавшим разум в целости после вещества Кайдановского становится Харон Богоедов? Потому что он в этой реальности прошел войну и сохранил ужасные воспоминания, тогда как его альтернативная копия – Игнатюк – умерла от адской боли? Тогда почему, вопреки своему имени, он не становится проводником между мирами (эта роль, видимо, отдана Капитану)? Означает ли говорящая фамилия, что проглоченная Богоедовым на войне боль – в каком-то смысле Бог? «Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем», — сказано во втором послании св. Ап. Павла к Коринфянам.

Примечательно, что Харон Семенович видит тени мертвых святых и в своих, и в чужих бойцах. Это вроде говорит нам, что боль и страх на обеих сторонах одинаковы. Но на Объекте вещество Кайдановского не сочится из ран немцев. Неужели Богоедов обманывался, чтобы убивать было легче?

Стоит сказать, что у «Покрова-17» хорошая композиция: официальные документы усыпляют бдительность читателя по части действительности происходящего. Однако мне не хватило подробностей с экспериментами Института, в то время как главы с Блестящим и Корнем или отцом Михаилом показались избыточными. Понятно, цель первой – показать, что Тихонов оказывается если не в аду, то в маргинальном мире, где законы гуманизма не действуют. Ну и намекнуть, что выглядит герой как дед. Другая глава призвана показать сверхъестественную силу храма даже в XXI веке. Но это можно сделать компактней, уделив больше внимания обоснованию авторского мира.

Чем динамичнее сюжет, тем быстрее множится мое непонимание. Я как Катасонов: о чем-то догадываюсь, но сложить два и два не могу. Поэтому просто выложу вопросы списком в надежде, что найдется умный читатель и даст ответы:

• Почему Покров-17 полностью, но лишь время от времени настигает темнота, если вещество Кайдановского, ПОСТОЯННО сочащееся из ран бойцов, согласно вылазке ученых, успевает рассосаться как ТУМАН?
• По словам Капитана, Покров-17 создан болью, страхом и смертью. При этом реальную форму обрела только Боль (почему?), которая движется к Объекту, и это (почему?) опасно. Допускаю: темнота – материальное выражение страха (что всё равно банально), а святые – отражение смерти. Но зачем тогда создавать ширликов и портить триединство, которое так красиво объединяет оккультное и религиозное начала?
• Старик якобы знает, как Тихонову преодолеть страх. По факту же он повествует о том, что мог бы рассказать герою и Капитан. Для чего Старик тогда нужен в сюжете? И кстати, кто такой Капитан? Зачем нам знать, что он был пианистом?
• Зачем нужен мальчик Саша, в котором сквозит детский образ самого автора? Только для пугающего выхода из зеркала? В этой линии интересен лишь эпизод с драконом. Не трехголовым Змеем Горынычем со славянскими корнями, а именно драконом – западным персонажем. Который с виду очень интересен, а внутри – говно говном.
• Как Катасонов узнал о приезде Тихонова и о его важности для Объекта? Почему Тихонов не помнил не только, что у него сработал триггер на Денисова-фрица, но и что он въезжал в Покров-17? Почему процесс перехода был таким долгим? Откуда взялся полковник Троцкий в документах и почему он не фигурирует в сюжете?
• Зачем нужен контекст 90-х гг.? Сначала мне казалось, что автор хочет передать: реальность, в которой мы развалили собственную страну, отстаиваемую когда-то солдатами, есть реальность неправильная, случайно появившаяся в результате сбоя матрицы. Но для подтверждения этой гипотезы не хватает важного момента в сюжете – сохранения СССР в той реальности, в которой ветеран Селиванов выжил. Тогда мог бы получиться роман с выходом на альтернативную историю всей страны, а не одного города.

К финалу у меня остались главные вопросы. Почему смерть-таки не подарила упокоения Селиванову? Почему именно боль Игнатюка и смерть Селиванова (плюс ещё один на двоих страх, а возможно, вообще страх фрица) породили Покров-17? Неужто судьба была несправедлива только к этим солдатам? Или мертвые святые настолько превратно поняли предсмертную фразу Селиванова «спаси и сохрани», что подарили ему своеобразную вторую жизнь? Почему для правильного хода событий Селиванов должен выжить? Разве этого достаточно, чтобы остановить боль и страх в ранах других солдат?

Отец Селиванова рассказывает, что «у каждого человека на фронте однажды наступает момент истины, после которого не страшна смерть. Это момент, когда солдат вступает в прямую схватку со смертью и видит ее лицо». Селиванову смерть страшна до последнего, хотя он пытается бороться. Надо ли ставить в вину солдату это ощущение ужаса и паники? Вправе ли мы оценивать поведение человека, пытающегося выжить в военных условиях, и применять к нему завещание Егора Летова? Мне боязно думать, что посыл «Покрова-17» в том, что мы должны осуждать тех, кто боится воевать и страшится смерти. Вот он – настоящий «портрет Дзержинского за спиной». А фантастическая линия – это так, «глянцевый календарь за 1990 год с рыжеволосой голой женщиной».

Вполне вероятно, что мой страх читать роман «Покров-17» после рецензии Дениса Епифанцева породил новую ветку реальности, в которой я сейчас нахожусь. И в ней я не смогла разобраться в сюжетных перипетиях книги. Придется вернуться к исходной точке, преодолевая не боль и смерть, но головную боль и скуку, и прочесть «Покров-17» во второй раз. Но это уже совсем другая история.

Писатель и журналист Андрей Тихонов приходит в себя на водительском сидении своих “Жигулей” и видит рядом труп милиционера с шилом в груди. Вокруг 1993 год и засекреченный город Покров-17.

Дальше на трех страницах романа происходит еще два убийства — это очень стремительное начало, темп которого нужно выдерживать и дальше. И Александр Пелевин раскручивает маховик текста с мощностью спринтера и выносливостью стайера.

Раньше тут были деревни, теперь закрытая территория. В центре территории таинственный “объект”, и “Институт” по изучению этого объекта. Объект время от времени наводит на территорию полную тьму, феномен называется абсолютным поглощением светового потока. Когда тьма рассеивается, на землю выпадает особый “уголек”, который называют “вещество Кайдановского”. Этот “уголек” таскают для пропитания маленькие и противные существа ширлики, а также пускают по вене местные наркоманы. Немногочисленное население территории пребывает в состоянии перманентного карнавала — невозможно разобраться, кто здесь власть, а кто клоун. Выбраться из города нельзя, поэтому есть отряды сопротивления, которые готовят прорыв, называются “Прорыв”, а руководит ими Старик.

Прибавьте к этому актуальную повестку тех дней — конфликт Б. Н. Ельцина и Верховного совета, известный в народе как “расстрел Белого дома”, а также книгу героя-писателя о событиях ВОВ “На Калужский большак”. Прибавили? Два прекрасных вечера с романом вам обеспечены.

Александр Пелевин делает постмодернизм здорового человека. Он пишет книгу, в которой всё понятно — есть сюжет, есть герой, есть действие, есть напряжение, есть погони, динамика, фактура и застывшее время. И при этом есть бесконечное количество отсылок к другим культурным явлениям, событиям, историческим казусам, текстам, кинокартинам, героям.

Покров — это и Покров Пресвятой Богородицы, и потаенное место, и праздник. В Покрове действительность накрывает Египетская тьма — и казнь, и отсутствие цивилизации. 17 — время начала Советской власти, строительства новой цивилизации. 1993 год — окончательное решение советского вопроса. 1941 год — бои в Калужской области как точка сборки современного человека.

Засекреченная зона с аномальными явлениями — это и “Сталкер”, и “Город Зеро”, и сериал “Тьма”, и даже “Очень странные дела”. Герметичный мир, где всё подчиняется внутренним особым законам, мир, из которого невозможно выпрыгнуть. “Вещество Кайдановского”- привет Тарковскому.

Старик, руководящий “Прорывом” — один из 186 псевдонимов Ленина. “Институт” — воплощение грозного и зловещего абсурда тоталитарной реальности. Грузовики с продовольствием — знак оставленности и неприкаянности населения. Роман главного героя — прекрасная стилизация усредненного советского чтива о ВОВ.

