Подобно политике, искусству и гендерным проблемам, молодежные субкультуры принадлежат к тем областям человеческой жизни, в которых каждый считает себя мощным экспертом. Ведь поболтать на тему «наколются своей марихуаной и я..ут друг друга в жопу» на примере соседа, одноклассника, бывшей жены троюродного племянника и т.д. легко и приятно. Но этим тема молодежных субкультур исчерпывается не всегда:  находятся и специалисты, которым довелось прочитать книгу Ксении Мяло «Под знаменем бунта» (1985), найти на даче подписку журнала «Ровесник» конца 1980-х, пару раз выпить в местах скопления нестандартно одетой молодежи, а потом закрепить свои знания брошюрой вузовского комитета комсомола, в лихие 90-е, переквалифицированного в какую-нибудь кафедру социологии молодежи, или книгу «Сумерки Сайгона» — масштабный труд авторов той же академической школы… В общем источники знаний о молодежных субкультурах можно перечислять бесконечно, но вернусь все-таки к работе Троицкого.

Предупреждаю сразу – «Субкультура. История сопротивления…» вообще не для читателей и специалистов вышеупомянутых категорий: им она не подойдет, с одной стороны, недостаточной скандальностью — ну не так часто готы расчленяют в ванной и варят на кухне купчинской живопырки эмо, как это произошло в Петербурге в 2009-м; да и император реконструкторов доцент Соколов прославил Санкт-Петербургский университет и своих ряженых соратников, когда книга Троицкого уже была написана; с другой – неакадемичностью: вольно использованной терминологией, отсутствием цитат и ссылок, библиографии (отдельный протест в духе «мы-то член называем не болтом, а шляпой» должен вызвать краткий словарь в конце книги:) и т.д. Многие упрекают Троицкого и в неправильных для исследователя политических взглядах и оценках, но, лично на мой взгляд, конкретно в «Субкультуре, Истории сопротивления…» они высказаны достаточно деликатно, и уж всяко не с митинговым пафосом. При этом любое размышление о молодежном протесте требует описания синхронной ему социальной, политической и экономической ситуации. И не с позиций сегодняшнего дня, а с позиции тогдашних протестующих – и именно способность Троицкого передавать контекст эпохи, а не разводить ту или иную конспирологию, сделала его одним из основоположников изучения молодежных субкультур в позднем СССР и постсоветской России. Нравятся его подходы или нет, но именно от его классификаций молодежных субкультур, в первую очередь околомузыкальных, вынужден отталкиваться любой исследователь. С Троицким можно соглашаться или не соглашаться, но отрицать его влияние на исследования молодежных движений невозможно. Ну а «Субкультура. История сопротивления…» представляет собой отлично – в смысле грамотно и остроумно — написанный краткий курс как исследовательского метода автора, так и собственно духовных поисков и повседневных практик российской молодежи 1915-2020 годов. Седому говнарю с гитарой книга Троицкого наверняка покажется поверхностной, а вот вдумчивому подростку она поможет понять многое: и про окружающий мир, и про собственных родителей, и о том, как научиться совмещать собственные человеческие и профессиональные интересы.

Начну с цитаты из вступления: «Я взялся писать эту книгу, потому что время меня вынудило. Время мрачное, подлое и многим кажется безнадёжным. Я вижу, как дети моих друзей один за другим уезжают из России. Да и мои дети не собираются там надолго задерживаться. Когда-то я мечтал написать для них нежную отеческую книгу об огромной стране, которую очень люблю. Но чувствую, сейчас не получится. Поэтому книга будет другой; никак не сентиментальное путешествие, местами может и ужаснуть. Но может и вдохновить, на что я очень надеюсь, беря на себя риск…»

Неравнодушное отношение автора к тому, что происходит сегодня в России, его обеспокоенность ощущается во всем тексте, и это вызывает уважение. Что касается риска, то он, конечно же, заложен уже в самой идее, выраженной в подзаголовке: «История сопротивления российской молодёжи 1815-2018».

Что включать в «сопротивление российской молодежи», а что не включать, что считать субкультурами, молодежными организациями или «виртуальными субкультурами» (термин, предложенный автором), а что не считать – далеко не всегда очевидно, и сам автор это признает.

Пожалуй, правильнее всего воспринимать текст если и не как «альтернативную историю последних двухсот лет», как сам Троицкий пишет во вступлении, то как его комментарии к отдельным событиям, движениям и явлениям этих двухсот лет. Комментарии эти – яркие, нетривиальные, но при этом без всякого наукообразия или, наоборот, попсовости. Вот, например:

«Дендизм влачил существование в самой скучной плоскости – шмоточной. Англоманы-денди фланировали по Невскому, пялились в лорнеты на балах, завязывали по два часа накрахмаленные галстуки и – просиживали в казенных присутствиях, делая карьеру!»

Или, например, сравнения: «Лермонтов – Джим Моррисон русской литературы ХIХ века», «Маяковский был панк-рокером задолго до появления и панка, и рока».

