Представляя книгу Владимира Фёдорова «Остров Аграфены», номинатор пишет, что в ней «…собраны его рассказы, соединившие в себе современную северную реальность с таинственной мистикой и обычаями предков. Сюжеты многих рассказов были подарены автору его геологической молодостью, наполненной яркими событиями и приключениями». Спустя годы автор решил передарить свои приобретения читателю. Стоит ли радоваться столь щедрому и яркому презенту? Для понимания проблемы считаю необходимым прибегнуть к комментированному пересказу двух типичных «ядерных» текстов сборника.

По поводу мистики номинатор не обманул. Она есть, хотя и специфического свойства. «Большая белая рыба» — первый рассказ сборника. Сергей месяц как демобилизовался из армии. Первые дни свободы он проводит в якутской тайге. Там живут его бабушка и дедушка, работающие на «Гидропосту номер один». Заботливый внук спроваживает их отдохнуть в город, а сам остается насладиться привольем, тишиной и рыбалкой. По поводу последнего дедушка на прощанье обещает достойное развлечение — появилась рыба не менее семидесяти килограммов весом. Сергей вооружается острогой и отправляется на промысел. К сожалению, у юноши не слишком меткий удар. Но «к сожалению» быстро переходит в «к счастью». В якутской реке завелась не огромная рыба. Там живет русалка. Хотя она и ранена, но Сергей симпатичен ей в крайней степени. Она также вызывает нежные чувства у неудачливого рыболова:

Даже опухший от слез маленький прямой нос и темные круги боли и обиды под большими голубыми глазами лишь делали ее красоту более трогательной.

Русалка предлагает посмотреть Сергею на рану. Рана на колене (уже отсюда понятно, что на Севере обитают особые русалки). Сергей целует колено. Как понимаете, прелюдия длится недолго.

Рука его, скользя по бедру следом за губами, ощущала уже только шелковистую нежную кожу с почти неразличимой, тающей под пальцами ниточкой шрама, но сейчас это чудо совсем не поражало Сергея.

Потом он нес ее на руках на берег, и горячий шепот обжигал его ухо:

— Не торопись, милый, ты у меня первый…

Наутро русалка деловито печет вкусные ароматные блины. Сергей понимает, что ему повезло. Влюбленные игривы и ненасытны:

— …Но любому дремучему крестьянину было известно еще сто лет назад, что там, где танцуют русалки, все идет в рост. Они даже специально их на свои луга заманивали. Были такие способы.

— Но я же не дремучий крестьянин.

— Это я уже поняла. — Она опять счастливо хмыкнула. — Ты очень современно, а особенно сексуально образованный молодой человек. А ну, признавайся, сколько русалок у тебя было до меня? — Пальцы ее побежали к нему в подмышки. — Признавайся, китобой, а не то защекочу! Защекочу насмерть!

Номинатор обещал «современную северную реальность с таинственной мистикой и древними верованиями». Таинственной мистикой и древними верованиями такое назвать сложно. Пусть будет «современной северной реальностью». В общем, скоропостижно влюбленный Сергей уходит с безымянной русалкой под воду. В мир вечных блинов и любви.

Второй рассказ — «Дефиле над пропастью» имеет четкую историческую привязку и начинается сурово:

Капитан госбезопасности Сёмин, не спеша прихлебывая крепкий чай, внимательно перечитывал приказ № 00477 от 30 июля 1937 года, подписанный наркомом внутренних дел Ежовым.

Сёмин безоговорочно одобряет документ:

Теперь, вместо обрыдшей тягомотины и препираний с судьями и адвокатами, все дела по репрессиям безо всяких обжалований и кассаций, прямо на месте будет решать областная тройка. И он, Сёмин, в этой тройке главный. Как говорится, сам раскусил гадину, сам осудил и сам без проволочек ликвидировал.