Ширлики — это и существа с картин Босха, и скрюченный Уотто из “Звездных Войн”, и твари из “Лабиринта Фавна”.

В общем, роман Пелевина можно читать как просто увлекательный триллер, то есть быстро, а можно читать медленно, похохатывая над каждой аллюзией. И то, и другое будет приносить известное удовольствие.

“— Нихт шиссен! Нихт шиссен!

Долговязый немец в серой шинели, подняв руки, перешагивал через заваленное снегом окно храма и боязливо оглядывался вокруг.”

Вы посмотрите, какая деликатная пародия. Тут в полутора предложениях все узнаваемые стилистические особенности военной прозы “о немцах”. И нихт шиссен, и долговязый он, и окно храма есть, и снег, и страх.

Единственное, я не понял, на стр. 30 — “… со ствола поднимался легкий дымок”. Из ствола же правильно. Не?

В остальном, как написал в книге отзывов командир воинского отделения, которому пришлось целый день выгуливать новобранцев по Петербургу — “Эрмитаж осмотрен, претензий нет”.

Обычно я стараюсь не читать рецензий других членов большого жюри до того, как прочту саму книгу – не хочу замыливать взгляд чужим мнением, но тут примерно на сотой странице я не выдержал и полез – ну очевидно же, ну хоть кто-то это скажет?

Нет. Никто не сказал. Пишут про разной степени глубину и метафизику. Вспоминают Кафку. Нет, конечно, я тоже так могу. Это легко. У Борхеса есть его знаменитая каталогизация литературных сюжетов. Мол, все истории, писал Борхес, можно свести к одному из четырех типов: возвращение героя, падение города, самопожертвование бога и еще какой-то, не помню.

«Покров-17» прекрасно укладывается в эту схему: герой возвращается, город рушится, в финале самопожертвование и еще что-то. Поиск, кажется. Ясон ищет золотое руно.

Только тут речь о другом. Не уверен, что это вообще так работает, что вот ты включил в повествование человека, похожего на Лимонова, Курехина, Летова, процитировал Ерофеева и – ап – ты Царевна-Лебедь. В смысле, твой текст автоматически становится художественным.

Но я даже специально в гугл полез и нашел только одно упоминание в комментарии на каком-то сайте. Что, мол, напомнило.

Нет. Не напомнило. Оно и есть. «Покров-17» — это фанфик по «Сайлент Хиллу». Точнее – как бы выглядел «Сайлент Хилл», если бы появился не в насквозь религиозной Америке, а на просторах необъятного СССР. Там религиозные фанатики и боль маленькой девочки, которую принесли в жертву, а тут закрытый город и вторая мировая. Ну-да, ну-да. Какие мифы такие и жертвы.

То есть когда завыли сирены, опустилась тьма, а потом появились чудовища (которые, по-хорошему, все вышли из мема «Мы русские – с нами Босх»), я еще подумал – быть такого не может – вот так запросто? Но финал, конечно, не оставляет сомнений.

Когда-то давно, когда я был молод, а Интернет только появился и люди еще не знали, что с ним делать, в Сети появился такой жанр – фанфики (fan fiction – тексты которые пишут поклонники для чтения другими поклонниками). То есть, вообще, люди всегда писали фанфики – вам так понравились герои, вам так не хочется с ними расставаться, или вы не согласны с автором, и вот вы садитесь и в меру своих сил пишите вторую серию или свою версию финала. Гарри Поттер и Гермиона Грейнджер поженились и она стала Гермиона Поттер. Например.

Ну писали и писали, и бог бы с ними, это не столько про литературу, сколько про терапию. Как говорила Сей Сенагон «Если бы мы не писали, мы бы страдали чудовищными депрессиями». Но Интернет позволил это все публиковать. Делиться. А это уже другой разговор. Если у чего-то есть читатели, значит, появится и продавец.

И тут как бы не проблема даже в том, что это все плохо написано – бывают вполне приличные тексты. Проблема фанфиков в том, что это не самостоятельные тексты. Они не порождают миры, они не результат авторского труда, они просто продолжают подпитывать мир уже созданный, который создал другой автор.

Это с одной стороны.

С другой, с появлением Интернета на первый план вышла субкультура гиков. Гики – старые добрые задроты, которых гнобили красивые и спортивные старшеклассники в школе – выросли и стали программистами и основателями технологических стартапов, стали зарабатывать бешеные деньги. И, как учит нас Маркс, те, кто строит экономику те и определяют культуру, поэтому на первый план вышла культура гиков: «Подземелья и драконы» и вот это вот все. Одной из центральных фигур в пантеоне гик-культуры был Говард Филлипс Лавкрафт – писатель, которые многие годы считался писателем категории Б. Но его цикл «Зов Ктулху» породил огромное количество подражателей (в той же категории) и сформировал устойчивые паттерны.

Эти паттерны благополучно перекочевали в компьютерные игры, потому что компьютерные игры – плоть от плоти гик-культуры. И стали уже влиять на всю нашу культуру в целом. Обратите внимание – в романе «Покров-17» нет ни одной девушки вообще. А знаете, у кого в текстах тоже практически не встречаются девушки? У Лавкрафта.

Здесь можно полтора часа перечислять, как повлиял Лавкрафт на те или иные артефакты: книги, фильмы, эстраду, керамику, но я упомяну только один.

Есть такая серия игр «Dead Space». Там три полных игры, пара мультфильмов, и – внимание! – две книги, в которых рассказывается предыстория всего того ужаса, что случился с героем сначала на космическом корабле ЮСДжи Ишимура, потом на Титане и, для полного счастья, на Тау-Валантис: братская луна, сделай нас едиными, рожь, овес, вот это вот все. Это такой полноразмерный энтертеймент, который включает в себя все варианты контента: можно поиграть, посмотреть и почитать. При этом книги, важно понимать, штука второстепенная, как бы дополняющая историю, но ни в коем случае не самостоятельный жанр и уж точно не локомотив продаж. Эти книги – которые никогда и не претендовали на высокое звание Литературы – тоже своего рода фанфики. Просто они написаны профессиональными авторами, которые умеют в арки героев и сюжетные твисты.

И в случае с фанфиками (созданными поклонниками), и в случае с текстами «дополняющими» игры – все это взрослой, серьезной литературой традиционно считалось маргинальными жанрами. Да, есть люди, которые это читают, но это не про литературу, не про художественный текст, не про творчество. Вот мы – а вон там за забором они.

Но при этом, на сегодняшний день, игровая индустрия благополучно обходит киноиндустрию, а про издательскую деятельность и говорить нечего – сегодня в линейке энтертеймента уже литература – маргинальная деятельность.

Поэтому не удивительно, что в какой-то момент появляется текст, который выглядит как дополнение к игре. То есть «Покров-17» это вообще-то фанфик, но фанфик только потому, что самой такой игры «Покров-17» не существует. Хотя весь текст сделан так, как будто мне пересказывают сюжет советского «Сайлент Хилла»: с документами, расшифровками переговоров и видеозаписей и разговорами героев, написанными как раз, чтобы поместиться в диалоговом окне.

Удивительно другое. И это невероятно прекрасно.

«Покрову-17» пророчат в этом году «Нацбест». Сама Юзефович взяла интервью у автора (а это что-то да значит, ведь, да?). А на обложку вынесен ее хвалебный отзыв. Пишет про «сложную систему культурных отсылок». Спасибо, Галина Леонидовна, теперь мы точно знаем, что для вас сложно.

Но просто представьте – главную книжную премию возьмет текст, который является талантливым перепевом американской компьютерной игры и серии фильмов «Сайлент Хилл».

Я хохотал минут пять.

 Когда-нибудь — возможно, очень скоро — Александр Пелевин станет неоспоримым классиком, по его книгам будут писать сочинения и диссертации. Тогда я смогу написать трехсотстраничный комментарий к «Покрову-17» и сдать его в издательство «НЛО», книга выйдет тиражом в 500 экземпляров, а мне, возможно, даже заплатят. Благо, писать есть о чём — роман позволяет. У нас была великая эпоха, но мы выбрали иную ветку квеста. Юра…

А пока ограничится жанром «заметки на полях» и постараемся отметить то, мимо чего прошли другие рецензенты — благо, о «Покрове-17» написано много.

