В этой книге собраны воедино несколько слоев современной жизни: школа с ее тягомотиной и бюрократизмом, сложными отношениями молодого учителя и учеников, провинция и столица, поиски себя, отношения современного юноши-филолога (и школьников) с религией, литературой, «чуждыми социальными элементами» в лице соседа-зэка и жлоба, с девушкой, которая мается ипохондрией и ждет, вероятно, поддержки и мужской решительности, к которой герой не готов. Всё сложно у выпускника МГУ Романа, волею судьбы и заведомо ненадолго, всего на год, оказавшегося в Казани, словно шагнувшего на другую планету, где все похоже и непохоже на известные ему формы жизни.

Отчасти это роман в письмах – герой пишет их (сначала мы не понимаем, кому), странные, причудливые, и постепенно приходит к самому себе, неявным и непрямым путем. Отчасти бытовой роман – и школа, повседневная жизнь небогатого заезжего юноши в чужом городе описаны предельно ярко и точно. Отчасти философский роман воспитания, очень литературный и утонченный, с опытом чтения мировой словесности. Отчасти насмешливо-иронический роман-скетч. Отчасти поэтическая история любви и страданий душевных – но без романтических самоубийств.

И в этой многослойности есть энергия, свежесть взгляда, честность.

Язык романа убедительно и гармонично соединяет грамотную и развитую речь образованного филолога и свободное просторечие и колорит разных голосов его собеседников. И противоречия в этом, как ни странно нет. Кажется нормальным и естественным, что язык тоже многослоен и подвижен, он тоже из числа «непостоянных величин» этой книги.

«Пристрастие к утраченной действительности и знание тонкостей ушедшей эпохи», которые дарят герою «ощущение богатого опыта за плечами» молодому автору и вправду дают удивительную широту взгляда.

И финал истории молодого учителя Романа представляется легким и естественным, как разрешение проблемы, как освобождение, как открытые двери в безграничный мир.

Интерес читателя, пробуждаемый этой книгой, имеет непростой спектральный состав. Во-первых, перед нами хорошо рассказанная история. Не то что бы итог ее прочтения заставлял вернуться к началу и восстановить состояние данности сразу как высший эстетический эффект – но сама последовательность изложения, безусловно, удерживает внимание. События в тексте хорошо встроены и в приключенческую линию и выдержаны по психологической шкале, хотя «психологизм» представлен в основном в виде отдельных квантов, вкраплений.

Во-вторых – тема. Перед нами записки учителя, точнее, молодого учителя, сразу вызывающие в памяти, например «Записки юного врача»: тексты по некоторым параметрам вполне сопоставимые. Кому же не интересно узнать, как устроена современная школа, узнать из первых рук, от знающего предмет не понаслышке, да к тому же когда ознакомительным транспортом является каскад эпизодов – выпуклых, иногда поразительно точных, а не подборка стенаний и нравоучений!

В третьих – сопричастность узнаваемой современности, если так можно выразиться, «совсем недавней современности», воссозданной из многочисленных деталей и даже интонаций, несомненно, имеющих точную привязку по месту и времени. Это еще не совсем Zeitgeist, но вполне вдохновляющая зарисовка микроэпохи.

Есть и другие составляющие спектра, но обратимся к авторским особенностям и к тому, что принято называть мастерством. Сначала выстраивается экспозиция: молодой москвич, выпускник филфака МГУ оказывается в Казани и ему впервые предстоит работать не где-нибудь, а в обычной, рядовой школе: тут легкий ужас постепенно охватывает не только тех, кто насмотрелся фильмов Гай-Германики. По мере описания перипетий устройства, бесед с директором  и первых встреч с будущими коллегами напряжение нарастает, так что даже начинаешь думать: а вдруг сам учебный процесс, сама педагогическая повседневность разочаруют и подготовительный suspense окажется напрасным? Ничуть ни бывало – начинается учеба, вот они уроки и ученики – и за происходящим продолжаешь следить с прежним интересом. К концу книги и учащиеся, на которых пал взгляд автора, и «педагогический коллектив» становятся читателю близки и появляется установка: «так-так, интересно, а что же с ними дальше произойдет?».

Повествование снабжено, можно даже сказать украшено, россыпью «попутных соображений», которые выполняют роль и речевых характеристик героев и, похоже просто доставляют удовольствие автору (а заодно и читателю!) «После хохм про бедное млекопитающее, подсевшее на вещества, беседа повернула в сторону малоисследованной проблемы: есть ли маляры, подавшиеся в профессию из токсикоманских пристрастий? Точку в споре поставил Вадим, заявивший, что мотивы красить бывают разными, однако средний маляр со стажем так же далек от токсикомании, как опытный доктор — от гуманизма, ибо любовь, перетекшая в обязанность, теряет очарование (с 36). Особенно удаются автору именно краткие «попутные соображения», с развернутыми дело обстоит не столь хорошо. Вполне дозированным представляется и применение текущей эрудиции, от ссылок на Иэна Бэнкса и Томаса Пинчона до сравнительных характеристик сортов виски. Вообще, собственная «алкодицея», которая со времен Достоевского не менее характерна для русской литературы чем богоискательство, достойно представлена в «Непостоянных величинах», поклонник Венички мог бы посетовать разве что на «хлипкость» рассказчика в этом отношении…

Между прочим, из текста я впервые узнал о том, что еще немногим более ста лет назад в цену железнодорожного билета в США включалось удовольствие от отстрела бизонов: в них можно было стрелять прямо из вагонного окна и туши животных оставались лежать вдоль насыпи после проезда едва ли не каждого поезда…

В книге мы знакомимся не только со школой, постепенно перед нами предстает и Казань, ее топография, особенно в связи с алкодицеей, вырисовывается очень даже зримо. Есть и иные ответвления разной степени удачности и уместности. Например, письма к далекой избраннице, в которых присутствует явный перебор вычурности, тут другого слова не подберешь:

«От кого: Самого Себя, город Солипсинск, улица Тупиковых Ветвей, дом 69, квартира 69, 696969

Кому: Себе Самому, город Тертый Калач, улица Мнимых Рубежей, дом 34, квартира 1, 341341»  (213).

