Книга Козловой написана теплыми материнскими словами, практически на каждой странице можно остановиться, сесть на траву, поболтать с колижанками и напиться чаю. В общем, все очень мило.

Жаль, что история неправдоподобная. Успешная замужняя женщина Надежда влюбляется в библиотекаря за 50, с бледной стариковской кожей и дебильным именем Маркиян. Круче только у Золя в «Докторе Паскале». Ну я еще понимаю, Джен Эйр полюбила мрачного романтического дядю, так ведь она была бедной некрасивой гувернанткой с неопределенным будущим и сильным комплексом неполноценности. А за какие такие достоинства любить дядю с дурацким именем? Ну разве что героине муж надоел.

Мало того, эта самая Надежда попала в аварию, и ее полуживое тело седой дядя с нелепым именем перенес — нет, не в свой бетонный подвал с цифровым замком, а в какое-то другое идеальное пространство, поскольку он на самом деле научное светило, архитектор миров, времени и вот этого всего. Правда, «знание» тут мелькает то в виде детской сказки, которую Маркиян расскажывает некой Жене, то в виде кухонных диалогов про «формулы крови» и доказательства существования Бога. Причем в процессе говорения Маркиян и его приятель едят, буквально путая Божий дар с яичницей.

«Однажды Человек встретился со Знанием. Человек был большой, а Знание — совсем маленьким.

— А-а! — воскликнул Человек, и в глазах его появился хищный блеск. — Сейчас я тобой овладею!

— Зачем? — удивилось маленькое Знание.

— Ну конечно! — снисходительно сказал Человек. — Ты — Знание маленькое и еще глупое. Все Люди знают, что Знаниями нужно неустанно овладевать. Давай-ка я тобой овладею, и дело с концом!»

«— Что «А»? Ты не перебивай, ладно? Не столько жить, сколько… ну как бы… умирать. У меня жуткая хворь. Изменение формулы крови, то, се… К тому же поздно хватились. Я сделал все, чтобы мне честно сказали диагноз».

«И я стал думать, что победило сложный Рим, что могло еще быть такого, когда вопрос о праве был поставлен и, в общем, решен, когда театр, литература… философия, японамать! Самые умные, самые ресурсооснащенные, непобедимые, вечные. И тут — оба-на! Что за чудо христианства? Простота победила. Простота, в смысле безусловность абсолютного тезиса».

Видимо, та самая Простота и сподвигла дядю, сочиняющего сказочки про овладение Знанием, начать мастерить параллельные миры. Но, знаете, когда вы пытаетесть в сайфай, должна присутствовать некая Сложность.

«Интерстеллар» и сам по себе был довольно-таки дурацким фильмом, но с какой-никакой научной базой: его идею родил дерзкий наследник Эйнштейна Кип Торн. А русскоязычный интерстеллар это вообще «капец», как любят выражаться дамы на страницах романов.

«— Так сказать тебе, о чем Марк разговаривал с Мартой?

— Ну, — вяло поощрил я его.

— О возможности унификации миров.

— Какой унификации? — не вполне расслышал я, но сразу понял.

— Миров, — повторил Кот. — Об унификации миров. Искусственной. Или… эээ… технической.

А что это означает?

Я поймал себя на том, что смотрю на Кота не отрываясь, и рефлекторно сглотнул.

— А означает это, — неторопливо продолжал он, — что его уже тогда разрывало на части, разносило, — знаешь, когда стоишь ногами на расходящихся льдинах, и он искал средство спасения, что ли. В этом ты на семинаре был прав, ему нужно было эти миры или унифицировать, или разом покончить с этим… Но вообще-то он был против унификации — по ценностным соображениям. Это во-первых. Во-вторых, он сделать этого не смог. То есть наоборот — во-первых не смог, а во-вторых — не захотел дальше пытаться. Потом у него была попытка адаптации — более удачная. Но незавершенная. Перечитай «Мягкий мир». Он как бы пытался сделать такой мм… эээ… в двух смыслах фокус — в смысле трюка и в смысле фокусировки этих расползающихся… расползающегося… — черт, нет языка! — пытался сконструировать такую динамическую модель перехода.

