Хорошо, когда книга смешная. Также хорошо, когда она умная. Соединение двух названных качеств — прекрасно. Плохо, когда книга задумывается смешной и умной, а на выходе мы получаем «Великих и мелких» А. Белкина, про которую можно сказать одним словом: не дотянула.

Известно, что всякое обожествление предполагает обратный эффект — десакрализацию. Она может быть серьезной и научной: Рой Медведев написал толстые тома про плохого Сталина. На его книги принято ссылаться, но не читать их. Может быть художественной или почти художественной: «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. Не ссылаются и не читают. Десакрализация может быть веселой. Все помнят про прямую связь смеха и расставания с прошлым.

Коллеги отметили связь А. Белкина с бессмертным К. Прутковым и Д. Хармсом. Согласен полностью. Да, книга Белкина заставляет вспомнить рассказы Хармса про Пушкина. Хороши и варианты псевдо-Хармса (помним про Толстого, который гладил детей по головам). Их прелесть заключалась не только в здоровом абсурдизме, осмеивании знаний, полученных в ходе вдумчивого освоения школьных учебников по литературе. Прочитанные маленькие истории «распаковываются» в сознании, запуская цепь ассоциаций, сопрягаясь с немалым объемом вполне академических знаний (знаю — занудно читается). Тем самым освежается образ конкретного классика. Развенчивание оборачивается возвращением живого интереса к «прочитанному», «пройденному». Поэтому подход автора «Великих и мелких» к материалу — роли мотыльков, тараканов и прочих корнейчуковских персонажей в жизни и деяниях титанов — мне классово близок. Подкачало исполнение.

При чтении рассказов возникает интересный, хотя и объяснимый эффект. Сама книга Белкина маленькая, а рассказы, составляющие ее, — большие. Даже избыточно большие. Используя знакомый образ Славниковой, можно сказать, что перед нами блоха, увеличенная до размера орла. При изменившихся пропорциях анатомия сохраняется. И она не вдохновляет.

Вот рассказ про Канта. Что знает про жизнь известного калининградского ученого человек, прослушавший во всех смыслах курс лекций по философии? Два факта. Первый. Кант был пунктуальным до безобразия. Второй. Как бы высказывание Иммануила нашего про иррациональную природу осуществленного либидо. Белкин не менее пунктуально воспроизводит оба. Кант прогуливается. Первый факт озвучен. Потом он замечает спаривающихся лягушек. Пришла, как понимаете, очередь второго забавного факта. По возвращении мыслитель собирает учеников, чтобы они отвели его в бордель. Собирается открытый семинар непозволительно долгие для выбранного жанра две страницы.

Лампе, ты должен срочно кое-что сделать! Ты сейчас пойдешь к моим ученикам и передашь им, что я хочу их видеть у себя как можно скорее. Мне нужен Отто Шрайгер; дом Шрайгеров — около старой кирхи на площади. Затем в аптеке на Блюменштрассе попросишь позвать Ханса Бидермайера…

Умляут, я тоже хочу «как можно скорее». Двинулись на «полевые исследования». Автор снова притормаживает:

По улицам Кенигсберга в этот вечер шла живописная компания. Чуть впереди — высокий темноволосый юноша. На полшага позади, в неизменной накидке и с тростью, с сосредоточенным лицом следовал великий философ Иммануил Кант. А за ним, замыкая процессию, двигались трое хорошо одетых юношей. Они почтительно смотрели в спину профессора и старались держать дистанцию…

И вся эта бьющая по глазам роскошь для сакраментального: «Нелепые и бессмысленные телодвижения!» Да, в «Великих и мелких» есть и первое, и второе. Поясню.

Белкин понимает, что пересказывать студенческие анекдоты не комильфо, и пытается внести «авторское начало» в повествование. Получается не очень. В рассказе про Герцена начинают бегать ящерицы, «Колокол» овеществляется самым дурным образом. Скучно и надуманно. Самое печальное, что автор «может» и время от времени прорывается, есть точечные попадания. Вот жизнь А. П. Чехова в изложении А. Белкина. У юного Антона прыщи. Он старательно их выдавливает. Из этого вырастает известная сентенция про «необходимость выдавить из себя». Грубовато, но как-то контент обыгрывается. Далее уже «Антон Палыч» в Крыму встречает свою гимназическую любовь — Ольгу Карпинскую. И тут получилось:

— Антон? Простите… Антон Павлович, это вы?

— Оля?