1. Название. 17-й год, хм. А почему «Покров»? Город-то, конечно, замечательный. Но и слово, простите, амбивалентное: «покров», говорит нам Ушаков, это одновременно и иллюзия (сорвать покровы), и защита, и покрывало для покойника (т. е., натурально, гроб, гроб, кладбище). И спасение, и погибель. Jedem das Seine, как говорится.

2. Многочисленные аллюзии. Или, говоря по-нашему, по-миллениальски, пасхалки (см. пункт 3). Приём несложный, зато как он может расцветить и развернуть повествование! Да и искать и расшифровывать их очень интересно.

Герой — Андрей Тихонов, был такой известный полузащитник «Спартака» (в просторечии — «мясо»). Ну, это ладно. Есть в книге критик Григорий Малокелбасский, внезапно, в реальности таковой тоже есть — только  не критик, а участник натурально существующего «правозащитного» трэш-ВИА «Cannibal Bonner», исполняющего такие замечательные шлягеры, как «Баллада о ГУЛАГе» и «Рукопожптный марш». И его «критический отзыв» на книгу Тихонова в таком контексте становится забавным вдвойне.

Жаль, про товарища Юферса не удалось ничего найти: википедия пишет, что юферс — это «круглый чечевичной формы бесшкивный блок с тремя сквозными отверстиями в щёках, расположенными в виде треугольника, для проводки лопарей талрепа». Стало страшно, и википедию пришлось закрыть.

Хотя нет — у Крапивина был папаша Юферс в «Сказках капитанов» (капитаны, снова капитаны!), но прямой связи вроде бы нет.

В книге наличествуют и культурные герои девяностых — те люди, что пытались создавать смыслы и противостоять бессмыслице в эти тухло-страшные времена. Противостоять Покрову. Лимонов, Курехин — напрямую (всё-таки «Два капитана-2» — до сих пор важная, наполненная паролями вещь — от «пал Вавилон великий с его бесконечным днём» до белых марокканских карликов), как персонажи. Летов и Кормильцев — опосредованно. Первый — через цитаты и кассеты (эпиграф тоже из него, кстати), второй… Момент, конечно, дискуссионный, но мне кажется, в неких стихах, которые перечитывает герой в самом начале романа, Кормильцев слышится вполне отчётливо. Сравните:

Уподобившись нулю,

Станешь нам, как брат.

«Я не сплю, не сплю, не сплю», —

Говорит солдат.

И кормильцевское:

Но когда он прилег вздремнуть,

тень возникла на белой стене,

нашептала на ухо ему,

что война приснилась во сне.

И там, и там солдата искушают — тем, что война была неправедна, тем, что её вовсе не было. А выход один — не спать.

Летов, Курехин, Лимонов, Кормильцев — немногочисленная когорта героев уже осиротевшего поколения. И симптоматично, что они здесь символически встречаются — сколько можно «деконструировать» Сталина, какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? Есть в книге и Виктор Олегович. До полного флэш-рояля не хватило Дугина и Балабанова, впрочем, первый жив и появится у писателя Романа Богословского, а второй мерцает в тревожном пелевинском нарративе.

3. Александр Пелевин — миллениал, и по его прозе это видно, что редкость. Вот где пресловутый «роман поколения»! У нас навалом книг молодых авторов, в них может быть современная политическая повестка, феминизм, ещё черт знает что. Но вот возраст пишущего не определить никак — то ли это неверно понятое понимание стиля, то ли тлетворное влияние Литинститута. Может, вообще все книги за современных молодых авторов пишет Виктор Ерофеев.

А в «Покрове», несмотря на совписа Тихонова и ВОВ, видно мироощущение именно русского миллениала. Человека, схватившего три эпохи: советскую (краешком), девяностые (детство-юностью, приставкой «Денди», напитком «Юпи» и кошмаром на улицах) и нынешнее время с его мемами и параллельной интернет-реальностью. Миллениал застал их все, но ни одной из них до конца не принадлежит. И в этом, собственно, драма — куда и зачем нам плыть. Нет ничего пошлее термина «потерянное поколение» — но вот как по-другому сказать-то?

Я и сам оттуда. Что делать, не знаю, но в одном уверен. Мы ещё не навоевались, товарищ Малокелбасский. Мы ещё повоюем.

Роман «Покров-17» Александра Пелевина (об однофамильце и литературном первопроходце в тексте говорится так:  «Появился недавно, к слову, еще один модный русский писатель, вдохновляющийся буддизмом и Кастанедой, забыл его фамилию, но не суть…», да, не суть…) сложно устроен: главы о попадании писателя Андрея Тихонова в 93-м году в таинственную режимную зону «Покров-17» перемежаются фрагментами его романа об этих же местах «На Калужский большак»,  где бойцы, — среди них ленинградец Василий Селиванов, — в 41-м пытаются удержать село Недельное, и даже вставлена перестроечная критическая статья из журнала «Октябрь» о «Калужском большаке» за подписью критика с говорящей  фамилией Малокелбасский «Не навоевались?», о том, что «сейчас, в 1989 году, стыдно игнорировать тему сталинских репрессий»; порой возникают обращения Старика из организации «Прорыв», призывающего уходить с боем из охраняемой зоны; а то донесения сотрудников НИИ аномальных световых явлений, который находится в зоне и изучает происходящее… а то вдруг появляется пятилетний автор Саша, сидящий в 93-м году у телевизора… Причем, главы о зоне кажутся вполне фантастическими, с Черным Покровом, с чертенятами-ширликами, даже цитируется фильм «Чужой», а военные главы – вполне реалистические, «лейтенантская проза».

К тому же автор напропалую юродствует: в зону попадает писатель,  таинственное вещество, которое вырабатывается Черным Покровом, названо веществом Кайдановского (а Капитан – первый проводник Андрея Тихонова в зоне – чем не Сталкер?); потом Александр Пелевин внезапно роняет такую фразу: «Он задумался и немедленно выпил», — и Веничка Ерофеев переворачивается в гробу, или встает тенью с красным нимбом за спиной автора и целует его в темечко. Кстати, пьют тут «за свет».

Время от времени писателя Андрея Тихонова спрашивают, не воевал ли он, тот отвечает: «Как я мог воевать, мне же пятьдесят два года, я в сорок первом только родился». Но ружья развешаны и обязательно выстрелят, ну, а летящую вражескую пулю можно и остановить… мы и не такое видали!

Но на самом деле «Покров-17» — мистико-исторический роман о 90-х. Ведь попал Андрей Тихонов в закрытую зону в конце сентября 93-го и пробыл до 4 октября 1993 года. Это своего рода иносказание. О том, как закрылась цивилизация 17-го года… Вот Старик (а ведь это партийная кличка Ленина в 1893-м…) говорит в радиоэфире «Покрова-17»: «Мы должны быть сейчас в Москве, среди защитников Дома Советов. Мы обязаны защитить нашу Родину от воров и убийц, которые собираются разграбить ее и распродать по кусочкам, обрекая наш народ на смерть и нищету. Если мы не сделаем это, в Покров-17 превратится вся страна и эта тьма будет страшнее, чем то, что происходит здесь. Может быть, именно наша горстка отчаянных сумасшедших станет той каплей крови, которая склонит чашу весов Истории на правильную сторону»… Не склонила.

А Старик продолжал: «А вдруг Покров-17— это (…) посмертие целой страны. Ад, в который попала наша эпоха. И мы в этом аду. И мы сами ад».

Но те, кто пил «за свет», должны спасти красноармейца Василия Селиванова – и тогда, быть может, тьма начнет рассеиваться… Главное, как в фильме «Персонаж», писателю не надо убивать героя, и тогда всё сделается по слову полковника милиции из «Покрова-17»: «Пусть выживет. А? (…) Пусть он еще и Берлин возьмет!.. Пусть на гармони играет у развалин Рейхстага!» И будет, всё будет, пусть и за кадром… вернее, задолго до того, как появится текст на страницах книги.

