Идеальный, даже универсальный роман написала Ольга Погодина-Кузмина.  

С первых же строк погружаешься в злобное безумие расщепленного сознания потаенного – до самой своей трагикомической гибели в финале – изверга-кукловода, незримо распоряжающегося судьбами героев. 

«Я познал человека, и я отрицаю его», «помнить всегда, что человеческая плоть — не более, чем инкубатор для колоний бактерий».

Его псевдоним – U-235 (этот уран использовался в бомбах, сброшенных на Хиросиму).

И тут же — мощный панорамный план эпохи: «война накрыла стол для птиц по всей земле», «огромная страна уже восемь лет хоронила войну, наваливала сверху на зловонный труп газетные передовицы и речи партийных съездов, праздники и лозунги; застраивала могилы новыми домами и заводами»  

Судьбоносный 1953-й год, Советская Эстония, урановый комбинат, ИТЛ, обеспечивающий его рабочей силой. «Лесные братья», свихнувшиеся в схронах от многолетнего кровавого безделья в ожидании англо-американского десанта. Шпионаж, диверсии, предательства, любовь, много крови.

Как круто все замешано, как искусно сплетена детективная интрига, как причудливо переплетены любовные нити. И без голубой нитки не обошлось: даже не секретном объекте обнаруживаются былые миньоны Кузмина-Юркуна.

Странно: почему-то сразу вспомнился мини-сериал Олега Погодина (забавно, что почти тезки автора) «Крик совы», где действие происходит в 1957-м в крохотном городке Остров Псковской области. Четыре года — разница, существенная, и у Погодина нет стратегических объектов. Но в Острове время словно застыло, и, как в «Уране», бушуют неупокоенные призраки войны. Только вместо лесных братьев — банда псковских лесных урок. И в самом начале мент, недостреленный налетчиками, бредит, как и один из главных героев «Урана», по-немецки. Ну, и  рация (в лесу или местном краеведческом музее) что-то передает.

Киногеничность – главное и универсальное свойство «Урана».  

Герои равноправны, представляют все слои советского общества в миниатюре, их судьбы переплетены, автор с явным наслаждением живописует их.

С полу-взгляда зримая в своей жеманной телесности секретарша Ниночка. «Пухленькая, белая, выкормленная московской сдобой и паюсной икрой… с жемчужными зубками, выщипанные брови, широкая спина, на котором чудом не лопались швы тесного жакета» «…надула губки, обведённые помадой, как сердечко с любовной открытки»

Директор комбината Гаков «с тёмными широкими бровями, на косой пробор уложенными волосами, массивным подбородком». «Будто былинный русский богатырь, с виду прост и благодушен», «на пиджаке, просторно сидящем на могучих плечах — депутатский значок». Вылитый актёр 1950-х Василий Меркурьев — убедительный, основательный.

У романтичного жигана Лёньки Мая судьба такая, что круче только в индийском кино и увидишь. «Зубы белые, бережёт их в драке», «волосы у Ленечки чёрные, вьющиеся», «блатные имеют поблажки – носят … волнистую челку на глаза», «темно-карие с лиловым стрекозиным отсветом, главное оружие против женского пола» А ещё и поёт как соловей. 

Таисия, разведёнка с двумя  детьми  — «великий утешитель» скорбящих, отчаявшихся, лихих комбинатовских мужиков. Сама Мать-Земля, она же — Гея. Ее имеют все мужчины, и коллективным плодом их усилий станет дитё – тот самый Кронос, что в исторической перспективе разрушит Уран-СССР.

Юная хуторянка Эльзе Сепп в детской вязаной шапочке, с пронзительными светло-синими глазами. Тайком через лес носит харчи своим лесным братьям, уже почти троллям. Ей уготована драматическая судьба, но сказочная, она обернётся то Красной шапочкой, то принцессой Элизой с братьями-лебедями.

Павлик, племянник Гакова — красавчик-атлет, как с холста Дейнеки.  Комсомольский аватар Павлика Морозова с голубыми, как море, глазами.

Однорукий следователь, прирожденный сыщик — майор Юрий Аус из Ленинграда.

Тетя Зина, прачка из зеков. Вохра кличет ее Квашней, зеки — бабой Квасей. Вечно бухая, работящая, да еще и ведьма, лагерный матерный философ: «Советская родина — она, необъятная как моя жопа. А мы в ней копошимся, что черви малые, по завещанию дедушки Ленина»

Автор выводит их на сцену, как в пьесе — в порядке появления. У каждого – свое амплуа, своя предначертанная судьба. У многих – скелет в шкафу или в сундуке. У каждого – сокровенная мечта. 

Единственный, у кого нет мечты, а только тайна – на что сразу намекает автор — инженер Алексей Воронцов — «темная лошадка», его портрет складывается, как пазл, постепенно. Изначально известно лишь то, что он говорит по-немецки во сне и бреду, не рабочая косточка, тонок лицом и болеет легкими. 

Каждому как будто свойственна своя музыкальная тема.

Ниночка – фокстрот. Гаков — что-то из советских пафосных песен о родине.      Воронцов — Вагнер и нервное стаккато. Таисия – что-то русское, напевное. Эльзе – крик сойки: условный знак «лесных братьев». Лёнька Май — и свист художественный, и романс блатной. Квашня — частушка матерная и камлание, что-то язычески-православное.   

Какая-то из мелодий улавливается из ситуативного контекста, как бы звучит за кадром, тут прорываются строкой из песни, там – ритмическим перестуком, посвистом, здесь — мелодической аллюзией речи. И это тоже – признак киногеничного универсума текста.    

