Трофименков — уникальная фигура современного культурного ландшафта, возможно, самый яркий представитель стихийно возникшего высокообразованного крыла соотечественников (Делягин, Цветков, Шаргунов, Прилепин), избравших левую мысль после полувека стагнации. Только реноме кинокритика (существа заведомо несерьезного) мешает ему занять место одного из самых значительных и аргументированных левых мыслителей современности — куда там Хомскому (при безграничном уважении и к нему тоже).

С его интересом к открытым источникам, чтением на трех языках с листа и завидной памятью он камня на камне не оставляет от главного мифа ХХ века — об априорной чудовищности марксистских практик и белых крылышках гонителей «передового учения». Еще в предыдущей книжке «Кинотеатр военных действий» он озвучил и детально обосновал историческую закономерность: что белый внтикоммунистический террор всегда и везде (может быть, кроме Камбоджи) уносил в разы больше жизней, нежели тысячекратно отпиаренные бесчинства революционеров. Просто направлен он был преимущественно против лиц, не умеющих грамоте и не подходящих для знакомства: «Жены и дети этих убитых не бегут за границу и не пишут потом мемуаров о сожжении старинной усадьбы с ее Рембрандтами и зверствах Чеки». Это уже из нового фолианта о минувшем только что веке сплошного террора — преимущественно против недовольных масс, а не благородных элит. Чинная историческая наука, открытая любому исследованию колымских лагерей, по возможности отворачивается от под метлу выкашиваемых наемниками американских профсоюзников 10-х гг., от гуверовских депортаций смутьянов тысячами, колчаковских карательных экспедиций, индонезийского классового геноцида-65 и двух миллионов жертв националистических погромов, организованных Пакистаном при отпадении Бангладеш. Ибо собранные вместе, факты эти сильно переворачивают традиционную для просвещенного сообщества картину мира. «Когда убивают коммунистов — мне неинтересно», — сказала как-то одна из ведущих обозревательниц радио «Эхо Москвы».

А Трофименкову интересно. И пепел миллионов плебеев Китая, России, Алжира, Филиппин, Мадагаскара, убитых за чью-то сдобную жизнь, бьет ему в сердце — хотя и ни в какой колокол он не трезвонит, а просто излагает неприятные носителям доминирующей мысли наблюдения.

Что туземцев белым удалось дегуманизировать так, как нацистам не удалось расчеловечить евреев. После чего бельгийцы косили конголезцев, голландцы индонезийцев, американская армия филиппинцев, а китайцев вообще все кому не лень, потому что их много.

Что книга Мельгунова о красном терроре, являющаяся единственным источником сведений о кромешных зверствах большевиков, основана сплошь на мемуарах белогвардейской пропаганды и многократно уличена в прямом вранье.

Что захваченный ГПУ генерал-погромщик Тютюнник чуть позже писал вместе с Довженко сценарий «Звенигоры» — кинобиблии украинства. А сочинивший гайдаевскую «За спичками» Майю Лассила замучен белофиннами в концлагере вместе с двадцатью тысячами соотечественников. А все голливудские мадьяры — братья Корда, Майкл Кертиц и Дракула Бела Лугоши — красные интеллектуалы, бежавшие от тотальной резни, устроенной хортистами разгромленной Венгерской республике.

Ну, и просто тонна малоизвестных сведений.

Что де Фюнес в роли комиссара Жюва пародирует мимику де Голля, а принцип обратного отсчета придуман не учеными, а лично Фрицем Лангом на съемках «Женщины на Луне». Что Париж стал центром притяжения людей искусства в 30-х просто потому, что там не было сухого закона и никто не мешал богеме напиваться до поросячьего визга — а танец «Lindy Hop», ставший у нас «Линдой с хлопками», назван в честь великого воздухоплавателя и убежденного гитлериста Чарльза Линдберга.

Подлинно гениальна идея сложить историю ХХ века из новелл о легендарных кораблях: «Титанике», «Потемкине», «Челюские», «Лузитании», «Эксодусе», «Авроре», лодке «Курск» и яхте «Гранма» (Боже! кубинская революция началась с яхты по имени «Бабушка»!)

Вот из подобных же очерков о деле Дрейфуса и серийном маньячестве, катастрофах суперлайнеров и культе воздухоплавания, постановках документальных съемок для возбуждения масс и культурном Париже экспатов 30-х и сложена хроника века — с подробными предисловиями о характере каждого десятилетия.

Одна у него беда — длинное название. Столь фундаментальные труды должны называться коротко и ясно.

Но заголовки с подвывертом — трофименковская ахиллесова пята.

В остальном — безупречен.

Двадцать первый век, если посмотреть на него воображаемым взглядов двадцатого, — удивительно безмятежен и счастлив.

Тихое и сравнительно сытое, и даже в некоторых отношениях пуританское время, когда нам повезло жить, – не имеет ничего общего с той бурей, которую застали современники как минимум десятых-шестидесятых годов прошлого столетия.

Что думать об этой буре – это всегда личный выбор.

Михаил Трофименков бурей любуется.

Собрав большую книгу, посвященную революциям, войнам, радикализму и страстям двадцатого века, отраженным искусством и пропагандой, — он, несомненно, зачарован энергией и натиском прежних времен, а многие идеи эпохи – особенно коммунистические – если и не разделяет всецело, то уж точно крепко симпатизирует им.

Конечно, велик соблазн оценить этот текст-портрет века с точки зрения идеологии (довольно отвратительной, как по мне).

Однако не получается.

Потому что Трофименков пишет так живо, с таким очевидным интересом и любовью к своему предмету, он собирает такую пышную мозаику известных и вовсе неизвестных судеб и фактов, что этот его трактат оказывается куда занимательнее многих унылых романов.

Иными словами, хороший non-fiction всегда обаятельнее, чем плохая проза – и можно только пожалеть о том, что при нашей довольно слабой книжной торговле далеко не до каждого романтически настроенного шестнадцатилетнего это сочинение дойдет.

Двадцатый век кончился – на мой взгляд, к счастью.

Но талантливые мечты о нем осталось.

И это тоже прекрасно.

Эта книга весьма гармоничная сама по себе вызывает крайне противоречивую внутреннюю реакцию читателя. Книгу невозможно закрыть — это бесконечный насыщенный поток интереснейшей информации, привязанной к истории, к фактам, к контексту и кинематографу. Но при этом, труд по восприятию этой информации постепенно утомляет до того, что поток информации начинает восприниматься как поток сознания.