— Да, да! Как неожиданно… как я рада… Вы тоже в Ялте?

Они оба сейчас были в Ялте, но бессмысленные вопросы делают женщин еще привлекательнее.

Это очень неплохо и попадает как в тон эпохи, так и в стилистику самого Антона. Но дальше Белкин спохватывается и решает шутить наотмашь. Прилетела чайка и обосрала Антона. Как тут не смеяться… Белкин желает дожать почтенную публику. Как думаете? Не поверите. Прилетает еще одна чайка и Антон обосран во второй раз!

Иногда автор близко к тексту «Википедии» пересказывает события хрестоматийного толка. Вот живое и бодрое изложение битвы при Арколе в 1796 году. Чтобы оправдать включение эпизода, Белкин вводит в повествование пчел, которые выступили или вылетели на стороне французов. Явно механическая работа «швами наружу».

Подобная детализация играет против автора. Она разрушает именно игровое начало. Неизбежный случай — с Львом Толстым. Упахавшись, граф замечает на тропинке мертвого комара:

Долго стоял Лев Николаевич, задумчиво глядя на неподвижное насекомое, и в голове у него возникали мысли о бренности, о ничтожно малых жизнях, о несоизмеримых величинах, о рождении и смерти, о мире и войне. Время как будто остановилось.

Лев Николаевич бросается домой и начинает писать, конечно, «Войну и мир». Но тут у читателя срабатывает здоровый филологический инстинкт. Когда граф писал роман и когда он пришел к идее опрощения? Подобное «спохватывание» говорит о том, что Белкину не удалось, к сожалению, создать своего самодостаточного маленького мира.

Все сказанное мною не умаляет авторской попытки. Она показала, что написать небольшую, «несерьезную» книгу намного сложней по сравнению с ваянием какого-нибудь мусорного эпохального романа про свалку и людей, обретших там свое «Я».

После знакомства с опусом Ацвацатурова возникает желание немедленно очиститься, типа исповедаться, причаститься, на худой конец просто умыться, и очень кстати тут подвернулась небольшая книжица Белкина. Она крохотна и незатейлива, но очень оптимистична — это сборник литературных анекдотов, персонажами которого выступают известные деятели науки и культуры от Пушкина до махатмы Ганди, и, главное, абсолютно лишена ковыряния в носу и копания в штанах. Толстой и комар, Чехов и чайка, Наполеон и пчелы, Вяземский и таракан, Кант и лягушка суть байки школяров на основе подлинных или вымышленных событий из жизни замечательных людей, имеющие цель отнюдь не приземлять небожителей, а просто снимать или хоть немного сдерживать пафос, плотно окружающий звездные имена. То есть чистый фольклор, и следует рассматривать эту книжку как публикацию фрагментов обширной коллекции автора. Да, есть такие коллекционеры, кто собирает и хранит частушки, детские песенки, страшилки, дразнилки, похабные казарменные прибаутки, анекдоты армянского радио, истории про девочек и тому подобное во славу великого и могучего русского языка и непостижимой отечественной ментальности. Это самая благородная миссия, какую можно только вообразить — мир меняется, меняются моды, ценности, идеологии отлетают, как осенние листья, трансформируется климат ойкумены, не дремлет бес, подрывая рылом устои морали и нравственности, то есть то, что вчера казалось совершенно недопустимым, сегодня рекламируется в средствах массовой информации как добродетель. Вот каковы реальности нынешних дней и ночей. И как, спрашивается, сохранять нам нашу подлинную сущность в эту суровую годину? Да так, как показывает нам наш скромный автор А. Белкин, истово собирая и бережно храня жемчужины устного народного поэтического и, не побоимся слова, прозаического творчества, сохраняя для потомков — детей, внуков, правнуков и тому подобных, — чтобы им не пришлось тратить полжизни на копания в архивах русских кафедр для находок, подтверждающих их полную идентичность со своими предками, — вот, пожалуйста, в каждом доме на полке и сборник анекдотов, и песенник времен сталинских репрессий, и байки про Толстого с Достоевским, и сборник забористых частушечек. Вообразите, к примеру, как ваша, скажем, праправнучка в какой-то момент своих внутренних девичьих терзаний или дерзаний отложит в сторону бесполезный гаджет и случайно (совершенно наобум) возьмет с дедушкиной полки древний, донельзя зачитанный сборник, допустим, частушек и откроет его и прочтет то, что вдохновляло и окрыляло поколения ее предков типа «Машка, Машка, скинь рубашку, я на жопу погляжу, ничего не стану делать, просто рядом посижу». И тут ей сразу станет совершенно ясно, что она такая же простая русская баба, как ее бабушки и прабабушки, которые и не с такими, как у ней, жопами всю жизнь прожили, а много толще, но целованы в эти жопы они были ежедневно, если не чаще, своими и чужими мужчинами, как, практически, образа. Так, что нехрен на этот счет заморачиваться и ходить на Марсово поле, требуя равенства с мужиками, и размахивать полосатыми флагами.

