1995 г., Санкт-Петербург. Девушка Оля, работница музыкального магазина, уставшая от совместного житья с родителями, встречает Влада, лидера группы «Lithium». Вскоре Влада жестко кидает музыкант, свалив на него пропажу рюкзака с героином, и Питер новоиспеченной паре приходится покинуть. В Москве Оле удается устроиться в рекорд-компанию второго эшелона, выпускающую всякий шлак вроде ушедших в тираж советских эстрадников, криминального шансонье Сени Злотникова или певицы-фонограмщицы Инги. Надежда пристроить туда записи своего парня не оправдывается – главным образом из-за максимализма и упертости последнего. На фоне концертов в полупустых клубах, убогой обстановки съемного жилья и особенностей нового звукозаписывающего бизнеса герои расстаются, чтобы каждый по-своему продолжить свое движение к печальной развязке.

Владимир Козлов начинал в начале 2000-х, условно говоря, как «новый реалист», дебютировав во всех смыслах яркой (тот, кто видел ее обложку, не сможет забыть ее уже никогда) книгой «Гопники» о маргиналах с родного ему рабочего района Могилева. После нескольких произведений, продолживших тему позднесоветского и постсоветского городского уныния, увиденного глазами наблюдательного, но уже хронически уставшего от повседневности молодого героя, автор начал экспериментировать с жанровой литературой и остросюжетными построениями, а также параллельно занялся независимым малобюджетным кинематографом. В романе «Lithium» кинематографическое мышление самым прямым образом влияет на компоновку текста – он выстроен как череда коротких главок-сцен, события в которых резки, жестки и гипертрофированы. На концертах происходит трэш и мордобой, винтовые наркоманы едят собак и режут друг друга, современный поэт обсцыкается на собственном выступлении, на рейве сотурудники службы правопорядка валят обдолбанных посетителей на пол («Охуенно! – сказал чувак позали нас. – такой и должна быть настоящая рейв-пати. Съесть кислоту, поплясать, а потом чтобы ОМОН приехал, но до нас не доебешься, мы уже все съели»). Режиссер-клипмейкер нюхает кокаин, журналист на пресс-конференции мочится в угол, певица-фонограмщица устраивает драку на телевидении, кавказские отморозки с ножом пытаются гопстопить главного героя – Козлов воспроизводит в тексте, кажется, все возможные штампованные и сложившиеся в современной культуре представления о жизни в «лихие девяностые», доводя их до предельного градуса абсурда. По аналогии с причудливой и разветвленной терминологией «эксплуатационного кино» (трэш-фильмы, «паразитирующие» на одной или нескольких популярных тематиках) эту книгу можно охарактеризовать как «90-sxplotation fiction». Явным источником вдохновения для автора являлись, кроме всеобщего планового приступа ностальгии по событиям двацатилетней давности (и, соответственно, повального увлечения эстетикой 1990-х поколением, которое уже не застало это время), вышедшие в последние несколько лет документальные фильмы о независимой музыкальной сцене тех лет, а также нонфикшен-книги «Песни в пустоту» и «Формейшен: история одной сцены». Байки из последних напрямую перекочевали в «Lithium» – питерский андеграундный клуб и его арт-директор срисованы с рассказов очевидцев о Севе Гаккеле и «Там-таме», а московский маргинальный музыкант Толик Ушаков воспроизводит сложившийся апокрифический образ лидера группы «Соломенные еноты» Бориса Усова.

Сквозь этот тарантиновский карнавал доведенных до предельной концентрации стереотипов и клише о девяностых проступает общее настроение всех книг Владимира Козлова – ощущение существования как безвыходного положения, свойственное еще пацану с могилевских окраин из его первых книг. Общая бытовая и жизненная неустроенность заставляет героев как-то шевелиться, но это происходит очень через силу – им и так понятно, что если что-то и изменится, то точно не для них. Влад забивает на свою жизнь, отговариваясь показной принципиальностью («Я скорей буду играть для двадцати человек, которые врубаются в мою музыку, чем для сотен случайных пассажиров, которым по херу, которые просто пришли подрыгаться, как на дискотеку»), Оля не менее неуклюже пытается встроиться в недружелюбную действительность – для обоих все это заканчивается плохо. Язык книги отличается фирменным для автора минимализмом – герои говорят короткими рублеными фразами, что вполне естественно как в обыденных бытовых, так и в жестких экстремальных ситуациях, окружающий ландшафт описан сдержанно и четко, а приметами времени выступают паленые бренды («рядом стопка аудиокассет и мыльница «Panasonix». На вбитом в стену гвозде висела потертая джинсовка. В другом углу стояла спортивная сумка, из нее торчали тряпки»). Серая действительность, где усталость и скука разлиты в воздухе, а наплевательское отношение ко всему превратилось в прожиточный минимум – основной герой книг Козлова, и «Lithium» не исключение, несмотря на обильно рассыпанные по тексту яркие сцены насилия и просто бытового трэша.

