Татьяна Замировская. «Земля случайных чисел»
В параллельной реальности эти 23 рассказа могли бы стать самым жутким и метафизическим сезоном «Черного зеркала». Что, если люди реинкарнируют назад во времени целыми кластерами? Живем ли мы в альтернативной Вселенной, где президент США Дональд Трамп? Вы играли когда-нибудь в «Мафию», где убивают по-настоящему? Можно ли сдать испытания Страшного Суда экстерном при жизни? А что, если Дэвид Боуи на самом деле не умер, а Йозефа Бойса выхаживали не крымские татары, а девочки-подростки из дачных пригородов?
Пожив несколько лет в Нью-Йорке, Татьяна Замировская написала книгу про взросление, насилие и невозможность речи — ответов тут нет, но есть пространство для ваших собственных вопросов к миру.
Ольга Чумичева
Татьяна Замировская «Земля случайных чисел»
Это сборник рассказов – как и многие другие книги, представленные в этом году на Нацбест. Рассказы довольно короткие и определенно фантастические. Хотя нет, не фантастические, они про обычных людей, нормальные чувства – приятные и неприятные, семейные связи и их разрыв, про любовь и одиночество. Но каждый раз сюжет рассказа сплетается, как морозная вязь на окне. Простое притворяется сложным, сложное скрывается за кажущейся простотой.
Это очень женский взгляд на мир – в хорошем смысле слова, с вниманием к быту и чувствам. Немного напоминает рассказы Антонии Байетт с их сплетением воспоминаний, снов, прочитанного в книгах, остро пережитого. Хотя здесь меньше интеллектуализма, чем у Байетт. В повествовании есть отстраненность, фиксация на деталях переживаний и восприятия – и читатель сам должен увидеть и угадать целое. И это доставляет удовольствие, словно ты не слушаешь чужой рассказ, а наблюдаешь фрагменты жизни, складывая пазл.
Рассказов много, они по структуре и тону схожи, от этого читать всю книгу сразу тяжеловато. Стоит почитать немного и отойти, потом еще немного. Впрочем, так бывает с большинством сборников рассказов.
Елена Одинокова
Артбуки принцесс Западной Дубравии
Когда листаешь книги Замировской и Кузнецовой, вспоминается старая английская сказка о прагматичном короле, который искал суженую в разных частях света и не мог разглядеть в заваленной хламом пустыне райский сад, а в обычной служанке — принцессу. И только магия любви и воображение помогли ему осуществить экзистенциальное прозрение.
С тех пор, как другие критики запретили мне обзывать книги постмодернизмом и магическим реализмом, пришлось искать другой аналог, и он был найден в живописи. Да, это артбук. Книжка, с которой романтически настроенные девушки срисовывают некие картинки — возможно, добрые реалистические, милые сказочные, возможно, странные сюрреалистические и немного страшные, но все равно уютные, такие, какие можно повесить в спальне. Картинки, на которых много элементов, картинки иногда беспорядочные, для которых важна только общая гармония, важно сочетание цветов. Метод (не скажу «жанр» или «стиль») артбука отчетливо виден в прозе Софии Синицкой, ощущается он и в рассказах Татьяны Замировской, и в романе Инги Кузнецовой. (В прошлом романе Инги, как мы помним, был пэчворк.) Объединяет эти книги высокое качество исполнения. Умолчим здесь о методе нарезок (точнее исторических флешбеков), которым злоупотребляют авторы-мужчины в этом сезоне (Замшев, Клетинич).
Артбук Замировской выполнен в детском фэнтезийном стиле, очень тщательно. В артбуке Кузнецовой чувствуется рука сильного художника-сюрреалиста, который уже давно забыл о том, что такое реальность, и вынужден постигать ее заново, с удивлением и страхом.
Мир Кузнецовой накрывает читателя и самого автора, как штормовая волна в солнечный день, и вы уже ничего не можете разглядеть, услышать, понять из-за брызг, сильного удара, грохота и ярчайшего света. Взрослые дяди и тети думают, что примерно так воспринимают мир аутисты. Если вы будете пытаться найти в романе Кузнецовой некий стержень, вы его найдете. Материнская любовь прежде всего, борьба прозаиков и поэтов. Но этот стержень можно не искать, эффект, который оказывает эта проза, хорош сам по себе. Инга Кузнецова — автор уникальный, она вся — движение, нестабильность, шок. Инга Кузнецова — замечательный поэт, который иногда пишет что-то, по структуре похожее на романы, но лишь по структуре, как у Андрея Белого. Безумие обычных вещей, один шаг от верлибра к прозе, вот что такое «Промежуток».