Книга разбита на главы — десятилетия двадцатого века, но немного выходит за эти границы.

По содержанию — это сборник колонок Михаила Трофименкова из разных уважаемых изданий. Но все эти колонки приведены к виду чрезвычайно плотного нарратива, внутри которого исторические события сопоставляются с процессом развития фотографии, кинематографа, киноиндустрии и искусства вообще.

Как снимали первые псевдодокументальные батальные сцены? Оказывается, никак. В ванной, подкрашивая модельки и ландшафт. А эти кадры потом становились кадаврами, всемирно известными фотографиями, которые покупали с эксклюзивными правами или печатали миллионными тиражами.

Как растаскивали по полю боя убитых. Не тащили с поля боя, а именно растаскивали после битвы по нему, чтобы кадр получился выразительнее.

Как дело Дрейфуса поссорило всю французскую аристократию, как снимался “Метрополис” и что для мировой культуры значила гибель “Титаника”? Какие наркотики перестали употреблять в начале 70-х, почему и как это повлияло на кинематограф?

Почему свастика стала модной, кто первым принимал у себя Муссолини и как по его приглашению читал в Италии лекции Махатма Ганди?

Книгу Трофименкова пронизывает третий закон термодинамики, ставший известным мемом — энтропия нарастает. Его еще можно сформулировать — “мы все умрем”. Умрем, непременно. Но вот от чего?

Если верить Михаилу Трофименкову, то от того, как разболталась наша планета в ХХ веке — как систему вселенского равновесия понесло в страшную и неостановимую качку, интенсивность которой только нарастает. Но тем интересней за ней наблюдать.

Если хотите с легкостью поддержать любой разговор в самой взыскательной компании, заучите книгу Трофименкова.

Выдержки, извлечения и прочая подобны зажигательным стёклам – они собирают лучи ума и знания… и силою и живостью сосредотачивают эти лучи в сознании читателей.

Джонатан Свифт

…самому одинокому существу за всю историю мира – овечке Долли, зачем-то клонированной… и прожившей семь лет, так и не поняв, где это она очутилась.

Михаил Трофименков

Мы с Растом Коулом (моим alter ego) посвящаем наш отзыв на книгу «Кадры и кадавры» этому безвинному искусственному, но живому созданию, ибо именно её удел толкает нас к тому, чтобы бросить всё и поселиться в задней комнате при баре.  Кабы не долбанный долг пастырей перед другими овцами. Не исключено, что тоже ненатуральными. Да и кто поручится, что мы с Коулом не сошли со страниц рассказа Клиффорда Саймака The Creator.  

***

Такой уровень содержательного предметного шутовства доступен только воистину академичному философу. Таких высот обучения под маской развлечения способен достичь только тот, кто постиг: толпа – суть тот же кабинет. Такого собрания максим… Не, чего я разгоняюсь в девические сопли, максимы встречались и плотнее, и круче. Но я в принципе очень начитанная,  mea maxima culpa. 

Калейдоскоп; капустник; попурри; сборник эссе, статей, театрализованных лекций, изложенных внятно и остроумно; детский спектакль, поставленный в Бойне Номер Пять: женские роли, разумеется, играли мужчины (как зачастую в двадцатом веке). Часы только что пробили полночь, и Золушка в отчаянии пела басом: бьют часы, ядрёна мать, надо с бала мне бежать! («Пленённый немцами 22-летний Воннегут опишет ад…») Перформанс одарённого постановщика. Краткий яркий (красные и белые, чёрные, зелёные, золотые, серебряные с алой буквой L на груди) конспект по двадцатому веку. Десятилетия перехлёстываются, проливаются через край, хватают друг друга за грудки, размазывают кровь по смокингам, наматывают кишки на кулак в лайковой перчатке, раскланиваются, но не расходятся.  

Представлю тезисы конспекта; программку представления. Классическая рецензия предполагает ознакомление с содержанием произведения.  Я расскажу о книге, alter ego выскажется о веке (о человечестве, о барже, о канале, о всей вашей степи и о кое-каких плывущих вещах).

Десятилетие первое. Не без экскурсов в век девятнадцатый. Творцы столетий зачастую рождаются накануне. «Если бы знать, если бы знать! – завершающий возглас Ольги из «Трёх сестёр» открывает двадцатый век. Альцгеймер приступает к изучению благодати незнания. Штат Индиана отвечает на первые шаги науки генетики рождением прогрессивного закона о стерилизации неполноценных особей. Кафка получает аттестат зрелости. Гитлеру одиннадцать, он ходит в первый класс реальной школы.  Мао («Алеет Восток. Взошло солнце. В Китае родился Мао Цзэдун») – пока семь, он собирается в первый класс школы сельской. Чаплину двенадцать, он уже похоронил отца и знает, что такое работа. Малевич работает чертёжником на железной дороге. Сталину двадцать три. Черчиллю двадцать шесть. Умерла королева Виктория, и с ней умерла эпоха – править огромной империей шестьдесят четыре года, не псарня чихнула. Её прощальный подарок миру: концлагеря в Южной Африке.

Из земли начинают выкачивать её кровь — нефть. Супруги Кюри несут миру свет радиоактивности. Трансатлантическая передача телеграмм – начало глобализации. Или сдавливания глобуса? Павлов доложил об условных рефлексах, Эйнштейн – об электродинамике движущихся тел. Диод, хромосома, триод, телевидение, счётчик Гейгера, канцелярская скрепка, растворимый кофе и пылесос, бритва со сменными лезвиями и Фрейд с «Психопатологией повседневной жизни». По Калуге бродит городской сумасшедший Циолковский. Авиаторы – боги. И богиня: баронесса де Ларош. Гудини, Горький, Маяковский. Столыпин, Райты, Пикассо. Джек Лондон, Ярослав Гашек. И уже тогда: Рузвельт. И уже тогда (вечно): в Яффе евреи и арабы перестреливаются. Германский гений в истерике. Российская империя в моде и предмет культового поклонения. Дягилев, Стравинский. Толстой отпал от церкви. Тридцатисемилетний адвокат индусской общины тоже не хочет противиться злу насилием, благие намерения спустя сорок лет отпразднованы резнёй, унесшей сотни тысяч жизней индуистов и мусульман.

Короли превращаются в шутов. Точнее: в клоунов.

