Павел Селуков –  хороший парень с рабочих окраин Перми. Недавно у него вышло интервью, выложенное Леонидом Юзефовичем в Фейсбуке. Там сказано, что у Павла и «популярности особой не было, пока 1 мая 2018 года известный писатель Леонид Юзефович не перепостил рассказ Селукова с комплиментарным комментарием»[1]. А еще, что Павел меняется, идет от прежнего себя к лучшему, ведь раньше он «не общался с такими людьми, как писатель Леонид Юзефович, правозащитник Игорь Аверкиев».

Читать Павел Селуков начал для девушки, которой понравиться хотел. Писать – потому что этот процесс понравился ему самому. «Я кайфую от процесса написания текстов. Стал меньше пить. Мой писательский кайф выместил другие»[2]. Как не порадоваться за пермского рабочего! Непонятно только, почему этот литературный онанизм выдвинут на Нацбест. Есть многое на свете, друг Горацио… Но тренируется парень хорошо. Сейчас роман пишет – летом выйдет, потом «поедет на литературный фестиваль в Иркутск»[3].

Он ведь как начал: поставил задачу – писать в фейсбук по одному рассказу в день. И два года ее выполнял. В результате научился быстро и технично писать… анекдоты. Жанр анекдота пришел из средневековой литературы и изначально подразумевал рассказ о событии, забавном случае из жизни. Рассказывание случаев из жизни с годами становилось все более лаконичным, смешным и дошло до формы современного анекдота. Тексты Павла Селукова, как доказательство повторения онтогенезом филогенеза, позволяют полюбоваться жанром анекдота в его первичном, средневековом состоянии. Пошли мальчик и девочка трахаться на озеро, а за ними мужики увязались. И хотели уже девочку изнасиловать (ибо мальчик так себе защитник), но появился другой мужик и их прогнал. Поехал мажор на мотоцикле кататься, а на дороге девушка голосует – брат в лесу ногу поранил. Мажор брата до больнички подвез, потом с девушкой слюбился, но без члена. «Не зря Микеланджело ваял Давида с небольшим аккуратным членом. Он полагал, что большой член не только уродлив визуально, но и, как символ приапизма, крайне вульгарен в идейном смысле. Секс на первом свидании из той же оперы». Да… А потом мажор решил девушку к себе увезти. Посадил ее на лошадь, то бишь на мотоцикл, – и погнал. А там смотрит – девушки-то сзади и нет. Не захотела полонянкой быть. Спрыгнула на ходу. Он вернулся, нашел труп и на обочине прикопал. Кажется, это все, что я помню из книги. Стираются, понимаешь, анекдоты из памяти, прыг-­шмыг ­– и нету. Вроде только прочитала, а уж и не помню ничего кроме общей убогости текста.

Тут сравнивали Селукова с Чеховым. Или он сам себя сравнивал? А, да! В интервью журналистка два раза спрашивала: на кого, мол, равняетесь? И он дважды честно отвечал: на Чехова. (Интересно, зачем в начале и в конце интервью задавать один и тот же вопрос?) Так вот от Чехова, даже раннего, рассказы Селукова отличаются следующим – Чехонте подмечает психологические нюансы человеческого поведения. Показывает то, мимо чего в обычной жизни мы проходим, не осмысливая. У Селукова же никакой психологии нет. Обычный разговор за пивасом, нулевой градус сознания: слышь, чувак, прикинь, а этот вчера вон чо…

«Назад надо идти. Нал с рыжьём не нашли. Похер на этих цыган. Закончим. Гоша взвился: — Ты пизданутый? Ты мента готов был завалить. Не пойду никуда».

«Так мне он противен стал, что я к нему шагнул и въёб в нос. Тот упал. Я ногой въёб. И еще раз. Замесил, как зверька. Нехуй мне тут, блядь! Ушел со стройки. С перфоратором. Продал на металлке. Забухал».

Но есть в книге и пуант – заглавный рассказ «Добыть Тарковского». До него я думала, что вкралась опечатка и книга должна называться «Добить Тарковского». Однако рассказ все прояснил: герой занялся самообразованием. После этого рассказа словесные экзерсисы без начала и конца ради красного словца сменяются историями с парой-тройкой эпизодов.  Например: жители Перми от долгой зимы каждый год учиняют злодейства, а мэр, чтобы это прекратить, решает принести жертву.  Герои думают, кого в жертву-то? Бомжа, или велосипедиста, или, может, девственницу, хотя с ними сложнее. И год за годом мочат жертв. Однако не помогает.  

Напоследок хочу повторить – хороший Селуков парень, добрый. Прочитаешь книжку от корки до корки, закроешь и понимаешь – добрый человек написал. Я не шучу. Этим, кстати, он от предыдущего ученика Л. Юзефовича, Захара Прилепина, сильно отличается. Что не может не радовать.

[1]https://rusmir.media/2020/04/05/selukov?fbclid=IwAR2yzAHbvQCeOwxQyZ3q4IEUtm7TS1wBwFOtyz_QYtfidBxVTGONmieOvS4

[2] Там же

[3] Там же

Молодого пермского прозаика Павла Селукова ввёл в литературу Леонид Юзефович, что само по себе уже «знак качества». Когда-то Леонид Абрамович так же привёл за руку ранее никому не известного, а ныне пафосного и недостижимого пермского прозаика Алексея Иванова. Те, кому повезло родиться в Перми, могут рассчитывать на особое внимание и благосклонность Юзефовича, не порывающего душевной связи со своей малой родиной.