Насладиться историческим моментом мешает некий француз — Андре Вэли. Он сам приходит в НКВД. Дерзость объясняется наличием у него письма от тов. Ежова с просьбой посодействовать художнику-модельеру в изучении народов Крайнего Севера. Сёмин неожиданно шутит про Шанель. Странное знание мира высокой моды. Нужно бы присмотреться. Владельца охранной грамоты отправляют к шаманке Юлтэк, которая оказывается молодой и пригожей. Следует очередное трепетное описание, которое заставляет задуматься. Ну и затосковать:

Она оказалась настоящей азиатской красавицей с большими миндалевидными глазами, очерченными темными бровями и полуприкрытыми густыми ресницами. Лицо девушки, будто выточенное из слоновой кости, было безупречно в каждой своей линии, а иссиня-черная толстенная коса свешивалась до пояса.

Андрэ предлагает пустить в ход киноаппарат. Пусть Юлтэк в национальных нарядах пройдет по хрустящему снегу, Андрэ запечатлеет ее дефиле. Красавица, уже показавшая, что умеет читать мысли в прямом смысле слова, соглашается. Сначала она демонстрирует бабушкины наряды, а в финале выходит в меховых трусах. Ну а дальше, как понимаете, «горячий шепот обжигал». Повествование, кроме языковых провалов, оживляют смешные провалы вроде того, что Андрэ признается в своих русских корнях: «Во Франции много бывших русских, мои родители тоже из них. После революции уехали, а я уже там родился». Если учесть, что события происходят в 37-м, то сколько художнику-модельеру лет? Совершеннолетний ли он вообще? Ладно, не будем. Когда Сёмин «раскусил гадину» и Андрэ повели к расстрельной яме, то снова в дело вступает «таинственная мистика»:

В какие-то мгновения все утонуло в сплошном мраке, в котором почти сразу раздался леденящий душу многоголосый волчий вой. В темноте начали вспыхивать зеленые огни звериных глаз, берущих в круг расстрельную команду и их жертву. Чекисты начали в панике беспорядочно палить во все стороны и разбегаться с криками ужаса. В это время откуда-то сверху спикировала огромная, похожая на орла птица. Она подхватила лежащего на снегу Андрэ и взмыла в небо, унося его от смерти.

Тут, ребята, уже не северные предания, а какой-то «привет Бильбо».

После прочтения рассказов Фёдорова возникает ощущение, что они — плод переработки изначально вполне внятных журналистских очерков и набросков. Некоторые тексты вызывают определенную симпатию (про подарок симпатичной Таньке, заглавную Аграфену). Но автор, кажется, решил, что они слишком просты, чтобы вызвать интерес и отклик у читателя. Было принято волевое решение усложнить и сделать загадочным. «Подшаманивание» (во всех смыслах) привело к тому, что тексты приобрели оттенок простодушного издевательства над читателем, вторичность осталась позади и впереди маячит новое качество плохой литературы, нуждающееся в своем осмыслении. Непростом и вдумчивом. Возвращаясь к представлению номинатора: «Шеф-редактор портала “Год литературы”, включив “Остров Аграфены” в топ “Пять книг для холодного августа”, подчеркнул: “В любой европейской стране писателя с таким бэкграундом и таким уникальным голосом, писателя, способного передать особенности менталитета крайне закрытых сообществ, — не то чтобы носили на руках, поспособствовали бы его более широкой известности”». Способствовать тут нечему. Издеваться тоже не слишком хочется. Жаль, что автор, явно обладающий настоящим, интересным жизненным опытом, пишет подобные «мистически наполненные» рассказы.

Эта небольшая книга по-настоящему поразила мое воображение. Благодаря «Острову Аграфены» вот уже второй месяц я смотрю в интернете на этнические костюмы народов Крайнего Севера и, разумеется, в первую очередь на богато украшенные меховые дамские трусы, именуемые натазниками.