Каждый персонаж так разработан автором, что возникает полная иллюзия его присутствия, они абсолютно визуализированы, но при этом абсолютно функциональны, подчинены главной интриге — детективной. Хотя здесь нет привычного саспенса как сопереживания страхам героев, напряжение проявляется в их взаимоотношениях или в тайных смыслах, которые Погодина-Кузмина приоткрывает во флешбеках, давая основания подозревать многих, если не всех, и умело ведёт читателя на поводке подозрений. Флешбеки играют иногда более существенную роль, чем линейное действие, но читателю до самой развязки не догадаться, кто же U-235.

Стиль и мелодика текста также ассоциативны.

Линия Гакова — командировка в Москву, встреча с Берией и Завенягиным, страхи и сомнения, ощущение назревающих перемен – кажется стилизацией под старый добрый советский роман: от «Секретаря обкома» Кочетова до «Нового назначения» Бека.

Лагерная линия — делёжка власти между «красными» и «чёрными» ворами, знаменитая «сучья война» — реминисценция лагерной прозы, от Шаламова до Валерия Фрида.

Тема лесных братьев отсылает к национальному эпосу и причудливым советским фильмам типа «Лесных фиалок» — не без ощущения советской прибалтийской прозы, вроде Эмы Беэкман. Шпионская линия ближе к советскому жанру «военных приключений», хотя бы роману Асанова и Стуритиса «Янтарное море».

И все эти реминисценции больших советских жанров тоже подчинены логике  шпионского детектива в рамках исторического романа.

«Уран» заявлен как реконструкция реальных событий на основе авторских изысканий. Его документальную природу должны подчеркнуть включенные в текст документы. Впрочем, эти документы из архивов ЦРУ, непосредственно с Эстонией не связаны, чересчур обширны и лишь мотивируют шпионскую составляющую контекстом тайной войны Запада против СССР. Но, возможно, их использование – тоже элемент стилистической игры, навевающий воспоминания о «Моменте истины» Богомолова. Не может же автор, столь уверенно чувствующий атмосферу и реалии эпохи, искренне ошибиться со званием генерал-лейтенанта Судоплатова, поименованного в «Уране» — пусть и в сцене сна Гакова — полковником.

Роман барочен, как перегруженный барельефами и скульптурами фасад сталинского «ампира». Стиля, в котором Гаков возводит Дворец Культуры – дворец своей мечты. Тяжесть словесного декора давит на несущую конструкцию романа, скорее готического толка (со множеством потайных галерей и дверей). Есть и отсылки к еще более загадочному Египту антропософов – апофеоз эклектики. Плюс символическая виньетка — само название: мифология сплетена с реальным ураном, который добывают на комбинате.

Дворец выгорел, подожженный шпионом. Шпиона съели злые урки, сбежавшие из лагеря. Лагерь расформировали, а уран переименовали в «мирный атом». Мирный атом оказался диким и опасным, и СССР, оскопленный временем, распался. Что осталось? Нет, отнюдь не атомы и пустота, как утверждал Демокрит, а роман об атомном времени.

Перед нами масштабное полотно, имеющее многофигурную композицию, — текст просто завален бесчисленными деталями, персонажами и их портретами, биографиями, историческими документами и прочими ингредиентами, составляющими вполне себе насыщенную кастрюлю с солянкой или с чем-то в этом роде. Говорят, что на вкус и цвет товарищей нет. И правильно, кому подай арбуз, а кому — свиной хрящик. Найдутся любители и этого хлебова, ведь для каждого осла где-то травка проросла.

Посмотрим, кто у нас герой? Это довольно сложно определить — текст начинается с околесицы, которую несет некто под псевдонимом агент U235, производящий впечатление ну пусть и не полного идиота, но вполне себе одержимого. Впоследствии мы еще не раз обнаружим подобные монологи, которые, кстати, никакого значения в фабуле не имеют. Следующим появляется инженер Воронцов, представляющийся более разумным персонажем и совершающий до поры какие-то вполне человеческие поступки. Постепенно появляются и другие действующие лица — директор, сыщик, прачка, ее бывший муж, шофер, лесные бандиты-националисты, лагерные уголовники, жены и дочери персонажей и так далее, совершающие поступки или просто появляющиеся и исчезающие, случаются убийства, встречаются раздумья, сомнения, влюбленности, чьи-то непонятные выходки, — очевидно, это требуется для передачи определенной послевоенной атмосферы, когда у всех уцелевших в войне крыша несколько поехавши. Директор, например, смахивает на гоголевского городничего. Нам приходилось в те же годы бывать приблизительно в тех же местах, видеть того же директора этого комбината в приватной обстановке, наблюдать его дачу в Усть-Нарве, где постоянно бегала его овчарка. Близкие нам люди бывали в Силламяэ, нам доводилось даже проводить каникулы в пионерском лагере этого комбината, правда, на пару лет позже описываемых времен, но каких-то особых ужасов в жизни этого городишки людская молва не доносила. Основной контингент покойников в те годы составляли воскресные утопленники и работники производства, загнувшиеся от лучевой болезни, которых тот же Гуков (настоящая фамилия директора) приказывал посмертно диагностировать как тех же утопленников или бытовых удавленников, чтобы никто не догадался — охраны труда на подобных производствах тогда не было практически никакой, а воскресные по пьянке утопленники, сильно поеденные корюшкой, начинали всплывать по средам.

В целом атмосфера в тех краях была идиллической, эстонцев можно было по пальцам пересчитать — рыбаки, молочницы, а уж ни о каких «лесных братьях» даже в детских страшилках не было слышно. Просто не верится, что в непосредственной близости от стратегического объекта скрывались какие-то местные партизаны, и что на строительстве работали откровенные шпионы — это об исторической правде.

