Все вы, конечно, помните эпизод из «Монти Пайтона» с убийственной шуткой, от которой скончались сам автор и все, кто ее видел или слышал. Шутку по одному слову (в целях безопасности) перевели на немецкий, и с ее помощью британцы выиграли Вторую мировую. Немцы под конец войны решили взять реванш, придумав свою шутку, и в один прекрасный день англичане услышали по радио: «Цвай орешка идут по штрассе…» Недоумение читалось на их лицах.

Вы понимаете, к чему я клоню. Сколько бы наша раша ни поминала «Монти Пайтон», истинный британский юмор могут производить только британцы. Так же сильны британцы и в области литературных мистификаций. Только не подумайте, что русский юмор хуже английского. В этом сезоне мы уже с удовольствием читали, как Достоевского заели клопы, а на Чехова дважды нагадила чайка. Одного раза было вполне достаточно. К тому же, в книге мистера Белкина тоже были картинки.

Приведу пару цитат.

«…ранним октябрьским утром он вставал под постылые крики кукушки мистера Ларка, завязывал шнурки на новеньких штиблетах и отправлялся в путешествие по очень дождливым в это время уголкам мира. Пускай на свете не осталось места, где бы не потопталась чья-то нога, но ведь то была нога не мистера Баджера и уж точно не в таком роскошном штиблете. <…> Дома мистер Баджер ставил перепачканные башмаки в шкаф, определяя полку по широте, а место на полке — по долготе очередного грязного места. На пятой полке третьей справа стояла чистая на первый взгляд пара — туда забился камешек из пустыни Сахара, а двумя полками выше — заляпанные детские ботиночки, дочкин вклад в папину коллекцию. Мистер Баджер собрал обувь с грязью всех континентов и крупных архипелагов, кроме Антарктиды. Конечно, он мог бы собирать открытки, но далеко не везде печатают открытки, а в грязь в ином месте труднее не наступить».

Выглядит натянуто, мистер Баджер. Натянуто, как галоша на башмаки англичан того времени. Обычно британцы не месили глину новыми штиблетами. До изобретения галош европейцы использовали патены. Также добавлю, что британцы физически не могли завязывать шнурки на штиблетах, потому что штиблеты — это гетры на пуговицах, а позднее — суконная обувь на пуговицах. Если шутка состоит в том, что вместо пуговиц на штиблетах появились шнурки, или в том, что вместо обуви герой носил гетры, можно вяло похлопать.

«Однажды от грома оваций в театре обрушилась люстра. Погибло три человека». В каком месте прикажете смеяться, сэр? В 2013 году в одном из настоящих лондонских театров обрушился потолок вместе с люстрой, пострадали 88 человек. Тут можно было бы пошутить в стиле Шарли на тему происков Гитлера.

«Одним ударом меча Чарльз IV снес вопящему Фрэнку голову с короной в придачу. С тех пор англичане пусть и не прониклись к Чарльзу IV раболепной любовью, но крепко зауважали: «Срубить башку за раз — это сильно». Мнение второй части историков гораздо забавнее. Они считают, что Чарльз IV на самом деле был гигантским говорящим пингвином». В мировой художественной культуре хватает шуток про пингвинов, но в них обычно присутствует больше логики. Если шутка кажется вам нелогичной, то либо вы плохо ее поняли, либо не знаете контекста. Либо это вообще не шутка. Я склоняюсь к третьему варианту.

На 24 странице мистер Райтс пытается тряхнуть приемами Джерома, выведя карикатуриста, которого бросила невеста, после того как он нарисовал ее портрет. Не смешно.

На 28 странице возникают каторжники-сентябристы и австралийская фауна, которую описывают при помощи приема остранения. У Троицкого про декабристов смешнее было.

На странице 42 упоминается футбольный болельщик. Сам Мироненко не смог бы пошутить лучше, хоша и писал анахронизмы про русских мужиков.