Оставим шутки о двух Пелевиных — перед нами действительно увлекательнейший роман, который читается на одном дыхании (главное, конечно, не читать его на ночь, как я). Его главный герой в 1993 году отправляется в закрытый город Покров-17, где сокрыто что-то совершенно секретное, секретнее ядерного оружия, и где в Великую Отечественную происходили ожесточенные бои. Самого момента, как он туда попадает, он не помнит — память приходит к нему позже — когда он сидит в автомобиле с майором, из груди которого торчит нож. Мы въезжаем в этот мир, где ежедневно опускается абсолютная тьма, где таинственный НИИ хранит секреты темного вещества, где милиция пытается сохранить какой-то порядок, где босховские существа — ширлики — терроризируют обычных людей, хотя сами когда-то были обычными людьми, где по земле ходят мертвые святые и наводят ужас на всех вокруг. Мы несёмся к развязке на всех парах и все глубже узнаём все секреты этой территории — и главного героя.

В сухом остатке мы получаем изящную композицию. Покров-17 — это вселенная, образовавшаяся во время ожесточенного боя, где солдаты внезапно попали в окружение и отстреливались из церкви Покрова Божией матери. Это случилось буквально за несколько  секунд до возможной гибели от вражеской пули солдата Селиванова — и его сознание проживает другую жизнь, в которой должно победить боль, страх и смерть. Если получится, тогда у него появится шанс продолжить свою жизнь и стать победителем в Великой войне. Так и происходит. В финале мы видим счастливого ветерана Селиванова на параде и его не менее счастливого внука.

Как только закрываешь книгу и голова прекращает кружиться, начинаешь задаваться вопросом — а что же это все значит? Что стоит за всем этим?

Получается, что советский воин, ветеран, получил возможность спастись благодаря защите (Покров!) Божией матери и, преодолев боль, страх и смерть, остаться живым и защитить свою родину, а затем занять место среди лучших представителей отечества — среди принимающих парад победителей. К этому Пелевин приводит нас, обойдя все острые углы советской истории, и лишь  в нескольких предложениях очерчивая отношение к девяностым. Остается развести руками.

В этом плане «Покров-17» — идеальный роман путинской эпохи.  Пелевин избегает определения добра и зла (определения новых полюсов, чтобы получилась разница потенциалов) в этом причудливом мире, подключаясь к старому, проверенному двигателю — противостоянии советского народа (добро) нацисткой угрозе (зло). Так же выезжает вся страна последние 20 лет — зачем осмыслять наше настоящее и искать новые координаты, когда есть хорошие старые, которые принимаются всеми? Это та причина, по которой роман работает. В этом отличие «Покрова-17», например от «Притяжения» Фёдора Бондарчука, который прекрасно снят (прекрасно написан роман), есть спецэффекты не хуже заграничных (замечательные приемы в романе), однако, фильм не работает, так как не ясно ради чего вот это все (у Пелевина заимствованное у нашей истории ясно).

Все это скорее удручает, чем радует — ведь получается, будто смысл, усвоенный нами с детства, просто упакован в супер-увлекательную и хорошо сделанную форму фантастического романа.  Конечно, есть реабилитирующее обстоятельство — внука ветерана тоже зовут Саша, и возможно роман написан либо в честь, либо в память деда. Это снимает вопрос «Зачем?» к автору, но оставляет предостережение к читателю — от чтения вы получите сюжетную радость, но новых смыслов не ищите.

Однако, другим молодым авторам безусловно стоит поучиться насмотренности и начитанности Пелевина — это безусловно секрет успеха. Он хорошо работает со светом и с цветом, его приемы — как космополиты доковидной эпохи — свободно прибыли из разных жанров литературы, из кино, из компьютерных игр. Это завидное умение считывать, брать необходимые инструменты из разных искусств, из разных пластов культуры заслуживает отдельного и умного разбора с точки зрения интермедиальности.

Остается лишь надеяться, что весь этот богатый арсенал послужит для формулирования подлинного авторского высказывания в будущих романах Александра Пелевина.

Триллер, мистика, детектив. Наверное, в таком жанре будет фильм или сериал по этой книге. Когда ее, конечно, экранизируют. Подробности далее.

Динамика повествования романа не оставляет никаких шансов притормозить на полуслове, не дает отдышаться. Пелевин обрушивает на читателя все новые и новые события и повороты сюжета с какой-то запредельной скоростью. Читатель оказывается на обочине дороги, и повествование стартует резко, мощно и без пробуксовки. А дальше только набирает, не сбавляя оборотов, и развивается в событиях, персонажах, абсурдных, на первый взгляд, действиях и безумии, являющемся неотъемлемой частью этого странного места. В какой-то момент хочется крикнуть: «Что вообще тут творится и как мы отсюда выберемся?!»

Герой романа – журналист и писатель Андрей Тихонов – совершенно неясным образом оказывается за рулем своего автомобиля на секретной территории с названием Покров-17. В месте, куда нельзя проникнуть и откуда точно нельзя выбраться. А еще рядом труп. С ножом в груди. Что будешь делать, читатель? Очевидно, совсем не то, что сделал Тихонов:

«Я открыл дверцу нараспашку, а потом попытался вытолкнуть мертвеца ногой из машины. <…> Труп покачнулся и вывалился из машины наполовину. Я пнул его еще раз и еще, и тело незнакомца рухнуло на обочину. Какая мерзость».

Весьма цинично, но очень действенно. Таким нам предстает герой романа писатель Тихонов в самом начале. И если есть ощущение, что дальше он будет меняться, то это заблуждение. Герой будет делать все, чтобы выжить. Ведь это таинственное место делит людей на слабых и сильных. И тут нужно адаптироваться любой ценой.

«Глупые вы, писатели. Все мы из одного мяса сделаны. Нечего ангелочков из себя строить».

Покров-17 – это жуткое место. Это жуткое время. Fallout вперемешку с братьями Стругацкими, Чернобылем, да и вообще советским футуризмом. И все это под завязку наполнено метафорами и аллюзиями. Здесь и «ширлики» – квинтэссенция человеческого безобразия, бездуховности и чревоугодия. И вождь-пророк Старик – словно вечно беснующийся Эдуард Лимонов. И таинственный Капитан – словно Харон или Анубис, встречающий героя и проводящий его в мир тьмы и мрака.

«Недавно мне удалось пообщаться с египетским богом Анубисом. Очень интеллигентно побеседовали. Думаете, опять шучу? Нет. Чистая правда…»

Очевидно, Пелевин не просто так выбрал и время действия своего романа – октябрь 1993 года. Объятый черным дымом Белый дом, всюду появляющаяся голова с чубом: «телекомпания ВИД представляет» – все это выглядит весьма символично в истории жизни и смерти как самого Покрова-17, так и новой страны.

Кинематографичность текста, его структура, его ритм и клиповость – это безусловный плюс романа. Ты не читаешь его, ты его смотришь. А три сюжетные линии, хаотично переплетающиеся в повествовании, в конце объединяются мощным, но довольно патетичным высказыванием о Воскрешении.

Настало время, когда фамилия «Пелевин» без сочетания с именем «Виктор» воспринимается вполне нормально (как и существование в русской словесности целого созвездия Толстых, не говоря уже об Ивановых).

Новая книга петербургского писателя Александра Пелевина, автора романов «Калинова яма» и «Четверо», называется «Покров-17» — по имени закрытого города под Калугой, тайны которого расследует столичный журналист.

Это и увлекательный мистический боевик, и нагруженная символами и аллюзиями философская проза.

Дело происходит накануне расстрела Белого дома в 1993 году. Эта болевая точка новейшей российской истории оказывается загадочным образом связана с боем местного значения, произошедшим на месте Покрова-17 в конце 1941 года.