Это роман, в хорошем смысле, «на любителя» – для тех, кто в состоянии понять художественную условность происходящего в нем экшена (оказалось, что некоторые другие рецензенты рассматривают его как достоверное и документальное отражение эпохи), для тех, кто не отмахивается от изображения неприглядностей с возгласом «чернуха!», для тех, кому скупой и лаконичный (что вовсе не значит примитивный) слог ближе классической или авангардной сложносочиненной литературщины. Владимир Козлов давно занял параллельную и в каком-то смысле аутсайдерскую позицию по отношению к остальному современному российскому писательскому процессу, и уже эта способность не изменять ей в течение долгих лет не может не вызывать уважения.

Козлов так много писал про Могилев и Минск (сам оттуда), что его среда пролетарского пацанячества стихийно приобрела в общественном сознании белорусский оттенок. Всем и всегда (тем, кто читает книжки) хочется думать, что путяга, ржавые рельсы, промзоны и телки в коротких кожаных юбках и сетчатых чулках — это другая планета, хотя всем так же доподлинно известно, что до этой планеты пять этажей вниз или две остановки на троллейбусе. Однажды в городе Питтсбурге русская американка, выйдя с гостевого сеанса фильма В. Сигарева «Страна 03», взволнованно спросила, неужели в России так. Разговор происходил в двухстах метрах от негритянского квартала, куда приезжим в первый же день не рекомендовали заходить даже днем. Но про соседское дно люди, считающие себя цивилизованными, думать не хотят. Им подавай дно в двух тысячах километров — чтоб ужаснуться и облегченно подумать, как это далеко. Ну, Козлов и написал про Москву и Питер, про съемные комнаты на Лиговке и однушку на Савеле. Начал, правда, с Купчино, которое в Питере считают инфернальной выдумкой для будораженья нервов — но быстро перешел на более освещенные кварталы. И некоторое злорадство там проскальзывает через все деланое равнодушие короткой прозы.

Про гадость надо писать коротко, назывными предложениями — как Терехов про армию и Шаламов про зону. «Встал, затушил окурок в литровую банку, надел трусы». Длинные предложения всегда приобретают эмоциональную окраску, оценку, переживательность. «Своими ужасами я всем надоел», — писал Довлатов, — так потому и надоел, что чувства описывал. Ужасы должны быть обыденными, заурядными — или смешными.

«В луже разлитого пива лежал выбитый зуб и стояли две пустые бутылки».

«На ржавый, обосранный голубями карниз капало с крыши».

«Человек, просивший денег, ссал у погнутой водосточной трубы».

Козлов знает и еще одну вещь, неизвестную, положим, Гай-Германике. Мир заклеенных газетами полуподвальных окон и дохлых мух меж оконными рамами вдолгую интересен только тогда, когда присутствует угроза жизни. Когда гопники со случайной лавочки всегда могут спросить: «Э, в очках, а что волосы такие длинные?» Когда один одноклассник сел, второй сторчался, а третьего вчера запыряли заточками в подъезде. Когда рядом с любыми ощутимыми деньгами тотчас начинают маячить заинтересованные люди в спортивных штанах.

Вот новые знакомые перепихнулись увлеченно (а не как всегда), а потом он нащупал на ней короткий шрам с двумя швами.

— Это что?

— Нож.

— Ты шутишь?

— Нет.

И больше к теме не возвращались.

У Козлова убивают легко и не убивают легко, постоянно все как-то обходится, а в конце нет, на то он и конец. Нет вот этого сценарного нагнетания, этого чувства греха, за которым придет расплата. Грех есть у всех — у кого манера продавать чужие вещи, у кого повышенная снисходительность к героину, надо ж как-то крутиться, кто незнакомца с дружками запинал до полусмерти. А кирпич прилетает сам по себе, без связи — в этом мире так.