Если коротко, «Промежуток» — социальная фантастика, в центре которой жизнь обычной семьи: папа — чиновник, мама — немного странная и сумбурно мыслящая, а сын Миша живет своей жизнью, участвуя в молодежных протестах. Кузнецова, как и Троицкий, отождествляет молодежные субкультуры с протестом против власти. Нет, Инга, субкультура — это некое антиобщественное начало в чистом виде. Молодежная субкультура стихийна, она не противопоставляет себя власти, она противопоставляет себя всем остальным — родителям, скучным старперам, ну и надоевшему президенту заодно. Это не политическое общественное движение, не организация. Сюжет романа крутится вокруг «закона о субкультурах»:
«Если бы не новый закон, я бы так не дергалась. Но хотелось бы мне знать, о чем думает наш мальчик, когда его папа сотоварищи голосуют за закон о запрете молодежных субкультур. Многие только сейчас и узнали, что такое слово — «субкультура» — существует! А к какой суб… суккубкультуре относится мой сын? А? Кто бы мне сказал? Раньше все просто было: перекрасил волосы в зеленый цвет, проколол ухо в нескольких местах — и ты уже панк. А сейчас у них все скрытно, какие-то тайные жесты, знаки. Мадлен меня спрашивает вчера: «Может, твой Мишка — донор для деклассированных? Бледный такой — встретила его на проспекте… А это карается, между прочим, дорогая». Героиня, естественно, переживает за сына, причем так же бурно, как Ван Гог в Арле.
«Случайные числа» — это высокое фэнтези. Если скрестить Пелевина с Урсулой ле Гуин и пришить рюшечки из фламандского кружева, выйдут как раз «Случайные числа». Это сложные, красивые, многоуровневые тексты, которые, тем не менее, оставляют ощущение девичьего альбома. Да простят меня за сексизм — мужик так не напишет. Я искренне надеюсь, что другие читатели, которые любят и ценят интеллектуальное фэнтези, смогут получить удовольствие от книги, где три юные колдуньи выхаживают летчика, бабушка отправляется в путешествие по собственной жизни, готовясь к Большому Суду, а в «волка» играют с настоящими убийствами. Если вам интересен сложный и хрупкий женский мир, где нет научной фантастики, но есть много человечности, эта книга для вас. Ее не нужно анализировать или, упаси Боже, пересказывать. Первостепенно важно — настроиться на одну волну с автором. Иначе вы вместо дивного воображаемого мира, наполненного любовью и творчеством, увидите здесь только обрывки ниток, кусочки сломанных игрушек, вспышки аутизма и паутину ретроградной амнезии.
Завершу рецензию цитатой из уже упомянутой сказки Элинор Фарджон:
«Когда он очутился по ту сторону, первым его чувством было разочарование. Конь стоял по самые бабки в пожухлых листьях, а впереди был завал: беспорядочно накиданная груда сухих веток и прутьев, увядшего папоротника и засохшей травы, белых от плесени и черных от гнили. В ней застрял всевозможный хлам — разорванные картинки, сломанные куклы, битая игрушечная посуда, ржавые дудочки, старые птичьи гнезда и повядшие венки, клочки лент, выщербленные стеклянные шарики, книжки без обложек с исчирканными карандашом страницами и наборы красок с погнутыми крышками и почти без красок, а те, что еще там оставались, так растрескались, что красить ими было давно нельзя. И еще тысяча разных вещей, одна хуже и бесполезней другой. Король взял в руки две из них — музыкальный волчок со сломанной пружиной и продранного бумажного змея без хвоста. Он попробовал раскрутить волчок и запустить змея, но безуспешно. Рассерженный и удивленный Король проехал через скопление хлама и мусора, чтобы посмотреть, что же там, с другой стороны.