 Это тот случай, когда радость автора по поводу соответствующей находки явно не может разделить читатель, тем более, что такие потуги на затейливость присутствуют в каждом письме. Есть еще две сквозные линии – литература и христианство. С литературой все хорошо – отлично показано ее преломление в сознании школьников разных классов, любопытны и порой весьма убедительны ее оценки в других диалогических линиях и во внутренних монологах. С чем-то хочется поспорить по существу. Но с христианством, к сожалению, не так: по большей частью попадания пальцем в небо:

«Мысленно Роман возвращался к разговору с Азатом и вел с ним внутренний спор. Как утверждал литератор, христианство — одна из главных составляющих фундамента западной цивилизации, основанной на неравенстве и насилии. Однако, полагал Азат, истинные мотивы христианства — построение тоталитарного Царства Божьего и уничтожение всех различий между людьми — сегодня неактуальны, а христианство превратилось в источник силы. Считается хорошим тоном взывать за поддержкой к небесам. Обращение к ним вселяет уверенность, что за тобой стоит всемогущий Бог, который одобряет твои устремления и благословляет тебя.» (128-129)

Это сегодня христианство источник силы? Автор не видел пустующие храмы Европы, где совсем не просто встретить прихожан?  Ну ладно, это говорит Азат, казанский интеллигент и литератор. Но подобных «замечаний» в тексте немало.

«— Сдвинутость на Боге страшит больше глобального потепления или мирового терроризма, — сказал Роман. — Меня пугает страсть верующих, с которой они навязывают остальным божественный образ. Это что за великомудрый феномен, который его приспешникам приходится раз за разом оправдывать через теодицеи? Ведь Бог даже не нуждается в разоблачениях, потому что для суда над ним достаточно лишь внимательно прочитать Библию. В ней рисуется властолюбивый, самодовольный, возбужденный, алчный пожиратель трупов и разжигатель войн. Тиран, который поверг в трепет преданного Авраама и отправил сына на погибель. Тиран, который карает за малейшую провинность, а более всего — за проявление воли или недостаток смирения. Бог — это тот же пахан на зоне.» (123).  Настойчивое сопоставление религиозности и криминальности вообще выглядит чем-то вроде идеи фикс, видимо эта идея кажется автору очень оригинальной, но сколько-нибудь глубокие экскурсы в сферу криминального экзистенциализма отсутствуют.

Но, конечно, следует говорить (и писать) о том, что есть, а не о том, чего нет.  Есть хорошо сделанный и, в общем-то яркий текст, все основные линии в конце концов сходятся и история и Кирой получает объяснение. Я бы смело порекомендовал эту книгу читателю. В смысле, кому-нибудь из своих приятелей…

А как член Большого Жюри, ставлю тексту Булата Ханова ОДИН БАЛЛ и желаю автору попадания в шорт-лист.

Нужно сразу похвалить автора за то, что он написал масштабный производственный роман о современной школе, с дотошностью Артура Хейли вникая и в особенности школьного ремонта, и в тонкости педагогического процесса, и в переживания молодого амбициозного учителя. С советских времен таких книг уже не пишут. О школе мы узнаем либо из романа про географа, который глобус пропил, либо из сериалов, либо из твиттера «Владычицы Пивной». Отрадно, что автор решил живописать настоящие школьные будни, а не пьянство, педофилию и беспорядочные половые связи курящих подростков.

Но в этом достоинстве заключен и главный недостаток романа, мы видим рутину без каких-либо ярких происшествий. Если бы Ханов разместил историю о молодом учителе на 160 страницах, это помогло бы сохранить зрение многим читателям. Молодой учитель слишком много думает. Он долго и увлеченно фантазирует, например, о трех обликах предполагаемой Казани. Размышляет о философии и теологии. Также его необычайно волнует степень его собственной мужиковатости по сравнению с другими мужиками:

«Завершив последнюю фразу, Андрей на мгновение замер, остановив взгляд на госте, точно ожидая капризов от столичного фрукта. В хозяине, несмотря на отсутствие могучей стати, все равно безошибочно подмечалось нечто мужицкое, не измеряемое рейтингами и социальными опросами. Не составляло труда вообразить, как Андрей колет дрова или, расстелив на асфальте куртку, сосредоточенно латает что-то в брюхе машины».

Да что там, обычный смеситель в ванной «мужественно доживал свой век». Видимо, болезненные переживания героя на тему гендерной идентичности связаны с известной поговоркой «Женщина-филолог — не филолог, мужчина-филолог — не мужчина». Начало обещает нам долгие нравственные искания мальчика-инцела, которому, приняв его за взрослого, доверили казанских детей.

Правда, дети в романе какие-то вялые, а школа слишком приличная:

«Роман напрасно рассчитывал, что впечатление испортит какая-нибудь дурацкая, криво нацарапанная на стене надпись, безапелляционно гласящая, будто некий Вася — это черт. Судя повсему, на парадном фасаде ученики таких вольностей себе не позволяли». Критик вынужден безапелляционно заявить, что на всамделишной стене было бы написано «хуй», «пидарас» или «дибилы», а лучше все вместе. Но чего не напишешь, чтобы издаться в приличном месте, тут и Вася вместо «пидара» станет чертом, и пьяный гопник из вашего подъезда станцует «Послеполуденный отдых фавна». Судя по личному опыту, могу сказать, что современный школьник матерится через слово, презирает авторитеты, красит свои роскошные волосы антоцианином и называет себя Ирочкой, но в школе Ханова не место таким мятежникам. Главным террористом там станет еврейский мальчуган. Но это все впереди, а пока Роман идет по коридору:

«Вахтерша в будке объяснила, что директорский кабинет искать следует в конце коридора. На полу там и сям попадались остатки строительного мусора. Один рабочий на корточках красил плинтус. В запыленных штанах, где карманов было что на жилетке Вассермана, и в рубашке в черно-белую клетку рабочий управлялся с кистью по-свойски и в меру неряшливо». Булат, скажите, ради Аллаха, какой смысл для романа имеют штаны маляра и его манера красить плинтус?