До того меня больше интересовали коекчучи, то есть северные транссексуалы. Меня всегда возмущало, что проклятая Империя и еще более проклятый Совок годами душили национальные традиции северных ЛГБТ. И додушили. Доигрались. Доскакались. Нет больше  лиричного секса мужчины с переодетым мужчиной-шаманом. В современных северных рассказах действуют то голозадые русалки в одном фартуке, то шаманки в натазнике, которые устраивают таежные дефиле перед заезжим  французом, то духи политзаключенных с отрубленными и пришитыми руками, играющие для дам волшебную музыку на дощечке, как на рояле.

Для сравнения могу сказать, что современные японские авторы рисуют не менее лиричные комиксы о том, как обычный студент нашел в кустах красивого парня с рыбьим хвостом и поселил его в своей ванне. А потом к ним пришли осьминог, медуза и еще какая-то НЕХ, и они отмокали в ванне уже всей толпой, делая друг другу массаж и всякое разное. Напомню, что и у Хемингуэя с рыбой была сосидж-пати, и Моби-Дик был основан на четком бромансе сильных мужиков, которые ловили не менее четкого самца-кита. Баба несовместима с серьезной водой. Все эти ариэли и прочие русалочки — капиталистическая зараза от Диснея, которая делает из приличных русских детей тупых испорченных девок. Короче, не верьте бабам и особенно — русалкам в фартучке, которые утянут мужика в пучину.

Рассказ о модельере в гостях у тунгусов, конечно, самый интересный. Опустим тот факт, что сын русских эмигрантов не мог быть настолько идиотом, чтобы отправиться в лапы кровавой гэбни с поддельным письмом от Ежова. Опустим фантазии автора на тему «ехал Сталин через Сталин». Перейдем к подробностям быта эвенков, то есть тунгусов. Действие происходит в тайге зимой в тридцатые годы. Француз мечтает увидеть чум из оленьих шкур и тунгусов в национальной одежде. Но вместо этого видит брезентовые чумы и обычную советскую одежду.

Сами эвенки подсказывают, что у них есть летние и зимние чумы. И у Юлтэк должен быть не брезентовый летний чум, а традиционный зимний, покрытый многочисленными оленьими шкурами, как в мечтах француза. В шестидесятые-семидесятые, когда оленеводство пошло на убыль, а со снабжением стало чуть лучше, эвенки охотно сменили шкуры на ткани. Но в мехах зимой все-таки теплее. Добавлю, что у эвенков, как и у остальных жителей СССР, всегда была повседневная и праздничная одежда. Разумеется, богато украшенные национальные костюмы хранились для праздников.

Далее меня смутило отсутствие вони и насекомых в брезентовом чуме. Федоров, наверное, понимает, что настоящий француз упал бы в обморок от аромата натазника прекрасной Юлтэк, сравнимого по крепости с советской привокзальной уборной. Это вам не Куку Шанель. На фоне такого идиллического чума вся магия шаманки воспринимается уже как нечто обыденное.

Добавлю, что тунгусы первыми из северных народов (еще в 17 веке) начали принимать православие. Так что после нескольких веков христианства и пары десятков лет атеизма мощные шаманские традиции в стойбище представляются сомнительными, как и передача шаманского дара девочке по наследству от бабушки. Будущие шаманы должны были сами обнаружить способности к связи с духами, и уже потом действующий шаман племени может взять такого мальчика себе в ученики. Также добавлю, что у эвенков действовало традиционное разделение на мужские и женские занятия, и женщины, соответственно, не охотились, так что мечтания француза об образе охотницы не имеют смысла. Вызывают сомнение и совместная трапеза женщины с мужчинами, и неуважительное обращение к жениху в присутствии гостя.

Но главное в этой книге, конечно, не суровая правда жизни, а любовь. Рекомендуется читать в лесу или на берегу водоема у костра в компании друзей из КСП. Очень душевная книга.

«Остров Аграфены» — название романтичное, обложка — с тунгусской красавицей! С первого взгляда возникает предвзятое отношение, чуешь, с какой продукцией будешь иметь дело, подобных — залежи в киосках на вокзалах пригородных направлений: по дороге на дачу почитать.                           