Но и там ничего не было — лишь свободное, покрытое серым песком пространство, плоское, ровное, как блюдо, и огромное, как пустыня. Этой песчаной глади не было конца; и Король — хотя ехал уже более часа — видел вокруг все одно и то же, что вблизи, что вдали. Внезапно его охватил страх, — уж не придется ли ему вечно скитаться в этой пустоте? Оглянувшись, он с трудом разглядел оставленный позади завал, слабой тенью маячивший на горизонте. А вдруг не станет видно и его? Как тогда найти дорогу обратно? В панике Король повернул коня и без оглядки поскакал назад; через час со вздохом облегчения он снова был у себя в Трудландии, по другую сторону ограды».
Марина Кронидова
Татьяна Замировская «Земля случайных чисел»
Ещё несколько дней назад рассказы Замировской воспринимались как фантастика. Моя коллега по жюри Ольга Погодина-Кузьмина признавала их стилистические достоинства, но оговаривалась, что фантастика как жанр ее не привлекает, да и Аглая Топорова жаловалась на засилье небывальщины.
Тогда мы еще не могли себе представить, что реальность может меняться каждый день, и что с понедельника мы будем жить по приказам мирового министерства страха. Пандемия, глобальный заговор, пандемическая истерия захлестнули мир, и первым призраком голода — шутка, достойная Верховена — окажется пропажа туалетной бумаги (вы не поверите — даже в Лос-Анджелесе).
Вот мы все разом становимся заложниками одного из четырех вечных – по Борхесу – сюжетов мировой культуры — осады. Разница между средневековыми декорациями того же Верховена («Плоть и кровь») и современным миром чисто умозрительна. Мы все – персонажи, пусть и в реальном пространстве и времени.
Сбежать бы в безопасное место: «все же были безопасные места, в Арктике, на Аляске, среди растений и льдов (самое время основывать колонию на Марсе, шутили мы)»
«С другой стороны, не очень понятно, как выходить в мир, если мы не можем уяснить, как теперь в нем живут люди, — все очень быстро меняется»
Ничего не напоминают эти фразы из рассказа «Внутри тебя в твое отсутствие» — как раз о вирусной пандемии? Причудливый вирус вначале трактуют как материализацию мысли, некую мыслеформу, потом бактерии организмов зажили своей жизнью и начали плодить «солярисовских двойников», руководствуясь своими представлениями о жизни. И, если вначале они плодили живое из мертвого, то потом перешли на любые объекты. Кто кого пытается контролировать, уже давно не ясно, но кто-то все же правит этим перевёрнутым миром.
«Многие живые организмы складываются в системы слежки и передачи информации, я так понимаю, что все больше из них сотрудничает с Управлением, если даже молочные бактерии теперь с ним иногда сотрудничают. Именно поэтому Управление продолжает упрямо присылать нам живой йогурт — вероятнее всего, наблюдение за нами ведётся именно посредством йогурта. Йогурт не очень умён — часто формирует собой подзорную трубу, перископ, бабушкины очки или винтажную видеокамеру. Лучше бы он просто лежал в банке и подслушивал. Видеокамеру не всегда просто смешать с гранолой и бананом»
Вот такой вот постиндустриальный апокалиптический террор в мире, где все вышло из своих границ. «Нынешняя ночь оказывается богатой на информацию, которой нужно перестать быть. В те моменты, когда вирус в нем желает поговорить о вирусе». Когда из каждого чайника вирус говорит с самим собой, почувствуешь себя безумцем Броком из рассказа Бредбэри «Убийца», накормившим радиоприемник мороженным, чтоб заткнуть адскую дыру — источник информационного шума. Но бедняжке грозила лишь изоляция в психиатрической клинике, а не в пределах мира, колонии на Марсе у нас пока нет. Да и наши гаджеты — это святое, правда, пока свет есть.
«Внутри тебя в твоё отсутствие» — блестящая, остроумная антиутопия, построенная по принципу хорошо структурированного сна. Замировская — визионер отчасти, сколько провидческого в этом ярком бреду. Первая реакция — как на романы Филиппа К. Дика: ну, чистая шизофрения, вторая — отличная литература.