«Поступив в университетский колледж Рединга, он неожиданно увлекся славистикой — прочитал «Фрегат “Паллада”», узнал Гончарова, а через него — весь пантеон богов русского языка. Запала любопытства хватило на три года, после чего Литтон Т. написал отцу, что прочел слишком много Достоевского и его тошнит. Он собирает вещи и за чашку чая и сэндвич готов стать погонщиком цейлонских слонов». А уж как тошнит Достоевского от писанины мистера Райтса… Чтобы не читать сии комические куплеты, Федор Михайлович готов стать погонщиком диких выхухолей в далекой Сибири.

Короче, мне не понравилось. Однако для автора это не повод следовать примеру Томаса Чаттертона.

Дорогой Дмитрий, Ваш необычный текст заставляет отклониться от привычного жанра рецензии и обратиться к жанру открытого письма.

Рецензировать нечего, а смолчать невозможно, т.к. роль члена жюри обязывает высказаться.

Не знаю, насколько давно Вы пишите прозу и насколько это Вам жизненно необходимо. Если есть возможность, бросайте это дело, пока оно не стало пагубной привычкой. А то –– представьте себе! –– пройдёт год-другой, Вы настучите на клавиатуре ещё десяток “необыкновенных” текстов, напечатаете за свой счёт книги, пропьёте печень и почки на совещаниях молодых литераторов, а читателя не будет. Близкие и друзья –– не в счёт. Какое будет разочарование!

Можно же пойти работать по специальности, построить дом, воспитать сына, болеть за какой-нибудь футбольный клуб и быть, в конце концов, простым человеком. В этом нет ничего страшного. Абсолютное большинство с этим живёт. И даже радуется жизни.

Извините за такие пассажи. Всякий раз, когда хочется нечто подобное сказать или написать, я вспоминаю Чехова, которому критики предрекали смерть под забором или в лучшем случае шутовской колпак. Вдруг тот человек, которого я ругаю, окажется новым Чеховым? Стыдоба же.

Но я рискну. Думаю, Ваш случай –– особенный.

То, что предложено на премию, не выдерживает никакой критики. Книга заявлена как переводная (и это в премии, где ничего подобного нет и быть не может), и потому сразу становится понятно, что это либо неудачная попытка мистификации, либо бессмысленная и беспощадная литературная игра, сопровождаемая “уморительно-несуразным” юмором. И по каждой позиции – просчёт.

Что такое мистификация?   Что такое мистификация? Это эпатаж, розыгрыш и веселье. Если Вы помните, был в истории русской литературы такой эпизод, когда пушкинист Лернер в пореволюционные годы получил из Харькова посылку со стихами Пушкина. Их сопровождало письмо от киевского инженера Зурова с подробной историей приобретения столь ценных бумаг. Филолог принял всё за чистую монету и вскоре опубликовал статью о стихотворении «Когда владыка ассирийский…» и новонайденных его строфах. Казалось бы, грандиозное событие. Но не тут-то было: объявился поэт-футурист Сергей Бобров и объявил всё произошедшее своей мистификацией. Учёная публика была посрамлена эпатажным выскочкой.

Чувствуете разницу, нет? Где веселье, Дмитрий? В чём прикол?

Но продолжим. Я спрошу ещё раз: что такое мистификация? И отвечу: тайна. За примерами на этот раз далеко ходить не надо: вот вам два случая из современной литературы — Натан Дубовицкий и майор Пидоренко. Один романист, второй поэт. Кто эти люди, существуют они вообще или это коллективная работа, мы не знаем. Можем только догадываться. В первом случае говорят, что это либо Владислав Сурков, либо его жена. Во втором –– пока ничего, но тем Пидоренко и интересен по большому счёту.

Дмитрий, где тайна? Почему читатель не испытывает даже любопытства? Нет, вру, испытывает: ровно десяток страниц перед читателем стоит вопрос – неужели вся эта чепуха будет на протяжении всей книги?