Разглядывая директора школы, Роман, конечно, размышляет, насколько тот мужик:

«Чтобы поприветствовать его, директор поднялся из-за стола. Богатырские габариты директора внушали уважение. Высокий, ширококостный, с волосатыми руками, он мог показаться атлетом, если бы не малость выпуклый небогатырский живот. Маленький подбородок и живая улыбка делали его похожим на ребенка, поэтому нельзя было с уверенностью предположить, сколько Марату Тулпаровичу лет. Тридцать, сорок? Голубая рубашка с короткими рукавами в сочетании с синим в тонкую белую полоску галстуком утверждала, что даже на время ремонта директор не позволяет себе являться на службу в свитере или, страшно подумать, футболке». Оставим вопрос, зачем летом в Казани свитер, и сосредоточимся на непростом характере директорской рубашки. Что хотел сказать Ханов появлением этой сильной независимой одушевленной рубашки? Зачем эти словесные выверты? Можно было бы обойтись без хождений по коридорам, мечтаний о Казани и диалогов с директором. Любой сценарист сразу поставил бы героя перед классом. Леонид Андреев  уложился бы в несколько страниц. Но Ханову нужно потянуть время.

«Напоследок директор сердечно пожал руку новоиспеченному молодому специалисту и спросил:

— Что для вас главное в работе учителем, Роман Павлович?

— Для меня нет большей радости, чем слышать, что дети благодарят меня, — сказал Роман важно. И прибавил мысленно: “И ходят в истине”».

До встречи с детьми Роман будет слоняться по городу, переписываться с приятелем, читать Евангелие и Евтушенко, знакомиться с другими учителями, беседовать с Максимом Максимычем (нет, не героем Лермонтова, а учителем английского), ходить в паб и красить различные поверхности в школе. За пивом наш самозванный Печорин побеседует с новым товарищем о хрестоматийной литературе, снова выясняя, кто в каком месте мужик:

« — Мне классический Максим Максимыч, почестному, не нравится. Не спорю, мужик он крепкий, твердый. Добросердечный при этом, что редкое сочетание. Гармония, какой говнистый Печорин никогда не достиг бы.

— Кроме того, Максим Максимыч не циник и не боится им стать, — сказал Роман.

— Кто такой циник? В твоем понимании? — Англичанин подался вперед, не донеся до рта кружку.

С ответом на этот вопрос Роман определился давно.

— Тот, кто делает вид, что верит в какие-то ценности и побуждает верить в них других людей. Печорин, к примеру. А доктор Вернер не циник, потому что не притворяется, будто верит в ценности. Он скептик.

— Ловко. Тогда школа — обитель цинизма. И цинизм прописан в трудовом договоре. В твоем, кстати, тоже». На этом разговор о хрестоматийной литературе, конечно, не закончится, читателю еще долго будут объяснять, что Волга впадает в Каспийское море.

На странице 64 Роман начинает длинное письмо отсутствующей девушке о школе, о молодежном нонконформизме и о библейской премудрости в свете новейшей социологии. Вот выдержка из этой великолепной эпистолы предполагаемого властителя юношеских дум:

«Моя цель на сегодня: придать стихийному движению против конформизма, прививаемого на всех ступенях образования, осознанные черты. Иначе невыполненные домашние задания или нелюбовь к школьной форме так и останутся мелкими частными возражениями, не посягающими на правила и установки. Слепое бунтарство быстро иссякает и оборачивается в итоге самым жутким приспособленчеством. Сердце разрывается при виде панков, которые к тридцати годам обзаводятся семьей, скучной работой, пивным животиком, бредут на выборы по велению начальства и послушно празднуют День города». Булату невдомек, что сердце читателя уже разрывается от этой пафосной писанины карманного бонапарта. Вслед за Боженькой Роман в письме поминает Маркузе, призывая к свержению репрессивной толерантности.

До встречи с учениками мы доползем только на странице 70. Но лучше бы Роман с детьми и не встречался, по причине отсутствия знаний по педагогике. Надо сказать, ученики в этой книге пусть и не всегда умные, но старательные, они читают то, что задано, и пытаются работать на уроках. Лучше бы Роман штудировал не Маркузе и Псалтирь, а пособия по методике литературы и детской психологии, но не барское это дело. В середине книги Роман, преисполненный чувства собственной важности, начнет осваивать педагогическое мастерство методом проб и ошибок, крича на детей, ставя двойки, то и дело отбиваясь от родителей и прося совета у коллег. Но плюшевые школьные хулиганы, распознав в молодом специалисте еще большего лоха, чем они сами, уже не дадут спуску Роме, а Рома будет снимать напряжение алкоголем в любимом пабе, ведя беседы об искусстве со случайными товарищами:

«Азат утверждал, что искусство нуждается в бескомпромиссном и  бесстрастном изображении современной школы. Гай Германика преднамеренно сгущает краски, «Физруку» место на свалке, а Алексей Иванов при всем обаянии порой неубедителен в деталях. У него получается, что Служкин, преподавая экономическую географию в девятом классе, имеет ставку всего три часа в неделю и живет на эти деньги. Ясно, что художественная правда не равняется правде жизни, но не до такой же степени».

На странице 172 мы обнаружим запоздалую попытку эпатировать читателя — беременную некрасивую восьмиклассницу с непременной цитатой из песни В. Цоя. Роман тайно наблюдает за своими учениками в соцсетях, упиваясь их нравственным падением и сознанием собственной непогрешимости. На странице 185 мы увидим учительско-директорский суд над нехорошим еврейским мальчиком, который слишком зазнался и не уважает учителей и товарищей. «Направляясь в тот день домой, Роман столкнулся с Максимом Максимычем, нервно курящим во дворе школы.