С интересом я прочитал разделы о декабристах, разночинцах, нигилистах, народовольцах или, например, беспризорниках 20-х годов прошлого века, узнавая что-то новое и восстанавливая/пополняя скудные школьные знания.

Менее интересно стало, когда история приблизилась к нашему времени. И не только в том, что о стилягах или, например, хиппи, я ничего нового не узнал, а в том, что с трактовкой автором некоторых современных субкультур, движений и событий я не согласен.

Про панков, например, Троицкий написал крайне поверхностно, буквально один абзац, упомянув две «главные местные группы» – «Автоматические удовлетворители» и «Гражданскую оборону» и выделив надо над всеми Янку Дягилеву. Пересечения панк-культуры с анархизмом или движением «антифа» автору кажутся несерьезными.

Удивило заявление о том, что численность «антифа» «в нулевые примерно соответствовала численности разнообразных фашистов и фашистоидов. Автор очевидно забыл или не был в курсе того, насколько популярными были в нулевые «правые» идеи, тогда как антифашистов всегда была горстка.

Ну и, конечно, то, что автор поместил гопников в раздел о 2000-х, да и само его описание этой якобы «субкультуры» (гопники – не субкультура, а социальная группа!) я не принимаю категорически.

Впечатления от книги портят и мелкие неточности. Вряд ли в 1970-е годы автору могли выдать в советском университете диплом бакалавра, Владимир Высоцкий умер не в 43, а в 42 года, а один и тот же фильм Марлена Хуциева в разных местах упоминается под разными названиями — «Мне двадцать лет» и «Застава Ильича» без объяснения того, почему названий два.

Также резанула глаз грубая синтаксическая ошибка: «Однако, вспоминая этих лузеров, слезы восхищения наворачиваются на глаза».

Несмотря на недостатки и несогласие в отдельных моментах с позицией автора, книгу я считаю важной – особенно для молодых читателей, для которых и восстание декабристов, и Перестройка – события одинаково далекие.

А я бы, пожалуй, предпочел прочесть мемуары самого Артемия Троицкого. Даже в «Субкультуре», когда автор упоминает о своем опыте – будь то встреча с последним генсеком КПСС Михаилом Горбачевым или воспоминания о путче гэкачепистов в августе 1991-го – текст сразу становится живее и интереснее.

«Субкультура» — нон-фикшн весьма пристрастного толка. Троицкий сразу признаётся, что написал «альтернативную историю» России. Здесь был бы уместен просторный пассаж о том, что такое, вообще, жанр «альтернативной истории», и как с ним бороться, но экивок автора приходится принять, как брошенную перчатку.

Фото Троицкого оживляют текст: тут он с Джоанной Стингрей, там – юный обдолбай в шлепках и полосатых клешах. Непосредственное участие историка в некоторых исторических событиях, изложенных в книге, придает ей подлинность и живость. И заодно как бы искупает субъективный взгляд инкуба, взращённого в атмосфере тайного знания о западной музыке, а теперь заговорившего об истории в жанре:  «we will rock you», если ты не в теме.

В книге два предисловия.  

Первое – апологетическое — написал Парфёнов, пионер отечественной поп-истории: с юности Леня полюбил харизматичного «Бианки» (как автор, посмеиваясь в усы, представился при знакомстве, типа — детишкам о зверушках) за пропаганду русского рока на страницах «Комсомолки».

Второе — Джон Сэвидж, автор книги «Тинэйджеры» о молодежи Запада с 1875 по 1945. Троицкий писал к ней предисловие, Сэвидж ответил взаимным комплиментом. Его потрясла книга некоего Войнова о беспризорниках: «Внутри из первых уст ведётся рассказ об ужасающей истории одного из аспектов русского общества 1930-х, сосредоточив внимание на последствиях чисток и голодомора — голода в СССР 1932-33 годов, в результате которого умерло до 10 миллионов людей. Я не мог поверить в то, что читал»

Умри, Сэвидж, лучше не скажешь. «Субкультура» местами вызывает схожую реакцию: «Я не могу поверить в то, что читаю».

Что это? На каком языке? Можно утешать себя тем, что косноязычие Сэвиджа – следствие шока от чтения Войнова, или тем, что это – неправленый компьютерный перевод (в таком случае, куда смотрели редакторы). Но и авторский текст порой напоминает перевод с неизвестного языка на альтернативный.

Например…

Нигилисты считали пошлостью «прически с пробором позади головы у мужчин». Какая же это пошлость: скорее, анимационный кошмар или, допустим, опечатка. 

Или вот о причинах буржуазной революции. «В феврале 1917 года, Россия, столкнувшаяся с неудачами на фронте, экономической катастрофой и слабым правителем…» Внезапное столкновение страны с монархом, незаметно процарствовавшим уже 22 года – не могло не привести к катаклизму.