Это очень смешной рассказ — хотя в нем ничего оптимистического, и никаких прогнозов на будущее, кроме биоинтернета — и, пожалуй, один из самых сложных для восприятия, хотя читается легко и весело. Может быть, тут есть даже намёк на хэппи-энд для существ, верящих в себя, как в единственную личность, в мире, постоянно дробящемся на материализующиеся, да еще и трансформирующиеся смыслы и образы.
В других рассказах Замировская работает с почти что реальностью — настоящего ли, будущего ли. Можно ли, вообще, назвать фантастикой все эти путешествия в прошлое и будущее внутри себя, все эти отклонения от правил? Ее герои — чёрные дыры, выворачиваемые наизнанку, их мечет и плющит по параллелям во времени и пространстве, но метания ли это души или переходы в разные качества одного существа?
Где реальные человеческие чувства и состояния — стресс, шок, любовь, ревность, болезнь — преодолевают самоконтроль и превращают личность в нечто иное? Да и превращают ли?
Все, что происходит с героями – чистый сюрреализм, но, когда ты уже готов поверить всему произошедшему, последняя фраза переворачивает всё с ног на голову.
Замировская представляется мне умной, образованной ведьмой нового поколения, живущий в пентхаусе «Дакота» с видом не только на Централ парк, но и на бесчисленные земли случайных чисел — параллельные вселенные. Фантазия клокочет в ее алхимической лаборатории, сплавляются грани между реальностью и потустороннем, плавится золото зыбких форм сознания и тела, сверкают лунным светом кошачьего глаза философские камни.
Нейропсихологический коктейль ЛСД-шного замеса на подлинных чувствах.
Первый же рассказ — таинственная сказка про спасенного девочками летчика, сбитого над степями Крыма. Выходили они его каким-то чудесным содержимым девичьих «секретиков», и улетел он, как Карлсон, вместе с их детством. Потом дочухиваешь, что это было мистическое самовоскрешение Йозефа Бойса, да и черт с ним.
Аллюзий много, метафор и метаморфоз ещё больше.
«Мама вдруг с болью и отчаянием чувствует, что у неё полон рот каменных, постоянных зубов, которые тихо искрят и потрескивают в ее челюсти, как электрические столбы ночью в чёрном мартовском поле»
«Из темноты с хрипом и фырканьем выкатила пегая лошадь с мягкими ночными ушами, к ней был как бы прикреплён старик на старомодной телеге»
Чистый кошмар Фюссли.
Язык пластичен, филигранен, склонность к аллитерациям местами вызывает иллюзию близости к обэриутам. Смысл развязки иной раз от парадоксальности не то что бы ускользает, а раздваивается. Как кончик языка змеи.
«Тибетская жизнь полумертвых» — головоломка-конструктор собери-себя-сам-из-разных-ипостасей-жизни.
«Мистер светлая сторона» — триллер.
«Номер Сто» — вовсе простая история про забывчивого профессора — о деменции с улыбкой.
Амнезия или внезапно ставшая четкой чужая память, допельгангеры, ченджелинг — сфера интересов писательницы, но при всём мистицизме, ее интересуют душа и мозг, прежде всего. А, точнее — пограничное состояние последних.
Некоторые вещи расшифровываются, а иные — с выверенностью математической формулы трансцендентности и переменчивости постоянных — предстают непостижимыми. Один из лучших рассказов — «Электронная Компартия мертвых» — о голосах в голове,
Грустные до невозможности истории о котах и кошках, грустные даже, если кошки воскресают из небытия. От многих рассказов становится не то, чтобы тошно и тоскливо – хуже. Они могут повергнуть во мрак от сочувствия к хрупкой инфернальности жизни, от тщеты сущего и непреодолимости неопределенного. Замировская часто говорит об эмпатии, но это как раз тот случай, когда хочется, чтобы ее не возникало.
Честно признаюсь, давно я не читала таких жутких и депрессивных рассказов. И не хочу, как герои одного из рассказов, «обнуляться в один и тот же момент».
Ольга Погодина-Кузмина
Игры разума
Только я собиралась посетовать, что в этом году в длинном списке не наблюдается научной фантастики, как вот тебе — сборник рассказов, отсылающий к Бредберри и Стругацким, но с поправкой на женскую тему в духе Джойс Кэрол Оутс.
