Больше всего было бутылок из-под вермута, бутылок из-под марсалы, бутылок из-под капри, пустых фляг из-под кьянти и несколько бутылок было из-под коньяка. Швейцар унес самые большие бутылки, те, в которых был вермут, и оплетенные соломой фляги из-под кьянти, а бутылки из-под коньяка он оставил напоследок. Те бутылки, которые нашла мисс Ван-Кампен, были из-под коньяка, и одна бутылка, в виде медведя, была из-под кюммеля. Бутылка-медведь привела мисс Ван-Кампен в особенную ярость.

После рецензии Аглаи Топоровой на этой ниве изящной украинской словесности делать уже, по большому счету, нечего, но я, как украинский колхозник времен Голодомора, все же поищу там заветные три колоска. Добавлю, кстати, что среди моих дальних родственников еще живы свидетели Голодомора, а в моих жилах течет самая настоящая украинская кровь (1/16). Как и в ваших жилах, дорогие читатели, в разных соотношениях с русской. Посмотрим, есть ли в этой книге золотые колоски гуманизма, пацифизма и желания вернуть все как было до 13 года, и здесь я не только о территориальной целостности Украины.

Во-первых, скажу, что сама по себе повесть отличная, только герои в ней жалкие. Отличная эта повесть потому, что короткая. Моцар, пожалуй, единственный сознательный автор, который не стал растягивать полторы идеи  на четыреста страниц, но сказал больше, чем остальные. Моцар отлично владеет кацапской мовой (лучше многих кацапов) и местами пишет не хуже своего любимого Хемингуэя.

Эта книга — о духовных исканиях киевской творческой интеллигенции в 16 году. Жил себе писатель, широко известный в узких кругах, мучился от желания что-то написать и отсутствия темы. Вдруг вернулся сосед из АТО. Пять дней молодой сосед пил и шутил с друзьями, а после обложился иконами, включил плеер, сделал себе «золотой укол» и уснул вечным сном.

Киевский писатель огорчился, но и в то же время оживился: он с новой силой захотел ваять повесть «Тыл». Правда, ему крайне неловко и неудобно было идти к родственникам покойного. Встретив приятеля, волонтера Ленца, который часто бывал в зоне АТО, привозя всякую малонужную херню и занимаясь обменом пленных, Лутковский бухает с ним, точь-в-точь как герой повести «Прощай, оружие». Обсуждает творческие планы и долго и мучительно рефлексирует на тему, куда идет Украина, кто виноват и что делать. Ленц говорит, что для успешного написания повести необходимо выяснить, что думает народ. Нет, конечно, не в местном гей-клубе «Булочная №1», а у простых людей с нашего двора. А то не совсем понятно, почему Олег покончил с собой. Нормально же все было. Автору и вам, дорогие читатели, все уже понятно. Парень психологически не выдержал реалий братоубийственной войны и нашел единственный выход из этого ада. Но нашим двум хемингуэям этого мало. Сперва нужно как следует выпить. Они пили и на Майдане, где вообще-то был «сухой закон», но творческая интеллигенция на него клала. А то стихи без топлива не больно-то почитаешь. А в это время какая-то тетка кормит объедками большого жирного кота.

Основательно нажравшись в теплый весенний день, порефлексировав и упомянув несколько писателей и философов, два товарища берут найденный на улице увядший букет и идут с ним в магазинчик «Вина Крыма» к девушке Ане. Та говорит, что приезжал, мол, брат из Крыма, они пересказали друг другу свой телевизор и чуть не поругались. Самоубийцу она вспомнить не может. Ну, он был из ультрас киевского «Динамо», и это все, что о нем нужно знать.

Там же два товарища встречают жирного приятеля, который работает на ТВ и хочет снять репортаж о герое АТО, но, узнав о «золотом уколе», берет свои слова назад. Мол, скажут кацапы, что все украинцы наркоши. Да и пиариться, давая интервью о смерти Олега, Лутковский не хочет.

Еще больше нажравшись, набравшись смелости и перетерев о судьбе Украины и украинцев с писателем Сикорским, товарищи все же идут на поминки Олега. Чувствуют они себя там крайне неловко: безутешная мать угощает их, наливает водки и просит помянуть Олега, но кусок не лезет диванным воинам, поэтам, философам и политологам в горло.

«Шоб очи повылазили у тех, кто это начал», — тихо говорит бабушка покойного. «Кто все это закончит?», — спрашивает мать. Тут бы и занавес, но к философам, поэтам и политологам присоединяется подвыпивший священник в джинсах, которому тоже хочется высказать свое мнение: «Верят-то искренне. Но многие уже не в Бога верят, а в государство. Персонифицируют его, обожествляют, славят его и молятся ему. И герои у них не «за други своя», а во имя того же государства, и славу кричат только государству и его героям, и за святых их почитают. Такая вот подмена. —Спокойно ответил Рощин. — Всё перепутали. Так бывает. И их божество — государство — требует кровавых жертвоприношений, как и всякий идол. И вот несут ему жертвы. И сами с восторгом становятся добровольными жертвами. И Бога принесут в жертву этому идолу, если Бог окажется непослушным и не поклонится их новому богу, их государству, им самим. Точно так как и тогда принесли…»

И творческая интеллигенция отдыхает после пьянки, устав тянуть бессмысленную лямку бытия и слушать пересказы Фукуямы. «Конца истории», конечно, не будет, человек никогда не перестанет пытаться возвыситься над другими и унижать или уничтожать их, чтобы ему было хорошо. И никакая либеральная демократия не удовлетворит иррациональные деструктивные желания тщеславных или даже самых обычных людей.