 «…в Санкт-Петербурге произошла большевистская революция под руководством Льва Троцкого. Александр Керенский … сбежал, переодевшись  в женское платье» На шестнадцать слов, включая предлоги – три ляпа. Город назывался Петроград. Троцкого даже троцкисты — «большевики-ленинцы» — не объявляли руководителем революции. Женское платье Керенского – выдумка большевиков.  

На Великой Отечественной «умерли практически все мужчины первого поколения, родившегося после революции».  Практически все, кроме, скажем, 11 миллионов, в мае 1945-го укрывавшихся в рядах Советской армии.  

На стройках ГУЛАГа зеки, «бессмысленно долбя камень или же перетаскивая землю», очевидно, случайно выкопали несколько каналов и построили несколько городов.  

Аркадий Гайдар в 18 лет «уволен из армии в чине полковника за неоправданную жестокость в процессе массовых убийств мирных жителей в южной Сибири». Детали – в красной армии чинов не было вообще, Гайдару инкриминировали убийство при попытке к бегству пяти участников банды «императора тайги» Соловьева – меркнут перед величественным гуманизмом формулы «неоправданная жестокость в процессе массовых убийств».

Не будем задерживаться на главах, посвященных послевоенной эпохе: от стиляг — «самой обаятельной из субкультур, веселой и самой очевидной» — до митьков. О них обо всех автор много писал с конца 1980-х, а в сиюминутных трендах он, по собственному признанию не разбирается.   

Дореволюционный материал изложен тривиально, но пристрастно: характеристика момента плюс разглагольствования о том о сём. Большей частью – о моде, как будто она задаёт тон в политике. Но мода не определяет сознание, она, да, отражает дух времени и перемены в обществе, и естественно, что первыми всегда будут молодые, зачем старикам петушиные обновки денди, стиляг или панков. И не старики затевают бучу и революцию — таков первый закон термодинамики.

Автор записывает в субкультуры тайные общества (декабристы) и политические партии (народовольцы), художественные группировки (русский авангард), социальные слои (беспризорники) и просто бандитов. Загадочное слово «гопники» он узнал из песни Майка Науменко, а «Конец хазы» Каверина – путеводитель по криминальному Петрограду — видимо, не читал. Ну, а «лишние люди» — бедняги – и сами не знали, что они — лишние.

Автор предполагает, что сильно расстроит читателя деталями подавления восстания декабристов и потрясёт героической судьбой декабристок.  Кого расстроит, кого потрясет? Английских тинэйджеров? Это к вопросу о целевой аудитории книги.

Троицкому искренне жалко романтиков-неудачников, а вот Пушкина он считает предателем их идеалов. И с галльской  яростью Астольфа де Кюстина набрасывается и на «немытую Россию», и на мерзкий климат, и на обезьянье подражательство в модах. Смешивает бисер с навозом, множит на удалённость от Европы и размеры страны, делит на климат и алхимически получает результат: денди породили декабристов, а, значит, дендизм оказал положительное влияние на все субкультуры. Впрочем, почему же только на субкультуры. Добавлю, что впечатленный наличием у декабристов политической программы, Николай I, используя, среди прочего, протоколы их допросов, инициировал создание свода российских законов.

 «Малоприятный царь Николай I тоже до старости лет переживал из-за своей талии и ходил в корсете» У двухметрового Николая (умершего в 58 лет, по нынешним меркам, до пенсии не дожил), кроме желания быть образцом выправки, был свой резон носить корсет – тяжелая травма 1836 года. Да и мундиры шили под корсет, на парадах выглядит эффектней, и верхом сподручней. Да и войны были своего рода гала-парадами войск во всем своём блеске. 

Вообще, весь экскурс в XIX век – несмотря на многословное, цветистое резонерство – кажется навеянным статьей В.И.Ленина «Памяти Герцена», его схемой эволюции русского общества, известной из школьного учебника. Попытка привязать революционное движение к абстрактной «субкультуре» лишь оправдывает название: звучит-то актуальнее, чем «история политических движений».   

Тщета концепции «субкультуры» еще отчетливее, когда речь заходит о «Серебряном веке». Автор сетует, что его деятели «не создали — по крайней мере, до 20-х годов ХХ века – никаких настоящих организаций, оставаясь в рамках рассыпанных по столицам и немногочисленных по составу литературных и художественных кружков». Что такое «настоящие организации», если не художественные сообщества Серебряного века с их уставами и манифестами? Союз писателей, эсеровская «боевка», Интернационал, ОСОАВИАХИМ?

Зато они «создали свою субкультуру, носителями которой они сами, в первую очередь и являлись. Эта субкультура  обычно описывается в рамках таких популярных терминов, как “модернизм”, “декаданс”, “авангард”».  Создание того, носителем чего сам являешься – это уже вирусология. Не говоря уже о том, что модернизм – эпоха, декаданс – умонастроение, а авангард – движение.

Книга получилась не столько о России, сколько об авторском к ней отношении. Советский ВУЗ Троицкий окончил — почему бы Гайдару и не быть полковником — с дипломом бакалавра. Книга, вообще, начинается с изложения автором своей блестящей, несмотря на чинимые коммунистами препоны  (душераздирающая история исключения из пионеров повторяется дважды) биографии, включая работу в комсомольской печати. Что ж, опыт советской пропаганды чувствуется в том, как грамотно автор сбивает коктейль крепко-либерального разлива.