— Поверь, Павлович, будь моя воля, застрелил бы упыря хоть сейчас, — сказал Максим Максимыч. — Рука бы не дрогнула. Навидался я таких. Как взрослеют, либо сбиваются в стаю, либо превращаются в аморальных типов. То есть при любом исходе отравляют существование всех, кто вокруг.

— Как с ними бороться? Без расстрелов, имею в виду.

— Я бы в одиночную камеру сажал пожизненно. С одной стороны, накладно для государства, а с другой — сигнал для всех, кто плохо себя ведет. Еще вариант: прятать в дурку и колоть препаратами до овощного состояния».

На странице 192 герой осмеливается сказать «тупая пизда». Дети в шоке.

«Класс ахнул. Туктарова выкатила глаза.

— Вас смущает, когда учитель произносит грязные слова? — сказал Роман. — Я потому и произношу, чтобы вы оценили, насколько мерзко они звучат. Есть еще более мерзкие вещи. Например, тыкать пальцем в надписи на заборах и хихикать в ладошку. Слово из трех букв, ха-ха-ха.

— Роман Павлович, давайте продолжим урок? — мягко попросила отличница Гараева.

— Погоди, Алина. «ТП» может означать все, что угодно. Творительный падеж, тульский пряник, теплый пляж. Тем не менее некоторым личностям не терпится свести все к ругательству. Я вижу в этом дефицит фантазии. А дефицит фантазии в пятнадцать лет — это диагноз. Это куда страшнее, чем неспособность склонять числительные.

Класс молчал, пережидая неловкие секунды».

Молодой учитель движется к единственно возможному в реальности финалу — увольнению за избиение ученика. Однако вишенкой на торте станет выговор от директора за пропаганду атеизма.

Повествование о школьной жизни перемежается письмами отсутствующей девушке Кире и воспоминаниями о ней. Для сюжетной линии с Кирой напрашивается финал в стиле Леонида Андреева. Так и есть, появляется обиженный высокомерием Романа сосед-зек, который угрожает поставить инотеллигентную парочку раком. Роман, конечно, боится. Зека триумфально наказывает некий Ростислав, но Кира уже ушла от своего немужика. Для полного литературного экстаза Роману теперь не хватает только пьющей попадьи и Васи-идиота.

Если бы не репрессивная толерантность, вместо этой рецензии можно было бы написать пару строк: «Эта книга — про ушибленного культурным багажом напыщенного задрота, который не прижился в средней общеобразовательной школе г. Казань по причине СПГС и ОБВМ. Мне не понравилось».

Однако долг критика вынуждает меня добавить, что этот роман — своего рода исповедь сына века, героя времени, то есть обчитавшегося Библии и Маркузе хипстера-неудачника, трагически столкнувшегося с реальностью в лице нехорошего соседа, нерадивых учеников и их черствых родителей. Если бы автор следовал уже сложившейся русской литературной традиции, герой от скуки подстрелил бы на дуэли физрука и отправился в СИЗО, размышляя о судьбе России и несовершенстве и косности образовательной системы.

В этом романе сложно определить, где излагается авторская мысль и где начинается ирония или то, что тридцатилетки называют «постиронией».  Приведу на всякий случай определение постмодернистской иронии из авторитетного источника:

«И если чтобы быть модернистом, надо было иметь хоть какое-то подобие головы на плечах, то для бытия постмодернистом не нужно абсолютно ничего — можно хоть кучу наложить посреди комнаты, наставить рядом табличек с надписями а-ля «ирония», «постирония», «метаирония» и тупо ждать, пока кому-нибудь не станет от этого смешно. И никакой критики постмодернизм не воспринимает принципиально, некритикуемость прописана у него в определении, поскольку:

а) все безумные формы проявления постмодернизма крайне разнообразны, «всем не угодишь» и

б) мнение жалких людишек ничего не стоит».

То ли автор насмехается над своим персонажем, и все нравственные искания Романа — это какое-то изощренное издевательство над думающей молодежью, то ли этот текст должен восприниматься как некие настоящие нравственные искания юноши, ходящего в истине. На этой то ли пессимистической, то ли оптимистической ноте мне придется оставить книгу «Непостоянные величины» в области непостоянных величин, поскольку невозможно определить, насколько она хороша или плоха. Благодаря искусно необозначенной авторской позиции эта книга не нуждается в критике. Счастье — это не когда тебя понимают, а когда ты умеешь говорить так, чтобы тебя принял читатель.

З.Ы. «Беллс» — это гадость, не пейте такое, если не хотите отравиться.

Роман Булата Ханова беспроигрышен по теме — школа. По типу, это роман самовоспитания. Сюжет незамысловат, интрига есть, но невелика и не многое добавляет.

Молодой интеллигент – с томиком Нового Завета не расстается — с красным дипломом филфака МГУ едет в Казань учительствовать — русский и литература — в рядовой школе.

С первых же слов книги понятно, что Роман не прост, что у него счёты с Богом, и какая-то личная драма: с чего бы иначе бежать из Москвы — правда, в Казань, а не в какую-нибудь дыру — народничать и упиваться собственным  героизмом. Ну, и взращивать молодое поколение — дети это наше будущее.

Позже выяснится, что он — этакий прогрессор, посланный Москвой (таинственным Экселенцем от Министерства образования) для глубинного мониторинга провинциальных школ. Ну, а поводом для отъезда послужил разрыв с девушкой-ипохондриком, постоянно подозревающей у себя рак, от такой любви точно надо валить куда подальше.