Наконец, задам поднадоевший вопрос в третий раз: что такое мистификация? Это слом стереотипов. И тут следует вспомнить зарождение премии «Дебют»: в одном из первых сезонов главный приз оказался в руках Гулы Хирачева, автора из Махачкалы, живописавшего суровые кавказские будни. Какого было удивление жюри, когда в торжественный вечер на сцену вышла хрупкая девушка Алиса Ганиева.

Где борьба со стереотипами, Дмитрий? Наоборот, Вы воспроизводите стереотипы, штампы и кальки с английской и англоманской культуры и с (псевдо)британского юмора. Ольга Погодина-Кузмина уже подробно расписала, насколько всё это печально.

Т.к. у меня есть возможность проводить опыты на детях, я дал им почитать Вашу книгу. Мы немного поговорили о ней на уроке. Школьники ещё неопытны и в принципе очень добры. А тут ещё после сложноорганизованных текстов Островского, Достоевского и Лескова им достались «Случаи с англичанами». Естественно, дети начали искать что-то особенное в Вашей безделице.

Рассказ о композиторе, который писал мелодии для будильников, они восприняли как постироничное повествование: мол, это Вы, Дмитрий, так описываете собственный творческий путь, когда гений вынужден заниматься ерундой – и это смешно и печально одновременно; и Вы не боитесь об этом рассказать.

Я ж говорю: дети ещё очень добры. Может, наивны. Они пытаются разглядеть прекрасное там, где его и в помине нет. Можно было бы, действительно, прочитывать подобным образом каждый рассказ, как будто это некая литературная игра. Но, увы, всё это воображение. В реальности всё куда проще.

На десятую минуту анализа дети начали замечать откровенные косяки в повествовании: например, коллекционер мистер Баджер мог бы собирать магниты на холодильник, и это при том, что “переводите” Вы книгу 1932-го года, когда ничего подобного не было; эпиграфом к книге идёт выписка из «Фрегата “Паллады”» Гончарова – при всём уважении к классику, но вряд ли возможно, чтобы безымянный англичанин-писатель читал его и взял бы его строчки в качестве эпиграфа.

Если покопаться, можно найти и многое другое. Только возникает вопрос –– зачем?

Что ж в итоге? Мистификация не удалась, потому что нет никакой тайны, нет эпатажа и веселья, нет слома стереотипов. Литературная игра не получилась, потому что, извините, играть негде, не во что и не с кем. Вы не даёте инструкцию, не оговариваете правила, не уточняете, в чём суть. Перед читателем откровенно плохие истории, за автора которых становится, право слово, неловко.

Книга стала просто фактом Вашей биографии. И всё. Понимаете?

Остаётся недоумение.

Даже не столько по поводу книги, сколько по поводу номинатора Ильдара Яркимбаева, который в сопроводительном письме отметил, что перед нами «остроумная мистификация» (может, у нас разные представления об остроумии?!), и при этом «мистификация выступает в ней не как цель, а как средство». Мистификация выступает в мистификации –– это совсем хорошо.

Для чего же это средство понадобилось Вам, Дмитрий? Яркимбаев пишет: «Выдумав автора-англичанина Литтона Т. Райтса и сочинив его биографию, Райц добивается того, что книга, в некотором смысле начинает сочинять сама себя». Ой, вот уж точно нет. Вы, Дмитрий, добиваетесь того, что следующую книгу Вам придётся писать под псевдонимом, ибо такой дебют запомнится надолго.

Со всем уважением,
Олег Демидов. 

Литературная мистификация – всегда игра. И хочется понять ее правила.

Молодой новосибирский автор Дмитрий Райц сочинил авантюрную биографию англичанина Литтона Райтса и одиннадцать историй от его имени: шесть маленьких и пять средних (по определению, данному в книге).