С шиком стартует эпоха геноцидов (сам термин ещё не придуман, им мир одарит в 1943 тоже юрист — как и упомянутый выше Махатма Ганди, — Рафаил Лемкин). Немцы истребляют гереро и намо, бельгийцы – конголезцев, голландцы – индонезийцев. Китайцев – все. Все, кому не лень, а в начале двадцатого века ленивых мало. Туземцы дегуманизированы настолько, что евреям и не приснится. У евреев как всегда пиар окажется круче, чем у прочих народов мира.

Божий потрошитель – жалкий серийный убийца, впрочем, жертва ещё конца века предыдущего. Реванш капитана Дрейфуса. Рождение словечка «интеллектуал». Баррес хотел им уязвить тех, в кого метил, вместо этого польстил. С тех пор мы себя считаем таковыми. Но, увы, не являемся: «интеллектуал тем отличается от интеллигента – особенно от классического «русского интеллигента», — что ищет не категорический смысл жизни или события, а смыслы: часто – противоречивые». 

Показательные процессы, классовая борьба. Апогей гуманизма – одиннадцатичасовой рабочий день (для несовершеннолетних – девятичасовой). Суфражисток в Лондоне колотят дубинками, любая массовая забастовка в США подавляется военными методами, от которых вздрагивает за утренним кофе Николай, прозванный Кровавым за хреновый менеджмент ивента.

Голливуд юн и невероятно витален. Правдивая ложь проходит становление, как искусство, как инструмент управления массовым сознанием, как наше всё уже навсегда, до Апокалипсиса. «Боже упаси: я не отождествляю пропаганду с ложью: пропаганда – не ложь и не правда, а просто третья реальность». Первая в истории медиа-война с реальными жертвами, доходящими до миллиона жизней. «У фальсификаторов множество смягчающих обстоятельств, но один их невольный грех непростителен. Они создали презумпцию профессиональной виновности».

Кстати, о мелочах. Вас опять надули. Не было никакой одесской садистки Доры, терзавшей свои жертвы. «На самом деле всё гораздо смешнее. Дора Явлинская была женой чекиста Вениамина Сергеева: после падения советской власти в Одессе он переметнулся к белым и выдал большевистское подполье. Этим его вклад в «белое дело» не ограничился: он участвовал в написании сценария и съёмках фильма о зверствах ЧК: главную роль женщины-палача сыграла Дора. Фильм потряс публику – Дора зажила своей жизнью. Когда красные вернулись в Одессу, супругов судили открытым судом и расстреляли». Сила искусства! Дальше – больше. Петлюровский генерал Юрко Тютюнник преподаёт в Харьковской школе красных командиров, пишет сценарии совместно с Александром Довженко, играет самого себя у Стабового (камео – суть начала века, не мода и не стиль). Сценарий к фильму Стабового написан Лифшицем, некогда он, губчекист, лично брал Тютюнника. На площадке не было скучно.

Войну «не ждал никто, кроме генштабистов (их работа в том и заключается, чтобы ждать войну) и бульварных беллетристов… Читайте бульварщину, рассматривайте комиксы, и вы увидите будущее… если авторы грошовых книжек в бумажных обложках решили, что мировая война будет, значит, её не миновать».  

Давайте писать хорошие книги, а? Без страданий народных. Без тугой плоти кайла на дне татарского арыка в тени ямало-ненецкого Беломорканала. Девы тешат до известного предела, дальше, граждане, уже неинтересно.  

Что ты назовёшь истиной на земле, истина и на небесах.

Десятилетие второе. Десятилетие постановившее: важнейшее из искусств отныне – пропаганда.

Смыслу конец, пришло настолько же бессмысленное, насколько и пафосное движение «дада». Кошачьи концерты, пляски психов во мраке, «трабаджа ла моджере магаморе магаже, благо банг, благо банг», истерически хохочем, пускаем пули в лоб.  

Андрей Белый придумал атомную бомбу. Декаданс. Норвежский корабль врезался во французский транспорт «Монблан» с двумя с половиной тысячами тонн тринитротолуола и тринитрофенола на борту. «Взрывная волна подняла цунами, снесла половину города, завязывала узлом железнодорожные рельсы. Две тысячи человек, включая 600 детей, погибли, 9000 тысяч были ранены, 400 ослепли».  Он утонул. Да-да (дадаисты), он тоже. Но легендой стал Титаник, обезглавивший список Forbes. Случайно, или я вас специально на этом мосту (короля Людовика Святого) столько лет собирал? Всё проще. И сложнее. Да (дадаисты) всё, собственно, всего лишь так и никак иначе. «Судьба – охотник на крупную дичь: чудеса света долго не живут… любой Вавилон обречён… вымышленным страстям не перевесить подлинные фантастические трагедии».

Война. «Катастрофу готовят финансисты и генштабисты, но делают неизбежной мальчишки». 

Пришло время Ленина. Светские беседы Дзержинского с Бердяевым, облавы, погромы, избиения и убийства на допросах. Террор белый. Террор красный.  Распады империй. Кто бы знал, какие способные демоны дремлют в мелких театральных критиках. Из мастерской Родена выйти в атаманшу Марусю, и на пару дней взять Ростов. А могла бы скучать в Париже.

Османские руины, Лоуренс Аравийский, упомянутый Остапом Бендером и  увековеченный Питером О’Тулом. Феномен Фантомаса, и просто Изя. Изя Фантомас. Ещё и «Пражский студент».

Десятилетие третье. Становление совсоциализма. Стабилизация капитализма. «Беден только тот, кто хочет быть бедным или пострадал от несчастного случая».  Джаз. Звуковое кино (оно же: первая клиническая смерть Голливуда как организованной группировки, Великого Немого вальнули). Сомс Форсайт лениво наблюдает танки, идущие по Лондону, подавлять стачку. Морская владычица сдала позиции, царицей (пока финансовой) мира становится Америка. В Нью-Йорке вырастают Крайслер, Рокфеллер-центр, Эмпайр-стейт-билдинг. Доллар начинает править европейский бал.