Но, к сожалению, никаких приключений в духе Максима Каммерера, кроме суровых и тоскливых школьных будней, Романа не ожидает. Тетради с диктантами и сочинениями, где дети делают, в среднем, по 20-30 ошибок, электронные журналы и дневники, внеклассные часы, отчеты, внеплановые нагрузки, принудительные общественные мероприятия и штрафы. Раз в полугодие — небольшие пьянки с коллегами. Один из них — «англичанин» Максим Максимыч – единственный, кто порывается бунтовать против рутины школы, да и тот, в конце концов,  сдается.

А герой  предаётся народничеству с отчаянностью святого, пытаясь научить оболтусов всех мастей (русских, татар, киргизов) великому и могучему и привить любовь к литературе, или, хотя бы, к чтению. Но, кажется, тщетно, да и контакт поначалу с детьми не очень налаживается, ну, не Служкин он, на что автор иронически намекает.

Горький пьяница, балагур и «бивень» был безусловно ближе отморозкам, и не географии он  учил, а любви — в  целом,  большой и чистой, на чем и погорел, впрочем.

А этот товарищ слишком амбивалентен, да и какой-то весь эмоционально холодный, сексуально замороженный: чего с вегана возьмешь. Да еще выяснится, ближе к финалу, что его  ипохондричка бросила по делу. В Москве Роман не смог достойно ответить зэку, снявшему квартиру напротив, тот долгое время морально измывался над героем, и, в конце концов,  оскорбил юную  пару: типа,  раком обоих поставлю.  

Девушка, понятно, не стерпела, сбежала на Алтай, надумав очередной рак.  Ей Роман пишет письма с витиеватыми выдуманными адресами и адресатами — своего рода дневник, предаётся богоискательству и самокопанию. Голодает – буквально: таковы зарплаты учителей, а за прогрессорство дали малый аванс, а остальное — после года такой каторги (условия контракта, уловка 22). Если выживешь. Он выжил и отправил в Москву отчёт.

Чувствуется личный опыт автора, явно все на своей шкуре испытал,  наболело — оказалось, так и есть. Только родом автор сам из Казани и более честолюбив и амбициозен, чем герой. Диссертация о советском дискурсе в современной русской прозе, повести, рассказы, роман и хорошие отзывы ведущих критиков. 

Может, «Непостоянным величинам» формат великоват. Язык прост, но образен, тема актуальная, читаемость хорошая, вроде бы, все правильно, как образцовая курсовая работа или диплом, как-то вяловато. Может, лучше Булату Ханову следовать фантазии, как в рассказах из сборника «Нет на карте», от которых веет энергией.

При подготовке рецензии на роман «Непостоянные величины» я выписала восемьдесят две цитаты.  Но, следуя творческому принципу Булата Ханова быть «провокационным и неоднозначным», обойдусь без них. Странно? Вот и «провокационность» Ханова такая же странная, как в анекдоте про ворону, что выливает на голову суп со словами «вот такая я загадочная!»

Вышедший в прошлом году роман Ханова назывался «Гнев». Красиво: Булат Ханов «Гнев». Если бы на этом и остановиться, было бы совсем хорошо. Ибо текст под обложкой – брюзгливое нытье, которому подошло бы название «тоска щемящая». Маленькие обидки маленького человека. Месседж книги, повествующей о буднях вузовского преподавателя, таков: отчего обо мне никто не заботится? я ведь хороший, образованный, но коллеги на руках не носят, женщины ноги слезами не омывают, волосами не отирают… При этом – избыточная демонстрация интеллекта героя, что в сочетании с причитаниями от обид и зависимостью от онанизма дает сногсшибательный эффект: в нос шибает и слезу давит, как в уличном туалете на заправке.  

Однако был в книге «Гнев» и намек на тру-мужика. Герой решал стать честным и не брать денег за оппонирование (но потом брал). Пытался быть понятным лектором и понимающим мужем (иногда). В общем, брезжила надежда, что к следующей книге литературная личность автора окрепнет, перестанет корчить всезнайку и проявится Булат, который «гнев».

Но в лонге «Нацбеста» не следующий, а предыдущий роман, опубликованный в 2017 году в «Дружбе народов». Герой здесь такой же, как в «Гневе», только не отрицательный, а положительный. Москвич, студент МГУ, он живет и работает учителем литературы в глухом провинциальном городе – Казани. (Не спрашивайте, почему Казань провинция, в романе так сказано). Он совсем один, вдали от родных и любимой девушки, которая его бросила, и все очень трагично. Собрав волю в кулак, герой каждый день ходит на работу. У него не набирается и ставки, нет классного руководства, но патетическая героика дает понять, насколько всё это невыносимо. Настоящий ад.

Может возникнуть вопрос: он один такой герой на всю школу? Вопрос верный. Да, один. Другие учителя работают с детьми. А наш – с собой: размышляет о тщете сущего, одиночестве, религии, о том, куда прогуляться, что съесть на ужин, кто как на него посмотрел и что подумал. А еще он выполняет тайное поручение правительства: мониторит образование в одной отдельно взятой казанской школе. Поэтому бросить её раньше, чем через год, не может – накажут. И спиться не может – маленькая зарплата не позволяет. Женщины ему тоже не нужны –  в отношениях с любимой девушкой секс его не интересовал.

А в чем тогда героизм?

Да ни в чем. То же нытье и недовольство всем на свете, как в «Гневе». И людишки вокруг такие же – недостойные. Как-то вот хужее они все, чем герой. Войдя первый раз в школу, он встречает будущих коллег. И характеризует их умно – толстый и тонкий… Кому как, но по мне такое высокомерие прям фу.

Язык мягче, чем в «Гневе», но стиль тот же – умничанье без дела. Рассказывая об уроках, автор вставляет в текст развернутые конспекты, делится лонгридами на литературные темы, цитирует куски каких-то лекций, которые якобы читает шестым-восьмым классам (и те якобы внимательно слушают).