Первая часть – маленькие истории – напоминает сборник анекдотов, создатель которых очень старался подражать не Хармсу, а популярной коллекции историй Псевдо-Хармса о русских писателях (эту блистательную и остроумную коллекцию создали в 1971-1972 годах Наталья Доброхотова-Майкова и Владимир Пятницкий). Однако, как и подавляющему большинству тех, кто пытался следовать по этому пути, Дмитрию Райцу не хватило ни блеска, ни остроумия. Вышли скучные и не запоминающиеся любительские упражнения. Персонажи их бесцветны, а юмор доступен, видимо, только кругу друзей самого автора.

Вторая часть состоит из более продолжительных псевдо-исторических и тоже нарочито юмористических рассказов о не существующих деятелях британской «альтернативной истории» (бесконечные короли Чарльзы III, IV, VII, упорно никем не любимые, и т.п.). В рассказах этих нет ни личностей, ни интриги, ни оригинальной мысли. Только домашние заготовки и беспомощные попытки рассмешить. Должно быть, рассчитано на чтение родным и друзьям, когда они уже все, по словам автора в предисловии и послесловии, «в хламида монаду».

Прочитать этот текст целиком – немалое испытание, несмотря на краткость книги.

О чем она и зачем – понять трудно, если возможно. Как это самиздатовское графоманское упражнение оказалось в списке претендентов на Нацбест – вообще за гранью понимания.

Книга-мистификация. На обложке указано имя автора — это некий Lytton T.Wrytes 1893–1947(?). В предисловии мы читаем, что перед нами перевод с английского, сделанный Дмитрием Райцем, который является и издателем книги.

Поиск в google приводит нас к молодому, 1990 (?) года рождения, новосибирскому писателю. Его рассказы, опубликованные в журнале «Сибирские огни», посвящены неким выдающимся личностям, настоящим и вымышленным. В них фигурирует Жак Ив Кусто, несуществующий (?) Курфюрст Баварии Максимилиан V, мифический (?) композитор Петр Львович Волынский.

Что ж, отечественный читатель любит английский юмор и не прочь оценить изящество литературной мистификации. Приступим.

«Мистер Баджер собрал обувь с грязью всех континентов и крупных архипелагов, кроме Антарктиды».

Мистер Илк писал пьесы, и однажды от грома оваций на его спектакле обрушилась люстра.

Английского короля Чарльза IV не любили подданные, подозревая, что он был «гигантским говорящим пингвином».

Мистер Ларк сочинял мелодии для будильников, и однажды получил по почте пакет со сломанным будильником и с предупреждением, что в следующий раз в посылке будет бомба. Что ж, один мой приятель имел привычку просыпаться под якобы шутливый, а на самом деле омерзительный голос какого-то комика, который кричал: «Тилим-тилим, вставая, б*я, немедленно». В семь утра мне отчаянно хотелось этому комику что-нибудь оторвать.

Но не будем уходить в сторону от темы.

Мистер Свеллоу, художник-карикатурист, расстался с невестой после того, как написал ее портрет.

Мистер Булфинч участвовал в заговоре, но, оказывается, все это был лишь сон.

Далее следуют истории других англичан, столь же глубокомысленные и остроумные.

Если вам кажется, что намеренно подшучиваю над этой книгой и пытаюсь выставить автора дурачком, вы глубоко заблуждаетесь. Я лишь кратко пересказываю содержание произведения.

Да, забыла упомянуть — книга имеет разделы. Предисловие переводчика, «Маленькие случаи», «Случаи средней величины» (sic! как тут не вспомнить пророческую рецензию на Белкина?) и послесловие, посвященное жизнеописанию того самого вымышленного писателя Литтона Т. Райтса.

Недоумение, в которое меня ввергла эта книга, ее автор (?), а главное — номинатор Ильдар Яркимбаев, по счастью, помог разрешить Козьма Прутков, томик которого я всегда держу под рукой.

Открыв Пруткова на странице 131 (ровно столько страниц в книге Дмитрия Райца), я сразу наткнулась на подходящий к случаю каламбур.

«За неимением своего таланта он зарывал в землю чужой».