Так же совершенно нереально выглядит и побег на лодке в море — в описываемые времена с наступлением темноты на пляжах Нарвского залива проводилась контрольно-следовая полоса, полоса непрерывно контролировалась конными пограничными нарядами, то есть, не то что отплыть, а просто к подошедшему к воде мгновенно подкатывали погранцы. Рыбаки, выходящие на промысел, регистрировались в портнадзоре, то есть без документов на судно и лицензии на промысел выхода не было, и никто бы этого придурка не выпустил. И вообще, сама идея свинчивания за рубеж являлась плодом шизофренического, или какое там еще бывает, сознания ненормального, воображавшего себя каким-то агентом каких-то разведок, а по сути лепившего зайчиков из собственного говна. Значит, тоже не герой — какой-же герой, когда у него грязные урки жопу отожрали?

Может, в качестве героя выступает прачка Таисия, которую по ее душевной доброте имеют все, кому не лень? Возможно, потому, что автор к ней явно не равнодушна и хоть и испытывает самыми изощренными испытаниями, себя с ней отождествляет и смакует каждое сладкое принуждение к сексу, а в сцене откровенного изнасилования даже испытывает доселе недоступный оргазм.

И все-таки, о чем роман? О строительстве предприятия? О шпионах и бандитах? О национально-освободительном движении против оккупации Эстонии? О застенках сталинского архипелага? О нелегкой женской доле? Да бес его знает! Нам остается только удивляться тому, что автор изменил своей любимой теме со сладким именем гомосексуализм — в тексте мы встречаем только пару эпизодов содомии, а этого явно мало, чтобы претендовать на гордое звание национального бестселлера.

Исторические романы – тренд последних лет. С одной стороны, за них удостаивают премий, они легко экранизируются, и в почти всегда вызывают интерес у самой широкой читательской аудитории. С другой – большинству авторов таких текстов кажется, что написать подобное произведение довольно просто: сюжет уже существует:  широко известный или наоборот новый для публики, достаточно только добавить персонажам человеческих черт, действию пару эротических (как правило, дешевых порнографических) сцен, понудеть о вечном величии или имманентной мерзости Отчизны и — дело в шляпе! – издатели охотно напишут на обложке «Сталин-Берия-Гулаг» или «Батька Махно смотрит в окно», в социальных сетях и социальных по гонорарам медиа поднимется хоть какого-то масштаба хайпишка… Ну и  так далее.

Беда в том, что собственно к литературным объектам подобные поделки имеют отношение лишь в том смысле, что изданы книжкой и продаются в отделе художественной прозы. Для полноценных романов им не хватает ни собственного сюжета, ни философии, ни героев, ни оригинального авторского взгляда – то есть всего того, что отличает «Уран» Ольги Погодиной-Кузминой от сотен наименований подобной литературно-исторической продукции.

В «Уране» Ольга Погодина-Кузмина разрабатывает именно тот тип повествования, который должен стать эталонным для  современного российского исторического романа: малоизвестный исторический эпизод (строительство секретного завода в Эстонии) на фоне значительнейшего события (смерть Сталина); оригинальный сюжет (готовящаяся диверсия на этом заводе), характерные, но не опереточные герои, каждый из которых наделен собственным голосом, звучащим то громче, то тише; сочетание житейской и высокой философии, деконструкция мифов – как исторических, так и бытовых. Несколькими годами раньше попытки задать такую планку российскому историческому роману предпринимали Захар Прилепин с «Обителью» и Леонид Юзефович» с «Зимней дорогой», однако, на мой взгляд, и тому и другому обласканному критикой и премиями произведению не хватило яркой интриги, которая обеспечила бы чисто читательскую привлекательность. «Уран» в этом смысле куда прогрессивнее – интересно следить не только за строительством коммунизма в отдельно взятом городке, но и за судьбами героев, и за мыслью автора. Отдельно хочется отметить и очень серьезный анализ жизни послевоенных советских женщин – их фантазий, мечтаний, трагической реальности, эмансипации и, одновременно, слабости мужчин. Эта сюжетная линия дает читателям большой простор для размышлений, а автору оставляет возможность написать продолжение «Урана» про жизни и приключения ребенка пятерых мужчин.  

В общем, в моем личном рейтинге «Уран» — один из лучших романов не только лонг-листа Национального бестселлера, но и вообще лучших книг года. И очень хотелось бы, чтобы на Нацбесте конкурировали тексты такого уровня, а не печальные истории из жизни выдуманных школьниц, неосознаваемые авторами лингвистические эксперименты, полупорнографическое фэнтези  и прочий книжный мусор, обильно представленный в нынешнем лонг-листе.

Да. Все сказанное об этой книге предыдущими рецензентами – правда. Это, действительно, очень профессиональный, хорошо устроенный текст с многоголосием, деталями, языковыми играми и так далее. Повторять все это смысла не имеет.

Да. Это действительно книга, которой не жалко отдать первый приз.

Проблема в том, что это не роман. Это, возможно реконструкция, чтобы это утверждение оспорить, нужно погрузиться в детали так же, как погрузился в них автор, но то, что это не роман – это очевидно.

(Здесь стоит сделать оговорку – ровно потому, что эта книга на голову выше всего, что я прочитал в этом сезоне, именно поэтому претензии не к тексту, типа: автор не слышит фальши или пишет ерунду, а именно к самой форме).

У Барта есть статья семидесятого года «Третий смысл». Барт смотрит фильмы Эйзенштейна и выводит такую мысль. Есть первый смысл: информационный. Герой встал, оделся, приготовил. Есть второй смысл: символический. Что приготовил герой? Пустую кашу на воде или намазал бутерброд черной икрой. Каждый из вариантов нагружен своим символическим значением: икра, как символ роскошной жизнь богатых и знаменитых / каша на молоке, как символ нищеты и убогости быта.