Первый рассказ повествует о неком летчике, которого вытащили из горящей капсулы и тайком притащили к себе в подвал четыре сестры — рассказчица, Леля, Ниель и Катерина, обладающие некими колдовскими способностями.
«Чтобы вспомнил, пускали по нему ходить улитку без панциря три раза туда-сюда, делали пудинг памяти (прошлый раз мы делали такой для Катерининой бабушки, когда та начала путать наши имена, — все сработало, несмотря на то, что жир был не лосиный, а обычный коровий), вызывали прямо в подвале Заячью Королеву (три пустых скорлупки от перепелиных яиц, высушенная летним солнцем жаба, конфета «Гомельчанка», две игральные карты крестей, все переплести зеленой ниткой) — она взяла у него небольшое интервью и вроде бы даже добилась каких-то внятных ответов, но не отдала нам запись, так и ушла с диктофоном, раздавив скорлупки стальными копытами».
Все три сестры влюбляются в спасенного летчика, и в полудетский мир приходят взрослые страсти — ревность и соперничество.
«Когда мы спустились к нему все вчетвером, чтобы выяснить, кто из нас должен стать ему женой, летчик закрыл голову руками, как при артобстреле, и начал страшно кричать. Мы испугались, что услышат взрослые, и выбежали из подвала».
Приезжает жена летчика. Она каким-то чудесным образом догадалась, что спасенного скрывают в доме девочки и требует вернуть ей мужа.
В финале летчик покидает подвал и улетает, а сестры осознают, что это было последнее лето их детства.
Новелла вторая называется «Жемчужный сироп в оловянной чашке», в ней появляются знакомые географические указания — Барнаул, Иркутск — но события носят столь фантасмагорический характер, что читатель теряется в догадках. Возможно, эти Иркутск и Барнаул находятся на другой планете, или в другом измерении — своего рода двойники, фантастические города-побратимы земных населенных пунктов?
И только на середине рассказа мы понимаем, что перед нами никакая не научная фантастика. Речь идет о еще об одном важном рубеже человеческой жизни, и приключения Бабушки, главной героини рассказа — это развернутая метафора погружения в деменцию, оживший в ее сознании мир юности, детства, постепенное растворение собственного «я» на пути подготовки к самому главному путешествию.
«Бабушке объяснили, что она будет переживать различные важные ситуации из собственного прошлого, но сконструированы они будут так, что поступить правильным образом будет принципиально невозможно, — и чтобы принять правильное решение, необходимо попросить совета у родственника. А потом принять еще одно решение: следовать совету или нет. Правильное решение только одно, ошибаться нельзя, но все это не очень страшно— даже если сертификат не дадут, все равно впереди маячит какая-то жизнь, все можно поправить потом, когда будет Большой Суд, к тому же это тестовый режим, и, возможно, пару ошибок допустить можно».
«Сад для игры в волка» отсылает к жанру «игры в мафию», когда собравшиеся вместе незнакомые люди должны ежедневно приносить в жертву одного из участников.
«Как правило, во время игры в волка в первых раундах убивали каких-нибудь неприметных людей, быстро и облегченно соглашаясь друг с другом, — в случае несогласия умирал следующий по алфавиту, обязательно кто-то должен был умереть. Все пошли спать, а женщину увели медсестры ставить капельницу: убивали в игре гуманно, если, конечно, убивал не волк».
Важной привязкой фантастических сюжетов Замировской является семья, вполне традиционная — с родителями и детьми, бабушками и внуками, дядями, тетями и племянниками. Любовь, ревность, дружба, предательство упакованы в причудливые формы, но остаются главными свойствами человеческой природы, несмотря на мистическую или футурологическую обстановку действия.
Татьяне Замировской не откажешь в изобретательности, яркости образов, стилистическом изяществе. Это отличная книга для «своего читателя», выходящая далеко за рамки жанра.
Есть одно «но» — разгадав прием, которым пользуется автор, перестаешь испытывать эффект неожиданности и теряешь удовольствие от интриги. Но, возможно, тут виновато лично мое равнодушие к разного рода условным мирам, к абстрактынм «играм разума», от антиутопий до инопланетных хроник.