Единственная динамическая линия романа (в остальном он катится сам по себе) – отношения героя с религией. В начале нам пересказывают идею «Потерянного рая» (без упоминания Мильтона): бог – это тиран, а христианство – как государство с жесткой иерархией. И озвучивают высокую цель – освободить бедных детишек он тоталитаризма школьной системы, научить их быть бунтарями.

Но, как и в «Гневе», гуманистические принципы не проходят испытания практикой: герой боится директора, прогибается под бюрократические экзерсисы, опасается учеников и их родителей (последнее, кстати, правильно). В общем, против школьного тоталитаризма не протестует и к концу романа приходит к выводу, что христианство не про тиранию, а про справедливость.

Это открытие совпадает с окончанием учебного года. Герой бросает школу и возвращается в Москву. Вывод, сделанный по итогам шпионажа, такой: в школе слишком много отчетности, нет уважения к учителю, маленькая зарплата, и школа не учит преобразовывать мир. Банальность месседжа шедевральна. Это ведь прям так и прописано в тексте, по пунктам:

1) Педагог беззащитен перед произволом детей и их родителей.

2) Низкая заработная плата понижает статус учителя в обществе.

3) Неподъемная отчетная документации формирует у учителей отвращение к своему труду.

4) Школьное образование в текущем виде мешает педагогам и ученикам проявлять их лучшие качества.

5) Школа учит приспосабливаться к действительности, а не преображать ее».

Конечно, школа учит не преображать действительность, а понимать. Не стоило работать год, чтобы это узнать. А вот что лично учитель может дать детям, как совместить обучение и воспитание – вопрос более интересный. Но он в романе не решается.

То же и с христианством. В конце учебного года герой формулирует для себя идею справедливости. Вероятно, в изменении его отношений с религией и смысл названия книги. Но справедливости в хановском понимании – эта долька для ежа, эта долька для стрижа – в христианстве, конечно же, нет…  

А в романе зато есть! Она торжествует в финале, где неожиданно и сумбурно вскрываются карты.

Оказывается, девушка бросила героя не по своей воле. В этом виноват нехороший человек. Дело было так:

До отъезда в Казань герой целый год встречался с девушкой. И хотя он импотент или что-то вроде того – в тексте невнятно, но ему постоянно то ли не хотелось, то ли не моглось – они очень любили друг друга. И, главное, друг другу подходили. Девушка тоже вечно жаловалась, что всё не то и весь мир не очень. Например, говорила, что у нее постоянно болит живот и она скоро умрет от какой-нибудь смертельной болезни. Потом девушка сообщила, что больна раком и улетает на Алтай. Умирать. Одна. Как настоящий стоик. Почему на Алтай? Природа красивая!

Позже она написала, что рака нет, – пошутила.

А теперь про нехорошего человека, из-за которого все произошло. В подъезде героя поселился откинувшийся вор. Он очень пугал интеллигентного юношу, которому впитанные с молоком матери и альма-матери понятия об этикете не позволяли быть невежливым. И вор, пользуясь этим, от души глумился – здоровался, приглашал на день рождения, расспрашивал об учебе и смысле жизни. В общем, сплошной абьюз. И это было невыносимо, мучительно, беспросветно! Герой совершенно потерял себя. Однажды встреча с вором произошла при девушке. Вор сказал, что так-то он более мужик, чем герой, и девушке с ним будет лучше. Но герой крепко-крепко сжал руку девушки и быстро-быстро потащил ее прочь, спасая от такого позора.

После этого девушка героя бросила. Он страдал. Много пил. (Жил с родителями, так что мог себе позволить). Но потом случилась справедливость! Пришёл хороший дядька (то ли тоже вор, но ли из КГБ) и набил плохому вору морду. Прям жестоко так размазал по лестничной клетке. Герой потом долго и с благодарностью вспоминал этого дядьку. И радовался, что есть добро на свете! Вернувшись из Казани и вдруг вспомнив это всё, он решил тоже поехать на Алтай. Там природа красивая.

Нет, я не знаю, почему эта книга номинирована на Нацбест.

Но могу сказать следующее.

В книгах Булата Ханова привлекают две вещи.

Первая – молодость автора. Кажется, есть потенциал, все впереди, а наивняк – от неопытности и чистоты. Но вообще-то нет. Автору в следующем году тридцать. Так что наивняк – это наивняк. («Если в двадцать лет ума нет, то и не будет…» – русская народная пословица).

Социальная сатира, которую хочется увидеть в тексте, – аберрация нашего зрения, привыкшего к сложному. То же с самоиронией – хочется думать, что автогерой не просто так говорит о себе пафосно и стыдно, что это литературная игра. Боюсь, дело просто в отсутствии критического мышления – в глубине души герой уверен, что безупречно хорош. Вот и всё.

Вторая завлекалочка, которая озадачивает читателя: вроде и ни о чем книжка, а вроде что-то есть, – это старый добрый контраст. Между мужественным именем, пафосной позой – и сырой, непереваренной начинкой. Между претензией на описание глобального всего – и полным отсутствием архитектуры текста (внутренней структуры, композиции и пр.). Между дигитальным, наукообразным языком – и чувством жгучей, детской обиды и раненности, таким болезненным и глубоким, что герой и себе в нем не признается, драпируя себя настоящего полотнами рассуждений, описаний и умствований.

Но если чувствам не дать гореть – они потухнут. Мы видели, к чему это приводит, в романе Прилепина «Санькя», – к абсолютной внутренней пустоте.

Когда внутри тебя обида и боль, а ты лишен способности к саморефлексии и не можешь их вылечить, остается обвинять мир. Или устраивать революции. Или пытаться стать известным.

Но это не поможет. Внутреннюю обиду ништяками не закидать. А непрожитая, вернее, даже еще не выявленная боль – не предмет литературы, как ни крути, какие словесные конструкции и претензии к миру ни наматывай. Литература ­ – она про подлинность переживания, а не про умничанье и плетение словес.