Но есть еще и третий смысл. Если первые два смысла (информационный и символический) представить, как две прямых пересекающиеся под прямым углом, то третий смысл размыкает этот угол, выламывается из схемы. Этот третий смысл добавляет то, что Барт называет «фильмическим». Нечто, что невозможно объяснить словами (иначе это были бы первые два смысла), но делает фильм – фильмом. Мы же понимаем, что не всякий набор слов – текст и не всякий набор кадров – фильм. Мы понимаем, что фильм не равен сценарию. Есть еще что-то, что делает его чем-то большим, чем иллюстрацией к истории, хотя бывают и такие тексты и такие фильмы. И это «Третий смысл».

Этот «третий смысл», если траспонировать идею Барта, присущ любому виду искусства, просто у каждого он свой. В кино процесс «выламывания» вот такой, а в живописи – вот такой. В любом случае наличие «третьего смысла» отделяет высказывание художника от имитации высказывания.

Таким образом «третий смысл» работает как бы на двух уровнях. С одной стороны его наличие показывает, что перед нами самостоятельный вид искусства – кино это не роман в картинках, там есть что-то еще. С другой стороны, он включает зрителя в текст. Барт видит какие-то мелочи, обращает на них внимание, обсуждает их, по сути, описывая и обращая внимание на то, что видит только он.

Это принцип подобия, то, что Лакан определяет как «воображаемое». Я сопереживаю героям, когда вижу в них что-то близкое и узнаваемое, что-то, что я определяю, как «человеческое». Я сам делаю так же – вот этот жест, вот этот взгляд. Это мое.

«Третий смысл» это способность автора, пользуясь теми приемами, что у него есть, теми инструментами, которыми он работает, выломать четвертую стену ко мне сюда в реальность и сделать меня соучастником событий.

«Уран» невероятно коньюктурная вещь. Здесь есть вообще все и для всех: сатира на мещанский быт, социалистический реализм, живой Сталин, умирающий Сталин, мертвый Сталин, антисоветский роман, история «Покахонтас», гей-роман, дамский любовный роман, тюремный роман, военный роман, антивоенный роман, психологический роман, религиозный роман, антирелигиозный роман, семейная сага, шпионский детектив и, если бы автор не раскрыл карты сразу, можно было бы даже говорить о детективе о маньяке-убийце.

Каждый из этих текстов присутствует на равных, прекрасно прописан, у каждого свой голос и все вместе они как полупрозрачные пластинки сложенные вместе просвечивают друг сквозь друга. Поразительное удовольствие следить за тем, как автор перестраивает фокус линзы и ты видишь то один пласт, то другой. Здесь удовольствие не только в том, как написан сам текст, но и в том, чтобы следить, как автор фокусируется то на одном его уровне то на другом. Сама вот эта работа.

Но здесь же и лежит основная проблема.

Главный двигатель сюжета: детектив. Герои двигаются от убийства к убийству, изменяются (или нет) под воздействием именно этих обстоятельств.

Классический детектив – это схема. Он, собственно, поэтому долго считался низким жанром, что его основа не столько литературное мастерство автора, сколько умение создать жесткую структуру. По сути, детектив – это чистая версия «первого смысла». Только информация: кто куда пошел, кто кому что сказал.

С другой стороны, Бродский говорил, что отличие великого произведения искусства от невеликого в «грандиозности замысла».

Умберто Эко был первым, кто сумел органично соединить эти противоречия. «Имя розы» в сути детектив, но детектив с хорошо прописанным «вторым смыслом». Да, в финале горит библиотека, но с символической точки зрения – гибнет мир. В момент публикации «Имени розы» казалось, что теперь возможно все, но, как показало будущее, даже сам автор не способен повторить свое открытие.

«Уран», будучи детективом, перенасыщен «вторым смыслом». Уже начиная с названия, автор включает все возможные значения этого слова в текст тем или иным образом. Есть размышление о радиации, как о физическом процессе, а есть сравнение государственного насилия, как радиации, которая разъедает людей. Есть разговор о планете, которую не достигают лучи солнца и все варианты темы о социализме, который освещает будущее человечества. И, конечно же, история про плодовитого бога, которые ненавидел своих детей и был оскоплен одним из них, которая раскрывается в бесконечную эхо-камеру: дурное плодородие советского государства, которое порождает все новых и новых детей, чтобы зарыть их в землю, чтобы на этой благодатной почве проросли новые более лучшие дети и так далее.

А еще есть история про египетских богов, а еще история про христианство, а еще советский миф. Все эти смыслы, как два зеркала, поставленные друг против друга отражаются, умножаются, теряются где-то в бесконечности.

И вот здесь, собственно, суть.

Во-первых, весь этот символизм погребает под собой детективную структуру и диктует свои условия. Катарсис, самый напряженный момент текста сдвигается со сцены обнаружения убийцы, на сцену в которой все жители и герои тушат Дворец Культуры. При этом для насыщения этого момента дополнительным символизмом вводится бывшая зечка, которая голая с иконой в руках, на которой ангел и демон со стертыми лицами распределяют души в ад или рай, выходит из темноты, призывает всех покаяться, а затем уходит в горящее здание, там (видимо) погибает, но в этот момент над пожаром проливается дождь и здание остается целым.

То есть, по сути, не происходит вообще ничего. Тот Дворец, который тянулся сквозь роман, о котором так много говорили герои, с которым связывали так много надежд – остается цел, а сверхусилие снимается высшими силами: автором, который пишет «дождь». То есть, библиотека-то, вроде как, горит, только понарошку. И будем честными, даже если бы все сгорело – это задело бы только двоих: директора завода, который вложил столько сил и прачку, которую обещали повысить до буфетчицы. Для всех остальных никакого конца света не случилось бы.