Красная армия несёт на штыках счастье и мир трудящемуся человечеству. Мир начинается с чистого листа. Подавляющее большинство лишилось всего привычного: государства, церкви, семьи, школы. Выжили – уже счастье, нечего ворчать. Есть секс и революции (вот уж чего на веку щедро), это помогает от боли, инициируя выброс в кровь огромного количества эндогенных опиатов. Кому не повезло дорваться до экзогенных. Потерянное Поколение (Поколение, Которое Всегда с Тобой). Гертруда Стайн, Хемингуэй, Фицджеральд. Бесконечная Фиеста, между тем как на Западном фронте без перемен. Ночь нежна, но смерть героя. Три товарища Джонни дали винтовку. Сюрреализм («простейший сюрреалистический жест: выйти на улицу и стрелять в толпу, пока не кончатся патроны»). Аль Капоне. Коко Шанель. Муссолини. Мережковский. Пилсудский. Гитлер и Людвиг Витгенштейн. Генерал Слащев и Бела Кун. Илья Ильф. Конармия гадюка, Белая гвардия, кровью умытая. У нас всегда с собой полные карманы потерянных на этом празднике. Артём Весёлый, Лавренев, Булгаков, Федин, Бабель, Мариенгоф, Алексей Толстой. К раздаче не успели Гайдар и Фадеев. 

Эпидемия самоубийств в эконише актёров и поэтов. Чекист Агранов подарил Маяковскому револьвер. Драматурги не отстают: Эрнст Толлер.

Мир в очередной раз заплутал в двух соснах сексуальной ориентации. Первый раз так массово (то ли ещё будет). Берёза или дуб – какая, к лешему, разница! В «Гиперболоиде инженера Гарина» — дельные советы (NB! Девочки обоих-семи полов, советы не утратили дельность и современность!): как современной проститутке стать успешной. Неудивительно, автор – выдающийся европеец. Фильм Протазанова «Аэлита» (реклама по всей Москве). «Царица Аэлита и служанка Ихошка разыграли декадентский этюд на лесбийскую тему». Илья Эренбург. Сергей Эфрон и Тухачевский. Дриё Ла Рошель уходит на фронт с томиком «Заратустры».

«Фриком на этом балу смотрелся физически и душевно здоровый человек. Но такого надо было ещё поискать».  

Троцкий – феномен! Был у них один чрезвычайно одарённый господин-товарищ-барин, да и тот – Троцкий! Дух революции.

Ататюрк – феноменальный феномен, «…способен на немыслимую для коллег самоиронию. Прочитав строки французского журналиста о том, что Турцией правят один пьяница (Кемаль), один глухой (премьер-министр) и триста глухонемых (депутаты), возмутился: клевета, передайте ему, что Турцией правит один пьяница». Пьяница, благодаря которому мы вольны пьянствовать в Турции, вылитый Дракула в исполнении Белы Лугоши.

Авиация, авиация, авиация. Апогей авиации – Линдберг. Беспосадочный одиночный перелёт Нью-Йорк – Париж. Два литра воды, четыре сандвича, две плитки шоколада. И две тысячи литров горючего. Дополнительный бак заслоняет лобовое стекло, боковые стёкла выбиты, ледяной воздух бодрит. (Ледяной воздух и кокс; амфетамины – всё для авиации и армии, всегда; от берсерков до наших дней; без фенамина нет серьёзной операции контингента в Афгане, ЦНС попросту не вынесет.) Ни парашюта, ни радио. Ничего. Горючее. Триумф. Было и пятьдесят боевых вылетов. И жизнь, полная счастья и несчастья. Один из самых ярких кадров века. Его гистологический срез. Как Ататюрк. Как Троцкий.

Но всё-таки хоть в одной из проб тканей – как Линдберг.

Десятилетие четвёртое.  Подведены итоги тридцатых. «Надежда» и «Тошнота». Таланты иссякли. Добрый конформист окончательно (казалось; но оказалось, что нет у конформиста конца!) отупел.  Он верит чему угодно, кроме истины. У него даже своей правды нет – только чужая выдумка.

«Спектакль десятилетия – всеамериканская паника, спровоцированная (30 октября 1938) юным Орсоном Уэллсом. Радиоинсценировку «Войны миров» он аранжировал как репортаж о марсианском вторжении. Обыватели, принявшие её за чистую монету, выбегали из дому в исподнем, запрудили шоссе, обматывали головы полотенцами, кончали с собой, клялись, что видели инопланетян. Когда (7 декабря 1941) сообщение об атаке на Перл-Харбор прервёт чтение по радио тем же Уэлссом стихов Уитмена, Америка решит: шалишь, во второй раз нас на мякине не проведёшь. Президент Рузвельт (ФДР) пришлёт Уэллсу письмо в жанре «не кричи волки» и возьмёт в спичрайтеры».

Ангел-хранитель итальянского кино так машет крыльями от радости при виде большого пожара, в котором «четыре-пять тысяч абиссинцев очутились в огненном кольце и погибли от удушья». А с людьми — и животные. Чистый детский восторг, пена дней на губах ангела-хранителя. 

Эпидемия суицида в эконише королей рынка. Устали жить. На счетах – последние миллиарды, страх нищеты. Этих не пришлось собирать на Титаник. Ушёл король спичек. Стреляется из старого охотничьего ружья король бритв. Покончил с собой король стали. Выбросился из окна король мясных консервов. Обувной король, как последняя из последних гнид, прихватил с собой и пилота личного самолёта, хотя тот уговаривал: погода нелётная.

Великий кризис. В США фактически голодомор. И при этом – кризис перепроизводства. Они близнецы братья: крайняя нужда и чрезмерный избыток, диссоцированная двойня. «Между тем проблему перепроизводства рынок решал радикально-практично: жег зерно в паровозных топках, топил овощи и фрукты».   

Эпидемия превращается в пандемию и распространяется на восток, где короли иначе декорированы. Стреляются секретари горкомов. Чекисты выбрасываются в окна ведомственных домов под ноги прохожих. А там и ежовщина подтянулась, смерть порождает смерть. От кровожадного горца Сталина не просто не отстаёт, а с разгромным счётом опережает — европеец Франко.

Голодомор. Нищета. Голодомор. Нищета.

Морфические поля. Как ни называй строй за окном, в которое ты собираешься выпрыгнуть, если на одном острове обезьяна взяла в лапы палку, на другом острове обезьяна непременно возьмёт в лапы палку. Хотя у обезьяны нет радиоприёмника, как не было её у Линдберга, летящего в кромешном одиночестве через Атлантику. Мне почему-то кажется, что именно тогда он был остро и бессовестно счастлив.   

Нет США, Европы, России, Китая… Есть мир. И все его острова – звенья единой биогеосистемы, физической, химической, ноосферической. Из проекта лаборатории The Creator. Все мы в универсальном проектном морфическом поле. И если на одном из «островов» обезьяны отказываются от надстроек морали-этики, от методологии – это же немедленно сделают обезьяны всего «архипелага».