Помнится, несколько лет назад мы были в Париже вместе с Алексеем Ивановым. Иванов был со всех сторон умело защищён своим женопродюсером. С нами не пил, не ел, не разговаривал, кажется, даже не здоровался. Его продюсер вместо него отвечала на вопросы интервьюеров и отвечала в том ключе, что Иванов здесь единственная звезда и писатель, а все остальные дармоеды и неудачники. Наверное, она была права. Не знаю, стал бы в Париже с нами пить Павел Селуков или сказал бы тоже, что он тут единственный талант, а все остальные дерьмо? Проверить это, увы, не будет уже никакой возможности. В Париж нас никто не позовёт и эпидемия тут ни при чём. А у Селукова, конечно, всё впереди. Хочется так думать. Павел Селуков упоминает Алексея Иванова в этом самом контексте: как недостижимое совершенство. Потому что Иванов в 23 года написал своего «Географа».

Читая тексты Селукова я почувствовал что-то знакомое, не в строении прозы даже, а в тонкой мелодии и в невидимом настроении. Вспомнил, что так же был потрясён, впервые читая рукопись «Печатной машины» Марата Басырова. Я стоял в очереди к выходу на посадку где-то в аэропорту Алжира и решил просмотреть отправленный товарищем файлик. Всё равно стоять долго, скучно, можно по диагонали пробежать этого нового Гоголя. И застрял. Читал жадно, ел строки глазами. Думал: неужели так можно? Неужели такое сейчас есть взаправду? Вот так, по-настоящему? И никому не известный парень где-то там на кухне вот это всё взял и написал, даже не побывав в Липках ни разу?

Издательство «Ил-misic» Евгения Алёхина выпустило в 2017-м году собрание сочинений Марата Басырова. Полное собрание сочинений в одном томе. Потому что Марат прожил недолго, ушёл от нас в поля счастливой охоты. В книге есть рассказ «Тарковский». Маленький и самый страшный рассказ Басырова. И он абсолютно о том же самом, о чём рассказ «Добыть Тарковского» Селукова.

Несколько рассказов из сборника Павла Селукова, представленного на «Нацбест», я уже читал в журналах и перепостах в социальной сети. Это помешало эффекту взорвавшейся бомбы, который могла бы иметь книжка, если бы автор дотерпел. Мне кажется, не стоило печатать куски цельного компендиума тут и там. Но это лично моё мнение. Понимаю, как хочется предстать, обнажиться перед читателем сразу. Тем более, современные электронные средства предоставляют возможность.   

Ко второй половине сборника появилось опасение, что автор передержит, заездит как грампластинку свой удачный, но довольно плоский образ «пацана с окраины, которого перепахало Большое Искусство». Но, слава богу, в нужном месте появился рассказ «За миллиарды лет до Борисоглебской тушёнки» и все персонажи, а также декорации, приобрели метафизическую глубину. Из сырого погреба потянуло Юрием Мамлеевым, в самом хорошем смысле. Последний рассказ, «Почти влюбился», саркастически дезавуирует лирического героя сборника. И это тоже хорошо. Вообще, эту книгу лучше читать целиком, в неслучайном порядке рассказов. И новый Гоголь, наверное, всё же опять явился.   

Пересматривая интервью Тарковского, каждый раз думаешь: ну что за самовлюбленный тип, как можно с таким апломбом рассуждать о том, что дважды два — четыре? Каков поп, таков и приход: в среде киноманов фанаты Тарковского слывут злобными, припадочными аспергерами, задыхающимися от собственного пафоса и синдрома поисков глубокого смысла. Им чужды пронзительная гейско-пролетарская искренность Фассбиндера, простота и резкость Брессона, холодная роскошь Кубрика, глянцевый саспенс Хичкока, женственная чистота Риветта, провокативная красота Озона… Короче, хуже фанатов Тарковского только сектанты Бергмана, упоротые «Персоной». В аннотации написано, что автор увлекается кино и пельменями. Посмотрим, как интеллектуальная зараза «Соляриса», «Сталкера» и «Зеркала» разъела его мозг…

Не, не разъела. Победили пельмени. Видимо, вдохновившись разглагольствованиями мэтра о простоте Брессона, Селуков пишет настолько лаконично и беспафосно, что уже не понимаешь, в каком месте лопата, «сердце» или «нерв» рассказа. Например, девочку по кличке Тристана убило шаровой молнией, а ее верный Ланселот не смог ее спасти, зато потом сам построил дом.

А вот пролетарский мальчик на частном домашнем уроке английского, стесняясь своей ободранной квартиры, показал зазнавшимся одноклассникам член, потому что от их высокомерия у него болела уздечка. Ну точно Тарковский виноват, бывает, от его гнусных нравственных исканий не то что уздечка, а самая простата ноет, потому как чувствуешь себя неэлитарным чурбаном. Проще говоря, долбоебом.

А вот мальчик с батей идет забивать крупный рогатый скот, но что-то не ладится у них с теленком, притом настолько, что батя продает хижину на берегу Камы, близ которой у них случилась телячья экзистенциальная драма. Говорят, и Тарковский на съемках корову сжег.

А вот перед нами очередная леонидандреевщина: после того, как девушку Олю едва не изнасиловали охранники на глазах у ее верного Мишеньки, она охладела к нему. Конечно, не обошлось без спасителя — брутального мужика, который еще и довез парочку до банка, хотя обещал до дома.

А вот герой не поделил бабу с лесбиянкой.

