
Инга Кузнецова. «Промежуток»
«Промежуток» Инги Кузнецовой – яркий роман, раздвигающий границы жанра и вносящий новое слово в литературу. Антиутопия, украшенная сюрреалистической линией, неожиданно оборачивается детективом, где преступления распутывает голубь, а сознанием обладают не только животные и растения, но и вещи. Сюжет строится вокруг конфликта между Прозой и Поэзией: первая признана государством и охраняется законом, вторая подлежит уничтожению. Школьника разрывает толпа, подпольные студии расстреливают, в Ленинской библиотеке орудуют бригады дезинфекторов, выпущено лекарство «Антипоэтин форте». Сочувствуя поэтам, бунтуют параллельные миры: клетки организма, решетки, собаки, колеса. Спасение приходит как сюр: чтобы не становиться литературным рабом, великий поэт в тюрьме превращается в дерево. И все-таки «Промежуток», несмотря на жуть, − роман про свет. В нем много любви, мертвые не мертвы, жертвы не мстят убийцам. Философский роман Кузнецовой – литературно блестящее и остро актуальное послание для всех.
Игорь Воеводин
Инга Кузнецова «Промежуток»
Иногда восхищение или, наоборот, недоумение, полностью определяют реакцию на текст: в первом случае легко прощаются ошибки и недочеты, во втором – ничто не спасает – ни личные достоинства автора, ни благородство намерений, ни «отдельные удавшиеся места»…
Пожалуй, в глубине души любой автор предпочел бы именно такой расклад: да или нет, однако в целом реальность прозы не такова, ведь вся проза мира (используя термин Мерло-Понти) вписана в текущее повседневное чтение, опирающееся на множество причин – от поиска чуда до желания чем-то и как-то заполнить образовавшуюся пустоту во времени. Причины, по котором мы читаем книги (и продолжаем читать ту или иную из них) могут быть и вовсе причудливыми, но не об этом сейчас речь. Речь о романе, явно бросающем вызов единству впечатления и даже наоборот, как бы провоцирующему разобраться, в чем тут достоинства, а в чем досадные или даже фатальные просчеты. С моей точки зрения и то, и другое, есть в «Промежутке». Но я начну с того, что вызвало досаду и печаль – вызвало, конечно, у меня, тут за других читателей я говорить не берусь.
Это экзистенциальная неточность (мягко говоря) основного конфликта. Какие то очередные власти в России истребляют поэзию – а вместе с ней, конечно же, и духовность, и все человеческое в человеке, и все, что так дорого и автору, и его сообществу, вердикт которого для автора решающе важен. Ну как тут не вспомнить Брэдбери с его «451 градус по Фаренгейту», и другие анти-утопии ХХ века и, конечно же Булгаковское «Рукописи не горят» — но сегодня в очередной раз прокрутить заезженную пластинку как никогда прежде означает попасть пальцем в небо. Ограничусь на этот счет одной цитатой. Вот «представитель органов» инструктирует «новобранцев», которым предстоит рейд по домам граждан:
«Работа четкая, оплата сдельная. Идете по домам и собираете запрещенную макулатуру. Книжки старых поэтов. У населения просто до фига этого дерьма. Собрания так называемых классиков. Пушкин, Лермонтов, Маяковский – у кого что. Вы же в курсе повестки? Поэзия в нашей стране запрещена, современные авторы успешно работают в прозе и публицистике. Книг современных поэтов вы уже не найдете, чтобы писать и печатать стихи нужно быть идиотом, ведь с этой прослойкой общества мы уже покончили. Но вот с классиками недоработочка вышла: в прежние времена было выпущено слишком много поэтических книг. Люди держат их дома просто по привычке. Думаю, они бы с легкостью избавились от них – но боятся обнаружить, что они у них есть. Поэтому, людям нужно помочь» (223).
