В нынешней русской литературе до обидного мало авторов, способных описывать внутреннюю жизнь – чувства, эмоции, мотивации, мысли и т.д. – современного человека, да еще и делать это увлекательно, остроумно, не подменяя (само)иронию неуклюжим комикованием, исповедальность инфантильным нарративом, экзистенциальную драму бухгалтерским перечислением издевательств и обид, разворачивающихся в ультрапомоечных декорациях.

Не знаю, почему так получилось – можно говорить и об ангажированности книжного рынка, постоянно заставляющего новую Зулейху хлопать глазами на пару с ох…шим от очередной великой прозы читателем; и о желании самих авторов побыстрее слепить из говна пулю, особенно с прицелом на сериальчик; и о множестве внелитературных факторов – вроде того, что в литераторы у нас теперь, как раньше в учителя, в основном идут те, кто не пригодился ни в какой другой отрасли человеческой деятельности… Скорее всего, дело в том, что хороших книг и хороших писателей в принципе не может быть много. Но Анна Козлова несомненно принадлежит к ним. О «Рюрике» я уже подробно писала на сайте «Горький» (https://gorky.media/reviews/ne-o-chem-plakat-no-i-smeyatsya-ne-nad-chem/). Здесь же мне хотелось бы поговорить о феминистской составляющей и романа «Рюрик», и вообще текстов Козловой.

Дело в том, что несмотря на выдающиеся достижения в борьбе за равноправие полов, российские писательницы до сих пор продолжают понимать себя и своих героинь в «мужском», романтическом – вне зависимости от положительных или отрицательных качеств персонажей — дискурсе. «Ахматова пишет стихи так, как будто на нее глядит мужчина, а надо писать так, как будто на тебя смотрит Бог», — говорил Александр Блок о ранних стихах Анны Ахматовой. И за сто лет в вопросе женского литературного творчества мало что изменилось, даже выдающиеся протофеминистские писательницы Инга Петкевич и Людмила Петрушевская, описывая различные тяготы женской жизни, будто бы неизменно оправдываются перед читателем за право быть женщиной, думать и чувствовать как живая, а не выдуманная (напрашивается другое слово) писателями-мужчинами женщина. Козлова заходит гораздо дальше и продолжает уверенно двигаться в этом направлении. До Национального бестселлера (может, и не одного) она уже дошла, надеюсь, дойдет и до Нобелевской премии.

Первая страница «Рюрика» удивляет:

«Вам вот что необходимо? Лампочка накаливания, рулон туалетной бумаги, батон хлеба — желательно посвежее? Не нервничайте, никакого подвоха тут нет, всем нужна туалетная бумага, другое дело, что редкое общество в течение семидесяти лет кланялось в пояс ее производителям». Что такое «батон хлеба», я не знаю. Туалетная бумага явно не имеет отношения к действию, да и производить ее начали в СССР только в 1969 году. Думаю, это было некое мистическое откровение, связанное с грядущей эпидемией коронавируса.

Далее скажу, что обложка уж больно напоминает обложку прошлогоднего финалиста. Только вместо сокола попугай. Впрочем, очень похожий на сокола. Это сходство также удивительно.

Жаль, что сюжет не удивляет. Красивая, но ни разу не симпатичная старшеклассница Марта (хорошо, что не Кетро) сбегает из интерната и начинает долгое роуд-муви в поисках себя, а заодно и своей матери, о которой она ничего не знает. Зато мы знаем, что Марта — жертва семейного насилия, а ее отец — богатый эротоман. Также у Марты есть друг Яша, который живет в Лондоне. А у Яши есть попугай. Точнее был попугай — он за ненадобностью достался Марте, когда она еще жила с отцом.

На дороге Марта встречает потасканного мотоциклиста Михаила, с которым пытается вступить в половую связь. Но что взять с Михаила? Он обычный русский нищеброд и импотент. К тому же, у Михаила уже есть баба, которая ему непрерывно звонит и шлет сообщения.