Правда, при заходе в чужое пространство Козлов, кажется, дает сбой. Жирный московский поэт Ковалевский на встрече с читателами в Питере у него прихлебывает портвейн из бутылки, бессвязно хамит пожилым поклонницам и бессвязно декламирует слегка исковерканные стихи жирного московского поэта Быкова, а после пьяно обоссывается прямо в зале. Не знаю, обоссывался ли жирный поэт Быков в Петербурге, но по частоте мочеиспускания московских культурных людей представляется, что это такая гипербола: мол, поэты и музыкальные критики тоже ссут в помещениях, как панки и гопота. Хотя с Быкова станется. Но стихи эти мне все равно нравятся (потому и узнал) — пусть и диссонируют с миром Козлова напрочь.

Словом, при пересечении миров нужна двойная осторожность, чтоб не казаться предвзятым, — но Козлов ступил на эту тропу впервые, и ему простительно.

И еще о пересечении миров. Козловский Lithium читался встык с прозой О. Столповской «Ненавижу эту сучку» ( у нас, членов жюри, хе-хе, такое случается сплошь и рядом). В предисловии к Столповской лауреат прошлого «Нацбеста» писатель Козлова (тьфу ты, блин, совпадения случайны) написала, что книжка эта ее хороший друг и ее приятно взять с собой в постель.

Интересно, есть ли на свете человек, которому хотелось бы взять с собой в постель книжку В. Козлова.

Посмотреть бы на него.
Лучше, конечно, издали.

С Владимиром Козловым мы знакомы давно. И – да, он – классик российской панк-литературы. Контр-культурщик со стажем. Тогда как почти все «звезды» поколения «Ад Маргинем» давно загнулись, Володя исправно делает свое дело, методично меняя издательства. Он не парится, не следит за трендами, не вступает в публичные диспуты, не ходит на воскресный вечер с Владимиром Соловьевым. В этом его особое лицо.

Козлов сказал мне как-то в интервью: «Мне совершенно насрать, будут ли меня читать через сто лет, я пишу сегодня». И это не поза, он действительно так считает. Я, пожалуй, не видел еще писателя настолько же лишенного честолюбивых амбиций, чем Козлов.

Что сказать о романе Lithium? Я читал ее в полной уверенности, что я только что зачем-то сделал rewrite своего романа «Трубач у врат зари» — и сижу теперь, его перечитываю. Самого же себя, написанного чуть иными словами.

Те же времена. Те же нравы. Те же наркотики и алкоголь. Те же Joy Division и Sex Pistols. Те же девочки, натягивающие трусики после короткого перепихона: «Ну, я пойду?»

Только в моем панк-угаре не было разговоров  о политике. Но тут понятно – Володя Козлов описывает людей чуть постарше.

Одно есть общее у подобных книг, фильмов и спектаклей: это все песнь на руинах. Середина девяностых. Все уже закончилось. Умерли Башлачев, Янка, Цой. Курехин ушел в политику, а потом тоже умер. Остальные правдорубы русского рока подались, кто в идеологию, кто в Америку. Группы типа «Нюанса» и «Горизонта» еще верят в то, что их заумь – это всерьез и надолго. «Те, кто нас любит, смотрят нам в след». Да, да – это о том же самом. Владимир Козлов – любит. И в след – смотрит. И так книга за книгой, шаг за шагом – пробирается тихо память…

От языка Козлова немного устаешь, если честно. Он на протяжении всех его книг одинаков – без изысков и стилистических особенностей, хотя этого порой хочется. Так же устаешь от языка Буковски. Это не фатально, книгу отбросить не хочется, но факт такой есть. Порой кажется, что Володя писать уже не хочет, но делать это почему-то надо. Есть в этом что-то эстетско-мазохистское. Какое-то глумление над собой. Думается мне, что в этом зарыто панковское отношение не только к миру и описываемым событиям, но и,  главное, – к себе самому. «Убей их всех, начни с себя».

Не только Lithium, но книги Козлова вообще, «накатят по вкусу» всем, кто жил в те самые девяностые, кто падал ирокезом со сцены вниз, кто глушил паленую водку и совокуплялся за углом рок-клуба; тем, кто вступал в причудливые споры на стыке политики, рок-музыки и осенней инсомнии; тем, кто ходил на попсовые концерты пропагандистского ельцинского тура «Голосуй – или проиграешь» — и пытался попасть пустой бутылкой из-под пива в Диму Маликова.