А вот два придурка, Гоша и Витамин, решили ограбить квартиру, но испугались цыган и в довершение рассказали все милиционеру, который хотел пригласить их в качестве понятых.

«— Мне понятые нужны. Тут недалеко. Пойдемте.

— Мы не можем. Мы несовершеннолетние. Мне шестнадцать, а моему умственно отсталому брату семнадцать.

— Понятно.

Оперативник мгновенно потерял к пацанам интерес и двинул по улице дальше. А Гоша и Витамин повернули за угол и сели на лавку.

— Витамин, я…

— Ничего не говори, а то я тебе въебу.

Помолчали.

— Витамин?

— Ты заебал.

— Нахуй эти рыжьё и нал. Пошли в «Сони Плейстейшн» играть?

— В «Фифу»?

— Ну да.

— Пошли.

И они пошли. А потом в учагу. И на завод. К толстым женам и россыпи детей. Такое счастье! Такой восторг!»

Не совсем понятно отвращение автора к обывательской жизни, поскольку на Брессона или хотя бы на Фассбиндера он пока не тянет. Совать спички в замок — это тебе не «Мушетт» и даже не «Евротур». Рано слать книги на конкурсы, большой человечек, ты сперва познай внутренний закон, трансцендентное, вот это все. Чтобы смеяться и ниспровергать священных коров, нужно предложить взамен нечто сильное, сложное и емкое, а не просто «неинтеллигентное». Нужно самому быть Маяковским. Недостаточно просто встать в позу и сказать: «Ха-ха». Не поймите меня неправильно, критик в юности тоже пару раз играл в фифу и смотрел «Бивиса и Батт-хеда». Но этот концептуальный мультсериал был каким-то более цельным и оригинальным, а у Селукова то детские воспоминания, то драмы, захиревшие в зародыше, то пролетарские приключения повзрослевшего героя, то многозначительные намеки, то демонстрация культурного багажа, внезапная, как плевок четкого пацана на асфальт. Короче, сплошная постирония, определение которой было дано в предыдущей рецензии. Побродив около табличек «Ирония», «Постирония» и «Метаирония» и обозрев кучи на полу, одинаковые, как в «Квадрате» Эстлунда, мы с вами отправимся к главному экспонату — рассказу «Добыть Тарковского».

«Когда я был тупым, то есть еще более тупым, чем сейчас, то есть — тринадцать лет назад, мне вдруг понадобилось стать умным». Знакомая история. Уточняю: умным герой захотел стать, чтобы понравиться бабе. Малолетний долбоеб, решив, что Тарковский — это некий пропуск в мир интеллектуальной элиты, объездил весь город в поисках заветного кино. Как последнюю надежду, заловил препода «Истории цивилизаций» и получил-таки «Рублева». Узнав заодно, что Тарковских было два, это просто охуеть.  И… Ну и все, на самом интересном месте. Это был программный рассказ или анекдот?

«Принес. Вверху Андрей Тарковский, внизу «Андрей Рублёв». На диске. Элли, думаю, Элли! Пошел смотреть. Потом еще смотрел. И еще. И еще. И еще. А вчера посмотрел последний фильм — «Жертвоприношение». Пока смотрел, Элли замуж вышла и детей нарожала. Наебали, как Страшилу».

Листая эту книгу, с тоской вспоминаешь «Великих и мелких» Белкина и думаешь, когда же отечественные авторы перестанут мусолить протертые штаны супрематизма. Не хочу сказать, что эта книга никуда не годится.  Написано неплохо (а главное, коротко) и легко читается, а это, пожалуй, основное качество бестселлера. Но опыт поколения здесь рассеян мелко и беспорядочно, как биологические жидкости алконавтов у стен родного завода.

Прочитав сборник рассказов Павла Селукова «Добыть Тарковского. Неинтеллигентные рассказы», понял, насколько мы все же интеллигентная страна с неизжитым: «народ мудрее», «прислушаемся к голосу из глубины». Прислушался. Теперь начну клеветать.

Я не могу сказать, что книга Селукова плохая. В ней можно найти удачные истории, в некоторых рассказах есть ритм, поймана своя, незаемная интонация; где-то глаз выхватывает интересную метафору. Проблема только в том, что таких рассказов сегодня немало, а Селукова многие воспринимают как долгожданное явление. Причины этого отношения мне понятны, и я их даже разделяю. В их основе усталость от «сделанности», вымученности современной прозы. Есть явный запрос на «настоящее». Нынешний номинант соответствует этому ожиданию — прежде всего внешне, биографически. Из Перми, без высшего образования, работал вышибалой, пишет рассказы, основанные на знании жизни, о которой растленные комфортом, азиатской кухней, велодорожками жители мегаполисов могут только догадываться. Кстати, об этом говорится в аннотации. Ну и для конкретизации образа: «увлекается кино и пельменями». Это вам не «переводит Рильке» или «изучал живопись прерафаэлитов», как в анкете у большинства.  Тут — житейский эксклюзив, переходящий в «уникальную писательскую судьбу».

Что касается минусов сборника. В нем слишком много проходных, ненужных рассказов, которые не спасает даже милосердный для читателя объем. Рассказ о детстве «Тристана и Ланселот». Двенадцатилетний рассказчик играет на даче с Колей и девочкой Женей. Играют в рыцарей. Вечером забираются на чердак смотреть на грозу. Коля солидно курит сигарету, которую украл у отца. Тут залетает шаровая молния. Женя не выдержала и побежала, хотя герой наш хотел за секунду до этого броситься, чтобы «принять огонь на себя». Женя погибает. Финал рассказа:

А я вырос и дом построил. Своим горбом. Отдельный дом, только для себя. Когда гроза, я у окна сижу. На чердаке. Открою настежь и сижу, вглядываюсь в пелену. Давай, говорю, сука! Я здесь, я не боюсь. Я готов. Не летит. Жена спрашивает: ты куда все время уезжаешь в грозу? Я: так я же громоотводами занимаюсь, проверяю вот. Двадцать лет сижу. Не летит.