Вот такой характерный пассаж. Практически каждому ясно, что если бы вместо изъятия, волонтеры или даже «органы» доставляли на дом собрания сочинений тех же упомянутых классиков, результат был бы ровно тот же. Потому что нулевая или близкая к нулю востребованность прошлых книг эта реальная беда, а целенаправленная борьба с ними – беда выдуманная или совсем уж не актуальная. Правда, в соседней стране, действительно изымают книги на русском языке, пока лишь из магазинов и библиотек, но Инга Кузнецова имеет в виду совсем не это, она изо всех сил эксплуатирует любимую страшилку русской интеллигенции (и «прогрессивной общественности») и скрытое мазохистское устремление быть гонимым и преследуемым, поскольку альтернатива проста: быть никому не нужным, причем без малейших усилий со стороны коварных властей…
В этой сладострастной фантазии просматривается и иронический элемент: над бедными поэтами торжествуют прозаики и публицисты, их труд, похоже, поощряется, так что, не весь цех искусства, и даже не вся гильдия словесности оказалась в бедственном положении. Тут открывается окно возможностей: иронических, сатирических, вообще не столь затасканных как стенания по сжигаемым рукописям. Увы, в книге оно едва намечено, слишком высок градус серьезности и «духовности», а тем самым и градус фальши. И невероятный перебор пафоса, бросающийся в глаза даже при самом благосклонном отношении читателя.
Но при этом столь же очевидно, что Инга Кузнецова, несомненно, писатель – и поэт. Текст безусловно интересен на уровне микрописьма, можно порадоваться свежим метафорам и развернутым описаниям ситуаций. Удачно применен композиционный прием, когда слово получают птицы, танки, самые разнообразные вещи, включая, кажется, тюремные решетки – у такого рода письма, несомненно, найдутся свои ценители. Если бы еще надуманную схему заменить, скажем, атмосферой общей тревожности (как например, у такого современного мастера британской прозы как Чайна Мьевиль), роман, несомненно, выиграл бы именно в итоговом воздействии.
Ну а в заключение стоит сказать, что времени, потраченного на чтение, нисколько не жаль.
Инга Кузнецова «Промежуток»
Трудно сказать, о чем эта книга и ради чего.
«Свертки символов и гнезда смыслов». Избыток филологии и очень много слов.
Ходящее на корнях дерево, говорящие зяблики, невнятные люди.
Мне, как читателю, обещают столкновение Поэзии и Прозы. Но вручают Хаос.
«Бессмысленность-муку», говоря словами автора.
В очередной раз кто-то сражается с библиотеками и книгами (скучно, сколько можно).
Поток сознания, сквозь который продираться совершенно не хочется. Глаз скользит по фразам, не ухватывая смысла.
Всё гладко, ритмично, энергично.
Самое осмысленное в этой книге – аннотация. Она обещает модель «яростно-яркого мира». И обманывает. Ни яростного, ни яркого, ни мира. Слова, слова, слова.
Но наверняка у этих слов будет читатель, который попадет в ритм, заданный автором, будет думать о чем-то своем и находить в словах отражения своих мыслей.
Я за него порадуюсь.
Артбуки принцесс Западной Дубравии
Когда листаешь книги Замировской и Кузнецовой, вспоминается старая английская сказка о прагматичном короле, который искал суженую в разных частях света и не мог разглядеть в заваленной хламом пустыне райский сад, а в обычной служанке — принцессу. И только магия любви и воображение помогли ему осуществить экзистенциальное прозрение.
С тех пор, как другие критики запретили мне обзывать книги постмодернизмом и магическим реализмом, пришлось искать другой аналог, и он был найден в живописи. Да, это артбук. Книжка, с которой романтически настроенные девушки срисовывают некие картинки — возможно, добрые реалистические, милые сказочные, возможно, странные сюрреалистические и немного страшные, но все равно уютные, такие, какие можно повесить в спальне. Картинки, на которых много элементов, картинки иногда беспорядочные, для которых важна только общая гармония, важно сочетание цветов. Метод (не скажу «жанр» или «стиль») артбука отчетливо виден в прозе Софии Синицкой, ощущается он и в рассказах Татьяны Замировской, и в романе Инги Кузнецовой. (В прошлом романе Инги, как мы помним, был пэчворк.) Объединяет эти книги высокое качество исполнения. Умолчим здесь о методе нарезок (точнее исторических флешбеков), которым злоупотребляют авторы-мужчины в этом сезоне (Замшев, Клетинич).
Артбук Замировской выполнен в детском фэнтезийном стиле, очень тщательно. В артбуке Кузнецовой чувствуется рука сильного художника-сюрреалиста, который уже давно забыл о том, что такое реальность, и вынужден постигать ее заново, с удивлением и страхом.