И отсюда, во-вторых. Любой символизм нужен, чтобы выйти на большие обобщения, на «грандиозность замысла». В финале читатель должен остаться один на один со всеми этими значениями, совершить работу и выстроить в голове свою вавилонскую башню. Но, если мы возьмем любую историю в «Уране», мы увидим, как автор не использует эту возможность, не дает теме раскрыться самой, заполняет текст символами только ради символов, а в тот момент, когда мы могли бы начать говорить о «большом» сворачивает разговор. Простой пример – девочка Эльзе, эстонская «Покахонтас», дитя природы, которая борется с пришлыми захватчиками. Чем могла закончится ее история в тексте 2020 года? Например, размышлением о том, что называется «второй волной колонизации»: метрополия схлынула, унося с собой колонизаторов и их насилие и оставляя на берегу водоросли, мусор и тех, кто уже приспособился и отрастил себе жабры. Родной берег, социальный ландшафт, в котором живут люди до неузнаваемости изменился и как-то нужно жить дальше. Например. Но что делает автор? Вскользь касается этой темы буквально на последней странице, и делает это совершенно странным (учитывая всю предыдущую работу) образом: пересказывает.

(В свое время, когда журнал «Иностранная литература» публиковал «Улисса» Джойса, там, среди прочего, было письмо читателя, который написал «Вольтер пишет: ‘Я смеюсь’; Джойс смеется».)

Ольга Погодина-Кузмина не показывает, не умалчивает, а закрывает сюжетные арки. Весь этот символизм, весь этот «второй смысл», который так талантливо и подробно выстраивается, обещая в финале грандиозный вывод, заканчивается то дождем, то кратким пересказом.

И здесь третье, главное. Мы начали с того, что «Уран» – это не роман. И это не постмодернистская игра называть все, что угодно текстом. Нет. В «Уране» есть «третий смысл», но это смысл не «романический». Ничто из того, что есть в этом тексте не выламывается за его пределы. Он остается герметичным. Но что тогда выламывается? Это фигура автора. Вся книга исключительно про то какой Ольга Погода-Кузмина талантливый и профессиональный писатель. Это все исключительно о том, как она умеет работать с текстом. Это мастер-класс писательского мастерства.

Это не делает текст хуже, но в целом – это как нобелевская премия по литературе Уинстону Черчилю: не за конкретное произведение, а по совокупности вклада.

Приступая к чтению «Урана», думал, что передо мной вариант шпионского романа. Реальность обманула. Но это тот вариант, когда «обманываться рад».

Начинается роман с горячечного монолога агента U-235, в котором он рассказывает о своем презрении к человечеству и симпатии даже не к «братьям меньшим», а к насекомым: «В отношении живучести блоха и таракан превосходят человека на миллион эволюционных лет. Нелепо утверждать, что мы разумней этих совершенных тварей. Ими движет ум самой природы». Как правило, подобные зачины ничего хорошего не обещают.

К счастью, автор не разделяет философских выкладок своего малосимпатичного персонажа. Герои получились человеческими во всех смыслах. К тараканам можно причислить лишь шофера Ищенко, да и тот очень скоро получает по заслугам. Но сначала о сюжете. Тот самый 53-й год: с тревожной зимы до холодного лета. Комбинат по переработке редкоземельных металлов в Эстонии, которая неполные десять лет как снова советская. Руководит всем Арсений Яковлевич Гаков. Хотя на комбинате трудятся как «вольняшки», так и заключенные, директор стремится создать для всех оптимальные условия. Чтобы первые ответственно строили светлое почти настоящее, а вторые могли осознанно присоединиться к созиданию. Помимо самого комбината, строится жилье для рабочих, облагораживается территория закрытого городка. Символ оптимизма — новый дом культуры. С лепниной, колоннами и огромной люстрой за невероятные полмиллиона рублей. Чтобы трудящиеся видели, что уран нужен и для защиты их нового быта. Но тот самый любитель козявок тоже не просто бормочет, но и мечтает о признании своих заслуг английской разведкой. Он тоже хочет дом. Личный дом. С камином и клетчатым пледом в комплекте. Общественную собственность он не признает. Но фунты стерлингов с недвижимостью прижимистые британцы за вторичные философские выкладки не дают. Нужно заслужить. Цена — уничтожение комбината. Тренируется U-235 на уже названном шофере Ищенко. Из центра командируется майор Аус. Но это наш советский Аус — Юрий Ромуальдович, обрусевший эстонец, вдумчивый работник компетентных органов.

Роман хорош, как я и сказал, в первую очередь героями. Тут у каждого своя правда, личная история органично вписана в Историю. Директор Гаков, несмотря на знание о сокрытой от непосвященных ожесточенной борьбе в партийной верхушке, верит в поступательное движение истории, искренне завидует молодым, которым уже не нужно будет биться в кровь и истекать потом. Эстонцы, засевшие на годы в землянках, ждут, когда приплывут на кораблях союзники и раздолбают коммунистов. Не хуже вариант и с ожившим великаном, который встанет и также вернет землю эстам. Достоверна Эльзе — хуторская девочка, которой надоело таскать еду в землянку борцов за свободу и слушать рассказы про английские эскадры на горизонте да великана. Хороша Квашня — прачка, мастерица срамных поговорок и любительница выпить, хозяйка секретного сундука. У большинства героев «Урана» есть свой сундук с двойным дном, под которым, возможно, еще одно. Траектория их движения произвольна, но обладает собственной логикой, абсолютных пересечений в финале нет, но сюжетные линии сопрягаются и внутренне рифмуются.

Писателю удалось создать настоящий современный исторический роман, который не просоветский («Виссарионыча на вас нет») и не антисоветский (плач по генералу Деникину и треснувшему стеклышку пенсне). При этом нет ощущения чернухи, сталкивания идейных противников с трамвайной подножки. Соглашусь с авторами других отзывов — роман хорошо бы экранизировать в сериальном формате. Есть сюжет, внутренняя и внешняя история, которые держат читательское внимание. У меня не было чувства, что, читая роман, я выполняю свой профессиональный долг, вкалываю на урановых рудниках.