В четвёртом десятилетии двадцатого приматы всего мира дружно взяли в руки палки посерьёзней: пришла пора крушить базис. Альфа-самец по имени Рузвельт метался по своему «острову свободы», уговаривая разжиревших вожаков подопечных обезьян спасти капитализм единственно возможными методами: социалистическими. «Жестокое регулирование. Санация банков и конфискация золота у граждан – ОГПУ как раз проводило свою «золотую операцию» (морфические поля! – прим. моё) Легализация профсоюзов, создание системы соцобеспечения. Мобилизация безработных на общественные работы… 1930-е запомнились как «красное десятилетие Америки». В роспись Рокфеллер-центра (когда я первый раз попала в холл Рокфеллер-центра, мне показалось, что я в фантастическом клубе колхоза-миллиардера) воткнули изображение Ленина. Будто Моисея на потолок Сикстинской капеллы. Мудрого Рузвельта «стойко ненавидели спасённые им господствующие классы».  

Муссолини и Гитлер входят в силу. «Трагедия десятилетия – в отсутствии выбора. Призывать чуму на оба дома – ведь и там и там расстреливают, как лес вырубают, — означает занять сторону чумы. Фашизм – абсолютное зло. Что ж, значит, Сталин – «не человек – деянье, поступок ростом с шар земной» (Пастернак) – обречен на роль абсолютного добра. Несмотря ни на что». Автору достанется за это и от сталинистов (низвёл кумира до жертвы обстоятельств!) и от антисталинистов (он назвал тирана абсолютным добром!). Автору за многое достанется. Автор же всего лишь приводит факты.  В данном случае ещё и подтвердив их цитатой из уважаемого/неуважаемого (нужное вам подчеркнуть) ПППП (поэта, писателя, переводчика, Пастернака). 

«Коминтерн … агонизирует в западне московских отелей, Москва – самый космополитический город мира, отбивший этот статус у Парижа, СССР – самая космополитичная страна… Проще сказать, кто из властителей дум не побывал в Москве, чем перечислить тех, кто там был».

Террор, отчаяние. Пир во время чумы, ничего нового. Москва ужасна, но почитайте Оруэлла о Барселоне. Тексты Гладкова (о Москве) и тексты Оруэлла (о Барселоне) фактически идентичны. Морфические поля… Вот и первая телепередача в СССР подоспела.  

Фашистские партии плодятся по всему миру, как в двадцатых плодились партии коммунистические. Не так поражают фашисты в Исландии, норманны, Один с ними; как еврейская фашистская партия Брит Ха Бирионим.  «Бен-Гурион ласково величал Жаботинского «Володя Гитлер»… сионисты апробируют безадресные взрывы на базарах, куда подсылают заминированных осликов, и в автобусах. В декабре 1940-го восходящая звезда Израиля – 25-летний лидер террористов «Лехи» Ицхак Шамир предложит Гитлеру союз против английских колонизаторов».  То есть с Гитлером готовы договориться, но Бернадота забудем и не простим. Он же швед-аристократ Фольке, а не гарный еврейский хлопчик Ицхак. Ну-ну! – как говаривал старина Ухудшанский в свой развёрнутый профорган.  

Творческие компоненты экониши и в этом десятилетии не отстают от моды на самоубийства. Принял морфий, повесился, вскрыл вены… Но кто заметит нескольких паяцев на фоне шквала тел бизнес-класса, несущегося с Эмпайр-стейт. И заполоняющего всех и вся фашизма. The Creator не терпит пустоты.

Всемирная гражданская. «В истории не было более романтической войны, которая с такой силой излечивала бы от революционного романтизма… фашизм сам толкал либералов в объятия Компартии. Совсем не так, как предполагалось, но фашизм революционизировал капиталистическое общество… Раньше Коминтерн руководствовался принципом «кто не с нами, тот против нас». Теперь – «кто не против нас, тот с нами». Увы, на гражданских войнах расстреливают чаще, чем убивают в честном бою. Мир погружается во тьму. Буквально: во тьму фашизма. Испанцы пулям не кланяются, как не кланялись в своё время ядрам русские офицеры, и Болконский мог бы прожить долго и счастливо, его полк был в резерве, но как русские, так и испанцы своим поведением превращали атаки в коллективное самоубийство. Испания, Испания, Испания… «Осуждать советскую политику в Испании и советско-германский договор можно лишь с ультрареволюционных, троцкистских, но никак не либеральных позиций. Странно, не правда ли?» История полна парадоксов. Если есть The Creator, если он дал нам свободу воли, иногда он смотрит на вот это вот всё и думает: я и так, и так, а они! Загну им ещё покруче! Он наверняка гневлив, как всякий Руководитель Лаборатории, вспомните хотя бы Зубра, впрочем, все они отходчивые, а овцеобезьянки всё провоцируют и провоцируют морфические поля с закруткой на спине. Задумывается ли The Creator об утилизации биологического материала? В его лаборатории время течёт иначе, точнее: в его лаборатории не время, а иначе.

Рождение социологического проекта Mass Observation. Уникальный проект, казавшийся дурацким, и породившим эпохальные последствия. Некогда я была удивлена, что девочки-пиарщицы, окончившие профильные факультетики, последыши новорусских вузиков, о нём понятия не имеют. Теперь я повзрослела и стараюсь ничему не удивляться.

Чан Кайши, уникальная личность. Парадоксальная. Вы послушайте: китаец, окончивший японскую военную школу. «Сколько людей погибло? По самым скромным подсчётам, 35 миллионов. Или, скорее, сорок? Кто их считал?» Это Китай с 1924 по 1949 гг. «Китай благодарно принял Мао, действительно объединившего стану и остановившего 40-летнюю бойню. Любая диктатура казалась лучше, чем этот вечный кошмар, положить конец которому Чан, в отличие от Мао, не сумел…». Вломят ли автору «Кадров и кадавров» за всё хорошее против всего плохого? Неглупый биологический материал понимает, что не за что. И уж точно – не ему. Тем более автор написал волшебное слово «казалась», но кто у нас внимательно читает.  

Десятилетие пятое. «Чудо что это было за десятилетие… Если, конечно, отрешиться от мировой войны». Разумеется, это невозможно. Уж точно не для русских (не национальность, прописка). Но не для всех. Есть те, которые готовы на всё, даже отрешиться от этой Войны. В коммунальной квартире не без уродов, будто только решительный отказ от всего, что понадобится впредь, гарантирует им отдельную жилплощадь на Манхеттене (предпочтительнее Вест-Сайд) с включённой оплатой счетов. Цена всегда одна, см старый анекдот про «не понимаю, где ты меня кинуть хочешь?!»   