В плане выбора тем и следования определенной своей стилистике Владимир Козлов – писатель европейский. Ведет себя независимо, в тусовках либералов или почвенников не замечен, вне литературы говорит умно, мало и по делу. Исследует сибирский панк, постсоветскую действительность. Без сомнения, важный современный писатель. Или уже даже культурный феномен? Пожалуй, что уже второе.  

В питерском клубе колбасятся панки. Спустя 18 лет после Sex Pistols. Охрененная новость. Клуб типа «Там-Там» (прости, Сева Гаккель). Панки – обычные питерские панки. Они и до панка в Питере были панками. Потому что для того, чтобы в городе была рок-культура у него должны быть три основных черты: разрушенная экономика, великая в прошлом архитектура и сильно пьющее население. Но даже этого к 95-му году, который пытается описать автор не осталось.  Остались только перечисления имен типа «Аквариума». Вообще-то это даже не перечисление, а чистый name dropping. У нас когда-то была великая рок культура. Ну да – года три была и потом опять куда-то делась.  Можно, конечно, первую часть «Lithium» назвать «физиологическим очерком», но людям, которые наблюдают вот это все с самых первых концертов питерского рок-клуба, им просто смешно. Если уж  про панк-жизнь, а точнее — про питерское наркотическое днище, так лучше уж почитать Кирилла Шаманова с его «Дурными детьми перестройки» — там все честно и откровенно и от первого лица. И автор не рядится ни в какие дырявые майки «литературы», как это пытается делать Владимир Козлов.  То есть, как костюмная драма не задалось с самого начала, а уж когда дело доходит до страданий юного рок-Вертера, не задается еще больше.

Потому что отвлеченный бессмысленный текст про выдуманную бессмысленную группу, которой мы почему-то должны выдавать кредиты доверия (оу, да тут безумный бриллиант сияет, а мы то лохи не приметили) – он абсолютно необязательный от слова «неряха». 

То, что автор про себя называет «мыслью» тут мечется от бессодержательной прозы «на тему» до вдруг образовавшегося детектива и бац – все умерли.  Ой, что это было – от низкой физиологии условного «Там Тама» до якобы типичной истории становления местной звукозаписывающей индустрии? От Гаккеля до Тонких?  А вот в Питере были панки, а в проклятой Ма-а-скве все по-другому тут все про бабки и ничуть не лучше, потому что панки дохнут сами, а тут бандюки стреляют по нам. Ой, прикинь, открытие. Мощнейший прорыв. Какие-то пустые рассуждения про музон с закосом под Курта – спасибо. От лица человека, чье вымышленное творчество еще хуже реального «Ласкового Мая» – право не стоит и выеденного яйца.  Все написанное – все как-то мимо кассы, все около. Причем, не в секунду, ни в терцию, а просто мимо, как на четверть тона и поэтому удивительно противно. Ну, не терпит человеческий организм игру мимо нот.

Что это вас на эпитеты потянуло? <…>
Мы, сыщики, должны выражаться существительными и глаголами:
он встретился, она сказала, он передал.
«17 мгновений весны»

Владимир Козлов очень любит глаголы. Конечно, в его книге встречаются и другие части речи, но глаголам он отдает явное предпочтение. «Люди за столиками жрали и бухали». «Оля и Влад сидели на подоконнике и курили. Он потушил сигарету о край банки, бросил в нее бычок, спрыгнул с подоконника, натянул джинсы, вышел. Я сделала последнюю затяжку, тоже потушила сигарету и бросила в банку». «Шумер допил пиво, оторвал этикетку. Скомкал, покрутил в пальцах, бросил в бутылку». «Мы прыгали у сцены, целовались и снова прыгали».

Эта проза, перенасыщенная глаголами, информативна и даже динамична, но она лишена красок и объёмности. «Литиум» – не роман, не повесть. Он более всего похож на хронику, бесстрастную хронику событий. Она охватывает полтора года: с весны 1995-го до осени 1996-го. В книге много примет середины девяностых: рэкет, заказные убийства, наркоторговля в рок-клубах, политические партии, которых уже нет. Но все это лишь едва очерченный фон. Герои книги – рок-музыканты. Текст пестрит названиями групп: «Аквариум», «Гражданская оборона», «Кино», «Алиса». Известными именами исполнителей: Виктор Цой, Егор Летов, Константин Кинчев, Жанна Агузарова. Но перечислением все и ограничивается. Для Влада, Саши, Андрея, Ромы и других героев книги эта музыка уже устарела. Они хотят исполнять своё. Но что это за музыка? По словам Саши, «офигенная». Верится с трудом. Название группы «Литиум» (серебристо-белый металл) не объясняется и не обыгрывается. Тексты, написанные для группы Владом, претенциозны, но банальны.  На мой взгляд, случайное, механическое соединение слов и фраз. «Волны и волки, планы и панамы». «Кусок жизни, кусок грусти, кусок проводов, сомнений и улиц». «Неуступчивое, неуязвимое, незлобное и даже ласковое, готовое разорваться от переполненности…». «Катится трамвай по рельсам, скользко и механично, громко и уверенно. Сижу в трамвае. Гляжу в окно. Гляжу на поля, на озеро. Гляжу на небо».