Из замеченных огрехов. До войны не могло быть «офицеров учебной части». Только командиры. Вряд ли в лексическом словаре Таси, деревенской девушки без особого образования, присутствовало слово «метроном». Да и агент U-235, щеголяющий понятием «симулякр», поражает своей современностью. До Бодрийяра еще дожить надо. Это замечается, но глаз не царапает, потому что пойман и передан воздух эпохи, в котором живут герои «Урана».

Итожа. Из всего прочитанного роман пока что ближе всего к тому, что называется «интеллектуальным бестселлером». В нормальной литературной ситуации он и должен им быть. Так как умно, многомерно, не засушено.

В начале романа автор выражает благодарность писательской резиденции города Вентспилса. Не знаю, кто еще работал в этой резиденции, но один настоящий писатель там точно побывал. Чему есть зримое печатное подтверждение.

Очень здорово. Ретро с острым сюжетом и богатой документальной основой. 1953 год, секретная лаборатория, уран, ядерные разработки. И вдруг загадочные убийства в закрытом городке, да еще и диверсия на производстве. Обаяние материала. Видно что автор корпел, рылся в архивах, говорил с людьми — он (она) совершил настоящий писательский труд, окунался в фактуру. И вышло. Герои стоят перед глазами как живые, читаешь — не можешь оторваться.

О романе «Уран» другими критиками было сказано уже немало теплых слов, и к ним я прибавлю несколько своих.

Во-первых, что вообще редкость в наше время, этот роман отличается новизной темы. Другие авторы привычно мусолят Сталина и Берию. Погодина-Кузмина поднимает малоизвестную тему «лесных братьев». Она берет за основу историю «Комбината №7» в Силламяэ — градообразующего предприятия, выстроенного после Великой Отечественной заключенными и занимавшегося добычей окислов урана из диоктинемового сланца. Мирный и немирный атом стал популярен в последние годы благодаря сериалам «Чернобыль» (о том, как проклятый совок нарочно угнетал жертв радиации) и «Дау» (о том, как великий украинский ученый Ландау протрахался весь фильм назло советской власти). Гораздо проще эксплуатировать громкие имена и крупные катастрофы для привлечения внимания публики, но Ольга не идет легким путем.

Во-вторых, на обложке не зря указано, что это роман-реконструкция. В романе все серьезно, никакого постмодернизма. Персонажи носят аутентичные советские подштанники или батистовые панталоны с кружевами, в зависимости от того, кто лучше устроен. Правда, иногда автор позволяет себе вольности, к примеру, вставив аллюзию на «Красную Шапочку», «Диких лебедей», на историю Павлика Морозова или на пьесу Горького (грубая и независимая, но добрая женщина Квашня, которая хоша и баба, но выражается не хужее Распутина и вызывает дождь при помощи чудотворной иконы). Однако книга не превращается в похабное шоу «за стеклом», как у Хржановского.

В-третьих – да, разумеется, Погодина  опытный драматург и «умело простроила арки для героев», а также, замечу, проработала и сами образы, так выпукло (выражаясь языком советской критики), что некоторым героям, вроде Ниночки или шофера-насильника Ищенко, хочется сходу прострелить затылок. Правда, герои в этой книге разносторонние, та же Ниночка или муж Таси вызывают то ненависть к мерзкой твари, то симпатию. Гаков сочетает в себе высокие и низкие черты характера, ведет двойную жизнь. Эльзе — то примерная советская школьница, то партизанка. Она разрывается между любовью к русскому парню и сочувствием своим братьям. Трудолюбивая Тася вызывает не только уважение, но и презрение за то, что молча терпит насилие и сострадает обидчикам. Воронцов внешне — образец советского инженера, откровенный недотепа, который не может, со своими больными легкими, вытребовать себе приличное жилье, какое полагается квалифицированному строителю коммунизма. В прошлом он опытный диверсант и сотрудник органов, в настоящем, как герой Жене, мечтает о теле молодого вора из своей бригады и вынужден принимать ухаживания доброй соседки. Лёнечка, внешне идиот и бабник, дерзкий с другими заключенными, в прошлом людоед, готов на все ради личного комфорта. В то же время он помнит о высоком предназначении человека, пытается приобщаться к культуре и в финале спасает женщину ценой своей жизни. Муж Таси Игнат — то домашний тиран, то обиженный на весь мир и жену подросток. Павел внешне — обычный советский комсомолец, романтически влюбленный в эстонскую девушку. На деле — предатель своей возлюбленной и ее семьи. Лесные братья — то герои, то убийцы и дармоеды, которые в тягость своей семье.

На фоне всеобщего в этом сезоне нежелания строить хоть что-то в сюжетном плане и разрабатывать характеры персонажей именно опыт драматурга выгодно отличает автора этой книги. И — то, что книга интересная, это достоинство, а не дань проклятому мэйнстриму, который еще хуже кровавого сталинизма. Спойлер: умрут плохие герои, их не жалко. Да и зачем, собственно, убивать хороших? Лесные братья, как и русские строители и ученые, спокойно доживут до распада СССР, каждый со своей правдой. И даже товарищ майор (который не такой уж зверь в душе) найдет свое недолгое счастье с простой трудолюбивой женщиной. Тут, конечно, тоже не обошлось без легкого стеба над читателем — сюжетной линии со сладким воренком, который находит то доброго друга-доктора, то любовника-инженера, то давно потерянного папеньку в лице начальника лагеря. Мол, хотели мыла, дорогие товарищи, так получайте свою рабыню Изауру и Урана, который, вопреки канону, оплакивает Кроноса.