Это мы к тому, что может книжка данного Белкина и не станет национальным бестселлером в этом году, однако, вклад ее в отечественную культурную будет непременно оценен, как пить дать.

Главное назначение литературной премии – не вручить более или менее солидную сумму денег одному (максимум – троим) более или менее заслуживающим ее победителям, а ввести в круг читательского внимания и экспертного суждения как можно больше неизвестных текстов и авторов. Премия «Национальный бестселлер» с этой задачей справляется вполне. Наряду с бесспорными фаворитами, чьи имена и названия у всех давно на слуху, в ее длинные (а порою и короткие) списки попадает любопытное «не пойми что» – с которым мне как члену «Большого жюри» приходится знакомиться. «Приходится», впрочем, здесь не совсем точное слово: я получаю от этого большое удовольствие.

Опус А. Белкина, чье полное имя в книге так нигде не фигурирует, – это очередное анекдотическое переосмысление древнего, идущего аж от Светония жанра «парных жизнеописаний»: 21 великий муж прошлого, от Наполеона и Махатмы Ганди до Чапаева и Леонида Брежнева & Юрия Андропова – и к ним в пандан «поставлено» 21 мелкое создание, от комара (Culicida, дает, видимо, во избежание разночтений, научное наименование автор) и лягушки (Ranidae) до ежа (Erinaceus europaeus) и муравья (Formicidae) – якобы сыгравших в жизни этих самых мужей заметную роль.
Надо отдать должное неизвестному мне однофамильцу пушкинского героя: он почти не скатывается, что было бы очень просто, в придуманный Хармсом жанр абсурдного анекдота о Пушкине, спотыкающемся о Гоголя, и Льва Толстого, который очень любил детей. Белкинские миниатюры парадоксальны и неожиданны, но почти нигде вовсе не абсурдны ради абсурдности.

Можно сказать, что они не обязательны – ну так чтение художественной литературы вообще процесс не обязательный. Но ведь порой очень приятный. Это как раз тот случай. К тому же изящную, в мужскую ладонь размером, книжечку А. Белкина просто приятно взять в руку. Не обязательно в мужскую.

Словом, повторяю, – благодарю премию «НацБест» за доставленное удовольствие – но и только.

Книгу «Великие и мелкие» точно не стоит расценивать как бессмертный шедевр. Этой книге уже не достанется, к сожалению, премия Белкина, но ради нее стоило бы учредить специальную беличью премию. Написана она отлично (если не принимать во внимание «мантуйские болота», у нас все же принято говорить «мантуанские»). Она короткая и состоит из миниатюр о том, как мелкие животные и насекомые врываются в жизнь великих деятелей науки и культуры, полководцев и прочих, заставляя их переосмыслить свое творчество, давая стимул к новым свершениям и так далее. В общем, это маленький концептуальный бриллиант, не ЖЗЛ, но и не сорокинщина, а нечто среднее, вроде Козьмы Пруткова, как справедливо заметил предыдущий рецензент. Или творчества митьков, или садистских стишков,  или книги про бордюр и поребрик — добавлю я.

Автор — блестящий стилизатор, который глумится то над Кантом, наблюдающим за совокуплением лягушек, то над Л. Н. Толстым, который, глядя на дохлого комарика, вынашивает великий замысел «Войны и мира». Вот здесь пчелы делают Наполеона великим, а здесь попавший в пирог Вяземского таракан помогает Пушкину родить великие строки. Чайка дважды гадит на великого писателя Чехова, лишая его радости соития с владелицей шпица, но толкая к написанию великой пьесы. Моль заставляет Шаляпина увеличивать свои гонорары для покупки такого количества шуб, чтобы проклятое насекомое подавилось. Мышонок Капицы наводит шорох в Кремле. Герцен и Огарев бередят умы обывателей, рассылая ящериц с листовками.