«Из блокадного Ленинграда… вывезли по Дороге жизни железнодорожный вагон вин урожая… легендарного года. Дегустацию доверили космополитам Алексею Толстому и Эренбургу: вино, увы, умерло, превратилось в сладкую детскую водичку».

Дети десятилетием одарены щедро: «Пеппи Длинныйчулок», «Хроники Нарнии», мумми-тролли; «Бэмби». Автор «Маленького принца» исчез. Януш Корчак излечил и научил многих, вовсе не в качестве военврача Русской императорской армии в русско-японскую, не как майор медицинской службы госпиталя в Лодзи, и даже не как педагог-новатор. А как Человек, Который Не Мог Иначе, отклонив все альтернативы невозможностью для человека любую альтернативу пережить.

Алан Тьюринг ломает код «Энигмы», создаёт теорию искусственного разума и ЭВМ; стерилизован по решению суда, принимает отравленное яблочко по собственной воле. «Кибернетику» посему пишет Норберт Винер. Жак-Ив Кусто уходит под воду, Шульженко поёт. «Валенки» Руслановой у руин Рейхстага – перформанс столетия. Ни одно ядерно-световое или ракетно-космическое шоу его не переплюнет — для меня, потомка погибших и выживших в этой Войне. И уж тем более не Пиаф бы здесь замахиваться; Пиаф, разрывавшейся между кабаками и борделями, оспаривать эстетику «Валенок».

Глен Миллер то ли не долетел до Парижа; то ли долетел, но умер там же, где пела Эдит. Джексон Поллок поливает холсты краской. (И ещё очень нескоро Воннегут напишет «Синюю бороду», где будут и абстрактные экспрессионисты и Вторая мировая.) В кабачках Сен-Жермен-де-Пре шутят, что остался один вменяемый художник: шофёр Сержа Полякова. 

Мы победили. В обращениях к народу атеиста Сталина на место не помнящих родства «граждан», стали «братья и сёстры». Ещё поразительнее (в цель) заявление об осадном положении Москвы: «Сим объявляется…» В каком из братьев и сестёр не проснётся простой псковский  дворянин Кутузов, донской атаман Платов, и лифляндец Барклай – по меткому замечанию татарина Аракчеева, ничуть не менее русский, нежели грузинец Багратион (который всегда готов самую модерновую армию шапками закидать)? Коли так, ваше высокоблагородие, мы из дворян, чиновников, мещан, купцов, из партийных и без, из «лиц свободного состояния» — немедля становимся единым и неделимым народным ополчением.  Это в ДНК. Кто к нам с мечом придёт – будет слушать «Валенки» уже у руин Рейхстага.  Да, «насилие – неизбежный спутник войны, и, если Красная армия якобы насиловала больше, чем французы или янки, то она была единственной армией, в которой за изнасилования расстреливали перед строем». В любой из русских армий так было всегда.  

Пенициллин. Стрептомицин. Люди ликуют. Остатки микроорганизмов отползли готовить ответный эволюционный удар.  

Изменилась география мира, претерпела изменения лексика. Война не закончилась, «а стала, по словам Бернарда Баруха (16 апреля 1947 года), советника Трумэна, холодной». СМЕРШ. Майор Пронин (за что его фамилию так оскорбила одна нынешняя лонглистовая русскоязычная израильская авторка? Неужто за то, что его создатель, Лев Овалов, получил пятнадцать лет, невзначай раскрыв в повести о майоре методы советской контрразведки? Ай-яй-яй, сын за отца не в ответе, вам ли, певице сиротства, не знать!) Бонд. Бермудский треугольник. Коминтерн распущен. «Интернационал» больше не гимн СССР. Русские никуда не собираются, им восточноевропейского влияния за гланды.

«Двум шведам, спасшим в конце войны тысячи европейских евреев, судьба уготовила издевательский конец. Рауль Валленберг, дождавшись в Будапеште армию Малиновского, исчез на Лубянке (1947). Фольке Бернадота изрешетили в Иерусалиме (17 сентября 1949 года) боевики из группы «Лехи»: граф неосторожно ужаснулся нацистскими методами отрядов, вырезавших палестинские деревни. Бернадота забыли, в отличие от канонизированного Валленберга».

Антиколониальная эпоха окончательно вступает в права. «Воспользовавшись мигом передышки между уходом японцев и возвращением старых колонизаторов, восстали Индокитай, Индонезия, Филиппины». Франция расправляется с мятежным Алжиром. 

В Голливуде сплошной нуар. Экзистенциальная проблематика решила опроститься, как некогда граф Фёдор Растопчин, неуместный и беспомощный на московском пепелище. Чёрный юмор.

Водевиль абстракционизма, поставленный спецслужбами и провалившийся: «одной из причин падения сенатора Маккарти… было то, что он в инквизиторском раже намеревался разоблачить советских агентов, финансирующих красное искусство, не подозревая, что речь идёт об агентах американских». Но сам абстракционизм крепко стал на ножки и пошёл, пошёл!..

Гениальные фотографы. Всего четыре, но какие! Один из них, снимая мёртвого Лени Брюса (такая работа у фотографа LAPD), подслушает как коп, вздохнув, выдаст гениальный афоризм: «Нет ничего печальнее, чем старый хипстер».

Виши и безжалостное «Око». Время стирает всё так же легко, как стираются секундами экранного времени слова экранной же надписи, оставляя лишь … кровавые фарсы.

Кровавые фарсы.

«Нацистские киножурналы стоит пересматривать почаще: актуальное зрелище».

Десятилетие шестое. «Маккарти подарил «охоте на ведьм» гротескное лицо алкоголика и мошенника, наделенного манией величия и манией преследования одновременно». Непонятно, происходящее трагический анекдот или анекдотическая трагедия?

Позже Сахаров начнёт размышлять о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе. А пока он «предлагает взорвать бомбы на атлантическом и тихоокеанском шельфе так, чтобы США провалились в тартарары» (вспомнился пассаж о Сахарове из воннегутова «Времетресения».)

Дебютирует отец киберпанка Филипп К. Дик.