Я вроде бы понимал. Почему меня и зазнобило со страшной силой, и температура была здесь ни при чем».

Нет, не тому нас учили Азимов, Желязны, Стругацкие и Лем. Пишет автор отлично, а фокусировку надо бы еще нафокусировать.

У звезды советского киноэкрана Александра Иванова было два переживших его хита: «Велик могучий русский языкà!» и «Красная Пашечка». В этом втором речь шла о писателе, любившим населять свои произведения исключительно героями, страдающими какими-то ужасными неизлечимыми заболеваниями. По нынешним временам юмор так себе, но его-то я и вспомнил, знакомясь с рассматриваемым произведением.

Оно тоже густо населено персонажами, и сюжетная «арка», как говорят телесценаристы, у них у всех развивается примерно одинаково: спокойная размеренная и обеспеченная жизнь – внезапная вспышка роковой страсти (способной настигнуть в любом возрасте) – и ужасное заболевание (или трагическое происшествие), эту новообретенную идиллию грубо разрушающее. После чего героям приходится отчаянно бороться за своё счастье и за своих любимых.

Если бы перед нами была, скажем, нон-фикшн история благотворительного фонда или онкоцентра – это было бы естественно; если бы это был «современный социально-бытовой роман» (эвфемизм женской прозы) – это было бы просто никак, мало ли их таких. Но когда читатель после первой трагически закончившейся истории вспыхнувшей зрелой любви уже настраивается именно на «зимнюю вишню», повествование с ровной накатанной дороги вдруг взмывает вертикально вверх: оказывается, перед нами настоящая фантастика! Главная идея которой – что четверо персонажей во главе с Марком-Марчияном – как раз с тем героем, чья возлюбленная внезапно получает смертельные травмы в ДТП, научились выходить из линейного «горизонтального» течения времени перпендикулярно «вверх» перенося людей, которым cуждена в нашей реальности скорая смерть, в свой собственный индивидуальный мир, в котором они полностью здоровы и, естественно, ничего другого не делают, кроме как ждут с распростёртыми объятиями своих возлюбленных. 

Освоив один раз этот переход в минуту отчаяния, Марк сотоварищи пускают его на коммерческую основу – за деньги, которые им подвозят грузовиками, обеспечивая такой переход в индивидуальный Лимб (описанный, впрочем, скорее как булгаковский Покой) для находящихся при смерти близких сильных мира сего. Что ввергает в стоячий ужас церковников всех оттенков и мастей: творить миры – прерогатива Всевышнего! Но сплоченной группе товарищей до церковников дела нет: их предельная задача – заменить нашу единую унылую реальность целым кружевом индивидуальных реальностей с возможностью перехода из одной в другую. Но роман надо же заканчивать, и автор(ка) просто механически обрывает развитие свой головокружительной идеи. А собранные группой демиургов огромные (по понятиям Марины Козловой – два миллиарда долларов: хороший авианосец построить и оснастить) наличные деньги пускают на богоугодное, но вполне земное дело – e sempre bene, господа.

Как известно, каждому воздается по его вере, и любопытно посмотреть, как Марина Козлова представляет себе предел счастья. Оказывается – вполне хипповским образом: просторный дом для тесной компании давних разнополых друзей (часть из которых могут быть женаты, а другая часть – приводить временных дам), в котором каждый вечер сооружаются фэнтезийные ужины с бутылочкой шардоне. Ничего плохого тут нет, но, право, для замаха на описание новой реальности с сотворением вереницы новых идеальных миров как-то неожиданно мелковато.