 «Россия опять — сосредоточие дурных новостей: военная агрессия, абсурдные законы, преследование инакомыслящих, происки коварных спецслужб, техногенные катастрофы — не говоря уже об экономической разрухе и падении уровня жизни» «Наверное, ни одному народу за последнее века не выпало несчастья с правителями: все сплошь маньяки, тираны, воры, посредственности».

Писать эту книгу вынудило само время, «мрачное, подлое и многим кажется безнадежным» «Россия — страна  просторная, неухоженная (хотел написать «грязная», но это может быть по-разному понято)»

Да чего уж тут не понять, ясно все — как белый цвет презерватива: в этом маскарадном костюме автор щеголял на митинге в 2011-м («прозодежда Троицкого» — отметил как-то Виктор Топоров) — и без всякого стыда, а с гордостью, иллюстрирует этим косплеевским фото свой труд. Лучшие люди современной России — Пусси и Павленский, Навальный удостоен похвалы за массовость митингов. Что в сухом остатке? Просрали все, пора валить! Этот камертон четко отстукивает на протяжении всего текста.

Иллюстрации в книге отдельное удовольствие: почему рядом с текстом про новых русских и криминальный беспредел 90х огромное фото голого Ярослава Могутина в образе ТомОфФинладовского морячка, вообще не понятно. Но красиво, кто ж спорит.

«Субкультура» начинается практически идеально. А давайте, – говорит автор, – посмотрим на историю России с точки зрения молодежных субкультур. Ну, вот есть, например, декабристы. Молодые? Да. Сообщество? Конечно. Есть какие-то признаки молодежной субкультуры? Ну до определенной степени и со скидкой на время – вполне.

Вот, – говорит автор, – а теперь давайте посмотрим окрест и опишем какой был политический контекст вокруг, чтобы объяснить, как такое молодежное движение появилось, чем дышало, к чему стремилось.

Это очень круто. Это идеальный учебник истории. Читал и радовался. Если бы у меня в девятом классе (или, когда там изучают декабристов) был такой учебник я бы знал историю России на порядок лучше.

Там конечно есть свои недостатки – все-таки от нон-фикшна ожидаешь какого-то мяса: цифры, данные, демография. Тот факт, что, например, в 1917 году, после Первой мировой, средний возраст жителя Петрограда был 19 лет, может, и не объясняет всего, не является главной причиной Революции, но значим, а в книге про молодежные движения кажется самым уместным. То есть, в фактологической части книга бедна. Но, повторюсь, как учебник для девятого класса средней школы, как зачин для дальнейшего самостоятельного изучения – возможно, лучшее решение.

Но это примерно треть. Потом автор добирается до субкультур, в которых он уже сам участвовал, и нон-фикшн заканчивается, а начинается эмоциональная биографическая зарисовка, случаи из жизни и размышления.

И казалось бы. Ну вот перед тобой реальный участник событий, который всё видел, всех знал, ему есть, что рассказать. Но нет. Удивительно, но музыкальный критик Артемий Троицкий не рассказывает вообще ничего.

Вот Цой, – говорит автор, – он великий.

А что, чем?

Вот я, например, я не большой специалист по Цою, в некотором смысле вообще ничего о нем не знаю. Мое поколение к Цою уже охладело, нам фон Трийер и Мерлин Мэнсон заходили – новые живые и яростные. И я не знаю о Цое ничего вообще, ровно, как и те, к кому автор обращается, ну расскажи мне о нем, но кроме того, что Цой был, а потом погиб что-то еще было?

Ничего не было.

Ну а кроме Цоя? Кто-то еще же был наверняка? Какое-то невидимое глазу движение, какие-то забытые имена, забытые сегодня, но тогда влиятельные. Нет. Все ограничивается теми же названиями, теми же именами, что уже известны: Гребенщиков, Летов, Башлачев, Агузарова, etc.

Про Агузарову смешно, кстати. Автор пишет, что каждый раз, когда он видит Леди Гагу в сумасшедшем наряде, думает, что Агузарова делала то же самое только 30 лет назад и за копейки.

И это как бы такая фраза, что, мол, Агузарова опередила свое время.

Ну хорошо. Я не специалист, но как насчет Кейт Буш, как насчет Бьёрк, что с Мадонной?

Ну и как бы, если сравнивать людей по нарядам, то Александра Экстер делала это, когда это еще не было мейнстримом. Но давайте все же теперь еще и на контекст посмотрим. Из контекста узнаем, что они не просто не похожи, они производят это движение, этот образ отталкиваясь от совершенно противоположных оснований. То есть – их нельзя сравнивать. Подобные сравнения не корректны.