Больше всех не повезло, конечно, обиженному на коллег почвеннику Достоевскому, которого заели клопы: «“Вот вам клоп, — думал Достоевский. — Один, два, ну три — это ещё куда ни шло, ещё можно перетерпеть. Но десятки уже сводят человека с ума. Вся жизнь от этой мелкой сволочи летит к чёрту! Так и в России: сотню-другую этих горлопанов, революционеров-нигилистов, сброд, не помнящий родства, ещё можно раздавить, убрать подальше, припугнуть,— а если их тыщи? Вся страна начнёт чесаться. День с ночью перепутается — тогда беда! Скорей, скорей к столу! Надо начинать немедленно”. И, чтобы не забыть, он свернул в ближайшую подворотню, вынул из кармана серебряный карандашик, оглянулся и печатными буквами написал на серой штукатурке проходного двора: “БЕСЫ”».

Короче, книга замечательная и очень смешная, однако завершу рецензию словами Канта, после встречи с лягушками сходившего в бордель для философского эксперимента: «Нелепые и бессмысленные телодвижения!»

Очаровательная  книжка-безделушка: жаль, что не раскраска к тому же, чего вполне можно было ожидать от изобретательного, не чуждого декоративности,  художника Белкина. Изящного подарочного формата, уместится даже  в вечернем клатче или ридикюле. По сути, сборник рассказов — тот же ридикюль, сплетенный из полумифических миниатюр о провидческих, судьбоносных встречах политиков, полководцев, писателей, поэтов, художников с малыми мира сего: насекомыми, животными. Определение “ridiculous” (смешной, нелепый) как нельзя лучше подходит «Великим и мелким».

Сама идея сотворить миф на основе анекдотических, полуфольклорных образов великих людей кажется сомнительной. Однако, несмотря на сдержанную и суховатую  манеру письма — известно, что смешное надо излагать как можно серьезнее — Белкину удается развеселить читателя. И узелками связать судьбы избранных — Толстого с комаром, Наполеона с пчелами, Канта с лягушками, Чапаева с картофельным червем, Хармса с домашней мухой (Брежневу достались ежи в количестве  300 боевых единиц и в звании младших лейтенантов) — со случайными мелкими тварями земными.

Впрочем, иной раз и крупный рогатый скот встречается: сакральная корова, например, понятно, что  с Ганди, но соль истории о Махатме все же в муравьях. 

Оказывается, что Чехову крупно не везло с чайками (единственный представитель пернатых в этой занимательной биологии).  В обществе дамы с собачкой они дважды на нем отметились. Экий пердимонокль, а ведь знамение оказалось. Зато обошлось без Горького с его «нелетающими коровами» из анекдота.

Все эти божьи твари — у Ленина,  к слову,  вроде бы невинные божьи коровки — экие бяки, однако оказались, так или иначе повлияли на жизнь и судьбу известной персоны, а иной раз,  в конечном счёте,  и на мировую историю.

Вроде все прибаутки, да шутки, а вдруг, да и мелькнёт демиургическое зло. Ленин,  расправившись с напугавшими его насекомыми, молвит: «много всякой сволочи в природе развелось… но мы наведем порядок, не сомневайтесь, товарищ Зиновьев!”. Зиновьев понимает, насколько опасен этот человек, «но выхода не было никакого. И у него и всей огромной страны».

По-буддистки, по-брэдбериански, Белкину удалось нащупать связь между малыми мира сего и событиями планетарного масштаба, разбираясь в непростых причинно-следственных связях живой природы и человека.

И жалко животинок  иных, особенно, мышонка Нильса — друга Капицы, едва не до смерти замученного в застенках НКВД, но не бог спас, а сам Сталин помиловал.

Поучительные истории про зверушек и людей, предостережение грядущим авторам и политикам: двигайтесь осторожно, не ровен час, раздавите какую незамеченную козявку, отряхнетесь брезгливо, оглянетесь, а мира-то и нет.

Признаюсь честно, я терпеть не могу петербургских застольных баек. Окажешься где-нибудь в богемном подвале или на фуршете после вручения премии «Нацбест», тут и привяжется местночтимый художник, писатель или непойми кто в пальто и нетрезвом виде, и начнет выплясывать перед тобой умственного казачка — сыпать замшелыми анекдотами, припоминать якобы совместные приключения с выдающимися покойниками. Понятно, он имеет целью повеселить компанию и покрасоваться перед дамами, а сам держит в уме Хармса, Довлатова и группу «Митьки» (зачастую к ней каким-нибудь боком и принадлежит).