В героях книги Капитане и Старике узнаются Курёхин и Лимонов, когда-то состоявшие в одной и той же ныне запрещённой партии (вместе с Летовым, без которого в романе тоже не обошлось). В омерзительных мутантах-«ширликах», пожирающих материализованную тьму (загадочный «уголёк», появляющийся после загадочных же «затемнений» — абсолютной черноты, накрывающей город), можно разглядеть тюрликов с провидческих картин Гелия Коржева.

Что за тьма накрывает Покров, как преодолеть проклятие этого места?

Не будем раскрывать секретов.

Добавим только, что проза Пелевина очень кинематографична. На язык просятся сопоставления со «Сталкером», поставленным Тарковским по мотивам «Пикника на обочине» Стругацких (не случайно тот самый уголёк называется у Пелевина «веществом Кайдановского»), и «Городом Зеро» Шахназарова.

Интересная, умная, изящная вещь.

P. S. Предполагаю, что автору изрядно надоели сопоставления его персоны с Пелевиным Первым. С неизбежным присутствием тени Виктора Олеговича Пелевин Второй обходится не без юмора. Так, его герой между делом роняет: «Появился недавно… ещё один модный русский писатель, вдохновляющийся буддизмом и Кастанедой, забыл его фамилию, но не суть».

Полку романов о 1993 годе прибыло: чем больше времени проходит, тем сильнее потребность в художественном осмыслении этого периода, поэтому роман Александра Пелевина в этом ряду (наряду с «Журавлями и карликами» Леонида  Юзефовича, «1993» Сергея Шаргунова, «Красно-коричневый» Александра Проханова), думаю, далеко не последний.  Культурными кодами эпохи становятся песни «Гражданской обороны» – это начало «эпохи Ельцина», от которой пока непонятно, чего ожидать, но почему-то никто не ждёт ничего хорошего.

Завязка романа: Андрей Тихонов – популярный журналист и писатель, автор романа о Великой Отечественной войне, символично родившийся в 1941 году, отправляется по заданию редакции к закрытому и засекреченному городу Покров-17 Калужской области, чтобы попытаться разузнать, что в нём происходит. Попасть внутрь на тщательно охраняемую территорию он, конечно, не мог ни при каких условиях. Но если бы «не мог», никакого хоррора (а Пелевин написал отличный образец именно этого жанра) бы не было. Поэтому спустя примерно десяток страниц мы получаем потерявшего память о последних часах героя в закрытом городе с трупом на пассажирском сидении его автомобиля. Тихонов, как положено герою жанровой прозы (и это определение касается вовсе не качества текста, а исключительно его качеств), как выясняется, обладает необходимым и исключительным героическим потенциалом – и с тайнами Покрова-17 в конце концов справляется. Какой ценой, умолчим, потому что этот роман – тот случай, когда за спойлеры надо предавать анафеме.

Вообще место – тот самый Покров-17 в романе Пелевина – не просто локация, это один из персонажей: живой, странный, обладающий непростым и очень тяжёлым нравом. В нём сливаются две главных линии романа: «тихоновская» 1993 года и «военная», включающая главы из его книги. Конечно, неслучайно, что события в ней происходят ровно в тех же местах, куда приезжает писатель. Линии романа, конечно, оказываются прочно связаны между собой. Какие-то связи очевидны с самого начала, другие автор традиционно приберегает до финала.

Одна из важнейших тем романа – расчеловечивание под влиянием неких внешних факторов. Герой книги Тихонова Пантелеев спрашивает Селиванова, «как происходит, что люди в зверей превращаются». Этим же вопросом, наблюдая ширликов, задаётся сам Тихонов. Он понимает, что в мире есть абсолютное зло, с которым нужно сражаться просто потому, что ты человек: «Но есть же в мире настоящее зло… Зло, которое меняет мир к худшему само по себе». А цена победы над таким злом низкой быть не может, потому что оно вбирает в себя «всё самое отвратительное, что есть сейчас в нашем жалком и угасающем времени, всю мерзость нашего бытия, весь упадок и разруху». Хоррор предполагает встречу с инфернальным, хтоническим – с силой, с которой невозможно договориться, которую невозможно разжалобить или подкупить. Эта сила существует для того, чтобы уничтожить тебя. Наступили времена, когда порядок важнее, чем закон: по закону убивать нельзя, но порядок говорит, что убить чисто технически можно – кого угодно. Вопрос лишь в том, какие у всего этого будут последствия. В широком смысле роман Александра Пелевина – это как раз роман о последствиях: о последствиях описанных в книге событий войны, о последствиях человеческих поступков, о последствиях 1993 года.

Александр Пелевин заглядывает в 1993 год из нашего сегодня, заглядывает, уже зная, «что же будет с родиной и с нами», а его герой знать их ещё не может. Тем не менее ниточку в будущее автор протянет: действие последних страниц происходит уже почти в наши дни, и неслучайно один из героев этой сюжетной линии – тёзка и, судя по всему, ровесник автора.

Архитектоника романа может показаться излишне разрозненной, фрагментарной, раздёрганной. Но это скорее не раздёрганность, а интерактивность – заложенность в самом тексте основ для его бытования в самых разных формах – аудиокниги, фильма (жанр для этого весьма подходящий), компьютерной игры… «Покров – 17» – это слепок с прошлого, который органично встраивается в наше настоящее. Встраивается пугающе, резко, решительно – и делать вид, что его не существует, совершенно невозможно.

[major spoiler alert]

Постмодернистское взаимопроникновение творчества (плодов творчества) и реальности не раз становилось содержанием современной литературы и кино. Роман Александра Пелевина кинематографичен весьма. Кстати, на мой взгляд, это отменяет фактологическую критику, с которой нередко приходится сталкиваться Александру. Ибо это не исторический роман, это роман о романе, которому позволительно быть неточным в конкретных деталях. Более того, это роман авантюрный, тут главное действие и стратегия его развития, очень, надо сказать, прихотливая. Композиционный прием в «Покрове-17» Пелевин использует тоже весьма кинематографический и тот же, что и в предыдущей книге («Четверо»): несколько сюжетных линий, разнесенных во времени (но, в данном случае, не в пространстве) развиваются параллельно, а потом пересекаются, после чего сходятся в одной точке (временной и пространственной). Интересно, что в «Покрове-17» Пелевин, подобно Кристоферу Нолану в «Доводе», обращается к технике хронологического палиндрома.

Открывается роман фразой редактора газеты «Мне нужны фото человека-паука [зчркнт] закрытой территории Покров-17». И это — при всей любви Пелевина к резким сюжетным поворотам — самый сильный триггер. Ведь тут же в голове всплывают мифы и легенды, да и реальная фактология бесчисленных советских закрытых науко- и военноградов (страшно представить, что может твориться в шестнадцати остальных Покровах), перед которой не устоял и Нолан. Правда, фантазии у него хватило только на некий «Стальск», ему и невдомек, наверное, что наукограды порой возникают на месте умерших русских деревень, а имя этим наукоградам может дать не только добываемый элемент или вождь, но и разрушенная святыня (в данном случае — храм Покрова Пресвятой Богородицы). Представляется, что именно влиянием советской эзотерики под черным христианским покровом и обусловлена пресловутая тоска миллениалов по времени, в котором никто из них не жил. Этим объясняются, вероятно, и пасхалки вроде «вещества Кайдановского», ведь в том прекрасном прошедшем времени было место и своей «зоне» (примечательно, что отсылка не к книге-оригиналу Стругацких, а к ее переложению, экранизации Тарковского), и подвигу.

Селиванов — это же литературный Лапенко, это персонаж-калейдоскоп, в сменяющих друг друга гранях-эманациях которого отражается послевоенная история страны. Только чуть более тревожный, так как один из временных пластов (назовем его превалирующим, он, пожалуй, прописан наиболее ярко и интересно) разворачивается на фоне крушения одной государственной формации и формирования иной. Жанр журналистского расследования сливается с псевдо-историческими зарисовками событий 1993-го года, явленными нам через призму восприятия их ребенком, в котором уж что-то больно много всего автобиографического. Отметим, но не станем углубляться в потенциал сопоставления этих драматических событий с описанием боев за деревню Неделино, в которых Селиванов/Тихонов отстаивает храм Покрова, на месте которого возникнет Покров-17, город, который построил… позже.