В последней трети автор размышляет о политике, Путине и судьбе России. Формально история про субкультуры остается, но автор очевидно не разбирается в них и как-то не очень хочет. Ну что-то там молодежь делает, музыку какую-то слушает, носит какую-то одежду, но важно, что они совсем не борются с Путиным, не участвуют в протестных акциях, не ходят на митинги.

Пишет, что как-то пропала молодежь, попряталась, а на митингах одни средневозрастные. И это печально, – констатирует автор. Взрослые скучные, – считает Артемий Троицкий. С ними революцию, движуху, рейв-вечеринку с танками и кровавой юшкой на асфальте не замутишь.

Тут бы, конечно, снова достать демографические данные и показать, что вообще-то это как раз момент, когда молодежи вообще в структуре российского общества практически нет, яма у нас демографическая, но это надо же не из головы брать, а работать. А автору так не хочется.

Автору хочется, чтобы все вышли на площадь и чтобы у всех юные лица и музыка из динамиков (он сам поставит).

Не то чтобы я все время об этом думал, но у меня всегда было ощущение, что Артемий Троицкий мне кого-то напоминает. И вот я читал, а там в книге много такого про органическую пассивность русского народа, раболепную психологию, менталитет, прости господи, вот это вот все. Вот я читал это и вдруг понял.

Артемий Троицкий – потерянный брат Никиты Михалкова. Злой брат близнец (сами расставьте знаки +/-, кто кому злой). Доппельгангер. Ну серьезно. Они оба пользуются одной и той же аргументативной базой, стилистические совпадения почти дословные, помещичьи повадки почти идентичные: один только сидит в гнезде в Сызрани и посконностью кичится, а другой вернулся вчера из Лондона и ходит теперь в модном рединготе. Просто там, где Михалков говорит, что пассивность русского народа – это благодать и лепота, Троицкий говорит, что – это зло и ужас.

Проблема, правда, в том, что подобного рода обобщения: все русские – рабы и алкоголики, все бабы – дуры, пожалел розгу – испортил ребенка, вот это вот все – во-первых, не подтверждается цифрами, а, во-вторых, от лености ума. Оперировать такими максимами легко и приятно. Разоблачать режим; нести свет просвещения; чувствовать себя красивым, но непонятым – очень здорово и,главное, не стоит большого труда. А то, что это не имеет никакого отношения к реальности, да и бог с ним.

И последнее. В книге есть одна странная вещь, которая все время отвлекает. Автор все время своими словами объясняет какие-то реалии. Про комсомол рассказывает, что это было, про диссидентов. Я все время думал, что это, наверно, как раз для молодежи, она вполне может не знать, что такое комсомол. Но в последней части автор вдруг пишет, что, в связи с разными событиями, даже появилось такое слово «поравализм» производное от выражения «пора валить». И это странно. Кому сегодня в России надо объяснять значение выражения «пора валить»? А вот если иностранцам, то да?

То есть, это такое предположение, но мне, почему-то кажется, что вся книга если и не писалась изначально на английском, то как минимум с прицелом на перевод для читателя не погруженного в реалии.

Не то, чтобы ложечки украли, но осадок такой, будто украли.

Сразу соглашусь с Леонидом Парфёновым: Артемий Троицкий был для нас всегда! (хотя: как ему это удалось – загадка) И потому его взгляд на мир неформальных движений и «субкультур» особенно интересен и важен. Кто, если не он может рассказать об этом?

Размах – от 1815 года до 2016 – вызывает боязливый и восхищенный вздох.

Конечно, как историк, я могу забраться на табуретку и начать занудствовать, что славянофилов можно рассматривать в другом контексте, а про комсомольцах и беспризорников рассказать иначе – но велкам! Кто хочет – пусть напишет или пойдет и почитает другие хорошие и разные книги. Мне, как читателю, интересен именно авторский взгляд Артемия Троицкого на своеобразный феномен молодежной субкультуры именно в том смысле, как он применяет этот термин. И признаюсь – книга убедила меня в том, что такой ракурс и такие хронологические рамки совершенно оправданы.

Очень важно, что автор не скрывается, а прямо делится своим личным опытом, своими впечатлениями и активно участвует в повествовании. В этом есть нечто от современного антропологического подхода – как в классическом уже, хоть и недавно написанном исследовании Эдуардо Кона «Как мыслят леса»: мы не можем изучать и воспринимать человеческое микросообщество, далекое или близкое нам, не учитывая своей позиции наблюдателя, не рефлексируя по поводу собственных ощущений, предубеждений, симпатий и антипатий. Только через себя возможно рассказать о других. И в этом смысле книга Артемия Троицкого – блестящее и очень современное антропологическое произведение, блестяще написанное, яркое, тонкое и доводящее субъективный взгляд до высоты академического анализа.

Кто-то может сказать – нет, я вижу тот или иной период иначе. И отлично. Почему нет? Все мы видим мир по-разному. Но взгляд автора в данном случае интересен – и в силу погруженности в процесс, и в силу способности отстраниться от процесса, увидеть фрагменты в широком контексте культуры и времени.