Не взлетает в первую очередь рассказ в силу патологической вторичности. В упомянутой аннотации нам обещали: «Герои книги — маргиналы и трудные подростки, они же романтики и философы. И среди них на равных Достоевский, Воннегут, Хемингуэй, Довлатов, Бродский». Никого из перечисленных авторов я здесь не вижу. Если и узнал кого-то, то Стасика Потоцкого из довлатовского «Заповедника». Тот, будучи весьма средним советским писателем, пробавлялся сочинением рассказов с символическими финалами:

— Главное — быть человеком, Шурка, — сказал Лукьяныч и зашагал прочь.

Шурка долго, долго глядел ему вслед…

Увы, «долго, долго» случается слишком часто, чтобы не замечать подобной роскоши. И да, при желании Воннегута с Достоевским я перечитаю сам.

По мере чтения начинаешь понимать, как устроены рассказы Селукова. Скомбинирую пассаж: «И тут Надька, тварь такая, отвернулась от перемазанного рвотой Витька, демонстрируя ледяное равнодушие, о котором писал Альбер Камю». Читатель, тот самый благополучный житель «города желтого дьявола», после этого должен бережно отложить книгу, встать, подойти к окну и, глядя на огни проезжающих внизу машин, подумать о том, как много он потерял, забыл, не успел.

Вот, чтобы не быть обвиненным в оговоре:

Короче, ушли култаевские восвояси. И мы ушли. К Джону на дачу. И Света с Дашей ушли. Со мной. Правда, в смысле секса у нас ничего не получилось. Мы набухались все, и я в бане ногу обварил. Я думал, в кранчике холодная вода, а там кипяток. А у меня ступня как раз под кранчиком стояла. Девчонки меня потом лечили. Два дня. Компрессики делали, дули, жалели всячески. Джейкоб Барнс и две леди Брет Эшли в Култаево. А я им стихи читал по памяти. Бродский-шмотский.

Бродского обещали? Распишитесь за получение.

На мой взгляд, правильно устроенный сборник рассказов должен иметь внутреннюю композицию, структуры, которые отсутствуют у Селукова полностью. Формально «Добыть Тарковского…» делится на две части. Первая — «Потому что мы подростки» — рассказывает о детстве обитателей Пролетарки до того, как они научились полноценно бухать, трахаться, иногда вмазываться. Вторая — «Между ужасом и кошмаром на острове Бенедикта» — когда Витамины, Бориски и прочие не только полностью вкусили все прелести настоящей жизни, но и успели пострадать из-за этого. Рассказы можно тасовать, вырезать из книги. Ничего не изменится в силу того, что приемы весьма ограничены и никакой дополнительной присадкой автор порадовать не может. Может быть, увлечение пельменями мешает.

Здоровый абсурдизм, который должен сочетаться с экзистенцией, слишком многословен, рассудителен и, несмотря на мат и прочие приметы реальности, не вызывает доверия. Текст «Найти женщину». Электрик Коля, страдающий от одиночества и общего падения тонуса, не может решить заявленную в заголовке проблему. Наконец возле булочной он сталкивается с одноклассницей Леной. Она сначала шутит, что замужем, потом соглашается «сходить в ресторан». А затем кульминация:

Вдруг Лена замолчала и сказала:

— Как был взрывным, так и остался. Я не замужем, дурачок. Пошли уже куда-нибудь.

— Чё? Как… Почему это ты не замужем?

— У меня ноги нет.

— Чё?

— Левой. Протез.

Лена постучала костяшками по ноге.

— Он очень дорогой. Из Японии. Пошли уже.

— Ноги нет? Нет ноги?

— Потрогай, если не веришь.

Коля потрогал. Действительно — нет ноги. Без ноги. То есть, условно говоря, без ноги. С протезом, буквально говоря. Да на хрен она ему нужна без ноги?! Или нужна? В ноге ли дело? У одних две ноги, а как будто одна, а у Лены одна, а как будто две. А секс как? Если секс, то оно как? Вдруг отпадет? Или не отпадет? Интрига.

Проблема не в отсутствии ноги, а в отсутствии рассказа. Ну а «интрига» в том, как это может вообще понравиться.

Естественно, что взгляд мой субъективен, но «большой прозой» «протез Селукова» я не считаю. Интерес же к нему — здоровый симптом. Надеюсь, что переход количества в качество не заставит себя ждать. Ряд других номинированных авторов позволяет на это рассчитывать.

У меня есть подруга Женя. Не любовь, ничего. Двадцать четыре года дружим. Три раза пытались друг друга убить. 2:1 в ее пользу. Она меня ремнем душила, когда я только думал ее зарезать. С меня конфетка. Мы с ней сошлись на почве темперамента. Оба дикари. Можем белыми кирпичами кидаться, можем пить страшно, можем колоться как  перепуганные, можем наврать про беременность и вазэктомию соответственно, можем год не звонить, а потом позвонить и сказать: «Я в ребцентре Стерлитамака, забери меня нахрен отсюда» или «Я в Геленджике без копейки денег, приезжай».