«Поставь ее раком, Михаил, воткни ее лицо в подушку, войди в нее посуху и молоти, пока не кончишь. А что это вы отворачиваетесь? Вам противно? Удивительное дело, всем становится противно, когда искренние эмоции проявляют мужчины, хотя, если вы будете бить собаку по носу пятнадцать минут, она вас точно цапнет, и никто не удивится. Но только в случае с мужчинами считается, что они обязаны принимать прямо в душу бесконечный конвейер из кучек дерьма и ни в коем случае не показывать своего разочарования. Или вы правда считаете, что принимать дерьмо от того, кто зависим от тебя, не так обидно, как от равного? Или, возможно, вы находите вовсе не обидной ситуацию, когда тебя не считают равным, но при этом отчаянно за тебя цепляются? И почему, мне интересно, любая подлость со стороны женщины мгновенно оправдывается ее мифической зависимостью, а нормальная реакция мужчины на подлость объявляется недопустимой? Мы с вами еще вернемся к этому разговору, а сейчас наш Михаил выходит на прямую дорогу, ведущую к оргазму, но тут звонит его телефон».

Марта мстит унылому Михаилу, отправляя его бабе и друзьям фото своей «розкишницы». Не могу понять, кого обличает, а кого защищает этот эпизод. Оба жертвы? Оба жалкое чмо? В среде феминисток таких, как Козлова, называют «яйцезащитницами». На двух стульях не усидишь.

Марту ищет вся страна:

«— Меня зовут Катя Беляева, я журналист, представляю информационный портал “Страна +7”. Ваш телефон мне дала ваша подруга, и я…

— Простите, какая подруга?

— Честно говоря… не знаю ее имени… Любима и… ебома.

— Что?..

— У нее такой ник.

— И что вы хотите?

— Я бы хотела поговорить с вами про Олега N.

Лю… Ваша подруга сказала, вы неплохо его знаете. Его дочь пропала, если вы слышали…

— Марта? Что значит — пропала?

— Сбежала из интерната, и никто не знает, где она теперь».

Тем временем Михаил обнаруживает позорное деяние Марты и пытается избить ее на заправке при яростном противодействии других водителей. В результате Марта угоняет его мотоцикл, который не умеет водить. Теряется в сумрачном лесу, где беседует с внутренним голосом, вспоминает прошлую жизнь с отцом, Яшу, Рюрика. Марта взрослеет, ее отец стареет. Михаил ищет свой мотоцикл. И т. д.

Короче, желаем Марте успешно найти все, что она искала, а Михаилу – вернуть свой мотоцикл. Роман написан человеческим русским языком и легко читается, профессионализм автора виден без очков. Что еще добавить? Персонажи не вызывают ни капли сочувствия. Ох уж эти жертвы проклятого мужла, ох уж эти жертвы коварного бабья, в этом сезоне они везде. Если кому-то интересно еще про сбежавших девочек, жертв насилия и попугаев, рекомендую книгу Рэмона Кено «Зази в метро».

Современная книга редко удостаивается повторного прочтения. Можно сказать, это критерий качества, высшая оценка: «прочитал и перечитываю». Обычно два других варианта: «прочитал, ага» и «не дочитал».

«Рюрика» я читала дважды. Первый раз мне книга понравилась. Второй раз – потрясла. Хотя этот приём после некоторых «главных критиков» уже запрещенный, я все же скажу – рыдала полдня. А когда вечером мужу пересказывала, снова.

Тут какая штука: «Рюрик» попадает во всех по-разному. И в разные моменты жизни по-разному прочитывается. Книга живая. И каждый видит в ней свое. В зависимости от того, что способен увидеть.

Кому-то кажется, что это подростковая книжка про избалованную девчонку, которая сбегает из интерната, цепляет тридцатилетнего мужика на мотоцикле, трахается с ним в мотеле, требует новенькие кроссовки, а потом угоняет мотоцикл и теряется в лесу, где ее посещают мутные видения. Экшн, хоррор, триллер и немного мистики для читателей юного возраста.

Кому-то важна социальная сатира – нокаутирующий комментарий к действительности. Рассказчица – вредина-книжка в мятой обложке. Поюзанная и брошенная, она описывает жизнь без прикрас, цинично и метко: «…я просто хотела, чтобы он отдавал мне все свои деньги и дрочил в туалете, господи, неужели я так многого требовала?!»