Особая и важная часть книги – иллюстрации. Авторский подбор визуального материала, в том числе уникального, из личного архива, добавляет дополнительное измерение и помогает вспомнить и увидеть заново то, о чем знал, представить то, чего не видел раньше.

В этой книге есть легкость, глубина, свободное дыхание, есть увлеченность и радость. Поэтому читаешь на одном дыхании, а потом хочешь вернуться и перечитать те или иные части, по настроению. Отличная книга.

Не скрою, мне, как и многим другим, было бы любопытно увидеть Артемия Троицкого на церемонии в качестве финалиста. Тем более, что книгу он написал отличную — она и современная, и актуальная, и стильная, и модная, и местами представляет большой интерес для социологов. Правда, с научной базой не все так однозначно. Музыкальный критик не может внезапно превратиться в исследователя, особенно когда берется за такую широкую и богатую тему.

Основная проблема этой книги в том, что под определение «субкультура» автор вслед за корявой википедией валит все подряд — и собственно неформальные культуры, и творческие объединения, и криминальные группировки, и гопоту, и актуальных художников, и общественные движения, и националистов, и музыкантов, и обитателей Двача, и просто некую аморфную протестно настроенную молодежь. Во время оно, когда критег занимался изучением субкультур девяностых — начала нулевых, под это определение было не так-то просто попасть. Пусси-Райот, «Война», Павленский со товарищи — это, к примеру, никоим образом не субкультурщики, а деятели актуального искусства, вполне себе легитимированного критиками и искусствоведами. Субкультура это  тусовщики, фанаты, а не общественные лидеры и творцы. Субкультура — это не сословие и не социальная группа. Это культура группы, возникающей всегда стихийно, благодаря моде, общим увлечениям. Она может быть локальной или общемировой, но это не есть что-то организованное, намеренно созданное. Это всегда нечто неформальное. Она может испытывать чье-то влияние, быть следствием какого-то культурного явления. Может быть асоциальной, антисоциальной. Но никак не может быть организованной.

Приведем несколько примеров, что такое субкультура и что — нет.

Денди — «субкультура», декабристы — участники оппозиционного общественного движения.

Декаденты — «субкультура», поэзия декаданса — литературное направление, включающее множество творческих объединений.

Американские хипстеры первой волны — субкультура. Битники — группа американских писателей.

Скинхеды — субкультура, НБП — партия, общественное движение. ДПНИ — общественное движение.

Футбольные фанаты — субкультура, «Невский фронт» — объединение болельщиков.

Панки — субкультура, «Автоматические Удовлетворители» — панк-группа, «Пусси Райот» — панк-рок-группа феминисток-акционисток.

Эмо — субкультура,  «Токио Отель» — группа.

Любители олбанского — субкультура (представленная в самых разных сегментах интернета), падонки — сравнительно небольшое литературное объединение, представленное на КК-сайтах.

Хипстеры новой волны — субкультура, «Война» — группа художников-акционистов.

Гики — субкультура, винишки — слабо выраженная субкультура, сторонники партии Навального — политизированная молодежь, которая может принадлежать к совершенно разным субкультурам и социальным группам.

Иногда грань, отделяющая движение от субкультуры, бывает очень тонкой. К примеру, феминизм — это движение со множеством разных направлений, вокруг которого возникла субкультура агрессивных девушек, называющих себя феминистками, но не состоящих в феминистских организациях. Тонкая грань отделяет скинхедов как субкультуру (с несколькими направлениями) от более организованных радикальных нацистских группировок вроде «Правого сектора». Все дело в степени организации.

У субкультур могут быть своя идеология, своя этическая система, свои маркеры в виде одежды, сленга, музыкального стиля (или нескольких стилей), у субкультуры могут быть свои идолы и идеологи. Но! Субкультура не подчиняется никому — ни Шевчуку, ни Лимонову, ни Потупчик, ни Павленскому, ни Навальному, ни Хаяо Миядзаки, ни Наденьке Толокно. Да, несомненно, игроки «Зенита» или «Спартака» — авторитет для фанатов. Но руководить фанатами игроки или руководство ФК не могут. И «Невский фронт», и фан-клуб «Спартака» однозначно не смогли бы управлять в своих целях фанатами, среди которых были и скинхеды, и относительно мирные сторонники ДПНИ, и аполитичная молодежь, и вполне мирные запутинцы. Общее увлечение — да. Что-то еще — нет! Крайне опрометчиво со стороны Троицкого было пропихивать субкультуры под идею молодежного революционного дела.