Впечатление от музыки автору передать не удалось. Владимир Козлов, мне кажется, лишен дара что-либо изображать словами. Читая его текст, невозможно представить хоть какой-то уголок Петербурга или Москвы, где происходит действие. Даже внешность героев не представить. Когда-то детские журналы предлагали сравнить одинаковые на первый взгляд картинки и найти десять отличий. Влад, Рома, Саша, Андрей. Попробуйте найти не десять. А хотя бы два-три отличия. Не получится. С речью героев и того хуже. Матерятся все: продюсер Иннокентий, бандит Сиплый, филолог Оля, старый поэт Виталя и молодой поэт Ковалевский… Из общей массы автор все-таки выделяет Влада и Олю. Влад из Луги. Работал дворником, один семестр проучился на философском, организовал группу «Литиум». Оля окончила школу с золотой медалью и филфак университета с красным дипломом. Невозможно поверить. Никаких следов культуры, матерится, часто пускает в ход кулаки, причем всегда результативно. Этим героям автор доверил рассказ о событиях. Текст представляет собой чередование коротких глав: «Оля», «Влад» и снова «Оля». Поскольку речь их практически не различается, чередование голосов не вносит разнообразия, не оживляет текста. Он кажется однообразным, не увлекает, хотя событий много: драки, облавы, скандалы, четверо убитых. Дело в том, что автор злоупотребляет одним ракурсом изображения: взгляд случайного человека, равнодушно проходящего мимо. Бандиты с подругами заглянули в рок-клуб и вышли. Влад увидел в приоткрытую дверь, как Рита и Димыч мастерят взрывное устройство, мысленно назвал их придурками и пошел дальше. Хозяин квартиры заглянул в комнату Оли и Влада и ушел на кухню. Да и сам автор кажется таким посторонним. Нет интереса к теме. Нет симпатии к героям. Добравшись до конца истории, равнодушно закрываю книгу.

Набор отрывочных сведений из творческой биографии никому не известной питерской, а потом московской группы, названной в честь песни Lithium,  названной в свою очередь в честь препарата от психических заболеваний. 

Отличница Оля и дворник Влад пропускают через себя все стадии «кошмарных девяностых». Нищета, грязь, коммуналки, бандиты, дешевое пиво, вписки, герыч, сквоты, нацболы, первоначальное накопление капитала, квартиры-машины, фонограммные певицы, русский шансон, коньяк Martel (именно так у автора — с одной l), кидалово, ломбард, казино, бомжи, экстази, стрельба. Добавьте по вкусу то, что я не вспомнил. 

Тыща первая из тысячи книжка на эту тему не отличается от ей подобных практически ничем. Те же неуклюжие попытки воспроизвести молодежный слэнг и — неужели же статьи в «Коммерсанте» в 1996 году писались так ужасающе плохо? Я тогда читал Ъ каждый день, и мне так не казалось. 

Главный тезис книги Козлова, впрочем, обозначен еще в самом начале повествования. 

Цитата:

Для меня что ДДТ, что, например, Филипп Киркоров — одно и то же.

Конец цитаты.

Невозможно не согласиться этой нехитрой сентенцией, несмотря на отвратность персонажа, в чьи уста она вложена.

В остальном — повторюсь — совершенно необязательное чтиво. Один только вопрос: если все было настолько ужасно, как мы-то дожили? 

Первые ассоциации при чтении книги Владимира Козлова Lithium — балабановский «Брат» (даже, кажется, мелькнул между строк тот самый Данила, которому девушки покупают в подарок диски «Наутилуса»; и, конечно, трамваи, куда без них); константиновский «Бандитский Петербург»; сенчинский «Лёд под ногами». Одной из линий второго плана проходит запрещённая ныне НБП – тут отсылка уже к прилепинскому «Саньке».