Третьим западет в душу 36-летняя журналистка Катя, живущая в несознанке и дающая мужикам без разбору в надежде на настоящую любовь. Как-то раз, выбравшись из-под очередного мужика, Катя замечает в зеркале – себя! Эта встреча становится для неё инсайтом. Катя бросает попытки заслужить любовь и обретает самоуважение. Несколько схематично, но тут надо понимать, что творчество Козловой контекстуально: ее книги продолжают друг друга. Тема преодоления ущербности и принятия себя развивалась в предыдущем романе, «F20». Поэтому в «Рюрике» Катина осознанность выглядит внезапной. Но сама сцена написана круто:

«Катя вдруг понимает, что она не девочка, что смерть и старость существуют и они наглядны, но впервые в жизни это понимание не причиняет ей боли. С чем-то похожим на восхищение Катя смотрит на свое тело, застигнутое на пике зрелости, и тело это прекрасно, несмотря на все, что ждет его в будущем. Тридцать шесть лет это тело существовало как бы втайне, оно вроде бы было, но все свидетельства его жизни тщательно уничтожались. В плену сумасшедшего сознания оно испытывало издевательства: его не кормили, когда оно просило еды, его подкладывали под уродов, в него вливали алкоголь, резали, били, натирали чистой химией в надежде, что оно помолодеет, чего только с ним не происходило, а оно, гляньте-ка, все еще живо и вполне себе привлекательно! Ох, как много оно могло бы рассказать про свои страдания, получив право голоса. Да хоть тому же Михаилу, который мучается за дверью ванной с переполненным мочевым пузырем.

Но у тела нет такой цели.

Оно не хочет анализировать, оно стремится жить.

И Катя внезапно понимает, что ей не нужно ничего объяснять, не нужно ничего говорить; она просто выходит из ванной, голая, и, не стесняясь того, что на животе при наклонах появляются складки, наклоняется, чтобы поднять с пола лосины и маечку.

Она одевается и уходит, молча, как будто не видит и не слышит лопающегося от мочи Михаила, который спрашивает:

— Что-то случилось? Ты что, обиделась на что-то? Что я сделал?..

Чпок — закрылась дверь.

Да ничего ты не сделал, Михаил».

Не надо думать, что Анна Козлова пишет реализм. Скорее, это стык реализма, витального натурализма, автопсихологизма и мистики. Экзистенциальная проза: при объективности картины мира и достоверности деталей главное в ней – внутренние образы и символы. Она работает в двух измерениях: мы видим мир внешний и внутренний одновременно. Снаружи это может походить и на young adult, и на социальную сатиру, и на триллер, и даже всем этим являться, но по сути это всегда диалог человека и его судьбы, в который  вслушивается напряженно душа.

Линия Кати в книге важна, но главное в «Рюрике» – Марта и её детство, невыносимо, отчаянно одинокое. «Пустыня отрочества» называлась книга Юрия Козлова. Думаю, отец и дочь кое-что переживали похоже. Неизбывное одиночество этой пустыни и вины (ребенок всегда винит себя) и есть главная история «Рюрика», которая вытеснена из сознания героини, но определяет её изломанную жизнь – ту, что триггерит читателя на внешнем уровне текста. Заблудившись в лесу (реальном и подсознательном), Марта должна вспомнить прошлое. И, заново пережив, отпустить.

Это и есть главное в книге – правда о ребенке, чей мир ограничен миром его взрослых. Из этого мира, как из символического леса, у ребенка выхода нет. Если среди своих взрослых ребенок одинок, то это одиночество безысходно. И разрушительно. Ведь ребенок уверен, что, если не интересен и не нужен, значит, он плох. Результатом становится отрицание себя, своей ценности. Причина потом забывается, а отрицание – остается.

Еще в «Рюрике» есть история любви этого несчастного ребенка к попугаю – единственный контакт с миром, который он смог обрести. А потом потерял. И не только попугая потерял, там страшнее. Проблема вины – центральная в романе. Ею живут и дети, и взрослые. Где же выход из круга отчаяния и нелюбви, в котором существуют и выросшие, и невыросшие?