Эта страна пережила войну, пережила она и сталинскую эпоху (а Эстония пережила диктат СССР). Не случайно в книге выбран переломный момент, когда Берия пытается — бесполезно — удержать ускользающую власть. Мотив двойной жизни, противоречивости существования и мышления советских людей, пронизывает всю ткань романа:

«Два противоречивых мира существовали в сознании Арсения Гакова, почти не соединяясь между собой. Простой и ясный мир труда, справедливости, всеобщего счастья. Солнцем этой вселенной был рабочий человек, гимном — хор миллионов голосов, славящих родину, партию, великую силу народа. Для них, бесстрашных героев, развевался флагами Первомай, хор пионеров приветствовал День Конституции, гремел салют в честь годовщины Октября. Для них росли московские высотки и прорезали степи километры железных дорог. Одновременно с этим существовал другой мир — призрачный, страшный. Там человек мог исчезнуть бесследно, переместиться в темноту мгновенного забвения. Знавшие его продолжали жить как ни в чем не бывало, не задавая вопросов — зачем на соседней двери появилась пломба с печатью? Почему за столом сослуживца сидит незнакомый человек? В этом мире боялись ночи, отсвета автомобильных фар, шуршания шин по асфальту, шагов на лестнице. Словно чума, ползучий страх этот заставлял людей отрекаться от родных и близких, бежать из столиц в глухие углы, наушничать, доносить».

« — Мама, ведь не все чужаки плохие люди… Есть такие, кто не желает нам зла.

— Что ты сказала? — мать повернулась, лицо ее дышало гневом. — Запомни, глупая девчонка, чужаки пришли, чтоб уничтожить наше племя! Тысячи эстонцев сослали в Сибирь! Их повесили, расстреляли! А русские взяли их собственность — дома, хутора, заводы и фабрики!

— Не только эстонцев ссылают, — дрожа от волнения, но чувствуя упрямый дух противоречия, шепнула Эльзе. — Братья говорят, что русские заключенные живут тяжелей, чем немцы и эстонцы. Их ставят на самую черную работу. А солдаты Омакайтсе служили в СС, убивали евреев…

Мать ударила ее по губам, так сильно, что Эльзе почувствовала во рту привкус крови. Никогда раньше матушка не поднимала на нее руку, и девочка сжалась, застыла от изумления.

— Ложь чужаков в твоей голове! Ты предаешь своих братьев, которые заживо гниют в лесах и болотах! Знай, скоро настанет день судного гнева! Огромные корабли придут в наши воды, большие войска сойдут на берег, с ними вернутся твой отец и брат… Чужакам не будет пощады! Месть восстает из руин!

Бледное лицо, искаженное гневом, вдруг показалось Эльзе незнакомым и страшным. Будто не матушка перед ней, а безжалостный Libahunt — оборотень, вселившийся в человека.

— Горе тому, кто предаст свою землю и предков, — из горла матери звучал железный голос, от которого стыла кровь. — Уйдешь к чужакам — значит, ты мне не дочь. Так говорю тебе я, Мара Сепп».

Если у читателей еще остались иллюзии насчет осуждения автором кровавого режима или, наоборот, любования первыми послевоенными годами, то он ошибается. Это роман об исторической необходимости. Персонажи просто живут и размышляют согласно логике своего времени. Автор не настроен кого-либо обвинять. Подобно Чжану Имоу, у которого китайский император, перешагивая через горы трупов, в том числе и родного сына, сохраняет нерушимость и покой своей державы, а убийца отказывается лишать жизни того, кто объединяет страну. Да, Сталин умирает, и сохраняется его наследие, которое еще много лет будет пугать и возмущать честных граждан СССР, США и всего мира. И сдерживать противника в Холодной войне. «Уран» — это страх и стабильность. Думаю, излишне под конец говорить об актуальности этой книги.

Отзыв 30.08.2019 на сайте ГодЛитературы.РФ гласил:

«Петербургский драматург и писатель выбрала для своего нового романа малоизвестную и, можно сказать, болезненную тему. 1953 год, как бы советская Эстония, сверхсекретный комбинат по обогащению урановой руды, необходимой для советской атомной бомбы.

Погодина-Кузмина — не зря профессиональный драматург и сценарист: она умело простроила «арки героев» — директора комбината и блатного жигана, красавицы-крестьянки и номенклатурной дочки, скрывающихся в лесу борцов за независимую Эстонию и скрывающегося ото всех шпиона, готовящего диверсию… А еще — Лаврентия Берии, куратора советского атомного проекта и даже поэта Игоря Северянина, самого известного русского жителя межвоенной Эстонии. Их судьбы грамотно скручены в ладный детективный сюжет, до финала которого доживут далеко не все. А центральная его точка, естественно, — смерть Сталина. Которая высвобождает смертоносную энергию уж точно не меньшую, чем энергия обогащенного урана.»

К этому сейчас можно добавить, что темы однополой любви Погодина-Кузмина тоже, разумеется, не избежала – и пожелать книге скорее обернуться сериалом. К чему наличествуют все предпосылки.

1953 год, Эстония, строительство комбината по добыче и обогащению урана, лагеря, лесные братья, разлитая в воздухе тревога, – все это очевидные характеристики и отправные точки романа. Формально его можно было бы назвать «шпионским детективом», и автор указывает на это, открывая повествование монологом некоего «агента U-235», включая в текст секретные донесения американских спецслужб… Однако вскоре становится ясно, что «Уран», несмотря на напряженное действие и наличие криминальной и шпионской интриг, не является настоящим шпионским детективом, где этот элемент был бы основным содержанием. Но это и не «производственный роман», потому что само производство автора не интересует. Это и не «лагерная проза», как бы много зэков и внутри-лагерной темы там ни было. Так что же составляет тему и смысл книги, от которой невозможно оторваться?