Мотив замкнутого пространства, может быть, замкнутого круга, не нов, вспомнить хотя бы «Замок» Кафки (как и землемер появляется из ниоткуда, так не может сориентироваться на местности журналист), где и внешние границы недоступны, и центр недостижим. Но Кафка и представить себе не мог открытий физиков ХХ века, чем пахнет в космосе и воздействия на организм синтетических наркотиков. Мы — можем. А Александр Пелевин смог описать.

Есть в книге и место комическому. Жертвы употребления выделяющегося в момент абсолютного поглощения светового потока (покрова) вещества Кайдановского («уголька»), так называемые ширлики, очаровательны и описаны чудесно. Эдакий веселый босхиарий, выходцем из которого, вне всякого сомнения, была и ручная кукла Машенька на паучьих ножках из «Ночного дозора». Как и она, ширлики — печальны, жизнь их трагическая, как жизнь всякого, кто питается (quod me nutrit me destruit)… болью.

Раз уж мы поддались искушению перечислять личные ассоциации, которые вызывает роман Александра Пелевина, уделим внимание и НИИ аномальных световых явлений, расположенному на закрытой территории «Покров-17». Это, опять же, хорошо знакомый нам (по не пережитому самостоятельно советскому прошлому), но оттого не менее любимый топос «института». Самый свежий интересный образец этого топоса тоже из кинематографа, это НИИ из сериала «Рассказы из Петли» (Tales from the Loop), так же существующий благодаря и ради «объекта», так же существующий вне / взаймы времени и так же исследующий не то, что кажется населяющим «академгородок» ученым и окрестные поселения пейзанам.

То, что культура комиксов и их киновоплощений навсегда изменила литературу, кинематограф, само наше восприятие реальности, вряд ли подлежит сомнению. Кто Marvel посмотрел, тот в цирке не смеется. Потому как именно комикс, его эстетика и логика являются ярчайшим выражением мира, где возможно практически все, а будет возможно еще большее. Отработанная в мире Marvel мультивселенная Шрёдингера / Лейбница— обыденность. Все, что может произойти, может произойти. Все, что человек в состоянии помыслить — реально. Удивительно, но «Покров-17» — первый известный мне пример воплощения (и удачного) теории мультивселенной в отечественной литературе и на отечественном историческом материале. За что отдельное спасибо.

«И когда сама Смерть взглянет на нас своими пустыми глазницами <…> мы скажем ей: Да…» Надо сказать, что фантастам работа с такими обобщенными понятиями, как смерть, страх, боль несвойственна. Однако Александру Пелевину удалось попасть в точку схода действительно болезненных даже для современного русского человека линий. Пересечение их небанально и, что самое главное, происходит как бы за пределами мыслей и действий главных действующих лиц (и одного исполнителя), вынесено за скобки той самой мультивселенной в наш (?) мир. То, что именно этот — наш, говорят читателю, знакомому хотя бы со статьей об авторе в вики, пресловутые автобиографические детали.

Если книга другого фантаста из лонг-листа этого года, Андрея Рубанова, «Человек из красного дерева» — это хорошо написанный роман мэтра, практически идеально отлаженный механизм, то «Покров-17» — книга автора, который не знает и знать не желает, как «надо писать», свежее, пусть местами наивное, но яркое повествование, от которого веет увлеченностью и радостью творчества.

Приветствую тебя, мой печальный читатель «Покрова-17»!

Если ты купил эту книгу в дорогу, чтобы скоротать время по пути из Петербурга в Адлер, и являешься поклонником боевой отечественной фантастики в стиле «постапокалипсис», — ты попал в яблочко. Тебя ждет захватывающий сюжет, проработанный сталкерский мир, отвратительные твари-ширлики, бывшие когда-то людьми, а ныне норовящие укусить любого человека и заразить его болезнью похлеще чумы. В общем, все, за что мы любим жанровые истории. Но если ты надеешься вкусить плоды большой русской литературы, припасть к источнику, так сказать, то тебя ждет разочарование.

Раньше ведь как было! Приходишь в книжный магазин, и тебе все понятно: вот здесь полка фантастики, там – дамские романы, а вон там, в самом углу рядом с туалетом, пыльная и никому не нужная полочка, – вот это современная русская литература. А сейчас смешалось все в доме Облонских; под обложкой модной интеллектуальной серии может быть и фантастика, и дамский роман, и детектив, и вообще все что угодно. Ну как тут не опечалиться?

Впрочем, по порядку.

Действие нового романа Александра Пелевина происходит в двух временных пластах: сентябрь-октябрь 1993 и декабрь 1941. Немолодой журналист Андрей Тихонов в сентябре 93-го по заданию редакции выезжает в Калужскую область, где, по слухам, находится засекреченная зона «Покров-17». Никто ничего не знает об этом месте, но оно обнесено забором с рядами колючей проволоки и охраняется лучше, чем Белый дом, который вот-вот начнут расстреливать из танков. Вроде бы в далеком 1981 году на этой территории возникла аномалия неизвестного происхождения: на местность внезапно обрушилась абсолютная темнота, поглощающая любой источник света, эдакая черная дыра. Явление повторялось с разной периодичностью и длилось от нескольких минут до полутора часов, без всякой системы и логики. Территорию оцепили военные, жителей вывезли, но не всех, некоторые не захотели уезжать (Тадам! Так и вижу, как какой-нибудь полковник внутренних войск уговаривает жителей покинуть секретный объект, а они такие: да не, не хочу). В центре Покрова-17 построили научно-исследовательский институт Аномальных световых явлений, сокращенно НИИ АСЯ (привет «Чародеям»), но за двенадцать лет ученые так и не смогли понять причину этого явления.

А дальше герой чудесным образом телепортируется в зону и начинаются, собственно, его приключения, полные загадочных событий и смертельных опасностей. Все в рамках жанра.

Сюжетная линия 41-го года заявлена как отрывки из романа «На Калужский большак» главного героя Андрея Тихонова, и описывает бои за поселок Недельное, на месте которого, как уже догадался читатель, и возникла эта зона. Роман в романе ход не новый (привет Булгакову), но любопытный, тем более что действие выдуманного романа в дальнейшем будет тесно связано с главной сюжетной линией. Попробуем обойтись без спойлеров, мой печальный читатель, иначе дорога из Петербурга в Адлер станет уж совсем невыносимой.

Говоря откровенно, с «Покровом-17» я попал в крайне неудобную ситуацию. Для отечественной фантастики серии S.T.A.L.K.E.R. – это отличная книга! И мелкие огрехи, нестыковки, корявости языка в жанровой истории не так важны. Будь я членом жюри не Нацбеста, а какой-нибудь премии для фантастов, и разговора бы не было, от души пожал бы автору руку. Но формат «Национального бестселлера» предполагает оценку по гамбургскому счету со всеми вытекающими. Тем более, что и сам Пелевин претендует на высшую лигу (аллюзии на Лимонова, Гелия Коржева, ирония по отношению к писателю-однофамильцу). А с высшей лигой как раз проблемы. Не уверен, что автор будет довольствоваться наблюдением игры со скамейки запасных.

Роман написан очень бедным, блеклым языком, причем бедным не нарочито, а скорее по безалаберности. Вот пример из самого начала книги:  «Я еще раз глубоко вдохнул и снова выдохнул. Я решил, что надо прийти в себя и разобраться. Я приехал сюда из Калуги. Где бы я сейчас ни был, сюда я точно приехал из Калуги, я выехал оттуда днем. Куда? Куда я ехал? Что это за человек?»