В романе есть две реперные точки, которые могут изменить ход вещей. Первая: отец застает Марту и Яшу за прослушиванием нацистских гимнов (дети не умеют пить и курить, но отчаяние ищет выход – и вот, слушают гимны). Отец ругает их, вспоминает замученного прадедушку, говорит правильные слова, но… Боится взглянуть в глубь себя и пойти на контакт с детьми. Доверие – единственное, что могло бы тут помочь. Но его не случилось: «Почему ты не рассказал этим детям про себя, Саша? Почему не сорвал покров стыда с того убогого хлева, где рождалось твое собственное милосердие? Почему не вспомнил, в каких муках оно явилось и какую цену ты платишь за то, чтобы оно продолжало в тебе жить? При чем тут прадедушка, Саша, при чем тут эсэсовский мундир, если речь идет о тебе и твоем сыне? И сколько раз ты вспомнишь об этом вечере, думая, что мог тогда предотвратить то, что случится уже совсем скоро, но не предотвратил?»

Вторая реперная точка в романе – когда решение о доверии и контакте принимает не взрослый, а подросток. Девочке Марте в лесу ее подсознания нужно спасти себя  или помочь другому. Дело в камешках. Оставь себе – и спасешься. Или отдай другому, ему тоже нужно. Причем другой – это уже труп. Который девочка непостижимым образом умудряется похоронить, копая могилу руками (реальность тут не важна, это бодлеровский лес символов). Но чтобы звери не разрыли неглубокую могилу, нужны камни. И Марта их отдает.

С этого самого момента и начинается ее путь обратно, из леса – к людям, от отчаяния – к доверию.

В «Рюрике» все персонажи в движении. Кто-то движется к выходу из леса подсознания, к осознанности, как Катя и Марта, кто-то, наоборот, все глубже в болото. И при этом все друг от друга зависят. Такова ткань бытия: все наши судьбы, поступки и слова находятся в динамическом равновесии, каждый влияет на жизнь другого. Если цель романа, как жанра, эту ткань отразить – у Анны Козловой всё получилось.

Читаю «Рюрик» и думаю, почему Козлова бесит?

На то есть несколько причин.

Во-первых, прямота.

Мужчин Козлова раздражает безжалостностью. Такие как она имитировать не станут, фальшивых уверений в твоём величии от них не услышишь, особенно, если ты вовсе не великий.  Вы, дорогие мои мужчины, таких ненавидите за то, что в их глазах читаете собственный неопровержимый диагноз, а в их голосе слышите приговор судьбы. Вы смутно понимаете, что всё так и есть и это выводит вас из себя. С восторженными курицами вам спокойнее. Курицы убаюкивают, с курицами самые жалкие чувствуют себя наполнеонами.

Вы, любезные мои женщины, терпеть не можете Козлову за то же, что и мужчины: за диагноз и приговор. А ещё за то, что вы именуете бесстыдством. Бесстыдство, по-вашему, это свойство называть вещи своими именами. Козлова бесстыдна так же, как онколог, сообщающий пациентам диагноз.

Теперь, во-вторых.

Наглость.

Козлова осмелилась, а вы нет. Она осмелилась быть собой. Не стану вдаваться в детали, они могут нам с вами импонировать, могут быть чужды, они могут быть истинными или ложными, но сам факт принятия собственного предназначения и готовность его исполнять Анна Козлова демонстрирует довольно-таки ясно. Все нормальные люди живут в кастрированном мире притворства и лжи и не выёживаются, а Козлова, видите ли, что думает, то и пишет. Эту роскошь могут позволить себе немногие. Такое не прощают.

Анна Козлова сочетает в своём лице три функции: судья, обвинитель и…

Верно!

Палач.

Если бы мне пришлось раскидать современных российских литераторов по ролям в божественной колоде, я бы отдал Козловой роль Фемиды. Причём в римской трактовке, то есть, с завязанными глазами, с весами и мечом в руках.

Откуда я всё это взял?

Почему рассуждаю об авторе (если напишу «об авторке», авторка поднимет меня на смех), а не о книге?

Потому что всё это я вычитал в романе «Рюрик». Текст и автор всегда неразделимы. Какими бы вымыслами ни питалась художественная литература, она всегда является портретом автора, который она/он осознанно или бессознательно пишет.

Позволю себе предположение: в то время как передовые девушки-литераторы только начали бороться за феминитивы и другие права женщин, Анна Козлова уже пишет пост-феминистскую прозу. Ступень феминизма Козлова миновала. Читая её нынешние тексты, понимаешь, что равенство или неравенство полов ей мало интересно, как любое поветрие, а интересно пристальное всматривание в мужчин и женщин, любование их естественностью, их метаниями, сомнениями, беззащитностью и трогательностью. Козлова не разменивается на тренды, не делает реверансов перед авторитетными опиньён-мейкерами. Ещё один повод для раздражения.