90-е годы, Питер и Москва; бескомпромиссный рок, который проигрывает (название романа, очевидно, отсылает к «Нирване»), и омерзительная попса, которая побеждает. «Все эти «Алисы», «Аквариумы», ДДТ — это обык­новенная попса, – говорит один из героев. – Для меня что ДДТ, что, например, Филипп Киркоров — одно и то же. Почти такая же попса. Только ещё хуже. Потому что Киркоров без пафоса, его дело — зараба­тывание бабла. А у этих пафоса выше крыши — «Мы вме­сте», «Моё поколение», «Революция».

Всё это вроде бы ещё почти повседневность – но уже и история. Для тех, кто взрослел в нулевые или тем более в десятые – уже точно только история.

Но в центре повествования – поколение родившихся в начале 70-х (вот и сам автор – 1972 года); секс-драгс-рок-н-ролл: всё это весело или – тяжко и беспросветно, до черноты?

Тут и сатира, и социальная драма. Искания, метания, споры героев: что лучше – наши танки в Праге или капитализм? Зюганов или Ельцин? (Надо же: эпоха прошла, а Зюганов – вот он, на экране; в иные времена человек проживает половину или четверть одной эпохи, в другие успевает прожить сразу несколько эпох). Ощущение тщеты, бессмысленности, бесперспективности очередного потерянного (или потерявшего себя) поколения; силы уходят впустую, всё заканчивается смертью – если не физической, то социальной и творческой.

Не раз упоминается Луи-Фердинанд Селин; наши 90-е – общее путешествие одной шестой суши на край ночи.

Lithium, вышедший в питерском издательстве Éditions Chat, – книга, осмысливающая феномен русских девяностых наряду, допустим, с «Журавлями и карликами» Юзефовича и «Ненастьем» Иванова. И выносящая этому времени приговор – как бы в пику интернет-флэшмобам, призванным показать, что и тогда был свет.

Свет-то есть всегда; в этом, что ли, дело.

Добрый день, уважаемая Ольга! Я сегодня вспоминал, как шесть лет назад Виктор Леонидович Топоров и Вадим Левенталь впервые позвали меня поработать в Большом жюри «Национального бестселлера». Что там говорить, я переживал, страдал, боялся, а вдруг ничего не получится, и я подведу уважаемых людей. Я с трепетом стал читать первый же номинированный на премию текст, который свалился мне в почту. И тут же сел писать рецензию. Писал я ее тогда целый день. Вычеркивал, стирал, начинал снова. Весь искурился и обпился кофе. Писал и стирал, писал и стирал. Ничего не получалось. Я не мог понять, что происходит.

Теперь-то я понимаю, что просто был еще новичком, не представлял (не мог себе представить), что в конкурс премии «Нацбест» попадают тексты, скажем так, разные. И свою первую рецензию я писал на произведение Владимира Козлова «1986». Это был ужасный опыт. Я читал текст, который мне не просто не нравился – меня воротило, штырило и колбасило. Это была какая-то запредельная, по моим представлениям, залипуха, текст о 1986 годе, где все было не так, все как я помнил (а я помнил 1986 год, как же!), где описывались небывалые ситуации, мотивировки героев были неочевидными, а совершаемые ими поступки странными. Я чуть с ума не сошел, пытаясь обнаружить в этом тексте хоть какие-то достоинства. Я их не обнаружил, и промучившись целый день с рецензией, решил, что самым честным будет сказать, что это просто очень плохой текст. И так и следует поступать впредь: если текст тебе не нравится, не надо смотреть, кто его номинировал, в каком издательстве его напечатали, надо просто сказать – он плох.

И что же вы думаете, Оля? Прошло шесть лет, я открываю список номинированных текстов, и вижу – Владимир Козлов, “Lithium”. Ага, думаю, здравствуй, старый знакомый. Взялся читать. И через десять страниц понял, что за шесть лет много воды утекло, но одно осталось неизменным: писатель Владимир Козлов так и не научился писать.

Хотя вроде бы тема нового романа мне не чужая – про самодеятельные рок-группы 90-х в маленьком городе, про закулисную жизнь провинциальной рок-тусовки. Lihium, давшая название роману – это и название группы, в которой «рубится» главный герой, и к тому же это еще название песни группы «Нирвана», самая любимая их песня у меня.