«В тот миг я понял, что она домохозяйка, а я, видимо, нет. Ростки отчуждения. Зубы дракона. Колхида.»

Цитаты.

В книжке таких россыпи. Очень талантливо. Немного шпана, немного поэт. Девочка-пай, рядом жиган и хулиган. Со мною нош решил я штош.

Я когда читаю книжки, хочется, чтобы собеседник, а писатель – это собеседник, так вот, хочется, чтобы писатель не прятался за стилем, за своим представлением, о том, что чётко, что нет. Хочется не красот, а настоящего.

«Вокруг занавески» интересный рассказ. Вообще, в книжке много интересного.

У меня есть некоторый опыт чтения со сцены, многие из этих рассказов можно читать перед полными залами, рассказы классно зайдут.

Люблю это слово. Иногда точнее не скажешь.

Но всё же лично мне хочется искренности. Мне не нужны распущенные хвосты и светские беседы, задекорированные под исповедь. Таких исповедей на экранах хватает. Мне хочется подлинности. Я и сам склонен к притворству, мне и самому бывает очень трудно разгрести слои медийного и психологического мусора и найти в себе себя. Но именно это я очень ценю.

Одним словом, талант автора очевиден, зоркость, лаконичность, всё при нём. Осталось только от мужских химер избавиться, поверить в себя и перестать доказывать, что ты крут. А то, как будто пришёл к другу поговорить о главном, а он весь разговор перед зеркалом эффектные позы принимает. Мы верим, браток, ты крут. Теперь можно выкопать самого себя из могилы неуверенности в себе и тщеславия, потому что только обнажившись до предела можно помочь собеседнику/читателю почувствовать, что перед ним не шоумен, а настоящий человек. Пожалуйста, расскажи, какой ты слабый, не лей скупые мужские слёзы, а продемонстрируй подлинную уязвимость. Расскажи правду. Да, мы знаем, что согласно сериалу «Новый Папа» правда является пороком, причём неискоренимым, но: во-первых, в слабости больше драматических красок, а во-вторых, вспомним Камю – только свободный человек может позволить себе правду. А писатель обязан быть свободным.

Павел Селуков на фотографии немного похож на оппозиционного политика Навального. Только это другой, опасный типаж, который может навалять без всяких зарубежных грантов и ЕСПЧ, просто от души.

Что, собственно и делает в своих рассказах, почти в каждом из которых герой  — «резкий», «чоткий» молодой  мужчина из русской провинции, из северных краев.

Герой этот с виду прост: «Встал. То есть всем телом. Зубы, вода. Оделся в спортивный костюм и кроссовки».

Но на поверку сложен, как и всякий глубинный, сокровенный человек: «Зря вы так. Не хочу я с ней переспать. Я реальность описываю, а не свои сексуальные фантазии. Я если свои сексуальные фантазии опишу — вы ахнете».

Он кажется незадачливым, а то и полным неудачником в нашей сегодняшней жизни. Однако по меркам жизни природной, по гамбургскому счету отмерянных ему талантов — заткнет за пояс всех маменькиных сынков, невротиков и нарциссов, в которых постепенно превращается мужская часть населения планеты Земля.

«Один у меня талант — реакция. Когда экстрим, а вокруг пиздец, я довольно сноровисто действую. Наверное, потому, что внутренне я всегда жду пиздеца. Даже расстраиваюсь, если он долго не происходит».

Вот привязался к кошке, хоть и поначалу и не находил в ее существовании ни пользы, ни смысла. А вот стала дороже гражданской жены (актуальная ныче тема).

«А как ее не любить, если она, как я? Ворует, блажит, пожрать любит, спит вдосталь. У меня, может, с Анфисой больше общего, чем с Людой. Я ее переименовал. Шмоней окрестил. Да не Люду, блядь, — Анфису. Шмоня, потому что шмонается везде. Ящики в комоде навострякалась выдвигать. Выдвинет и шмонается там, как я в чужом серванте, когда рыжьё с наликом ищу. Был бы у Шмони большой палец, сейфы бы научил открывать. Не кошка, а в натуре маруха».

Да и по части жизненной рефлексии, осознания противоречий этого мира, герой этот даст фору многим несостоявшимся Раскольниковым.

«Понял, что я избранный. Кем избранный? К чему избранный? Я не знаю. Знаю только, что

мне надо читать «Улисса» и ходить на турник».

Он часто говорит и мыслит афоризмами.

«Десять лет брака. Свалка горя за спиной».

«И блестящие, как вырванные глаза индианок, мухи летают туда-сюда».

Кажется, что он смирился с обывательской жизнью, остепенился, осел в двухкомнатной хрущевке на окраине города. Но на самом деле — только затаился, и в нем время от времени оживает кочевник, воин, устроитель мира по законам своей, природной справедливости.

«Я хочу еще уехать автостопом на Памирский тракт, купить «Харли-Дэвидсон» или принять участие в справедливой войне, но хочу я этого уже чисто умозрительно, потому что привык этого хотеть. На самом деле я чаще листаю каталог «Икеи», чем каталог мотоциклов. Я не дрался уже три года».

Истории Селуков закручивает лихо. Иногда сюжеты уж слишком выдуманные — авиакатастрофа, когда парень с девушкой попадают вдвоем на необитаемый остров, или случай на рыбалке, когда «нежный мальчик» внезапно оказывается маньяком-потрошителем. Часто финалы провисают в воздухе, или никак не монтируются с началом рассказа. Но в каждой истории есть вера в лучшее и, пусть призрачная, надежда на будущее. И — что еще важнее — в каждом герое просвечивает, брезжит  частица мировой души.