Анна Козлова хорошо владеет мастерством раскованного письма. С одной стороны, текст собран и выстроен (на мой вкус избыточно выстроен), с другой – в каждом предложении ощущается свобода. Свобода от душных мещанских шор, свобода от побитой молью традиции. Перед нами то, что называется произведением искусства. Искусство всегда свободно. И это всегда видно.

Приведу три цитаты из первых глав романа:

«Мужик смотрел на Марту с сомнением, но и с определенной жаждой, словно ему очень хотелось пить, а единственная доступная вода находилась в не очень чистом стакане.»

«В шлеме пахло сладкими духами, словно Марта зашла в маленькую примерочную, откуда только что вышла предыдущая покупательница.»

«Она не знала, почему мужчинам, для того чтобы в себя поверить, нужно непременно

повесить на шею кого-то неспособного к самостоятельной жизни, но, на ее взгляд, глупо было этим не воспользоваться.»

Первая и третья цитаты о мужчинах и женщинах, вторая демонстрирует изобразительное мастерство. В тексте такого полно. Классные метафоры, живой язык, постоянное движение на разных скоростях, к разным целям, на разных транспортных средствах, но никогда не трясина.

«Рюрик» посвящён многому. Здесь и взросление, и трагедия подростковой жизни, и кризис среднего возраста, и драма семейных отношений. Лично мне близка часть, посвящённая скитаниям героини по лесу, её познанию себя, встрече со смертью и с Чем-то Непонятно Чем. По-моему, такая встреча — главное, что есть в «Рюрике», главное, что однажды случается с каждым из нас. Только мы от этого бежим или просто не замечаем. Боюсь, и здесь читатели, взбудораженные многочисленными откровенными строчками, любовными и прочими перипетиями, могут не уделить должного внимания «лесной», экзистенциальной части романа. Не пропустите.

Основная, пожалуй, проблема «Рюрика» — недавно полученный Козловой «Нацбест». Формально никаких препон, но негласный настрой жюри в подобных случаях всегда направлен против недавнего лауреата. В противном случае «Рюрик» бы точно считался одним из фаворитов сезона. Игнорировать этот фактор в оценке подхода к «Рюрику» нельзя.

И ещё.

В этом тексте, как и в романе Елизарова «Земля», очень хорошо видно, что все люди, какого бы возраста они ни были, до самой смерти остаются детьми. Любознательными, трогательными, испуганными, зашуганными и всякими прочими детьми. Детскость в человеке обычно проявляется в критические моменты, в остальное время человек кем-то притворяется, позёрствует и раздувает щёки. Так вот, в романе «Рюрик» настоящесть, то есть детскость, вопреки более чем «взрослому» сюжету, сквозит на каждой странице, а это, дорогие мои хорошие, означает одно — понимание авторкой самого главного, природы человека.

Чтение «Рюрика» Анны Козловой заставляет вспомнить русскую классику. Но не относительно знакомый портретный ряд XIX века, а предшествующий ему XVIII век.

Говорить про роман легко и приятно, так как его текст сам распадается на две части. Не нужно ничего резать, вытряхивать в лотки и сортировать метафоры, искать сюжетные искривления. Первая часть — «роман-путешествие» иллюстрирующий «глубокую» мысль о том, что дорога — не просто движение из пункта A в пункт B, а путь постижения героем своего «Я». В это увлекательное путешествие отправляется семнадцатилетняя Марта — главная героиня «Рюрика». Марта живет в Мытищах и учится в закрытой частной школе «Полигистор». Формальный повод бегства — желание узнать о судьбе матери. Отец, известный адвокат, вопреки профессиональным навыкам, врет об этом крайне неубедительно. Читатель не без оснований предполагает, что есть и другая причина побега.