Однако что мы получаем на выходе? Есть два главных героя, Влад и Оля. Оба представляют собой набор ходячих штампов, которые уже миллион раз описывались в книгах «о жизни рок-музыкантов», показывались в фильмах, наблюдались непосредственно. Музыканты пьют, на концертах вспыхивают драки, у музыкантов случается секс с их подружками, после секса они могут взять гитару и бренчать на ней, не обращая внимания на то, что партнерша собирается и уходит…боже мой, да там вся книга состоит из таких штампов. Ну хоть бы что-нибудь, ну хоть какой-то необычный штрих, словечко, история. Нет, нет и нет. Какие-то казенные, суконные, картонные герои перемещаются по страницам произведения, произносят такие же стертые от многократного употребления слова… Совершенно непонятно, что заставляло юношеские сердца в середине 90-х замирать от той музыки, почему в каждом городе тогда существовали десятки рок-групп и собственная рок-сцена со своими героями и мучениками? Ради чего было это все? Не ради же ящика пива, который в качестве гонорара выкатывают группе Lithium в романе Владимира Козлова?

Я уже не говорю, что Козлов простодушно лажает уже в самой первой фразе – «группа рубила грандж». Никогда никто не говорил и не писал «грандж», везде и всюду (даже в википедии) – «гранж». Я уже не говорю про мелкие досадные ляпы, у кого их не случается. Не говорю о том, что вообще-то это почтенная традиция «Нацбеста», когда каждый год в конкурсе появляется какая-нибудь книжка «о музыке» — мемуары организатора подпольных концертов или биография Сергея Курехина. В этом году не повезло: «про музыку» у нас роман Lithium – плохо придуманный, банальный, косноязычный, сплошные общие места. Не читайте его, Оля. Всего вам хорошего.

В небольшом романе Владимира Козлова Lithium герой, Влад, играет бескомпромиссный панк-рок, а героиня, Оля, работает в рекорд-компании, которая продвигает третий эшелон попсы и шансона. Однако самая близкая музыкально-песенная аналогия этого текста – нечто третье: жестокий романс.

Всё по законам жанра – последовательно-балладный сюжет, семейно-бытовая тема, лапидарный слог, трагическая развязка: Влад уходит бомжевать с самыми мрачными перспективами, Оля случайно получает пулю в разборке. Наличествуют и многие иные предметы, как пел Егор Летов, в Lithium`е уважительно поминаемый; сопутствующие, так сказать: подворотни, измены, каторжане, гитары (электрические), пистолеты (с глушителем).

Отсюда легко вычисляется писательский генезис Владимира Козлова, которого обычно возводят к американским битникам и нашему Лимонову – однако корни его глубже и национальнее: это физиологический очерк, Глеб Успенский и компания. Сам почтенный жанр был реанимирован в перестройку под именем «чернухи», но именно Владимир Козлов – с его восприятием времени через его типичные ландшафты и субкультуры – сделался главным акыном 90-х и утвердил направление в качестве вневременной константы.

«Энциклопедия 90-х» от Владимира Козлова, конечно, выборочна и выморочена: так, если речь идет о виски и коньяке, всегда указывается марка, в то время как портвейн регулярно остается безымянным и тем самым попадает как бы в один разряд с «герычем», не нуждающемся в брендировании. О политике персонажи говорят и спорят неожиданно много и жарко, а вот музыкальная часть представлена, главным образом, принтами с названиями групп на футболках…

В этих, подчас симпатичных, перекосах и несообразностях, атональном «шуме времени» звучит (возможно, помимо воли автора) подчас и более высокая, относительно сугубого физиологизма, чеховская нота. Всеобщей пошлости того трехаккордного, смутного бытия.

Влад в романе пишет стихи, они же тексты, восходящие к тому же Егору Летову. Лучшее, на мой взгляд:  «Вот оно, неуступчивое, неуязвимое, незлобное и даже ласковое, готовое разорваться от переполненности, брызгами по окраинам, где деревья и завядшие одуванчики, осколками водородной бомбы имени академика Сахарова, сухим песком, скрипевшим на зубах у Муссолини. И завертится все, и улетит крыша невозвратно, и все произойдет, чего не ждали, а предсказания забудутся. А народ по-прежнему будет топтать вечерние тротуары и никогда ничего не поймет, никогда ничего не поймет…»

Наглядная демонстрация того, что Козлов умеет по-разному, но всегда об одном и том же.