Что тут сказать? Я тоже так могу. Как сейчас помню: изложение, третий класс, первая четверть… Вся штука в том, что прием коротких и рубленых фраз не так прост, как кажется с первого взгляда. Так можно писать, если ты Хемингуэй, и у тебя не то что каждое слово на своем месте – запятую не вырвать. И только в этом случае фраза становится монолитной и напитывается энергией. А если у тебя две Калуги и семь местоимений «я» на пару строк текста, то у меня плохие новости: ты пока еще не Хемингуэй. Посему надо быть внимательней к тексту, пробовать каждое слово на вкус, переставлять местами, подбирать синонимы, пока не найдешь единственно верную связку. А если Александр Пелевин считает, что бойцы РККА в декабре 1941-го говорили друг-другу «не ссы, братух», то налицо непонимание языка эпохи. Бойцы-то, может, так и говорили, кто же сейчас проверит, но в восприятии читателя эта фраза прямиком из подворотни 90-х.

Сам главный герой – мужчина 52 лет. Автору было важно, чтобы персонаж родился именно 26 декабря 1941 года, и сюжетом это оправдано (26 декабря – дата знаковая для нашей страны, чего уж там), но вот влезть в шкуру пятидесятилетнего мужика у Пелевина не получилось. Андрей Тихонов говорит и ведет себя, как тридцатилетний парень. Поступки, оценки, реакции – все выдает нам молодого человека по возрасту плюс-минус равного самому Пелевину. Даже первое слово, которое герой произносит в рамках текста – «Говнище» — не свидетельствует о зрелости персонажа. Но даже не это самое печальное. Главный герой Андрей Тихонов – персонаж бесхарактерный, абсолютно никакой, не прорисованный. Он что-то делает, говорит, но не совершает ни одного поступка, по которому мы можем понять, храбр он или труслив, зол или добр. Что он любит? Как он смеется? Какие у него привычки? Образ дан автором в плоскости, хотя, казалось бы, чего проще. Но не мудреный писательский закон – показывай характер героя через действие – в случае с Тихоновым не работает. Он не совершает искренних и человеческих поступков, а все решения за него принимает автор и откровенно любуется своим персонажем: как он держит пистолет, как зло и хлестко отвечает оппоненту. Так начинающий актер бросает косые взгляды в зрительный зал: мол, видели, как я могу, как я хорош на сцене? Причем, второстепенные персонажи у Пелевина как раз прописаны точно и объемно: Старик, так похожий на Лимонова, полковник Каменев, безымянный Капитан, боец Василий Селиванов. В них есть кровь, огонь, им веришь, в конце концов. А вот с главным персонажем какая-то незадача вышла.

Нельзя не сказать пару слов о военной линии романа.

Книга «На Калужский большак» со слов другого второстепенного персонажа «по стилистике отсылает к классической советской фронтовой прозе», а ход боевых действий описан «с энциклопедической точностью». Прием, конечно, залюбуешься: вроде бы и с автора взятки гладки, и сам себя похвалил невзначай. Впрочем, «классической советской фронтовой прозы» нам не дождаться. Имеет место неловкое подражание стилистике соцреализма в диалогах героев, причем не самых лучших его образцов, и на этом, пожалуй, все. Да и с «энциклопедической точностью» не все в порядке. Чтобы не быть голословным разберем один бой.

Рано утром взвод получает задачу выдвинуться в передовое охранение батальона. Заметим, полк уже три дня как занял деревню. Миновав позиции первой линии обороны, взвод выходит на окраину деревни и… никого не обнаруживает. Начинает обустраивать огневые точки, выбирать сектора для стрельбы. Но если полк три дня стоит в деревне, то передовое охранение ровно три дня должно существовать, и новый взвод либо усиливает стоящее там подразделение, либо меняет его. Но Андрей Тихонов аkа Александр Пелевин на такие мелочи внимания не обращает. А они всплывут, когда немцы пойдут в наступление. Ладно, взвод занимает крайнюю избу. Не дом, а именно избу. Это важно. Солдаты, видимо, сделав все вои солдатские дела, разжигают костер, ужинают со вкусом, поют песни под гармонь (конечно же, немецкую, трофейную). Гармонь, не аккордеон, так в тексте. В боевом охранении, ага. И эту радостную, умиротворенную картину нарушает взрыв снаряда. Летит кирпичная крошка в разные стороны (откуда взялся кирпич, вроде бы речь об избе шла?). Внезапно выехали танки. Вот такая картина маслом. То есть, взвод находится в боевом охранении метрах в пятистах от передней линии обороны, ужинает, отдыхает, «секреты» не выставлены (а главой ранее, на секундочку, засекли немецкую разведку возле деревни), и немецкие танки застают взвод лейтенанта Старцева врасплох. Товарищ лейтенант, да вас под трибунал отдать надо. Дальше – больше.

На дороге артиллеристы готовили к бою полковую пушку. Это что за артиллеристы такие, которые за три дня не окопали орудие, не замаскировали его, не подготовили запасную позицию, а вот так с ходу выкатили пушку на дорогу? Самоубийцы какие-то, честное слово.

Рядом с бойцом Селивановым залегает солдат с противотанковым ружьем. Дальше он будет фигурировать как безымянный боец, то есть, не знакомый Селиванову. То есть новый взвод все-таки усилил подразделение, стоявшее там до этого? Или нет? Иначе откуда взяться незнакомому бойцу? Уж в своем родном взводе все друг друга с грехами и потрохами знают. Боец с ПТРД, на секундочку. Вот так вот взял и залег. Вообще противотанковое ружье – совершенно новый тип оружия на декабрь 1941 года, его месяц как начали поставлять в войска. И обслуживался он расчетом из двух человек: один заряжал, другой целился и вел огонь. Расчет заранее окапывался в том месте, которое укажет командир взвода. Потому что командир определяет сектора стрельбы и составляет для этого карточки ведения огня. Три дня, повторю, у полка и батальона было для этого. Но боец с ПТРД просто падает в снег, и лупит по танкам, как в копеечку.

И вот такие «блохи», вылезая то тут, то там, на корню губят созданный автором мир; он рассыпается от этих нестыковок. Испаряется энергия текста, и это тем обиднее, что сам текст в своем фундаменте, безусловно, имеет потенциал.

Конечно, мне возразят, что никто из нас, пишущих и рассуждающих о войне, не видел реального боя в декабре 1941 года. И бой всегда может пойти не по правилам, не так, как прописано в уставах и наставлениях. Все это так. И чаще всего в жизни так и происходит. Но в литературном тексте это «не по правилам» должно быть художественно мотивированно, то есть читатель, даже самый искушенный в вопросах военной тактики, должен поверить в написанную историю, прожить ее в своей душе так, чтобы до печенок достало. Скрипит башня танка во время поворота – он должен слышать этот скрежет. Снег набивается бойцу в рот – зубы должно сводить от холода. И никак по-другому это не работает. 

Все это действительно печально, потому что батальные сцены Пелевин описывать все-таки умеет. Следующий эпизод (бой за церковь в поселке Недельное) написан ярко, живо, вот прям видно, что автор поймал кураж и текст сам льется, как холодный ручей. Так в чем причина? Только в небрежности.

Но справедливости ради нельзя не отметить удачные моменты.

Безусловное достоинство романа – это его сюжет. Драматургия текста продумана на очень зрелом, качественном уровне. Многим нашим мэтрам от большой литературы я бы порекомендовал поучиться у Александра Пелевина построению сюжета. Мелкие нестыковки встречаются и здесь, но, кажется, вся жанровая фантастика этим грешит. Автор придумал действительно интересный мир, связал между собой все линии, всех персонажей. Это на самом деле дорогого стоит. Не балуют нас нынче писатели годным сюжетом, все больше порассуждать о жизни норовят.

Другое достоинство – не литературного характера и, скорее, зависит от гражданской позиции читателя, но лично мне нравится, что писатели с гордостью стали говорить о «Бессмертном полке», что из описаний боев Великой Отечественной пропали кровавые НКВДшники и заградотряды, хлещущие водку полковники и генералы, пачками посылавшие людей на смерть. История требует вдумчивого и трепетного отношения к себе, иначе новые грабли в масштабах страны будут нам обеспечены.

Я бы не хотел, чтобы Александр Пелевин счел мою критику эдаким снобистским похлопыванием по плечу, тем более, что писатель он, определенно, талантливый. Но автору надо серьезно определиться: либо он работает в жанровых историях и делает себе имя как фантаст (что в конечном итоге и денег может принести гораздо больше), либо начинает серьезно работать над словом.