Будем надеяться, что молодой писатель Павел Селуков пробьет себе путь к признанию — если не кулаком и кастетом, как его герои, то искренностью, прямотой, неожиданностью метафор, прорастающих из богатства языка и самобытного взгляда на этот мир.

Книга напрягает уже своей обложкой. Тарковский в названии. Кокетливый подзаголовок «Неинтеллигентные рассказы». Негативные ожидания сбываются уже при чтении первого рассказа – «Конфетки», написанного от лица девятилетнего ребенка чудовищно фальшивым, сюсюкающим языком.

Вообще, книга состоит из двух циклов рассказов. Первый называется «Потому что мы подростки», и герои, соответственно, дети и подростки. Второй – «Между ужасом и кошмаром на острове Бенедикта», и в нем действуют, в основном, всевозможные маргиналы, живущие в районе Перми под названием «Пролетарка». Их похождения упакованы в крайне попсовую, обывательскую форму – как будто для аудитории федеральных телеканалов.

В принципе, и подростковая проза, и тексты о маргиналах могли бы меня заинтересовать. Сам вырос и до сих пор бываю на Рабочем поселке Могилева, который, в сущности, не так уж и отличается от Пролетарки. Но в этой книге не зацепило практически ничего.

Картонные, «сериальные» герои. Банальные, шаблонные, вторичные ситуации.

Вот два пацана сбежали из дома, отправились на кладбище, и один там провалился в выкопанную могилу.

Вот пацаны постарше залезли ограбить квартиру, но в дверь позвонили цыгане-попрошайки, и они, наложив в штаны, убежали.

Вот алкаши украли в аптеке ящик асептолина (не знаю, что это такое, но, судя по контексту, лекарство на спиртовой основе), побежали к блат-хате, по дороге собрав хвост из всех остальных алкашей района, но у подъезда поскользнулись на льду и все разбили.

А в рассказе, давшем название всему сборнику, главный герой-пэтэушник хочет стать умным, чтобы произвести впечатление на девушку, и узнает, что для этого надо ознакомиться с Тарковским. Сначала откровением для него становится, что Тарковских было два – Арсений и Андрей. А когда герой останавливается на режиссере, найти фильмы Тарковского оказывается проблемой: дело происходит еще в эпоху DVD. В итоге ему это удается. И результат: «Пошел смотреть. Потом еще смотрел. И еще. И еще. И еще. А вчера посмотрел последний фильм «Жертвоприношение». Пока смотрел, Элли замуж вышла и детей нарожала. Наебали, как Страшилу.»

Вообще, ссылок к кино в рассказах много, и, чаще всего, они ни к селу ни к городу. Например, в уже упомянутом рассказе «Ящик асептолина» — «Воспаленное похмельем сознание рисовало картины из фильма Михаила Ромма».

Или вот, в рассказе «Бориска над Камой» маргинал-рассказчик выдает:

«Ну, или рефлексия, эмпатия и переживания снимаются в фильме Пазолини «Сало, или 120 дней Содома» в главных ролях».

Иначе как авторскими понтами объяснить это я не могу. Как и стиль большинства текстов:

«Двадцатитрехлетним мужчинам свойственно страдать по смыслу».

«Алексей шел по улице с желанием на остром лице кого-нибудь очеловечить».

«Сентябрь. Березы поникли. Я бы тоже поник, но я не береза».

«На этот раз в глазах девушки царила жалость».

Без комментариев.

Отдельно – об использовании ненормативной лексики. В рассказах ее достаточно много. С одной стороны, диалоги людей из маргинальной среды без мата представить себе очень сложно, а, с другой, в современной российской прозе, в принципе, все возможно – на фоне общей государственной политики в культуре. При этом ненормативная лексика в рассказах Селукова работает неровно. Где-то она действительно помогает создать достоверные речевые характеристики героев, а где-то используется слишком уж дозированно, и в результате получается фальшиво и искусственно.

Автору «неинтеллигентных рассказов» явно не дает покоя успех «беспринцЫпных чтений» Александра Цыпкина. Только классом пониже – Цыпкин рассказывает свои байки с душой, в случае Селукова мы видим лишь несмешную имитацию с претензией на интеллектуальность. Претензия заложена уже в названии тут тебе и Тарковский, и «неинтеллигентные рассказы». С Тарковским понятно, а вот с «неинтеллигентными рассказами» разберемся поподробнее. Во-первых, рассказ – не человек и даже не зверушка, «интеллигентным» или «неинтеллигентным» он не может быть в принципе, это как интеллигентная кастрюля и неинтеллигентная водка. Но спишем это не на легкую неграмотность автора и его издателей, а на их остроумие и склонность к парадоксальному мышлению – если рассказы неинтеллигентные, то какие? Не гопницкие же. Правильно – интеллектуальные. И ведь правда автор показывает себя мощным интеллектуалом: он знает Курта Воннегута, рыцарей Круглого стола, Тристана и Изольду, Зигфрида и Брунгильду, Тарковского (Тарковских) он знает тоже, хотя и пытается убедить поклонников (читателей у авторов подобных письменных упражнений нет, у них бывают только поклонники) в том, что не знает.

