Литературная маска «Питер Моррис» принадлежит Ольше Шведовой и Дмитрию Петровскому, которые начали писать эту историю в рамках канала «Телеграм», о чем и рассказывают в кратком введении.

Набор историй про злую любовь-кровь, страсть и власть, всё очень горячо и красиво, по большей части в историческом антураже, довольно точном и колоритном. Ну, остаются иногда вопросы по поводу «фламандского скульптора XVI века»: с живописцами там было хорошо, а скульптура была готическая, никакой точной передачи лиц не было, так что довольно странно, что испанский король Филипп II в 1560 году, как раз в ожидании первенца от любимой жены Елизаветы Валуа, в тексте не названной, но такой свирепой эстетки, именно фламандца вызывает делать скульптурный портрет слепой фаворитки, за еще и в виде Мадонны, а покалеченную скульптуру выставляют в соборе Сантьяго-де-Компостелла, где ее века спустя видит другой персонаж. Впрочем, ладно, оставим эти фантазии на совести авторов, это не так уж важно.

Назвать эти истории «романом» язык не поворачивается, поскольку это, скорее, яркие зарисовки, слабо или никак между собой не связанные. «Тоталитарный» тоже не очень понятно, почему. Однако текст намного лучше названия, которое может оттолкнуть именно тех читателей или читательниц, к которым книга обращена. Любители барочной избыточности стиля, любовных страстей, почти непременно заканчивающихся смертью, вряд ли соблазнятся названием, похожим на книгу про ГУЛАГ и борьбу Гитлера со Сталиным. А те, кто ожидает политики, явно останутся в недоумении уже на первой шумерской истории. Хотя аудитория для этой книги определенно есть.

И если оставить в покое странное название, книга забавна, легко читается, можно у моря в отпуске или на дачной веранде, а то и зимой под чай с пирожными с огромным удовольствием почитать. Не думая, зачем все это и о чем. Просто живо, многоцветно, хотя при разнообразии эпох несколько монотонно по настроению, история за историей по сути одно и то же в разных костюмах. Для романа нет в книге структуры – ни завязки, ни кульминации, ни финала. Я говорю не о сюжетной структуре (ее может не быть), а о темпе и эмоциональном напряжении. В целом, книга напоминает ряд комнат и коридоров, увешанных пестрыми шпалерами: тут у нас Диана и охота на вепря, тут дева с единорогом, тут что-то по картонам Рубенса, а тут трофейный коврик попроще, с лебедями. Богато, симпатично, случайно.

Как мальчик, выросший  на Борхесе и писавший диссертацию по Кальвино, зачитывавшийся «Сидхартхой» и «Игрой в бисер», я люблю литературные игры, мистификации, обожаю, когда сочинителя мотает по отдалённейшим странами и эпохам. Так что, в принципе, опус двуголового  «Питера Морриса» – вполне «мое» сочинение. Да и «роман, выросший из телеграма» – это скорее плюс, чем минус.

И действительно: я вполне получал удовольствие, внимая «странностям любви» (она же – «любовь и смерть») к вечно меняющейся и вечно неизменной рыжеволосой женщине и в древнем Шумере, и в государстве крестоносцев, и в Западном Берлине времен холодной войны, и во франкистской Испании. Пока, примерно посредине книги, нелегкая не занесла авторов в итальянскую фашистскую республику Салò и не сподвигла на такой пассаж:   

«Я и донна Клаудия тайком унесли его ночью. Ох и тяжелая она была, внучка, хоть и совсем юная. Мы похоронили ее вон там, на склоне. И там я высадила лилии.

Звали ее Изотта. Изотта Гиглия».

На этом месте мне совсем перестало быть интересно. Потому что я знаю, что слово giglio, «лилия», читается по-итальянски как «джильо», а авторы не знают. 

Мне могут сказать, что я придираюсь, что это мелочь, которая легко устраняется в редактуре, но для меня это не мелочь, а показатель отношения. Как я могу верить россказням про Шумер пятого тысячелетия до нашей эры и Акру 1291 года, если авторы не удосуживаются проверить даже самое очевидное? 

В общем, я надеюсь, что Ольга Шведова и Дмитрий Петровский получили удовольствие от своих игр, но, право, впутывать в них хоть сколько-нибудь широкого читателя совершенно не обязательно.

Перед нами еще одна литературная мистификация — впрочем, загадка авторства раскрывается в предисловии. Текст написан Ольгой Шведовой и Дмитрием Петровским, финалистом одного из прошлых сезонов премии — он дебютировал в «Нацбесте» с отличным романом «Дорогая, я дома».

Сразу хочется отметить узнаваемый энергичный стиль (Петровский известен как публицист и политический обозреватель), широкую эрудицию авторов, умелое нагнетание саспенса и обилие страстной, смелой, но не раздражающей эротики.

Но, к сожалению, дробовик — который фигурирует в одной из новелл — хоть и дает хороший радиус поражения, малоэффективен при стрельбе по дальним целям.  Дробь — не пуля, а десяток собранных вместе историй — не роман.

Из Википедии: «Тоталитаризм (от лат. totalitas – цельность, полнота) характеризуется стремлением государства к абсолютному контролю над всеми областями общественной жизни, полным подчинением человека политической власти и господствующей идеологии».

Эпитет «тоталитарный» в названии книги следует понимать не как политологический термин, а скорее как определение вечных, всеобщих законов человеческой истории.  Так же и слово «роман» означает не столько литературный жанр, сколько намек на основную тему книги — страсть, любовь, созависимость и прочие проявления той силы, что «движет солнце и светила».