И вообще, автор(ка) явно разрывается между надмирной сведенборговской космогонией и простым женским счастьем. Ей хочется и о личной жизни и чувствах своих героинь, которым она более-менее конгруэнтна (самостоятельные дамы 40+) и которым явно сопереживает, рассказать, и карту звёздного неба переначертать. Получается, как водится, ни то, ни се – кухонная философия. И множественность миров как-то недопроявлена, и пылкость чувств в телеграфном стиле настукана. Только от множества персонажей в глазах рябит.  

Я начал с издевательского «Велик могучий русский языкà!», и хочу подчеркнуть, что к Марине Козловой этот никак не относится. Марина – уроженка Львова, центра украинского «западенства», живет в Киеве, и это очень чувствуется в реалиях, что, безусловно, является в моих глазах плюсом, но никак не чувствуется в языке – язык у ее как хорошая домашняя стряпня (о которой в книге много говорится): качественно и ровно. Хотя порой встречаются неожиданные всполохи:

Она выехала в шесть утра, ехала с открытыми окнами среди цветущих полей в одуряющем запахе невозможного, неправдоподобного лета. Она не хотела, чтобы этот ее полет кончался и с ним кончалось самое лучшее время, самое сладкое и самое дорогостоящее на рынке времен, когда еще ничего нет, но все вот-вот случится. Именно это время, наверное, люди и вспоминают и только в него хотят вернуться, а ведь оно не повторится больше никогда, вот в чем дело-то…

P.S. А еще я был очень рад встретить на страницах фантастического романа реального Станислава Бемовича Джимбинова. Привет, Литинститут девяностых!

Название не иначе, как Стейнбеком навеяно («К востоку от Рая»). Звучит красиво. Не вскоре, но выяснится, что ни «к справа», ни «к слева» от Африки, да и к ней самой, действие отношения  не имеет, а вот к раю как раз имеет.

И не к одному парадизу — общему для всех, как осовремененный сад наслаждений Босха, а к множеству персональных райков, блуждающих в параллельной вселенной, населенных маленькими принцами и принцессами (возраст не имеет значения).  

Миры уютны, волшебно прекрасны — разумеется, поскольку являются грёзами их владельцев. Сами обитатели-мечтатели почти умерли и перенесены туда неким Архитектором времени  в тот самый «миг между прошлым и будущим», когда душа еще не отлетела к высшему создателю. 

Таинственный Архитектор — седовласый стареющий красавец-гигант,   кандидат философских наук,   профессор  Черновицкого университета Маркиян Вегенин, попросту — Марк, но и это — лишь часть его образа.

Он, ещё в 2000-м году, на футурологическом философском конгрессе представил модель своей параллельной вселенной — проект «Мягкие миры», после чего трое коллег-участников исчезли: одна покончила с собой, один сошёл с ума, а главный герой ударился в остракизм. 

Идут годы, герой скромно трудится на ниве философии то где-то в Восточной Европе, то на Западе Украины, растит юное поколение учеников и пестует внучка, летом «отдыхает» библиотекарем, «как Борхес», в забытом богом местечке. Пока не появится и не исчезнет Надя — с неё-то и начнутся повествование и чудеса. Надя — его поздняя любовь и (по ходу выяснится, что Маркиян — любимец всех дам и своего не упустит — исключительно по доброте души), наконец, настоящая: «И вот свалилась на голову Належда, непонятно откуда, непонятно зачем и в рамках какого сценария». И ее — первая, хотя и она далеко не юница, а бизнесвумен-хэдхантер на крупных производствах, с небольшой, но милой семьей — муж, сын.

«Это чувство, острое, как перец чили, и одновременно сладкое, и горькое, как недавние его слезы, должно принадлежать только ей».

«Она могла бы успеть состариться и тихо уйти из жизни…. но так и  не ощутить этого укола в сердце, из-за которого она только что умерла и сразу родилась снова, в каком-то новом неожиданном для неё мире, возле пещеры, за которой ждёт дракон».