Мир Кузнецовой накрывает читателя и самого автора, как штормовая волна в солнечный день, и вы уже ничего не можете разглядеть, услышать, понять из-за брызг, сильного удара, грохота и ярчайшего света. Взрослые дяди и тети думают, что примерно так воспринимают мир аутисты. Если вы будете пытаться найти в романе Кузнецовой некий стержень, вы его найдете. Материнская любовь прежде всего, борьба прозаиков и поэтов. Но этот стержень можно не искать, эффект, который оказывает эта проза, хорош сам по себе. Инга Кузнецова — автор уникальный, она вся — движение, нестабильность, шок. Инга Кузнецова — замечательный поэт, который иногда пишет что-то, по структуре похожее на романы, но лишь по структуре, как у Андрея Белого. Безумие обычных вещей, один шаг от верлибра к прозе, вот что такое «Промежуток».
Если коротко, «Промежуток» — социальная фантастика, в центре которой жизнь обычной семьи: папа — чиновник, мама — немного странная и сумбурно мыслящая, а сын Миша живет своей жизнью, участвуя в молодежных протестах. Кузнецова, как и Троицкий, отождествляет молодежные субкультуры с протестом против власти. Нет, Инга, субкультура — это некое антиобщественное начало в чистом виде. Молодежная субкультура стихийна, она не противопоставляет себя власти, она противопоставляет себя всем остальным — родителям, скучным старперам, ну и надоевшему президенту заодно. Это не политическое общественное движение, не организация. Сюжет романа крутится вокруг «закона о субкультурах»:
«Если бы не новый закон, я бы так не дергалась. Но хотелось бы мне знать, о чем думает наш мальчик, когда его папа сотоварищи голосуют за закон о запрете молодежных субкультур. Многие только сейчас и узнали, что такое слово — «субкультура» — существует! А к какой суб… суккубкультуре относится мой сын? А? Кто бы мне сказал? Раньше все просто было: перекрасил волосы в зеленый цвет, проколол ухо в нескольких местах — и ты уже панк. А сейчас у них все скрытно, какие-то тайные жесты, знаки. Мадлен меня спрашивает вчера: «Может, твой Мишка — донор для деклассированных? Бледный такой — встретила его на проспекте… А это карается, между прочим, дорогая». Героиня, естественно, переживает за сына, причем так же бурно, как Ван Гог в Арле.
«Случайные числа» — это высокое фэнтези. Если скрестить Пелевина с Урсулой ле Гуин и пришить рюшечки из фламандского кружева, выйдут как раз «Случайные числа». Это сложные, красивые, многоуровневые тексты, которые, тем не менее, оставляют ощущение девичьего альбома. Да простят меня за сексизм — мужик так не напишет. Я искренне надеюсь, что другие читатели, которые любят и ценят интеллектуальное фэнтези, смогут получить удовольствие от книги, где три юные колдуньи выхаживают летчика, бабушка отправляется в путешествие по собственной жизни, готовясь к Большому Суду, а в «волка» играют с настоящими убийствами. Если вам интересен сложный и хрупкий женский мир, где нет научной фантастики, но есть много человечности, эта книга для вас. Ее не нужно анализировать или, упаси Боже, пересказывать. Первостепенно важно — настроиться на одну волну с автором. Иначе вы вместо дивного воображаемого мира, наполненного любовью и творчеством, увидите здесь только обрывки ниток, кусочки сломанных игрушек, вспышки аутизма и паутину ретроградной амнезии.
Завершу рецензию цитатой из уже упомянутой сказки Элинор Фарджон:
«Когда он очутился по ту сторону, первым его чувством было разочарование. Конь стоял по самые бабки в пожухлых листьях, а впереди был завал: беспорядочно накиданная груда сухих веток и прутьев, увядшего папоротника и засохшей травы, белых от плесени и черных от гнили. В ней застрял всевозможный хлам — разорванные картинки, сломанные куклы, битая игрушечная посуда, ржавые дудочки, старые птичьи гнезда и повядшие венки, клочки лент, выщербленные стеклянные шарики, книжки без обложек с исчирканными карандашом страницами и наборы красок с погнутыми крышками и почти без красок, а те, что еще там оставались, так растрескались, что красить ими было давно нельзя. И еще тысяча разных вещей, одна хуже и бесполезней другой. Король взял в руки две из них — музыкальный волчок со сломанной пружиной и продранного бумажного змея без хвоста. Он попробовал раскрутить волчок и запустить змея, но безуспешно. Рассерженный и удивленный Король проехал через скопление хлама и мусора, чтобы посмотреть, что же там, с другой стороны.