Язык Ханова – явление уникальное. Чак Паланик говорил, что писатель должен избегать мыслительных глаголов. И заменять их глаголами чувствования.  «Я запрещаю вам использовать мыслительные глаголы. А именно: «думать», «знать», «понимать», «представлять». Ханов поступает наоборот, используя лишь дигитальную модальность.

Но той части романа, которая про производительные силы и производственные отношения, – это подходит.

Описание будней школьной жизни ­– лучшее, что есть в произведении. Если отвлечься от образа героя, который здесь не лакмусовая бумажка, а скорее тряпка, которую дети кидают на переменах с криком «сифа!»,  – то школьный мир отражен верно. Мне как учителю понравилось. Ведь счастье­ – когда тебя понимают, сказано в знаменитом фильме о школе. А Булат Ханов понимает трудности школьной жизни очень хорошо. И отражает их честно.

Уже на первых страницах ожидания от книги практически обнуляются. Выпускник филфака МГУ, коренной москвич по имени Роман едет (зачем-то) в Казань и устраивается в школу учителем русского языка и литературы.

Парень сосредоточен исключительно на работе, не интересуется девушками (парнями тоже), и, как позже будет объяснено, его либидо – «в спячке». Изредка Роман выпивает с коллегой-учителем, ведя при этом философско-политические беседы, и пишет странные письма (как выясняется – бывшей девушке).

Но, благодаря низким ожиданиям, простому языку и сюжету и достаточно умеренному авторскому выпендрежу и стилистическому самовыражению, книга читается легко. Не слишком на первый взгляд интересный герой не напрягает и даже чем-то привлекает.

«Непостоянные величины» – это, прежде всего, «производственный роман» о российской школе 2010-х. Действие происходит, насколько я понял, в 2015/16-м учебном году, но вряд ли с тех пор что-либо сильно изменилось (к лучшему) в российских школах.

Копеечные зарплаты учителей, бюрократия, указание не ставить «двоек» ученикам на «домашнем» обучении, требование директора быть «объективными» (но учителям, ставящим «двойки» за четверть, срезается премия), ученики, большинству из которых на учебу насрать, «добровольно-принудительное» участие учителей в митинге по случаю годовщины присоединения Крыма – картина складывается неприглядная, но вполне узнаваемая.

Описание повседневной жизни молодого учителя (которая практически полностью сводится к работе), включая его мысленные попытки противостоять системе – это, пожалуй, самое интересное в книге. Мне неважно, на собственном опыте это написано или нет, но в реальность происходящего я поверил.

Да, мне эта реальность кажется несколько «лайтовой», но и нет ощущения, что что-то явно приукрашено или «залакировано».

Время от времени в тексте заявляется, что герой – «самозванец», намекая на некоторую интригу. Интрига раскрывается в последней четверти романа и оказывается довольно мелкой. Думаю, книга ничего не потеряла бы, — а, может, и приобрела, — если бы этот якобы «интригующий» момент был заявлен с самого начала.

Ближе к концу романа повествование вдруг уходит в длинный флешбэк из студенческой жизни героя. В нем – две пересекающиеся истории о соседе-уголовнике, перед которым Роман комплексует, и о его отношениях с девушкой Кирой (именно ей он адресует, как выясняется, свои странные письма).

Первая из историй понравилась меньше и тексту совершенно ничего не добавила, а вторая – хоть и несколько попсовая и вторичная – все же скорей в плюс.

Рассуждения Романа (и некоторых других героев) о литературе, занимающие в тексте относительно много места, меня не слишком зацепили, но их можно оправдать тем, что главный герой – филолог.

И в конце, традиционно уже, приведу пример не особо удачного стилистического изыска (которых, как я уже отметил, в тексте, к счастью, не слишком много): «Нахальный ветер погонял мусором и заставлял прохожих опускать глаза. В такую погоду Романа занимал вопрос: почему ветер всегда дует ему в лицо, а не в спину?»

Классно. Во всех смыслах. И сюжетно — школьная история, молодой учитель едет в глубинку, хочет понять, сколько там протянет в обычной школе и, конечно, проваливает в адов мирок и по форме-мысли. Свежо. Держит. Остро и по сюжету и по подаче. Это актуально и потенциально. Герои все живые, яркие, просится на экран. Это будут читать, снимать, обсуждать.

Отзыв, опубликованный на сайте ГодЛитературы 23.11.2019, гласил:

«Чего ждать от романа, первая фраза которого такова: «У него были свои счеты с Христом и с фарисеями»? Вероятно, того, что герой молод, не в меру образован, слишком высокого о себе мнения и (что вытекает из предыдущего) обижен на весь свет. Так оно и есть: герой романа, выпускник филфака МГУ по имени Роман, пережив серьезную (по его меркам, меркам благополучного московского мальчика) личную трагедию, в порыве досады решает принять неожиданное предложение, уехать на год в Казань, на родину одного из его дедов, и устроиться простым учителем литературы в простую общеобразовательную школу. Чувствуя себя при этом, вероятно, графом де Ла Фер, надевающим мушкетёрский плащ.

Впрочем, на Атоса новоявленный «инкогнито из Москвы» не очень тянет. Как, впрочем, и на Витю Служкина, самого известного литературного школьного учителя последнего десятилетия. Он не закручивает роман со старшеклассницей, не открывает школьный театр и не пробуждает волшебным образом в нерадивых учениках любовь к великой русской литературе. Он честно и небесталанно тянет тяжелую лямку молодого учителя, попутно пытаясь разобраться с собственными проблемами. И — по окончании отведенного года с облегчением возвращается. С дороги послав бывшему директору «меморандум», открывающийся тремя пунктами:

1. Педагог беззащитен перед произволом детей и их родителей.
2. Низкая заработная плата понижает статус учителя в обществе.
3. Неподъемная отчетная документации формирует у учителей отвращение к своему труду.