Лав-стори стремительно летит по закону сериального жанра до рокового столкновения Надиного автомобиля с отбойником… в больнице безутешный Марк просит оставить его с агонизирующей любимой  наедине и … 

«Теперь он обнимал ее — тёплую и живую — одной рукой, а другой раскрывал полуоткрытое, тугое, неподатливое пространство, и слышал только их общее дыхание и странный звук рвущегося шёлка. Она живет, пока сквозь них проходит ось основного времени, а теперь ее нужно протолкнуть туда, осторожно, минуя безнадежное настоящее, где ее почти уже нет»

Да, вырванный из контекста пример нуль-транспортировки человека в коме  в виртуальное пространство, звучит как-то странновато и нечто другое напоминает. Поясню, что задолго до этого чуда автор с небрежностью знатока, болтающего с неофитами, объяснил, как это все работает, и всего объяснения хватило на страничку. «Человек способен осваивать космос как архитектор времени и пространства, и ему для этого не нужны дополнительные ресурсы, протезы и костыли  в виде фотонных звездолётов»

В общем, перекинул он любимую в ее «солярисовский микрокосм», где она,   как вечная Хари,  будет  дожидаться  его.

Оказывается все, что мы узнаем о них — это рекурсия, роман в романе, изложенный неким Серёжей Павловым.  Героиня исчезла, герой пропал.

Его ищут философы, психологи, визионеры и контактёры, униаты, УПЦ, нунциат обеспокоен, да и сам Папа. А он, оказывается, никуда и не делся, открыл себе небольшой кооперативчик, где с парой верных друзей-соратников сотнями отправляет в иные миры всех страждущих. Уже больше 2 миллиардов баксов заработали на благих делах для благих целей. Охранником служит тот самый дракон,

Да, взаправдашний. В смысле, он существует, но не всем даётся в руки,  конечно.

Но одна наездница из команды спасателей человечества его вполне освоила:  верхом на нем летает, рассматривает рельеф вымышленных миров, как в аэрофотосъемке. Ну, и разговаривать с ним надо научиться. «Немного усилий в коммуникации, немного слегка укачивающей синхронизации смыслов и мыслеформ, логики и семантики». Видите, совсем просто.

Вообще, к языкам у автора необычайно чуткое отношение, что к драконьему, что к польскому: «он устроил игру в зоосад, поселил туда целый выводок польских глаголов, причём первые были белыми и пушистыми, а вторые — безволосыми и юркими, как ящерицы. Все парные Шипящие, Свистящие, Хрустящие  жили у него в маленьких золоченых клетках и клевали зернышки, а за особую плату на импровизированной арене можно было увидеть, как прожорливый Инфинитив заглатывает кроткое и нежизнеспособное Личное Местоимение и на глазах превращается в добропорядочного Глагола с приличным личным окончанием ( с хвостом)»

С такими развлечениями и в космосе не соскучишься. А роман тем временем обрастает персонажами. Появляются: Женя, Гриша, Андрей, Лена, Петенька, Рита с Лолой и Славой, Ася, Вадим, и это ещё далеко не все. Мы подробнейшем  образом узнаем  о них, как они выглядят, их профессии и социальный статус, мировоззрение: к счастью, они почти не говорят о политике. Зато почти все уважают коньячок и хорошую закуску, предпочтение отдают грузинской кухне, но и марсельский  рыбный супчик хорош, «который варить — два раза упасть, а впечатление  он на всех  производит оргазмическое».      Все  фантастически красивы, ухожены, богаты, довольствуются малым —  и так все есть — любят говорить умные разговоры, интеллектуально шутить, артистически курить, читать «изумительные “Автохтоны” Галиной», ну да, про между прочим,  избранные ещё и создают миры. Коленька — муж Лены (тоже наделённой, как выяснилось, трансцендентными способностями) — цинично уронит: «ну клепают на Малой Арнаутской новые миры. Впервые что ли? стерпится…»