Но и там ничего не было — лишь свободное, покрытое серым песком пространство, плоское, ровное, как блюдо, и огромное, как пустыня. Этой песчаной глади не было конца; и Король — хотя ехал уже более часа — видел вокруг все одно и то же, что вблизи, что вдали. Внезапно его охватил страх, — уж не придется ли ему вечно скитаться в этой пустоте? Оглянувшись, он с трудом разглядел оставленный позади завал, слабой тенью маячивший на горизонте. А вдруг не станет видно и его? Как тогда найти дорогу обратно? В панике Король повернул коня и без оглядки поскакал назад; через час со вздохом облегчения он снова был у себя в Трудландии, по другую сторону ограды».
Инга Кузнецова «Промежуток».
С какого бока ни посмотри – это, наверно, самая странная книга в этом нацбестовском сезоне.
Сюжет. Параллельная Россия, начало XXI века. Картина мира вполне совпадает с картиной мира многих сегодня живущих, логика та же самая: пытки, полицейский произвол, преследование инакомыслящих, чиновники-коррупционеры и так-так-так. Единственное отличие, и суть романа – разделение пролегает в пространстве литературы: преследуют и запрещают поэзию. Проза – суть правильная литература, государство прозу поддерживает и поощряет, а поэзия – вредный и неправильный образ мышления.
Главные герои – поэты, которые как могут сражаются и выживают. Выживают местами совершенно магическим образом (Внимание Спойлер!): кто-то, убегая от преследователей, «перерождается» в птицу, кто-то становится, потому что фамилия совпадает, деревом, юноша-поэт, которого в самом начале принесли в жертву в каннибальском ритуале, в финале оказывается живым, сшитым и вполне здоровым.
Мир романа устроен тотально пантеистическим образом: деревья общаются; голуби и вороны обсуждают политику; танки, собаки и кирпичи в стене обладают мышлением и как-то сопереживают героям. Красные кровяные тельца замыслили побег, потому что должно быть еще что-то за пределами нашего мира, и у героини идет носом кровь.
В тексте все время встречаются стихи написанные верлибром и они не просто что-то иллюстрируют или оттеняют, а например помогают героям передвигаться – у них есть машина, которая в качестве «бензина» использует эмоции пассажиров и стихи оказываются самым реактивным топливом.
Обсуждать «Промежуток» довольно трудно. С одной стороны – это не проза. Текст романа устроен так, что местами отделить поэтическое от прозаического не представляется возможным, а автор усугубляет это, включая в текст верлибры, у которых ни ритма, ни рифмы, а только «ощущение» поэзии. С другой стороны – это и не поэтический текст в чистом виде. Это какая-то очень странная форма деконструкции – тебе показывают поэзию, а потом объясняют, как она работает на каком-то очень прагматическом уровне: поэзия может автомобили двигать.
В свое время Роман Якобсон выделил семь функций языка. Последняя – перформативная (магическая функция) отвечала за переделывание мира: ты произносишь заклинание и за ночь вырастает лес, разливается река, старуха оборачивается белым лебедем. Эта перформативная, седьмая функция была тесно связана с шестой – поэтической. Заклинания всегда, во все времена у всех народов были ритмизированными и рифмованными формулами. Потом Якобсон, будучи ученым, седьмую функцию вычеркнул – в реальном мире не существует магии, а поэтическую оставил: эта полисемия, способность складывать слова в новые смыслы игнорируя логические последовательности в реальности, способность легко перепрыгивать из одного значения в другое – то, что делает язык пространством игры.
Вот «Промежуток», это роман про реальность, в которой магическую функцию языка никуда не вычеркивали, а напротив соединили с поэтической железобетонным образом: они там одно. При этом проблема, ровно в том, что объяснить почему стихотворение плохое – как раз можно, а почему хорошее – нет. Тебя лично задевает? Мурашки бегут по коже? Значит, хорошее.
Есть представление о том, как не надо делать, а как надо – неизвестно. Потому она и поэзия, что правил нет.
И в этом и сложность: разговаривающие голуби в романе – это хрень какая-то. Природа живая и дышит, мыслит и общается в поэтическом тексте – кто я такой, чтобы это обсуждать?
Но «Промежуток» ни то и ни другое. Ключ к названию – свет, который ты видишь, когда смотришь на солнце стоя под деревом: ветер перебирает листья и солнце мелькает в промежутке между листочками (как я понял). Если моя задача, как члена жюри, оценить роман – то как это сделать?