Теперь собственно о рассказах. В сборнике «Добыть Тарковского» их много. Но все они какие-то одинаковые. Сначала автор незатейливо извиняется перед поклонниками в духе «сами мы не местные…», а дальше имитирует различные нарративы. То пытается изобразить детскую речь, то уголовную, то подростковую, то еще какую-нибудь. Получается плохо — сюськанья и/или матюгов для создания персонажей и картины мира явно недостаточно. Для этого нужно хоть как-то понимать собственных героев и по возможности не презирать их, а то поддельные нарративы в сочетании с незамысловатыми сюжетами – побег из дома на кладбище, свидание на последние деньги, бурный секс с зечкой, чудесное спасение от группового изнасилования, первый секс (особенно подчеркивается, что с кровью, как бифштекс в ресторанном меню) вместо соучастия в убийстве и т.д. – превращаются совсем уж в тошнотворный коктейль. Вот, например, рассказ «Квартира Виктора». Автор, наверное, думал, что пишет про человеческую бесприютность и невротичность, но запоминается из этого текста только «перенапряженная уздечка члена». Или «Шмоня» — попытка трогательного рассказа о любви сурового мужика к кошечке, но написанная так фальшиво, что даже кошечка не вызывает умиления.

Унылую эстрадность рассказам Павла Селукова придает и неизменно благополучный для главного героя и его близких финал: насильники повержены за секунду до изнасилования («Белая дверь»), модная девушка не посылает нищего кавалера куда подальше, а сама звонит ему («Чизкейк») и т.д. В литературе подобные сюжеты обычно развиваются более печально или вообще не являются поводом для написания текста. Но не будем судить строго: в случае «Неинтеллигентных рассказов» мы все-таки имеем дело не с литературными текстами, а с эстрадными монологами для интеллектуалов с Кислоток и Пролетарок.  

Сборник рассказов молодого пермского писателя Павла Селукова состоит из двух частей – о детстве и о взрослой жизни, хотя между этими состояниями разница не слишком велика (и в детстве героя волнует секс и взрослая жизнь, и в молодой совсем «взрослой» жизни остается много нерешенных подростковых проблем).

Жанр… В «Записках на полях «Имени розы»» Умберто Эко объяснял постмодернизм как попытку «очень образованного человека» сказать «очень образованной женщине»  что-то вроде «Я люблю тебя безумно», не превращаясь в Снупи, а для этого усложняя высказывание отсылкой: «Как говорят в сериалах, я люблю тебя безумно». Что не отменяет самого чувства. У Павла Селукова пост-постмодернизм: вполне образованный молодой человек считает невозможным ни простое прямое высказывание, ни постмодернистскую иронию с цитированием, он должен принять позу «пацана на раёне», привычного изъясняться матом, комплексовать от избытка и недостатка знаний разом, открещиваться от любого подозрения в «интеллигентности» (подзаголовок книги «Неинтеллигентные рассказы»). При этом он никуда не может деть багаж культурных представлений, презренное и банальное посещение выставки Брейгеля проталкивается сквозь толщу первичного базового инстинкта. И не случайно, видимо, сборник назван по рассказу «Добыть Тарковского», в котором «недостаточно образованный человек» хочет сказать даме «я люблю тебя безумно», но для этого должен вызнать Тарковских – и Арсения, и Андрея, а пока совершает этот культурный подвиг, «не слишком образованная дама» успевает выйти замуж, так что места постмодернизму не остается.

Все это культурное – антикультурное – внекультурное – околокультурное бытие расположено и вправду «на раёне» (Пролетарка в Перми или нечто подобное), где «время года зима», а шамана найти проще, чем девственницу относительно взрослого возраста. И эту жизнь Павел Селуков описывает живо и красочно, лёгким языком, в котором мат не режет глаз или ухо, настолько он органичен и на своем месте. При этом интонация рассказчика иронична как у заправского постмодерниста – все же его пост- пристроен именно к постмодерну, а не к самой жизни. И кажущаяся простота изложения обманчива.

И все же жанр… Не то это сборник рассказов (их можно читать в любом порядке, все или частично), не то цельный рассказ автора о собственном взрослении, составленный из мозаики флэш-бэков и клипов. Но больше всего книга Селукова напоминает сборник текстов для стенд-ап шоу. Одни тексты почти дотягиваются до лучших образцов разговорного жанра (Вуди Аллен тоже мелькает в повествовании, но тут скорее Джон Карлин уместен), другие не выше уровнем простого комедии-баттла. Но как только в голову приходит эта аналогия, всё становится на свои места. Слышишь голос рассказчика, представляешь юношу, который стоит на клубной сцене и «вспоминает случаи из жизни», призванные позабавить аудиторию.

Насколько тексты для стенд-апа являются частью литературы? В не меньшей мере, чем пьесы, киносценарии, либретто балета и оперы. Их удобнее слушать, чем читать глазами, хотя… я в детстве любила читать либретто, да и сценарии иногда интересны именно для чтения. Так что почему нет? Вполне литература. Но не рассказы и не повесть, устный жанр. Как будто автор делится мгновениями жизни, только все они в воспоминаниях, в ретроспекции, с насмешкой и отстранением, как бы вытесняемые из собственной жизни рассказчика.

Я бы не назвала эту книгу прорывом или крупным событием в литературе. На победителя Нацбеста она едва ли тянет. Но любопытно. Иногда забавно, иногда грустно. Несколько монотонно (слишком много скетчей подряд слушать тяжело). Но индивидуальность у автора есть, и свой взгляд на мир есть. Так что очень интересно, что будет дальше.

От нового писателя всегда ждёшь подвоха. Особенно если он начинает с рассказов. Один хороший текст — удача, пять — заметная писательская работа, десять — уже не веришь своему счастью: действительно ли всё так хорошо?