Глянув на обстоятельную статью в Википедии о Владимире Фёдорове, диву даёшься, какой известный писатель: 25 книг, литературные премии, поставленные пьесы.

Заинтересовал. 

До него из настоящих северных писателей мне только Юрий Рытхэу был известен, и названия некоторых его вещей — «Остров надежды», «Под созвездием печали» — резонировали с названиями рассказов Федорова.  

Привлекло и геологическое прошлое автора, его интерес к этнологии — шаманизм, легенды: я уже признавалась в любви к приключениям и Северу. Ещё и ностальгические воспоминания способствовали — дедушка и бабушка  тоже были геологи.

Решила почитать.

Первый рассказ «Большая белая рыба» уже по названию отсылает к «Царь- рыбе” Виктора Астафьева (по ее мотивам снят чудесный фильм «Таежная повесть», обожала его в детстве и сейчас нежно отношусь). Читаем, сравниваем:  избушка есть, река есть, рыба есть, дембелек-рыбак был да потом  сплыл.

Но вот только рыба оказалась русалкой. Да, «настоящая живая русалка, и это происходило не во сне или разыгравшемся воображении, а в самой реальной  действительности. Она была молода — лет восемнадцать, не больше — и красива. Даже опухший от слез маленький прямой нос и темные круги боли и обиды под большими голубыми глазами лишь делали ее красоту более трогательной» Ну,  а дальше понятно что — любовь-морковь в огороде, а потом затянула парня и след простыл.  И что  это?

Следующий рассказ будет поживее, поэкзотичнее. Название, ммм, «Дефиле над пропастью». Андрэ Виле – художник-модельер из Парижу прикатил на Севера в 1937-м с рекомендацией от самого Ежова (поддельной: сам нарисовал) — искать вдохновения у шаманов и оленеводов. На ближнем стойбище встретил  Юлтэк — «Она оказалась настоящей азиатской красавицей с большими миндалевидными глазами, очерченными темными бровями и полуприкрытыми густыми ресницами. Лицо  девушки, будто выточенное из слоновой кости, было безупречно в каждой своей линии, а иссиня-чёрная толстенная коса свешивалась до пояса. Да и фигурка оказалась подстать…» Все ясно: любовь, променад по снегу с полуобнажёнкой. Юлтэк в раж вошла, этнокино снимали. Ревнивый жених Уйбан подпоил спиртом французского пижона, а потом донёс на него в НКВД, вызнав о фальшивом письме. В момент расстрела красавчика с неба обрушился снежный вихрь, и огромная птица унесла Андрэ от смерти. Интересно, в клюве или в лапах? То была сама шаманка Юлтэк. Потом они будут дефилять в Париже. Такой вот этноэкскурс с «выходом на язык».

Ну, и самое-самое: «Колымская соната». Анна, молодой хирург из Москвы, едет навестить одинокого больного  дедушку в Колымске. От аэропорта, ночью через лес одна спешит, вот уже и огонёк родного домика забрезжил. Дед вроде и не рад внучке, «какая-то горечь так  не уходила из его глаз». Накормила она, напоила деда , а сама не спит.

Ночью пришёл некто — «лунный свет серебрился на сединах его коротко остриженных волос и бороды, освещал утончённое интеллигентное лицо, делая его неестественно бледными и аскетичным.  …Мужчина  торопливо сунул руки в карманы грубой брезентовой робы и замер в ожидании” 

То был Альтов, мертвый беглый зек, застреленный дедушкой ещё в начале войны — за куль муки, который начальник Колымлага (правильнее — Севвостлага) пообещал за уничтоженного врага народа. Народ и рад стараться, экое добро даром. Кисти отрубил — отпечатки сличить, принёс куда положено, а тело зарыл, а потом и руки отдельно закопал, не нужны  они больше никому, кроме бедного москвича-пианиста, ставшего духом.