Вскоре на дороге Марту подбирает едущий на мотоцикле BMW Михаил. Практически тут же выясняется, что крутость средства передвижения не распространяется на «беспечного ездока», несмотря на обильную волосатость его организма. Во-первых, мотоцикл куплен в кредит, вместе с которым Михаилу впарили дорогую страховку. Во-вторых, Михаил не едет, а убегает. Убегает он от двух женщин: мамы и подруги Лены. Мама унижала его в детстве тем, что он якобы виновен в распаде семьи. Лена с благодарностью принимает эстафету и унижает страдальца сексуальной холодностью и равнодушием к мотоциклам. Что-то одно еще можно вынести, но в совокупности — нет. В общем, бегут все.

Закрадывающееся подозрение, в том, что где-то это уже было, подтверждает расстановка прочих действующих лиц и их характеристики. Вот Олег, отец Марты:

Ему тридцать восемь. Он уже начал лысеть и поэтому бреет голову под ноль. В левом ухе у него серьга с маленьким бриллиантом, он невысокого роста, но отлично сложен, малейшее его движение возле злосчастного аквабайка словно заводит какой-то внутренний механизм, и под загорелой кожей выступают крепкие, рельефно очерченные мышцы. Его бритый череп и постоянная ухмылка словно намекают на не слишком твердые моральные установки.

Есть туповатая Света, няня Марты в детстве, — неизбежная жертва «не слишком твердых моральных установок» Олега. Света с корыстной целью заводит разговоры о том, что Марта может вырасти эгоисткой без благотворного воздействия младшей сестрички или братишки.

Светка тогда была одержима идеей залететь и, поскольку в прямом разговоре Олег отказал ей в таком праве, пыталась осуществить свою мечту тайком. Она вскакивала с кровати после того, как он кончал ей на живот или на спину, неслась в ванную и пыталась осемениться с помощью шприца, который хранила в косметичке. Ничего не выходило, Светка волновалась и часами читала форумы, где женщины делились своими маленькими залетными хитростями.

Ясно, что упражнения со шприцем неумехи-осеменительницы скоро должны закончиться. Они и заканчиваются, когда Олег и Марта в Португалии знакомятся с семьей таких же, как они, отдыхающих из России — Ириной, Сашей и их сыном Яковом. Сама Ирина толстая (прилагательное, не фамилия), но обладает недюжинным интеллектом:

Ира свободно говорила по-английски и по-немецки (как-то в ресторане к ним обратились немецкие пенсы, не знавшие, как заказать еду), поразительным образом она читала все книги, о которых заходила речь.

Олег понимает, что ему обрыдло красивое глупое тело Светы. В качестве компенсации волшебным образом разрешается проблема детского эгоизма — у Марты появляется брат Яша, который даже немного старше ее.

Ясно, что сюжет захватывающий, но нужно поднять уровень интеллектуализма. Пока за него отвечает томик Роб-Грийе, путешествующий в рюкзаке Марты по маршруту Мытищи — Неизвестность. Мало. Тогда автор переформатирует текст, введя в него рассказчика. Приступаем ко второй части. Мы с вами люди образованные и знаем, что «автор» не равно «рассказчик». Говорю об этом, так как последний — не какой-то вялый комментатор, но… Впрочем, дадим ему слово. В первом же абзаце лирическая зарисовка, посвященная вагонам подмосковной электрички:

Садитесь, поедем вместе. Вы, главное, аккуратней, не запачкайте ботинки — хоть прогресс и идет вперед, пригородных электричек он мало касается. В них пьют, ссут и блюют, как и семьдесят лет назад. Если что с тех пор и изменилось, так просто врать стали меньше. Теперь никто хотя бы не утверждает, что эти серые вагоны доставляют в восхитительную столицу нашей родины рабочую силу, перед которой надо преклоняться, поскольку именно она, захаркав весь тамбур и исписав его матом, бросится обеспечивать нас с вами самым необходимым.

Отечественный интеллигент, привыкший к тихой похмельной романтике Вен. Ерофеева, может и вздрогнуть. И это не разовый эффект. Цинизм только возрастает. Вот сцена, в которой Марта на отдыхе в отеле «доверительно» рассказывает Михаилу о том, что была изнасилована отцом:

Михаил шагнул к Марте и порывисто прижал ее к своей груди. Это ведь естественная реакция нормального человека, столкнувшегося с ужасом жизни. Марта прильнула к нему — наконец-то и на ее долю выпало простое человеческое участие, а не только сексуальная эксплуатация. Так они и стояли на тускло освещенной веранде мотеля, два одиночества, пока их идиллическое единение не нарушила эрекция.