Красавцы Кеннеди, жизнелюб Хрущёв, открывают эру… увы, не Водолея. Потребительства. «Впервые – не волнуйтесь: это ненадолго – разрыв между бедными и богатыми не ширился, а уменьшался». Старт не только космический, но и первой мыльной оперы, шедшей пятьдесят семь лет. Мыльные одиссеи – реальность, межгалактические – утопия. Телевидение отправило Маккарти в нокаут. Отныне телевидение может всё.  Такой катастрофы Голливуд (вторая клиническая смерть) не знал со времени гибели Великого Немого. Похоронили Жерара Филиппа, заодно бросив к нему в гроб классику, чтоб два раза не копать. Бэби-бум. «Устав притворяться снобом, Набоков стал звездой благодаря «Лолите»». «Здравствуй, грусть», великое произведение ни о чём, названное «маленьким шедевром цинизма и жестокости», до сих пор глупые умные взрослые дети не оставляют попытки написать «такое же, но другое».  Это уже не просто тошнота. Это блевотина.

Мини-юбка, битники, штатники, «стиляги». Морфические поля. В мире всё «такое же, но другое». Как в кино. Что вы назовёте истиной… В лаборатории The Creator полагают наши творения осмысленными официальными запросами божьих созданий на поставку жизненно необходимого, а не бездумным самовыражением биоматериала, хворого на всю фантазию.   

«Мятеж в Венгрии (октябрь-ноябрь 1956) казался… освободительной революцией. Но советская пропаганда не лгала, называя его натуральным фашистским путчем. «Герои Будапешта» вешали за ноги и сжигали коммунистов, резали автоматными очередями в упор безоружных 18-летних призывников. Трое из этих героев, восторженно встреченных во Франции, вольются в фашистское подполье ОАС и изрешетят машину де Голля и его жены, уцелевших чудом». (Автору хана, хотя не он первый, далеко не он; первые – архивные материалы.)

В приличной саудовской семье родился здоровенький малыш, Усама бен Ладен.

Pin-up-girls. Живут между целомудрием и порнографией, никогда не бывают вамп; зазывны, но смущаются своей зазывности. «Девушка по соседству», ждущая парня с войны. Искусство, притворявшееся, что к искусству отношения не имеет.

Альбер Камю. По-пацански идиотически доказал абсурдную хрупкость бытия в ДТП. 

Чаплин, в жизни красив, как Дориан Грей, но на экране обезобразил себя. «Бесполый экранный воздыхатель, которого в жизни постоянно сопровождали скандалы сексуального свойства. … «Огни рампы» (1952) – история агонии старого клоуна… больше всего в жизни Чаплин ненавидел Чарли».

Элвис. Родился у героев картины «Американская готика». Стал, кем мечтал: дальнобойщиком. «Элвис знал: Промысел Божий существует, он безапелляционен, благодатен и жесток… Промысел настиг вполне довольного своим уделом 18-летнего шофёра, когда он зашёл в студию Сэма Филипса SUN записать за 4 доллара звуковое письмо на день рождения мамочке… Если и есть пример абсолютной реализации американской мечты, ради которой никому не пришлось приложить усилий – это история Пресли… Счастье и трагедия Элвиса, его ничтожество и величие в том, что мечта не изменила его… И даже умер смертью не идола, но шоферюги…»

Десятилетие седьмое.  Десятилетие революций. Каков век, таковы и десятилетия.

Революция Сексуальная. «У истоков любой революции непременно обнаружится немец-теоретик, персонаж почти анекдотический, обосновывающий ее необходимость и благодатность для человечества, но сам к прогулкам под пулями не склонный… Так и идея СР родилась в 1920-х годах у Вильгельма Райха, вице-директора венской клиники Фрейда и директора первого в мире Института психоанализа…» (Позволю себе ненадолго вернуться в третье десятилетие. Зина, одна из четверых детей Троцкого, погибших при его жизни: «Истерзанная… безумием (усугубленным психоанализом, которые навязал ей отец), покончила с собой в Берлине…».) Всё ещё верите в психоанализ? Или, наконец, вернулись к утренней зарядке и водным процедурам?

Как будто прежде с сексуальных колёс не срывало. Да вся история человечества. И, да: ««Синие чулки» суфражизма – гораздо большие сексуальные революционеры, чем Курбе, живописавший вагину крупным планом». А такую свободу – любую, — женщинам, что дала Великая Октябрьская, не давала ни одна, ни до, ни после. Я не за и не против ВО. Она уже случилась, надо не за и против, нужны бы размышления, приводящие к выводам. На основе фактов. Как и автор «Кадров и кадавров» я всего лишь о фактах.

Антибиотики победили (казалось, что навсегда – вечная иллюзия) венерические заболевания. Противозачаточные пилюли позволили женщине не быть рабой размножения. Психодел смёл последние барьеры.

Недолго музыка играла. Иных уж нет, а те далече. Уже на подступах карательный ВИЧ (вирус, невероятной изменчивостью пресекающий любые попытки сломить его бесчисленную армию, Верхувену не снилось), рассказать, что революции – революциями, а эволюция на месте не стоит. Надо же как-то сдерживать революции. Хотя бы такие бессмысленные и беспощадные, как сексуальная.

Революция Студенческая.  Председатель Мао и классик социологии Герберт Маркузе в один голос: революционность отныне — не классовый, а возрастной атрибут. Даже более чем странный продукт века «Пазолини, страстный коммунист, католик и гомосексуалист, категорически презирал «маменькиных сынков», атакующих полицейских. Те-то как раз были выходцами из самой что ни на есть гущи народной». В Европе, получив поджопники, по домам разошлись. А настоящая трагедия забылась. В Мексике, опасаясь, что студенты сорвут Олимпиаду, «власти за десять дней до её открытия просто выкосили пулемётами сотни студентов в центре Мехико».

Бунт? «Маструбация, онанизм, кастрация» (Пьер Гольдман) «Это был не бунт против общества зрелищ, а звонкий бунт-зрелище, тем более бессмысленный, чем милосерднее он протекал. Первая революция, которой не было». В отличие от…

…Революции Культурной. «…мутная, дикая стихия истории, в которой нет места мелодраматизму». Хунвейбины. Потоки крови. Как и прежде, китайцев никто не считает. Они сами не считают друг друга. «Упорядоченная бунтом Поднебесная через 25 лет явила миру такую мощь, что европейским маоистам осталось только переквалифицироваться в менеджеров, заключающих с Китаем контракты».