Проще говоря, «Тоталитарный роман» — вовсе не роман, а сборник новелл, связанных единой темой роковой страсти. Новеллы связаны перекрестными деталями, проявляющимися то в одном, то в другом сюжете — но это не собирает пестрый калейдоскоп в единую картину.

Хронологически сюжеты разворачиваются на всем протяжении истории от 5-ого тысячелетия до нашей эры, времен Шумера и Аккада до неизведанного будущего, обозначенного нулевым годом от конца (или нового начала) времен. В путешествии по глобусу авторы тоже не ставили перед собой каких-то ограничений. Тут тебе и Восток с крестовыми походами, Испания времен инквизиции, Западная Европа 1970-х, снова Испания времен гражданской войны 1930-х. Нашлось место и 2000-ым в остроумной и резкой истории про офисную драму «маленького человека». Герои сменяют друг друга, неизменно присутствует в кадре лишь загадочный образ рыжеволосой красавицы, которая воплощает извечное женское начало, роковую и опасную Лилит, Иштар, Изиду — огненную стихию, которая, насколько мне удалось понять, и движет человеческими судьбами на протяжении тысячелетий.

«Душа выбирает из раза в раз женское тело, — говорила Этель. Потому что только женщина носит в себе первозданный хтонический хаос, который может сломать устоявшуюся систему, — еще говорила она: ⁃ Гея, мать титанов, Рея, мать богов, Тиамат у шумеров, которую убивают. Все они рождали неуправляемые силы, с которыми борются мужчины, тоталитарные боги порядка и структуры.

 (…)

⁃ А мужчина — жертва, удобрение, на котором взрастает новая система. У скандинавов из тела великана Имира сотворили мир. Они приносили в жертву старого царя, чтобы поставить нового, и чтобы год был более плодородным. Мужчина одновременно и жертва, и герой, который дает начало новому миру! Но должна быть любовь, без любви никак! — Этель была на грани истерики, она почти кричала: новый мир — это дитя, и для его рождения должна быть любовь. Тяга. Все в этой Вселенной рождается на тяге элементов друг к другу».

Если говорить о сугубо литературных сближениях, вспоминается причудливый мир Борхеса, «шкатулка в шкатулке», сад расходящихся тропок. Необходимый исторический антураж почерпнут из хроник, легенд, богатого культурного багажа соавторов. Приходит на ум и Торнтон Уайльдер с его исторически-философской головоломкой «Мост короля Людовика Святого», и Умберто Эко, и популярный у молодежи Дэн Браун.  

Нужно отдать должное авторам — истории закручены, повествование движется стремительно, с энергией, даже напором. Здесь явно поставлена цель захватить читателя, не отпускать, запихать ему в голову какие-то идеи, важные для авторов, будто обжигающие им руки. От этого создается ощущение горячки, торопливого и сбивчивого рассказа,  перескакивания с одного на другое. Тебе всеми силами стараются показать, что «Тоталитарный роман» — не изысканная посмодернистская игрушка, не причуда импотента-культуролога. И ты ощущаешь, что в этом тексте сконцентрирована энергия.

«Про огонь же нельзя сказать, что он красивый. Он просто огонь, стихия, и поэтому завораживает».

Но эта горячность, абстрактная высокопарность дает скорее обратный эффект. Хочется остановить рассказчиков, отодвинуть в сторону умирающих рыцарей-тамплиеров и обжигающих взглядом офисных красоток и прямо спросить — так в чем ваша идея? Ведь есть же какая-то главная, важная мысль, которая толкала всю эту карнавальную колесницу? Всепобеждающая сила любви? Да, это здорово, но как-то слишком общо. Неизбежность войн, разрушений и хаоса — идея важная, но тоже не особенно новая. Да и что мне, читателю, прикажете делать с этим откровением?

Можно, конечно, вслед за Оскаром Уайльдом, остановиться на том, что всякое искусство бесполезно, лишь бы было красиво. И в этом тексте все, в общем-то, красиво:

«Я видел предков аккадцев и ее среди них, сияющую Астар, Иштар и месопотамскую Инаннну, как стоит она посреди колесниц, под которыми гибнут люди. Была она украшена красным золотом, и сверкающие камни ожерелья, темнее пролитой крови рубины стекали с ее груди до бедер. Я видел… видел народы моря, и ахейцев, потрясающих копьями. И фессалийцев, кричавших ее имя в уши своим коням. Тир и Сидон, и Карфаген, и Утика, и

Рим. Ирландцы, дравшиеся за стада быков, отрывали головы друг другу голыми

руками, и она, Великая королева, Морриган, хохотала над полем битвы…».

Ну видел. И мы увидели. Он пугает, а мне не страшно — вспоминается определение Льва Толстого, относящееся к той эпохе, когда обострилась литературная мода на всякого рода ориентализм, пиры Саламбо, роскошь при дворе царицы Клеопатры и прочие далекие от обыденности темы.

Впрочем, выскажу обнадеживающее мнение. Этот текст нужно было написать. Иногда нам необходимо вот таким образом забраться на гору, провозгласить с нее «великие истины», пройти сквозь этап «всезнайства» и самоуверенности  — чтобы понять, как мало мы понимаем в любви, как мало смыслим в законах человеческой истории и как легко нас ранить парой слов неодобрения. Хочется верить, что Дмитрий Петровский — в соавторстве или нет — еще напишет книгу, которую мы будем читать, обсуждать, исследовать. Возможно, эта будущая книга всех нас приблизит к пониманию законов устройства мироздания.