Да, после убийства футбольного фаната Егора Свиридова в 2010 на площади вышли не только его товарищи, но и фанаты других клубов, например, «Зенита» и «ЦСКА», которые традиционно считались главными соперниками «Спартака». Однако это было не торжеством субкультуры и молодежного протеста, просто совпало несколько факторов. Давайте вспомним, каких. Во-первых, ультрас не нужно долго уговаривать сделать что-нибудь, когда речь идет о парне из их рядов. Во-вторых, в тот период не происходило более значимых для страны событий, население начало скучать. В-третьих, на тот момент чрезвычайно популярным было движение против нелегальной иммиграции. Настолько популярным, что молодой Навальный едва не сделал ставку на националистов (это сейчас он белый и пушистый дядя, который играет с винишками, гиками и сладкими малолетними либералами). Но! Речь в 2010 не шла о свержении существующего строя, как бы ни пытались использовать ситуацию различные политики. Сценарий Майдана или Арабской весны так и не был реализован в РФ. Аналогичная ситуация сложилась вокруг трагедии в «Зимней вишне», когда политики пытались использовать гнев родственников погибших людей (которые ни к какой субкультуре не принадлежали). Речь и в том и в другом случае шла исключительно о наказании виновных и решении отдельной проблемы. Этим и отличается субкультура (и просто стихийное объединение людей, в случае «Зимней вишни») от партии. Субкультурщики внешне могут быть похожи, но у каждого своя воля и свое мнение, ультрас — не армия, это люди, которые страстно любят футбол. На любые попытки управления изнутри либо использования со стороны субкультура скажет: «Да пошел ты, дядя!» В этом ее отличие от более организованных экстремистских организаций типа «Правого сектора». Однако и «Правый сектор» не станет действовать по указке извне.

Святая уверенность в том, что можно организовать и использовать внесистемных бунтарей, не покидала автора со времен его юности. Не покидает и сейчас. Вероятно, Троицкого подвели исследования комитетов по молодежной политике в нулевые, когда «дяди» всеми силами стремились понять, как загасить или послать в бой ультрас, трахают ли бэггеры мальчиков, являются ли «муняшки» педофилами, опасны ли для общества готы и т. д.

Большинство современных субкультурщиков (гики/геймеры, отаку, инцелы, винишки, двачеры, луркоебы, ютуберы и прочие тихие домашние дети и камхоры, не вылезающие на улицу и сидящие за книжками, играми и комиксами) клали на эти протесты с большим прибором. Конечно, юный контркультурщик может покрасить волосы антоцианином, постебаться в контактике над Пу, который ему нинравится, поболтать с красивой девушкой в штабе Навального, сходить на митинг с друзьями, сделать там сэлфи с Росгвардией. Но Че Геварой от этого не станет. Размножаться современные субкультурщики не хотят, работать — тоже, если они и устроят какой-то реальный переворот в обществе, то скорее своим неучастием в общественной жизни, пассивным протестом против навязываемых им ценностей демократии и общества потребления.

Но перейдем непосредственно к тексту. Главным для определения субкультуры Троицкий считает философию и стиль. Совершенно верно. Только зачем мешать хипстеров с футуристами и декабристами? Троицкий сам признает сложность классификации субкультур и общественных движений. Одна из начальных глав посвящена тому, как из среды денди выделилось общественное движение, страшно далекое от народа. Что как бы намекает. Денди имели все характерные черты субкультурщиков. Однако добавлю, что ключевое слово в истории декабристов не «денди», а «офицеры». Именно благодаря армии стало возможным восстание. Троицкий сам же признает чуть позже, что субкультуры 19 в. были аполитичными:

«У декабристов была великая цель, но не было единого стиля (хотя некоторые из них, в частности, Батеньков и Лунин были признанными денди). У денди был легко узнаваемый стиль, но не было никаких целей. У «лишних людей» не было ни стиля, ни цели. Хуже того, они даже не знали, что они — лишние люди, хотя жили и маялись в России с рождения до старости. Может быть, если бы лишние люди осознали себя как общность, стали бы собираться в свои «лишние» кружки и клубы по интересам, их маловостребованные жизни сложились бы по-другому… Но нет, каждый из этих людей искал выход поодиночке и, как правило, не находил». Кстати, почему «лишние люди» или разночинцы это субкультура? Свои особенности речи, своя идеология, свой стиль одежды, своя манера поведения были у любого сословия, и у вышедших из них разночинцев — тоже. «Лишние люди» это вообще литературные персонажи, страдающие ангедонией. Из разночинцев и небогатых дворян сформировалось, как мы помним, движение петрашевцев. Нигилисты нам хорошо известны еще по школьному курсу литературы. Но субкультурщик ли Базаров? Увольте… Западники и славянофилы? О мон дье, но! Хотя Троицкий верно отмечает, что в среде и тех и других сложились своя мода и своя манера общения. Вопрос только в том, что превалирует в субкультуре и общественном движении — стиль или философия. Субкультурщики в основном позеры, подражатели. Западники и славянофилы — мыслители, идейные противники. «Субкультуры» ли это? Очевидно, нет, если их сравнить, скажем, с японскими «западниками» босодзоку или гяру, носящими выраженные, бросающиеся в глаза стилевые признаки принадлежности к субкультуре.

Курсистки — группа независимых девушек, объединенных общим интересом к науке и желающих вести активную социальную жизнь. Тут уместна аналогия с нынешними феминистками, только можно ли назвать и тех и других субкультурщицами?