Такие чувства возникают и при чтении книги рассказов «Добыть Тарковского» Павла Селукова.

Почему начинаешь задаваться вопросами? Потому что первые рассказы, если обобщать, о детстве.

«Конфетки» — о двух ребятах, которые решили сбежать из дома (прекрасный сюжет мировой литературы, но отчего-то в русской он почти не используется!); отправились в путь, проголодались, остановились на кладбище (а вот этого сюжетного добра у нас уже хватает!); утолить голод решили с помощью конфет, которые оставляют на могилках. Естественно, включается детская фантазия: кому оставляют сладости? Мертвецам? Значит, они по ночам вылезают из могил. А это надо проверить! Ребятишки устроили засаду. И дальше детский романтизм разбивается о суровую реальность. Как? Почитайте — не пожалеете.

Хорошее начало? Очень.

Другой рассказ — «Тристана и Ланселот». Про рыцарей. Про души прекрасные порывы. Про любовь. Девочку убивает шаровая молния, и это ломает юношу. Коротко и больно.

Селуков пишет как будто простым языком. За словом в карман не лезет. Нужна грубая и абсценная лексика — пожалуйста. Если так говорят подростки, как иначе писать?

Удивляет, что на этом языке можно говорить о каких-то важных вещах. О жизни и смерти. О любви и ненависти. О борьбе бобра с ослом.

Ну вот: сорвался на иронию. И всё потому, что речь героев Селукова заразительна. Даже не речь, а настроение, которое создаётся благодаря ёмким, резким и удачно используемым словечкам.

Иной реакции, наверное, и не может быть. Говорят, любой человек может написать книгу. Одну книгу. О своём детстве. Это вызывает эмпатию у окружающих. Но это и заставляет задать самый важный вопрос: а способен ли автор на что-то ещё?

В случае Селукова — способен.

Сборник делится на две неравные части: меньшая называется «Потому что мы подростки» и как раз затрагивает детско-юношеские темы, а вторая часть, большая, называется «Между ужасом и кошмаром на острове Бенедикта» и строится уже чуть иначе.

Вот, например, оригинальный рассказ «Квартира Виктора». Несмотря на то, что главный герой всё тот же подросток (за которым волей-неволей хочется разглядеть автора), писатель предлагает уже нечто большее, нежели занимательный сюжет и язык. И это — конструирование художественного мира.

Главный герой чувствует в собственной квартире каждое помещение по-своему: туалет настраивает его на философский меланхоличный лад, кухня позволяет быть холериком, гостиная — конфузиться, комната, которую делил с сестрой, погружает в пофигизм.

К этой конструкции Селуков добавляет ещё ряд микро-сюжетов и остранение, с помощью которого взрослый человек вспоминает себя в подростковом возрасте.

То есть в этом рассказе уже видна рука мастера.

Много ли таких текстов в книге? Хватает. Не все такие же ровные, не все, может быть, столь же оригинальны, но определённо все заслуживают внимания.

Рассказ, который дал название всему сборнику, –– «Добыть Тарковского» –– миниатюра о попытке молодого человека “окультуриться”. Как водится, необходимо это, дабы завоевать девушку. В беготне за высоким оказывается, что есть два Тарковских –– Андрей и Арсений (а я добавлю ещё и Михаила –– куда без него?). И это ставит героя в неловкое положение, из которого он выбирается с этаким пацанским шиком. Но главное вот в чём: Селуков, который как будто смеётся над простым парнем с окраины (или так: который смеётся вместе с парнем с окраины над ним самим) на самом деле имеет претензии к деятелям культуры и к тем, кто себя таковым (незаслуженно) считает.

Недаром книга имеет подзаголовок –– «Неинтеллигентные рассказы».

Это хорошо видно по рассказу «Смерть суперматизма». Уже окультуренный герой донимает своей “коридорной” образованностью окружающих. На это часто ведутся рабочие люди. Искушаются искусством. Один маляр начал заниматься живописью. Нарисовал картину «Смерть суперматизму» (да-да, это не опечатка, а тонкий юмор автора) и требовал от главного героя откровения и похвал.

Идиотская ситуация? Да как посмотреть…

Здесь смеёшься и плачешь (автор мастерски выбивает, как правильно подметила Галина Юзефович, именно эти две эмоции) и над главным героем, и над его другом-маляром. То есть ситуация амбивалентная. И в этом прелесть прозы Селукова.

Если не ошибаюсь, именно амбивалентность персонажей, ситуаций и читательского восприятия имеет в виду Леонид Юзефович, когда пишет в мотивационном письме, что это «… тот писатель, которого не хватало нашей литературе, чтобы напрямую, без сложной системы зеркал, отразить современность и при этом вернуться к своим истокам –– к раннему Достоевскому, например».

Вообще получается, что тонкая и точечная писательская работа заставляет говорить об этих рассказах чуть иначе, чем заявлено в подзаголовке: они интеллигентные (по, как говорил Бродский, величию замысла) неинтеллигентные (по своему содержание и языку).

У нас отчего-то считается, что издавать надо строго романы, большие полотна, эпические произведения. А малые жанры остаются в стороне. Это неправильно. За 2010-е годы появился целый ряд достойных авторов, пишущих в основном рассказы. Или — тех, у кого рассказы получаются лучше, нежели романы. Это и Елена Долгопят, и, чего греха таить, Денис Драгунский, и Вадим Левенталь, и Наринэ Абгарян, и Арина Обух.

А теперь ещё — и Павел Селуков.

Подвоха не оказалось: читаем и перечитываем эту книгу и ждём новую.