Идут годы, и каждое 15 августа он приходит к деду за руками, деда грызёт совесть и тоска (в первый визит Альтов до смерти буквально напугал его молодую жену — замертво  упала). Они давно привыкли к друг другу, разве в шахматы не играют – так, нечем же одному из них играть — но конфликт неразрешим. И вот, на их счастье, Анна: она же — хирург! Придумала верный способ. Нашли они с дедушкой могилу Музыканта и ручки его — целые и   невредимые  (ведь в тех краях — вечная мерзлота) пришила к телу. То-то все были рады и счастливы! Музыкант принёс букетик анютиных глазок (не иначе, как с собственной, ухоженной теперь могилки) и вынул из кустов рояль (досочку с нарисованными клавишами, пока жив был, все время тренировался), и полились над лесом печальные звуки сонаты. Красота-то какая, прямо плакать хочется. Или выть, луна же!

Много там ещё всякого этакого мистического или с намеком. «Золотые слезы синей птицы» — мелодраматический, как и все прочие рассказы, сентиментальный, но жестокий, приключенческий экшен: вполне на киношку потянет.

Добрые, старые страшилки, как хорошо их слушать у костра, а потом сладко засыпать под кронами сосен в сиянии далеких звёзд, если комаров нет. Детские воспоминания нахлынули. Бабушка рассказывала нечто похожее, давно это было…

После Горного, сразу после войны, они с дедушкой где-то на севере или в Сибири искали урановые месторождения – все их тогда искали — по приказу страны, чуть ли не первый полевой сезон. В тайге на их лагерь ночью вышли беглые зеки: забрали еду, ружья, компас и чуть было не замочили вчерашних студентов. Один из шофёров – сам из урок — заистерил, схватился за ружьё, его геологи же сами и скрутили, чтоб замять… что-то не так пошло, точно не помню. Но карты беглые – видать, политические — не взяли, швырнули в палатку начальнику партии. Геологи и услышали только: «Карты не брать, их за карты расстреляют». Велели сидеть в палатках сутки. Ушли, потом появились чекисты, допрашивали всех. Но никто не сказал — хотя и догадывались — в какую сторону беглецы подались. Облава была серьезная, прочесывали с собаками. Потом затихло. Через несколько дней геологи наткнулись на стоянку: трупы зеков валялись у костровища, кисти рук у всех отрублены. А тот шофёр тогда пропал  из партии, и с ним — один топорик.

Сборник рассказов сибирского автора – геолога, драматурга, опытного литератора – оставляет впечатление единого произведения. Здесь нет сквозных персонажей, но есть единство места, и оно, пожалуй, важнее всего. Якутия, Колыма, дом с огородом у реки, от которого надо лететь до Олёкминска… для многих читателей это некие полумифические, пугающие и/или завораживающие названия. Перенестись туда для жителя крупного города – почти то же самое, что перейти в иной мир, не навсегда, но покинуть привычное течение времени. Книга, с одной стороны, сохраняет трогательную и теплую интонацию рассказов 1970-х годов о геологах и этнографах, современных и стародавних, о первооткрывателях и суровых добрых бородатых людях у походного костра. И эта доверительная интонация, вкус к деталям, неспешность повествования делают рассказы Владимира Фёдорова очень настоящими, реалистичными, живыми – и в то же время чуть ностальгическими. С другой стороны, этот сборник – как шаманское путешествие в иной мир, где являются призраки умерших – давно переставших гневаться и суетиться, где любовь живет и после смерти, а красота не увядает. Это мир волшебных теней, возникающих под рокот шаманского бубна, мир северных магических женщин, обладающих нежностью и мудростью, отважных мужчин, мир искренних чувств, в котором есть и злодеи – но они словно исполняют предписанную им роль, не обретая полноты бытия.

Этот мир одновременно узнаваемый, подробный, но лишенный надрыва и отчаяния. Да, может русалка увести за собой в воду – но если сам пойдешь за ней, а отрубленные руки музыканта ему возвращаются, и обреченные на гибель снежным вихрем улетают далеко-далеко, за тридевять земель.