 «Однако популярнейший постулат нигилизма, выражаемый крылатой фразой “ничто не свято”, продолжает безуспешно рулить всей нашей русской жизнью», — заключает автор.

Далее Троицкий рассматривает общественные движения, секты и творческие объединения начала 20 в. О разнице между декадентами как субкультурой и собственно поэтами-декадентами мы уже говорили выше. Поэты Серебряного века давно легитимированы литературоведами, невзирая на бунтарство. Модная окололитературная тусовка бледных петербургских развратниц канула в Лету.

Переходим к коммунистам. Любое проявление субкультурности коммунистами не приветствовалось, — пишет Троицкий. Правда, сама революционно настроенная молодежь состояла в основном из маргиналов с нередко весьма своеобразными взглядами на жизнь, отношения полов и пр. Так что впервые зашла речь о молодежной политике. В качестве альтернативы пионерам и комсомольцам Троицкий выставляет беспризорников. Зададим вопрос: лица БОМЖ это тоже субкультура? Или их оригинальный стиль, не раз заимствованный западными кутюрье, вовсе не является стилем? Не спорю, в любом лице БОМЖ может жить философ, но бездомные и беспризорники это социальный слой, «социальное дно», как и криминальные элементы. Троицкого явно подставили. Верующие, национальные меньшинства, безусловно, объединены верой, национальной идеей, общим культурным опытом. Однако правомерно ли называть эти социальные группы субкультурами, как это делают неизвестные герои известной сетевой энциклопедии? Можно ли назвать субкультурами зоозащитников и градозащитников? Так, пожалуй, все российское общество запишут в субкультуры.

Идем дальше, к возникновению в СССР собственно субкультур. На странице 121 наконец-то появляются стиляги. Заинтересованным лицам рекомендую начинать читать отсюда.

Доходим до главы «Гангстеры, рейверы и “новые русские”». Фак! Сколько можно мешать коллекционный черный мускат с жигулевским пивом? Троицкий сам же пишет об отличии гопников от «новых русских», «треников» от «пиджаков». Автора определенно подставили. Хочу напомнить, что в маленьких городах в девяностые были, цитирую Ирину Богатыреву, «только гопники и нефоры». Так вот субкультура — это нефоры, а гопники — это самый что ни на есть мэйнстрим, обычное молодое население обычных русских земель. Я могу еще добавить, что преступников и заключенных вряд ли стоит называть субкультурой, даже несмотря на блатной жаргон, тюремный фольклор и пр., но с легкой руки доморощенных социологов уже бытует термин «криминальная субкультура». За то, что «контркультурой» писаки википедии называют «культуру преступного мира», их вообще стоило бы отпетушить всем интернет-сообществом.

Троицкий, как мы помним, постоянно пытается подменить субкультуру какими-то группами и движениями и идеологически связать ее с давно вымершими старперами, которых молодежь не помнит или никогда не знала. О настоящей субкультуре нулевых он отзывается пренебрежительно и упоминает ее вскользь, она ему не интересна:

«Из бермудского треугольника «офис (университет) — шопинг-молл — ночной клуб» в нулевые годы выходили очень немногие. Да и увлечения этих немногих носили очень инфантильный, на мой вкус, характер: исторические реконструкции и ролевые игры, «косплей» и японские аниме, толкиенисты, киберготы (какие еще киберготы??), эмо и любители адреналиновых видов спорта. Среди последних, помимо международных скейтеров, диггеров, руферов и прочих паркуристов, стоит отметить единственную чисто российскую породу — «зацеперов». Это ребята, которые «цепляются» за крыши вагонов метро и так ездят, снимая себя на видео и иногда разбиваясь… Не спрашивайте меня, зачем». Зацеперы, кстати, вовсе не чисто российское явление, если вы помните, что такое «trainspotting», или видели индийские поезда, облепленные беднотой.

Конец книги неожиданно скомкан. Автор перечисляет со слов старшей дочери современные молодежные движения типа «хикков» и «тамблер-герл», отмечая, что тут он еще не все понял. Возможно, стоило больше узнать об этих асоциальных элементах. Но Троицкому некогда наблюдать тигра-людоеда, винишко, яойщицу или инцела в естественной среде обитания. Можно ограничиться извечным призывом к молодежному бунту. Только пойдут ли дети-бунтари за очередным дядей — большой вопрос. Особенно после таких пассажей:

«Начало стихотворения, которое Михаил Лермонтов написал в 1838 году. В школе нас учили, что это великое произведение, которое поэт сочинил в 24 года, посвящено поколению «лишних людей». Нетрудно заметить, что оно в полной мере относится к сегодняшней молодёжи России: и «попсовой», сильно погрустневшей от экономических проблем, и одноклеточным гопникам, бесславно вымирающим от наркотиков и алкоголя, и натренированным конформистам-запутинцам, и даже славным волонтёрам — помогающим, но беспомощным перед лицом репрессивно-бюрократической машины».

Артемий Кивович, сколько можно, ну харе!