Удивительно, что собрания подобных баек все еще издают отдельными книгами под видом «воспоминаний» или «исторических анекдотов».

Собственно, таков и жанр книжки «Великие и мелкие», где формально сопоставляются некие знаменитые личности и мелкие представители фауны — ящерицы, насекомые, мыши — якобы сыгравшие в судьбах этих знаменитостей особую роль. На деле же мы становимся свидетелями того, как мелкий ум и мизерный талант пытается стащить с пьедестала выдающихся покойников и уравнять их по своему калибру. А заодно обгадить по малому, по большому, а еще и по среднему — что возможно только в Санкт-Петербурге.

Заходит автор, разумеется, с самого затертого анекдотического козыря:

«Лев Толстой не очень любил свою семью и домочадцев. Они его раздражали, он больше любил природу. Но там тоже жили всякие люди, мужики, бабы, деревенские дети, которые очень быстро бегали, в руки не давались, учиться грамоте не хотели и хихикали, когда барин босиком шёл через двор по интимным делам или с косой на луг косить траву с мужиками, чем сильно смущал их. Но Лев Николаевич твёрдо гнул свою линию».

Дальше следуем по случайному списку, в котором обнаруживается и Чапаев, и Чуковский, и Махатма Ганди, и прочие столпы мировой истории, с которыми автор обходится с беззастенчивой хлестаковской фамильярностью.

Стоит отметить, что русские в анекдотах Белкина выглядят полными идиотами, тогда как иностранцы напротив — благородны, доблестны, ироничны, в крайнем случае несколько чудаковаты. Вот Иммануил Кант, окруженный почительными учениками, впервые посещает бордель

«Философ открыл рот и выдал:— Нелепые и бессмысленные телодвижения! — Отчётливо произнеся это, он вошёл в дом».

Вот непобедимый Бонопарт оказывается победителем в сражении при помощи растревоженных в улье пчел, а в голосе автора начинает звенеть подобострастный пафос, которого не удостоился ни один из наших соотечественников. 

«Пчёлы не сгинули в дыму сражения. Они были вытканы золотыми нитями на коронационной мантии нового императора и стали одним из символов наполеоновской Франции. «Маленький капрал» навсегда сохранил в своём сердце любовь и уважение к этим насекомым».

Иная оптика заготовлена у Белкина для Чехова или Достоевского.

«Когда Антону ещё не исполнилосьи 15 лет, у него на лице выскочили прыщи. Сначала на подбородке. Потом на левой щеке. А спустя какое-то время—ещё на щеке ина лбу».

«С четверга на пятницу перед Страстной неделей Достоевского особенно сильно покусали клопы. Он и так спал плохо, ворочался, забывался коротко, но тут же приходили видения, страшно похожие на явь, отчего он снова просыпался и сидел на кровати, как сыч».

То ли дело — какой-нибудь  благородный англичанин, Уинстон Черчиль или Джеймс Кук. Тут  новый Смердяков вытягивается во весь фрунт и прикладывает ладошку к лысой голове:

«Джеймс Кук — капитан королевского флота, великий картограф, герой Семилетней войны и непревзойдённый мастер парусного маневрирования — действительно был выдающимся человеком!».

А вот придурок Шаляпин вечно гонялся за молью, которая жрала его царские шубы, а Мичурин надувал лягушек через соломинку, так как заразился «страстью ко всему большому». В главке про Ленина и Зиновьева автор опускается до несвежего туалетного  юмора.

«— Владимир Ильич, вы куда?—хриплым спросонья голосом окликнул он Ленина.

— Куда царь пешком ходил,— бодро ответил Ильич.

— Так вам же налево, к кустам… Мы же договорились…—Зиновьев наполовину выполз

из шалаша и смотрел на Ленина.

— Нет,— ответил Ильич, уже расстёгивая штаны,— это вам туда, а мне сюда»…

Кретины Брежнев и Андропов, недоумок Капица, идиот Репин.

Если бы автор сам не выставлял себя выжившим из ума остолопом, могло бы прийти  в голову, что эта нелепая книжонка задумана как осознанная диверсия против русской культуры. Но это, разумеется не так. Просто лилипутам всегда хочется засунуть за шиворот Гулливеру какого-нибудь червяка.

Но червяка прихлопнут — точно так же, как захлопнет эту книгу, едва открыв, каждый читатель, имеющий вкус и уважение к себе.