Рассказчик глумится над героями книги, заставляя их совершать глупости, подсказывает самые нелепые варианты действий, с упоением комментирует последствия выбора. Карабас-Барабас на его фоне — вдумчивый последователь гуманной педагогики Песталоцци. Глумление выполнено на высоком уровне. Особенно видно это на второстепенных персонажах. Мать Михаила наслаждается новостью, что ее сын, возможно, совершил преступление:

Одного лишь ухода мужа, желавшего жить не с Михаилом, а с другой женщиной, оказалось маловато для тернового венца, поэтому сын-преступник — впрочем, как и несправедливо осужденный сын — был весьма кстати.

Разоблачаются и обвиняются все. Мужчины — за то, что уселись в офисы, превратившись в беспомощных сексуальных страдальцев. Женщин рассказчик бичует одновременно за антисексуальность и за готовность отдать себя явным дегенератам. Родителей — за равнодушие, детей — за эгоизм.

Саша — отец Якова — узнает, что его сын увлечен нацистскими маршами и гимнами. Если учесть, что его фамилия Гурвич и прадедушка Яши расстрелян немцами в Риге, то ситуация более чем двусмысленная. Отец проводит воспитательную беседу:

Саша говорил и говорил, он приводил исторические примеры, он сыпал цифрами и документами, зафиксировавшими непревзойденные и совершенно бессмысленные зверства. Он был глубоко, непререкаемо прав, когда не хотел, чтобы его сын, плоть от плоти, слушал «Эрику» и «Хорста Весселя». Другое дело, что такого рода благие проповеди всегда почему-то обходят главное — искренний человеческой интерес к убийству и смерти.

Черное не только стройнит. Оно придает объемность «Рюрику», который из почти готового сериального продукта превращается в литературу. Закольцовывая отзыв, поясню, что я имел в виду, когда говорил о связи «Рюрика» с XVIII веком. Там также был автор, написавший книгу о путешествии — и прославившийся энергичными разоблачениями  неприглядного морального облика своих современников. Я имею в виду одного из ответственных работников Петербургской таможни  — Александра Радищева. Один из внимательных читателей «Путешествия из Петербурга в Москву» заметил «важность его безумных заблуждений». Мне кажется, что и «безумные заблуждения», и «важность» в равной мере присутствуют в «Рюрике».

Энергичная книга о побеге и странствиях девушки-подростка, покинувшей частную школу-интернат налегке и отправившейся автостопом и пешком из Мытищ на розыски неведомой матери, якобы когда-то проживавшей в Архангельске, привлекает внимание. С одной стороны, популярный жанр young adult о столкновении подростка с жестоким миром взрослых и проблемах взросления. С другой, еще одна книга в рамках традиционного для кино и литературной индустрии последнего десятилетия жанра истории-триллера с элементами мистики, домашнего насилия/неблагополучия, опасностями, безрадостным сексом, – вариант бесконечной череды переводных и отечественных книг «Девушка в…» (каюте, лабиринте, одна в море, в тумане…), «Девушка и…» (зверь, маньяк, много маньяков…). Этот рецепт неплохо работает для массовой аудитории, почти всегда позволяет создать книжку на вечер для усталого читателя – чаще читательницы, желающей забыться от будничных хлопот и назавтра забыть и содержание. Роль зверя в повести Анны Козловой удачно исполняет попугай Рюрик (он же немного маньяк, немного жертва). Люди практически все – кроме деятельной журналистки Кати Беляевой (она на светлой стороне, говорящее имя?) и честного полицейского – унылые, серые, невротичные, злые, ничтожные, равнодушные и противные (нормально для young adult, подростку таким мир часто и кажется).