 «Все эти разговоры — осмысленные и бессмысленные — сплелись в паутину, и в этой паутине запутался и сам Лутковский, и многие кого он знал, с кем говорил, с кем выпивал. Как будто все эти люди и сам он пытались отговориться от реальности, заглушить её водкой и разговорами и из этой болтовни не было выхода. Стоило только заговорить более честно, а главное непредвзято на тему войны, то и собеседники и он сам старались как можно быстрее уйти от подобного разговора, досадно отмахнуться, закрыться на все замки и оставаться в своём тылу, где всё привычно и комфортно, даже война, потому что она здесь телевизионная и её всегда можно переключить. И это не было цинизмом, это было инстинктом самосохранения».

Кстати, я, как официальный представитель Кацапстана, вовсе не считаю соседей «наркошами». И где-то в степях Восточной Украины какой-нибудь очередной ежик, задолбанный всеобщей рефлексией и звуком рвущихся вдалеке снарядов, тоскливо думает: «Не может же быть, чтобы всё плохо и плохо — ведь когда-нибудь должно быть хорошо!»

Чтение текста Александра Моцара «Тыл», посвященного жизни в воюющей Украине, вызывает непреодолимое и с каждой страницей усиливающееся желание каким-то образом связаться с киевским военкоматом (или как это там называется) и попросить прислать автору и его героям повестки в АТО. Нужно же им наконец обрести хоть какой-то смысл в жизни – и уже не важно, земной или небесной. А то (простите, за каламбур) тут такое получается… Сказать об этом нечего, можно только пересказать.

Начало. Вернувшийся с войны срочник несколько дней пьет, а затем делает себе «золотой укол» и умирает. Хоронить его, как до сих пор принято в Киеве, собирается весь двор. Не хочет идти на похороны только сосед суицидника – киевский литератор Лутковский. Он занят размышлениями о написании повести «Тыл». Повесть не идет, и литератор не идет на поминки, а хочет напиться, и не может решить с кем. Но тут к нему приходит товарищ с бутылкой. Тоже литератор. Это содержание первых пяти страниц. Герои садятся за стол и…

Стр. 6 – 17. Пьют в квартире, обсуждают современную украинскую литературу, поминки и общефилософские вопросы.

Стр. 17-28. То же самое, только во дворе.

Стр. 29 – 36. Отправляются в кабак. По дороге пьют и пересказывают еще советские байки, в частности размышляют, мог ли проводник поезда Москва-Берлин в ответ на гомосексуальный харрасмент напоить Дэвида Боуи и Игги Попа, спустить им штаны и заклеить задницы.

Стр. 37-41. Пьют в кабаке.

Стр. 41. Уже поддатый Лутковский дает интервью товарищу с телеканала. Ему стыдно пиариться на смерти соседа, но пиару он тем не менее рад.

Размышления на тему «Простой человек против пропаганды».

Стр. 42-45. Еще немного алкогольной рефлексии. Но поскольку время еще раннее: без десяти четыре, нужно продолжать приключения, а то «”Муть какая-то. Стену что ли обоссать”, — задумчиво сказал Марк».

Стр. 45. К паре литераторов присоединяется третий. Пьют на стройке возле Майдана. Темы разговоров почти не меняются.

Стр. 52-57. Возвращаются во двор. Снова пьют. Встречают знакомого попа. Выпивают с ним, беседуют о творчестве и жизни, все-таки отправляются на поминки.

Стр. 57-76. Пьют на поминках. Говорят о литературе.

Стр. 77-84. Возвращаются в квартиру Лутковского, снова… Говорят о Сталине и Гитлере.

Стр. 85. Проваливаясь в пьяный сон, герой понимает, что никогда не напишет повесть «Тыл». Ну читатели-то понимают, что он ее уже сварганил.

Конец не то самой повести, не то ее первой части.

С 86-й страницы начинаются «Необязательные заметки», сделанные автором в 2015-2017 году – городские зарисовки и размышления о жизни. Дважды поминается «оторванный х…й», неплоха шутка «почему курица синяя – потому что замерзла, бл…ть».

Занавес.

Читать это все невероятно скучно, да и непонятно зачем: информации – ноль, поводов для размышления – тоже. Художественная ценность, мягко говоря, сомнительна.

Даже в военкомат звонить расхотелось.