 Проблемы школы вечны, но каждое новое поколение вынуждено проговаривать их заново. 28-летний Булат Ханов делает это по-своему.»

Сейчас можно добавить, что Булат Ханов молод, амбициозен, не боится пафоса и жаждет «открыть глаза читателям». Надеюсь, у него все получится. Тем более что он уже и так довольно известен.

Интригующее начало, симпатичный молодой герой. Мы знакомимся с ним в поезде — на рубеже прошлых обид, не состоявшейся любви и неизведанного будущего. Он скромен, погружен в себя, но не себялюбив. Его отличает свежесть взгляда, обширная эрудиция. Багаж знаний и чтения пока не оформился в фундамент мировоззрения, а клокочет на поверхности, то и дело выплескиваясь цитатами, отсылками, бесконечным внутренним спором и критикой вековых устоев авраамических религий.

Он — молодой школьный учитель.

«— Что для вас главное в работе учителем, Роман Павлович?

— Для меня нет большей радости, чем слышать, что дети благодарят меня, — сказал Роман важно. И прибавил мысленно: «И ходят в истине».

Основательная часть книги посвящена поискам Бога и смысла бытия, вопросам социального устройства и выбору собственного пути — как и полагается «роману воспитания», то есть становления молодого героя.

В форме писем случайным адресатам и бывшей возлюбленной герой пытается сформулировать свой «символ веры».

«Все, против чего восстаю я, сосредоточено в христианстве, в авраамических религиях вообще. Жесткая иерархия, зиждущаяся на безотчетном послушании и повиновении, мнимое равенство, основанное на навязчивой тяге сводить все к единому знаменателю — Богу, узаконенная несвобода, неоспоримые авторитеты, патриархальные нравы, запугивание грядущей расплатой, вмешательство во все сферы жизни, расправа с инакомыслием, оправдание любых деяний руководящего состава, высокий стиль — все это роднит христианство с тоталитарными системами. По-научному это зовется гетерогенностью. Она проникла на все уровни».

Это честные, глубокие поиски — не дешевые насмешки над «всяким старьем» сытеньких мальчиков в красных кроссовочках, которые в один из прошлых сезонов устроили нашествие на «Нацбест». В душевной работе героя читаются образы «Подростка», «Юного Вертера», чеховского студента.

Важно отметить, что философские отступления до какого-то момента работают на интригу. Становится любопытно — как отразится на мировоззрении героя встреча с реальностью, рутинная работа школьным учителем? Разрушит ли абстрактные умопостроения и поможет принять противоречия бытия? Или же, напротив, укрепит еретический дух? Ведь ему предстоит серьезная борьба на выживание.

«Вернувшиеся из школьных лагерей, выдернутые из подъездов, оторванные от компьютеров, школьники источали энергию и не намеревались направлять ее на созидание. Суровые дети, которые по неведению разбивают в пух и прах идеалистические учебники по педагогике, предписывающие не травмировать нежную детскую психику».

Забегая вперед, стоит сказать, что несмотря на некоторый налет юношеской мизантропии, авторский герой оказывается вполне жизнеспособным и жизнелюбивым; он находит способы завоевать авторитет у своих учеников и достичь компромисса в общении со старшим педагогическим составом школы.

К вопросам религиозного сознания молодой учитель Роман возвращается уже не через абстрактные построения, а наблюдая живые человеческие характеры и судьбы, сам попадая в непростые ситуации выбора. Ведь среди его учеников оказываются дети из религиозных семей, и тут не работают никакие правила. Брат и сестра из многодетной семьи баптистов оказываются открытыми, приятными, прилежными ребятами. А девочка, которая разносит по школе брошюры «Свидетелей Иеговы» уже заражена всеми несимпатичными чертами сектантского фанантизма.

«— На вас поступила жалоба, что вы пропагандировали атеизм на уроке, — сказал директор. — Это правда?».

«— Она и на меня жаловалась, — сказала учительница. — На уроке о Московской Руси я заговорила о роли православия. Как без него историю России преподавать? Хапаева заявила директору, будто я насаждаю православие и ущемляю в правах другие христианские течения. Не чушь ли?».

Юноше приходится решать и проблемы неизбежности насилия, выстраивания системы иерархии и субординации — о которых так просто рассуждать в системе отвлеченных оценочных понятий. Он проходит через рубежи школьного фронта: усталость, выгорание, беспомощность перед абсурдом бюрократии. «По разнарядке» участвует в нелепых праздничных мероприятиях в годовщину воссоединения Крыма с Россией — и, по счастью, этот эпизод не становится поводом для политических обличений и монументальных выводов.

Жаль, что автору не удается решить проблему, общую для всех начинающих писателей — сюжетная структура где-то после первой трети начинает рассыпаться, события наслаиваются хаотично, не вытекая одно из другого, и внутренняя логика истории то и дело отклоняется от основного русла. 

Несколько сбивает с ровного дыхания налет сорокинщины в письмах, которые рассылает герой случайным адресатам. Не слишком органично вплетены в текст цитаты, отрывки из литературных произведений второстепенного персонажа.. Как один из описанных им же восьмиклассников, автор словно пытается «сразить всех эрудицией и жизненным опытом».

Но, как бы там ни было, книга оставляет приятное впечатление соразмерно возрасту, таланту, весьма благоприятным перспективам молодого писателя Булата Ханова, вполне справедливо отмеченному в молодежном премиальном сегменте. До взрослого «Нацбеста» история школьного учителя пока не доросла, но я не удивлюсь, если в одном из следующих сезонов мы будем обсуждать его новые книги.

Мой личный недолгий опыт работы в школе, а затем с детскими экскурсионными группами свидетельствует о том, что в каждом классе, даже среди самых отчаянных невежд всегда находится подросток с пытливым умом, с тягой к чтению и к осознанию законов этого мира. С новой картой звездного неба в кармане. Этот подросток — главная надежда человечества.

О нем и отчасти для него написана и книга «Непостоянные величины».