Прежде чем говорить о новом романе Александра Пелевина «Покров–17» (М.; ИД «Городец», Книжная полка Вадима Левенталя, 2021 г.), необходимы пару слов и о том, насколько известный мем «даже не однофамильцы» именно здесь оказывается актуален. Никого уже не смущает наличие в русской литературе четверых Толстых (рок-певец Бранимир, впрочем, полагает, что их гораздо больше, и причисляет к славной фамилии не только депутата и телеведущего Петра Олеговича, но и дизайнера Артемия Лебедева). Всё спокойно с полудюжиной разноударных Ивановых и тройкой-четверкой Сологубов. А вот Саша, даже оказавшись в финалистах премии Нацбест-19, вынужден отругиваться: да, я Пелевин, но не тот. Думаю, скоро он перестанет это делать. 

Задача в духе сказочки про репку: гурьбой и гуртом вытащить писателя Александра Пелевина из огромной тени знаменитого однофамильца – Виктора Олеговича. Если бы в России существовал литературный процесс, многие его акторы тем самым бы и занялись. Но процесс отсутствует, и спасение пребывающих в тени и ложной парности должно производиться по методу барона Мюнхгаузена. Собственно, Александр так и поступил, вытащив себя из персонажей литературного анекдота и «подающих надежды» в самостоятельного  прозаика с собственной яркой манерой письма и особым жанром, сочетающим фантастику, реконструкцию, мастерскую работу над сюжетом и, как ни странно прозвучит сегодня, советскую футурологию. А еще – поэтический метод познания реальности. Уроки таких разных авторов, как братья Стругацкие и Егор Летов, Михаил Елизаров и Александр Введенский, Леонид Андреев и Бликса Баргельд. Доказательство чему – романы «Калинова Яма», «Четверо», и, разумеется, «Покров–17». 

…Виноват не Александр, а наша глухая инерция. Когда меня попросили о рецензии на «нового Пелевина» в первых числах декабря (это важно), я пытался высмеять заказчика. Дескать, Пелевин перестает быть «новым» где-то между бабьим летом и Днем учителя, когда продажи стабилизуются, рецензии, положительные и отрицательные, сданы по весу, а название свежего романа стремительно вымывается из читательских сознаний. Оказалось, смеяться надо над собой, поскольку «Покров–17» — одно из самых сильных для меня литературных впечатлений последнего времени.   

Прежде всего любопытен хронотоп романа – сентябрь и первые октябрьские дни 1993 года. В свое время покойный Александр Гаррос отмечал: в отличие от октября 93-го, август 91-го практически никак не осмыслен, и даже должным образом не отражен в отечественной литературе. 

Однако на самом деле и по гамбургскому, равняться августу с октябрем было особо и нечем. Попытка обнаружить книжную полку, туго набитую сочинениями, посвященным тогдашним событиям (Ельцин, Руцкой, Хасбулатов, расстрел Белого дома из танковых орудий), также выглядит весьма проблематичной.

Хватит пальцев одной руки. Отличный роман Леонида Юзефовича «Журавли и карлики», однако там баррикадные хроники — не движущийся фон, а статичный задник. «Бермудский треугольник» Юрия Бондарева, закатный роман большого писателя, до сих пор удивляющий каким-то веселым фронтовым отчаянием – «прорвемся!» (Кстати, отмечу, что батальные, реконструкторские сцены «Покрова–17», из конца 1941 года, сделаны в бондаревских традициях «лейтенантской прозы». Пусть не оригинально, но старательно и прилежно).

Сильный очерк Эдуарда Лимонова «Пчелы, орлы и восстание» из «Анатомии героя» (Лимонов хотел писать про оборону БД книгу, но так, увы, и не собрался). Лыком в строку — композиция Наталии Медведевой «Москва — 993» из альбома Russian Trip.

Главный автор темы — разумеется, Александр Проханов. Начиная с «Красно-коричневого», практически в каждом его новом романе (вот тут — действительно, если не книжная полка, то многотомник) назойливыми кам-бэками повторяются сцены белодомовской обороны. Автоплагиат, возведенный в прием, имеет полное право называться лейтмотивом.

Много стихов, сопоставимых в объемах, а главное — в слезоточивом угаре — с публицистикой, долгие годы заполнявшей патриотические издания по всему спектру.

Для либералов Октябрь-93 считался многие годы темой негласно табуированной; за весь их велеричивый лагерь отстрелялись мемуарными очерками фигуры довольно маргинальные: Альфред Кох и Валерия Новодворская.

Наконец, и, разумеется, знаковый не в одном литературном смысле роман Сергея Шаргунова «1993. Семейный портрет на фоне горящего дома» —  Сергей, конечно, не закрыл темы, но отстрелялся этим романом за несколько литературных поколений. Но только не александр-пелевинское, нынешних тридцатилетних, с их клиповым мышлением и стремлением поместить прошлое в два-три клика. 

Александр Пелевин, парень 1988 года рождения, сделав осень 93-го календарным фоном для своей истории, дает читателю одновременно ключ и метафору. Ключ — как сегодня можно воспринимать произошедшее тогда со страной. Метафору – о генетической неизбывности живущего в нас Homo sovieticus (употребляю без всяких иронических коннотаций, в смысле, скорее, антропологическом) – человека уже отчасти мифологического, способного не только героически умирать, но и мистически возрождаться – и этот мессидж мало отношения имеет к кармическим перерождениям, но самое прямое – к христианской идее воскресения, «живот за други своя». 

И еще – к одной интересной, хоть и не слишком щедрой на примеры, отечественной традиции. Забавно, что иронический хоррор Карена Шахназарова, фильм «Город Зеро» некоторые умные люди уже сразу по выходу восприняли как масштабную и устрашающую метафору перестройки и всего последующего. Роман Пелевина, родившегося в год выхода «Города Зеро», по сути, прием этот обнажил и усилил, лишив даже намека на иронию.  

Подобный набор категорически мешает воспринимать «Покров – 17» как узкожанровый, пусть и мастерски изготовленный, постсоветский ужастик – с погонями, стрельбой, страшилками, ментами, автоматами, чернобыльскими мотивами и сталкерами, закрытыми в вечный мрак территориями, мутациями под воздействием веществ и трудной химией времени. С ходу отмечу в богатом на аллюзии «Покрове–17» еще одного большого художника, гениального в своих прозрениях Гелия Коржева – его знаменитые тюрлики у Пелевина обернулись ширликами, докрученными до символов бездумного, безобразного, обесчеловеченного потребления.

Кстати, и в других персонажах угадываются живые, точнее ярко и яростно жившие тогда люди – в опасно-обаятельном Капитане – Сергей Курёхин, а в вожде силового отрицалова Старике – Эдуард Лимонов, Дедом ставшим лет через десяток, в тюрьме и на воле. 

Литературные недостатки вещи (нефатальные, но обидные) вырастают из ее технических достоинств – той самой клиповости, или, выражусь нейтральнее, сценарности. Александр, может, не делает два в одном, т. е. прозу и сценарий, но, сочиняя прозу, он явно смотрит это кино – перебивки, затемнения, флешбэки, реминистенции. И отлично разбираясь с темпом и чередованием планов, а также некоторой непроявленностью до конца действий и поступков (без таких затемнений хороший мистический сюжет засыхает) подчас забывает, собственно, об искусстве – языке, изобразительности, речевой характеристике персонажей. Подтянуть бы эти принципиальные позиции (не вдаваясь при том в словесную игру и завитушки стиля) – и имели бы мы сегодня безусловный шедевр. Но некоторая лень в исполнении, похоже, та же характерная поколенческая черта, что клиповость и кликабельность. 

Но пока у продюсеров с режиссерами дойдут руки, читателю предстоит немалое удовольствие – хорошая историко-метафизическая проза с переживаниями и горьковато-свежим послевкусием. Когда-то так умел и Виктор Олегович, но, видимо, в русской прозе «Пелевин» — не столько фамилия, сколько редкая праздничная специализация. Хорошо, что не ролевая игра.