Это сказки для взрослых, но не просто сказки для развлечения. Если искать литературную аналогию, я бы назвала Мигеля Анхеля Астуриаса с его прозрачным и загадочным миром, где житейское, романтическое и магическое не литературные приемы, а словно естественная часть леса и мира. У Владимира Фёдорова реки и острова, леса и тундра, люди и олени существуют и здесь, и в ином, верхнем мире. И кажется, что так и есть, и так должно быть. И да – мы знаем об ужасах зимы и лагерей, и автор знает. Но не об ужасах надо думать, а о любви и красоте. И автору веришь в каждой детали, бытовой и фантастической.

Это очень нежная книга. Увлекательная как роман, спокойная как миф, но главное – нежная.

Отзыв на сайте ГодЛитературы.РФ, опубликованный 09.08.2019, гласил: 

«Нечастый гость на столичном книжном рынке, родом из Якутска. Эта тонкая книга рассказов писателя, родившегося и выросшего в рыбацком поселке на берегу Лены, насыщена, с одной стороны, его личными геологическими впечатлениями и воспоминаниями, а с другой — якутскими мифами и преданиями. В которых шаманское восприятие мира, основанное на общении с духами предков, сливается с практическим опытом охотников, приспособившихся выживать в суровых северных условиях. При этом сам Вл. Фёдоров — писатель, безусловно, русский, впитавший и продолжающий традиции русской прозы. А, кстати, Аграфена — не русская селянка, а богиня острова блаженных, что-то вроде феи Морганы острова Авалон.

В любой европейской стране писателя с таким бэкграундом и таким уникальным голосом, писателя, способного передать особенности менталитета крайне закрытых сообществ — не то чтобы носили на руках, но поспособствовали бы его более широкой известности. Владимиру Николаевичу под семьдесят, он выпустил десятки книг, по его произведениям идут десятки спектаклей — и много ли людей за пределами профессионального и земляческого круга о нем знают?

Индигирка — река особая, дикая и прекрасная в кипящих верховьях, сжатых каменными плечами скал, мистическая и таинственная в среднем течении предгорий, загадочная и неведомая в многоруком устье у студёного океана. Сколько же лет мечтал я пройти по ней — слившись со всеми её стихиями, спуститься на небольшой лодке от заоблачных гор до самых тундровых низовий! А начать путь, конечно же, от овеянного мрачной славой ущелья Улахан Хапчагай…»

Сейчас я могу добавить, что по-прежнему считаю эту книгу и этого автора очень любопытными – но не совсем форматными для НацБеста. Искренне желаю ей успеха на Дальневосточной премии Арсеньева.

Владимир Федоров коренной сибиряк, по профессии геолог — окончил Якутский университет. Посвятил жизнь и творчество родному краю. Автор более десятка книг стихов прозы, редактор краевых литературных журналов и газет. Его пьесы идут в российских театрах, по сценариям поставлены фильмы.

«Остров Аграфены» — это сборник рассказов, схожих по жанру и объединенных одной темой. Их действие разворачивается в северных сибирских землях, в каждом сюжете присутствует волшебство, непременно юная красавица и легкая эротика. 

Так, рассказ «Большая белая рыба» повествует о молодом парне по имени Сергей, который встречает в безлюдных окрестностях реки Олёкмы настоящую русалку — как и положено морской чаровнице, это девушка чудесной красоты.

«Сергей застыл в изумлении, хотя и ожидал увидеть нечто подобное. Да, перед ним во второй раз была настоящая живая русалка, и это происходило не во сне или разыгравшемся воображении, а в самой реальной действительности. Словно что‐то почувствовав, она стала медленно поворачивать лицо к берегу. Сергей быстро отшатнулся за густую ветку краснотала, продолжая наблюдать в просветы между багровыми листьями. Она была молода – лет восемнадцать, не больше – и красива. Даже опухший от слез маленький прямой нос и тёмные круги боли и обиды под большими голубыми глазами лишь делали её красоту более трогательной.Ещё раз всхлипнув, она вдруг негромко произнесла обычным человеческим голосом:

-Ну что, так и будешь в кустах сидеть?».