Первая и очевидная тема – Зло и его воздействие на людей. Зло представлено в широком спектре, от жалкого бытового насилия, через разные формы лжи и унижения, вплоть до Абсолютного Зла, воплощенного в трех разных ипостасях. Первая и самая простая – «черный авторитет» с помощником, появляющиеся на местной зоне и молча, неуклонно, подминающие её под себя, наползая, словно непроглядная тьма, стирающая все оттенки серости, грязи и мелкого зла. Эти два персонажа напоминают каменных троллей из северных легенд. Их можно уничтожить, расколотив в куски и щебень, но в них нет ничего человеческого – ни страха, ни привязанности, ни сомнений. Это такое тупое, мрачное, почти неодушевленное, бессмысленное Зло. Вторая ипостась Зла – тот самый шпион, Худой, личность которого до завершающей части книги остается загадкой (интрига построена весьма круто). Одержимый безумными мистическими идеями, он тоже не-человек по эмоциональному состоянию и поведению. Но самое страшное воплощение Зла является в конце книги из того, кто вообще не выглядит никаким злом. Обыденная, не выделяющаяся фигура человека, который на поверку оказывается чем-то вроде куска не способного растаять, неубиваемого и несокрушимого льда из адских глубин: никаких колебаний, никакой совести, никакого сострадания, никаких реальных привязанностей. Только ледяная бездна и способность выходить целым и чистым из любых ситуаций (тут был бы беспардонный спойлер, если продолжать, но персонаж вышел узнаваемый и страшный).

Вторая тема романа – тайны. У всех персонажей книги, а их немало, и каждый обладает своим выразительным лицом, есть свои сокровенные тайны. Грязные, страшные, мрачные – или просто слишком драгоценные, чтобы в них признаться – или вполне обычные для нас сегодня, но угрожающие «тогда». Тайны эмоциональные, сексуальные, социальные, криминальные. И этот груз терзает и душит. Иногда позволяет, наоборот, выстоять. Иногда преображает личность – и губительно, и спасительно. И пока ты не начинаешь разбираться в этих тенях за спиной, в этих ранах, давно выболевших или свежих, ты не сможешь понять хитросплетения сюжета. Тайны есть у самой простенькой дочки благополучных родителей, у переломанной жизни старухи Квашни – лагерной прачки, у инженеров и уголовников, у директора комбината и у нового начальника лагеря, у доктора и у школьников. И эти тайны порой рифмуются между собой, порой пересекаются или приходят в столкновение, создавая единые паттерны, порождая все новые преступления и новые тайны. И эта сеть сокровенного мучительна и завораживает. Именно она образует блестящий сюжет, от которого нет сил оторваться, пока не дочитаешь книгу. За каждым персонажем встает его или её личный сюжет, своя история, и читатель может вообразить глубины коридоров и лабиринты, уходящие вдаль, за грани романа.

Третья, особая тема романа связана с эстонской крестьянской семьей Сепп. И это не иллюстрация из учебника, хотя в этом много страшной правды. Семья эта, попавшая между молотом и наковальней СССР и нацистской Германии, разрушена, но еще дышит, в ней есть колоссальная внутренняя сила. Эти люди то предстают прекрасными в своей патриархальности типажами из легенд, то жуткими троллями, то трогательными и любящими родственниками, то людьми, утратившими способность любить и узнавать друг друга. И всё это, каждая грань оказывается частью правды. И непонятно, что именно, какое событие так искалечило всех членов семьи, кроме младшей дочери Эльзе. Потом возникает непонятное слово (непонятное для девочки и для читателя). И лишь в последней фразе романа названа причина – тот момент, когда материнская рука закрывает окно, сохраняя неведение маленькой дочери. И тогда, ретроспективно, смутное ощущение мифического оборачивается земным и понятным, по-настоящему жутким.

Четвертая тема – смерть. Здесь умирают от болезней, быстро и медленно. Здесь убивают, кого-то скоро, кого-то беспощадно долго, разными способами. Здесь постоянно натыкаются на специально заброшенные и специально забытые могильники. Здесь мертвые и живые не представляют собой две не смыкающие реальности. И смерть пугает героев романа, но как-то не особенно. Пугает их не смерть как таковая, жизнь страшнее.

Наконец, пятая тема выводит роман из кошмара и призрачного полубытия к жизни и свету. Все – даже фигуры Абсолютного Зла – живут здесь надеждой. От самой примитивной – желудочной, сексуальной, до сложной, мистической или политической, но всегда личной. Каждый таит в себе сокровенную мечту. Построить город-сад, вырастить детей, вырваться на свободу, съесть мороженое на ленинградской улице, свободно поговорить с друзьями о Михаиле Кузмине и Юрии Юркуне, не скрывая своей природной ориентации, увидеть Москву, вернуться домой в дальнюю деревню… И эта надежда – вкупе с тайнами и страстями – становится пружиной развития сюжета. Мало кому удается ее осуществить. Бараки и болота, призрачный «красивый город» на костях утягивают за собой одного за другим. Но кто-то остается до конца тварью дрожащей, а кто-то внезапно совершает поступок и находит в себе человека.

И главное – сквозь весь этот морок рождаются и растут дети, и становятся нормальными людьми. И «мужики», становой хребет стройки, безымянные и безликие, отправляются в свои миры, вдаль от лагеря и зоны, не изменив своей сути. Кто-то учится «не доверять чужим», хотя самыми страшными в его жизни оказались «свои», кто-то принимает «чужих» и делает их частью своей жизни. И вопреки всему многоликому злу и смерти жизнь неубиваема и упорна в своей силе.

Уран – как то античное божество, пожирающее своих детей, оскопленное сыном и ушедшее во мрак и хаос. Уран – как часть милитаристских схем. Уран – как невидимая радиация, тихое, сокрушительное зло. Все эти аспекты Урана и способность слабого человека преодолевать их делают книгу Ольги Погодиной-Кузминой настоящим событием в литературе.