Автор с самого начала задает тон повествования: и электрички обоссанные и заплеванные, и заборы кругом, и школа гадость, и мир барахло. Рамочный посыл «удачно» завершается финальной благодарностью городу Берлину, в котором автору было хорошо. Поскольку в повествовании Берлин никакой роли не играет, внезапное признание в любви, буквально вырастающее из чахлого и неубедительного хэппи-энда (к нему еще вернемся), поражает несвежестью соцсетей, где хороший тон обругать своё и восхвалить чужое, противопоставить «немытую Россию» светлому «где-то там». Чтобы резче ощутил читатель свою избранность, приподнятость над всем плохим, ибо сам он, конечно, тонкий и изящный. Это противопоставление рассказчика/читателя противным персонажам и отвратительной среде обитания усиливается интонацией некоего нарочитого отстранения – подмигивания автора (ну, мы-то с вами понимаем… а если вы ждете от меня-рассказчика, то я не дам ожидаемого, потому что обращаюсь к некоему особенному, понимающему собеседнику…), сильно напоминающие риторические приемы Николая Гаврилыча Чернышевского. Прием известный и унылый, потому что всегда по-ремесленному скрепляет разваливающиеся куски нарратива, и это, увы, сильно бросается в глаза при чтении «Рюрика».

Нарратив есть – вот девушка сбежала, вот присоединилась к мужчине на мотоцикле (ну, байкером его не назвать, хотя он пытается выглядеть), вот бессмысленный секс, вот ссора… девушка успешно подставляет спутника, который ей, по большому счету, ничего плохого не сделал и ничем не обязан (но подростку обязаны все)… вот девушка решает пойти дальше пешком через лес… собственно, всё. Действия другого нет. Небогато!

Хилый и весьма банальный сюжет подпирают несколько дополнительных опор.

Первая: психологический надрыв. И мамы девочка не знала, и папа женился на злой мачехе. И роман у девочки неудачно пошел и сошел на нет. И с сестрой маленькой от нового папиного брака… ладно, обойдемся без спойлеров, но ничего хорошего с этой сестрой, иначе надрыв был бы слабым. И сложные отношения с птицей – которые должны оттенить равнодушие и жестокость мира к бедняжке. Которая, вообще-то ни разу не бедняжка, а здоровая, эгоцентричная, балованная девица с претензиями ко всем. Собственно, и попугай Рюрик оказывается весьма злобной тварью – вероятно, воплощая в себе темное начало девичьей души. Очень, очень жирно и надсадно всё это, очень банально и предсказуемо. Плюс неприятная соседка по школе, которая пиарится на побеге и дрянь такая обиделась, что героиня украла у нее сарафан (подумаешь, жалко ей!). Плюс сочувствующая журналистка. Плюс «ищут пожарные, ищет милиция». Всё, как надо, всё невыносимо скучно.

Вторая опора: немного мистики – в тёмном-тёмном лесу… В целом, мистика невнятная. На полноценный триллер не тянет.

Ну, вот и всё. Сюжет как-то ползет к финалу, в итоге невнятный хэппи-энд, в котором героиня прогуливается по городу со смузи, а нехороший отец видит ее через витрину кафе, но не успевает догнать. Так ему и надо! Но непонятно, ни на какие деньги девушка так легко живет (вероятно, на папины), ни с чего вдруг отец весь потерянный (трагедии случились раньше, и ничто в романе не предвещало существование у него чувств, так что этот финальный жест – такой в плохом смысле «киношный» и неубедительный). Короче, никто не умер (ну, в бэк-флэшах есть два маленьких трупика, но их не особо жалко), ничего не произошло, можно убрать книжку «Рюрик» и забыть навсегда.

Особо забавно выглядят анахронизмы и отсутствие проработки места-времени. Заявлен 2000 год действия, но героиня посылает онлайн номер карты Сбербанка – в 2000 году?! Сезон определить невозможно – в тексте речь идет о выпускных экзаменах (весна?), а в северном лесу зреют ягоды конца лета-начала осени… Отец и мачеха знакомятся в середине лета 2011 года, а в январе 2012 у них рождается вполне доношенная дочь («Джонни, я хочу бэби… я хочу монтаж»). Герои на мотоцикле от Мытищ целый день едут до Переславля-Залесского, а потом за день доезжают до Вельска… Можно счесть это придирками, но все такие детали разрушают ощущение достоверности, которое время от времени в эпизодах возникает.

Но главное – так и остается непонятной сама героиня. Что она из себя представляет, помимо подросткового пафоса? Изменилась она за время своих скитаний по дороге и лесу или нет? (ощущение, что нет, была никакая, осталась никакая).

В общем, книгу на ночь в полузабытьи прочитать можно – текст гладкий, на нем не спотыкаешься, однако книга совершенно необязательная и ни о чем.