Что ж, какой рыбак не мечтал о подобной встрече? Пусть даже русалка, по законам сказочного жанра, в финале должна утащить к себе его на речное дно.

А вот красавица-якутка демонстрирует национальные наряды заезжему фотографу-французу, да так расшалилась, что автору снова приходится прибегать к деликатному умолчанию.

«Сменив несколько летних, расшитых разными узорами камзолов и пар обуви из цветного сукна, она в завершение показа грациозно выскользнула из своего жилища в одном замшевом натазнике, похожем на короткие шорты, и в узорчатом разноцветном нагруднике, завязанном на спине одной тесёмкой. Видимо, окончательно почувствовав себя одной иззнаменитых красоток на подиуме, она распустила волосы, которые плескались густыми чёрными волнами и скатывались по плечам, груди и спине ниже пояса. У Андрэ перехватило дыхание».

Далее следует целомудренное описание интернациональной страсти. Одна беда — дело происходит в 1937 году, и незадачливого француза уже собирается расстрелять начальник НКВД по приказу наркома Ежова. По счастью, якутская Олеся, зазноба парижанина, оказалась дочерью шамана и смогла перенести возлюбленного обратно на Монмартр.

Впрочем, автор судя по всему человек добросердечный, и он дает влюбленным еще один шанс.

«…Четверть века спустя, уже тронутый сединой Андрэ Вели – признанный кутюрье высокой

моды стоял чуть в стороне от помоста в старейшем саду Парижа Тюильри, где в очередной раз проходил показ его коллекции, навеянной северными мотивами. (…) но сам Андрэ на фоне яркого праздника красоты, экзотики и совершенства линий выглядел погасшим и одиноким. Он до сих пор не мог забыть свою прекрасную шаманку, а этот показ делал боль воспоминаний лишь острее. Великий кутюрье почти не смотрел на манекенщиц, но вот по залу пронёсся то ли общий вздох, то ли возглас восхищения. Андрэ поднял голову и увидел, как на подиум в том самом набедреннике и нагруднике вышла… Юлтэк! Сердце его оборвалось. А экзотическая модель легко и изящно зашагала по помосту, срывая восторженные аплодисменты и крики «браво!» Застыв в эффектной позе на краю подиума, она обвела острым взглядом таёжницы ряды зрителей и модельеров, явно кого‐то выискивая, и когда её глаза, наконец‐то, нашли у края помоста потрясённого Андрэ, на лице Юлтэк засияла счастливая улыбка».

В рассказе «Ночной целитель» прекрасных девушек нет, но появляется неведомый старец, как и положено — в светлое длиннополом одеянии,  с волнистыми седыми волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком. Он, разумеется, излучает мудрость и доброту.

Но зато в «Колымской сонате» девушка Анна становится главной героиней. Ей дедушка рассказывает страшную историю про ночного гостя-покойника, про страшные колымские лагеря и миллионы заключенных.

«Мильёны людей сидели, ну и, понятно дело, побеги случались. Из лагерной охраны тогда многих на фронт позабирали, и где им было в нашей тайге самим беглецов искать. (…) Собрал той осенью нас начальник Колымлага полковник Смирнов и объявил, мол, так и так: на вашем участке ушли в бега трое злейших врагов народа, немецких шпионов и диверсантов, и ежели выйдут они к жилухе, – большой вред государству нанесут. Поэтому нельзя их с Колымы выпустить. И фотокарточки все троих показал, Альтова в том числе. Описания их дал – ну, рост там, волосы, глаза… (…) поглядел на нас и говорит: «Это вам фронтовой приказ от самого товарища Сталина, потому как наш с вами фронт проходит по Колыме. Товарищ Сталин сказал: если враги не сдаются, их уничтожают!» А потом добавил, что за каждого убитого гада установлена награда – по мешку муки и крупы».

Примечательно, с какой легкостью «колымские рассказы» вплетаются в ткань охотничьих и рыбацких баек, страшных сказок у костра. Репрессии, Сталин, ГУЛАГ в бытовом сознании нашего человека играют ту же роль, что американские мифы про индейское кладбище, но будоражат куда весомей. Ведь здесь за мифом стоит ужасная правда.

Конечно, можно было бы рекомендовать автору заглянуть в исследования современных историков, основанные на архивных документах, докладных записках, на сведениях о снабжении продовольствием и рабочих нарядах. Он был узнал, что общее количество заключённых в лагерях НКВД на первые годы войны составляло порядка полутора миллионов человек (невысокий показатель от количества населения СССР даже по современным меркам), а на объектах Севвостлага треста «Дальстрой», осуществлявшего работы на Колыме, одновременно числилось не более 40 тысяч заключенных. Но не будем буквоедствовать, ведь перед нами очередная страшная сказка.

Тут есть и отрубленные руки, вернуть которые требует покойник, и муки совести, и неожиданная расплата. А чтобы погуще заварить мелодраму, столь милую сердцу автора, Федоров использует беспроигрышный прием. Шах и мат. Колыма и… консерватория!

«Я профессор Московской консерватории, точнее – бывший профессор. Пианист, лауреат многих конкурсов, в том числе и международных. Думаю, вам не надо объяснять, как много значат для пианиста руки. Без них я – ничто. И душа моя, видимо, без их составляющей тоже не полноценна», — сетует призрак.

Девушка-врач принимает решение пришить трупу утраченные руки, и вот покойник уже является к ней с благодарностью и букетиком «анютиных глазок».

«– Я счастлив необыкновенно! – Глаза Альтова сияли так, как редко бывает у живых. – А потому передайте Павлу Петровичу, что я больше не держу на него зла и полностью прощаю. В конце концов, он тоже жертва своего времени и извращённой морали. (…) Я знаю, что на рассвете навсегда покину мир людей, но перед этим хочу сыграть лично для вас все мои самые любимые произведения.

– А на чём же? – Анна огляделась по сторонам.

– Вы хотите сказать, что здесь нет рояля, – улыбнулся Альтов, – но мой инструмент всегда со мной».

Здесь могла бы последовать легкая эротика, но — успокоим читателя — профессор всего лишь достает из кустов доску с нарисованными клавишами (оказывается, во время отсидки он находил время ежедневно упражняться на этом самодельном устройстве, дабы не утратить фортепьянной техники). Что было дальше, догадаться нетрудно — «над поляной поплыли светлые и чуть печальные звуки божественного сочинения».

Завершается сборник рассказом «Золотые слезы синей птицы». Пожилой литовец Айдас сходит с теплохода на отдаленной серверной станции, чтобы побывать в местах, где его некогда спасла от смерти молодая якутская охотница Дая.

Выясняется, что Айдас тоже попал в жернова сталинских репрессий. Он позаимствовал доски на гроб, был осужден за хищение государственного имущества и отправлен в лагеря. Гроб, как вы уже догадались, осУжденный сколотил для родной матери.

Дая спасла беглеца, срезав с его пальцев отпечатки пальцев и приставив эти отпечатки к отрубленным рукам умершего мужа. Затем юная амазонка перевезла бедолагу на американский аэродром (не спрашивайте как, этого кульбита автор не смог внятно обосновать) и заставила простодушных американцев принять его на борт под видом гражданина из Сан-Франциско.

Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец.

Рассказ «Остров Аграфены», давший название сборнику, затрагивает тему творчества поэта XIX века Дмитрия Давыдова, автора песни «Славное море, священный Байкал». Тут, слава богу, нет ни слова про репрессии, и мистическая тема затронута весьма деликатно. Так что если у кого-то возникнет желание поближе познакомиться с творчеством Владимира Федорова, рекомендую начать именно с этого произведения.