Революция Кубинская. Пьянила мир полным отсутствием дисциплины. Никакого соцреализма, сплошной модернизм, феномен современного искусства, безумного, неупорядоченного, отрицающего стиль и вкус. Импрессионизм, барокко – всё равно, пусть рядом. Щёгольский подсвечник из тёмной бронзы с тремя античными грациями… и рядом с ним становился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале…  Фидель не лопнул, держа фасон: объявить горстку партизан повстанческой армией! Религиозный социализм. Мария Магдалина – проститутка, перевоспитанная революцией. Официально проституция упразднена, теперь даже девки с высшим образованием, а значит проститутки они — во-вторых. Душераздирающе молодые Фидель и Сьенфуэгос озадачены победой. Кубинские медицина и педагогика становятся легендарными. Особенно медицина. Она рождена легендарными русской и советской. Ну, не чокаемся!..  

Революция Космическая. Гагарин, простой рабочий парень. Всего лишь на двадцать четыре дня опередит Алана Шепарда. То есть: СССР почти на месяц опередят США. Две звезды и смерть Сергея Павловича.

Если бы проклятия Кеннеди не существовало, его стоило придумать. «Это было безусловно «преступление страсти». Критическая масса любви имеет свойство «вдруг» отливаться в девять грамм свинца».

Десятилетие восьмое. «Десятилетие диско, этим всё сказано». ABBA; Сын Сэма; «годы кокаина, самой гедонистической и дорогой изо всех субстанций, сменившей хипповские марихуану и ЛСД». Во второе десятилетие кокс был профессиональным инструментом авиаторов, все остальные «носили» его, как сейчас носят камуфляж, модно, удобно… бодрит. Вот и стал старик кокс окончательным гедонистом. И декаденты не заметили, что уже неотличимы от дегенератов. «Глубокая глотка» вышла из подпола на большие экраны. «Разговор о простом минете уже не мог обойтись без ссылок на святого Барта и блаженного Гваттари».  Голливуд (третья клиническая смерть), сожжённый теперь не звуком, но телевидением, снова восстал из пепла, отряхнулся, почесал лапкой новорождённую мальчишескую головушку, его оперение стало ярче: «Звёздные войны».

Первый тест на беременность. ЭКО. Мужики, свободны!..

Свальный грех не революция, но светское развлечение. (Не смешите Древних!) У женщин и гомосексуалистов публичный замер: нелегальные аборты versus «нас трахали арабы». А где-то кто-то растит два колоска по Джонатану Свифту, на том месте, где раньше рос только один… Забыла же! Перепроизводство! Нужны шлюхи и гомосеки, чтобы всё это жрать. ««Общество потребления» — хлестко назвал окончательно оформившуюся фазу глобальной цивилизации Бодрийяр».

Граница между теорией заговоров и практикой стёрта. Первый в истории ЦРУ и ФБР государственный аудит завершён «Указом №11 905: президент Форд запретил ЦРУ убивать иностранных лидеров, которых Управление, как выяснилось, тридцать лет валило от Карибского моря до китайских морей, ни разу не усомнившись в том, что творит».

Но самое трагическое событие десятилетия: окончательный официальный развал (под видом радикального пересмотра, 1968 г.) образования. «Его лишают систематичности и историчности, дробят на частные методологии, локальные проблемы. Это подаётся как освобождение от патриархального авторитаризма, триумф левизны». И приводит к тотальному отупению. К тому, что довольно скоро из аудиторий Brigham and Women’s госпиталя вынесут в кладовки белых профессоров, отцов-основателей акушерской школы, в Нью-Йорке снесут (как минимум вынесут из Центрального Парка) статую  Джеймсу Мариону Симсу, отцу современной гинекологии, простите, я о своём. К тому, что чернокожий студент из ЮАР, получающий стипендию Сесиля Родса, кидает говном в статую Родса.  И к куда более глубинным граням п… педагогического коллапса, академического бессилия, тотальной импотенции и бесплодию всей системы вузов, от лиг плюща до ПТУ хвоща.   

Сальвадор Альенде, Джимми Картер, Дэвид Боуи, Якопетти, Шахиншах, Джеки и Аристотель, Хусейн, дорогой Леонид Ильич… Прихоти, симулякры, дурной вкус. Тенденции, персоналии и события занимательны безнадежностью. И очередной бессмысленностью. Хочется впасть в беспробудное детство, прижав к себе томик Ницще, и убить их всех. Но – нельзя! Тебя ещё успели выучить, как следует, просто повезло. (Мой персональный торпидный психоз, родом из этого десятилетия: раз в год, ночью помрачнее, под бутылку водки смотреть «Ночного портье».)

 Десятилетие девятое. Стена, Бхопал, «Челленджер», Чернобыль. СПИД три-ум-фа-лен! Приехали. Человечество, правда, полагало, что не будут предприняты ответные эволюционные шаги открытию антибиотиков, сексуальным революциям и замерам кюреток с суровым пацанским анальным сексом? ВИЧ – непобедим, вариабельнее вируса гриппа раз эдак примерно в миллион. Интерфероны и антиретровирусные – это как каска, призванная защитить от рухнувшего бетонного перекрытия.

Рейган, Горбачёв, Миттеран, Берлускони, Мандела, реалити шоу, «андрогин Мадонна и не-пойми-кто Майкл Джексон».  Кровь во все стороны. Когда ж оно было-то иначе?

Десятилетие десятое и так далее. «Фарсы повторялись как трагедии, а клонированные трагедии отказывались превращаться в фарсы». Ну, пооолный Wag the Dog. Только при просмотре вместо колы с поп-корном, кровь, и плоть. И мы её пьём, и жрём, и хотим ещё, и никак не можем напиться и нажраться. И любая попытка упорядочить уровень энтропии приводит к её нарастанию. Адекватных парней только трое: Бивес, Батхед и Гарри Поттер. 

«…На первое место среди мировых валют вышла дезинформация. СМИ вспомнили, что еще в 1967-м Ги Дебор предсказал «общество зрелищ», и объявили его пророком. Засыпанный приглашениями в ток-шоу, Дебор – накануне разрекламированного дебюта в роли телевизионного гуру – предпочел застрелиться (30 ноября 1994) в деревеньке Шампо, где последние годы проводил время за философским пьянством. Он думал, что предостерегал человечество – получилось, что напророчил, но стричь купоны со своих пророчеств ему не позволила старомодная совесть».

***

Что я чувствую? Я отойду, отблююсь и отхаркаюсь жизнью.

Жги, Раст! (Иначе на кой мне alter ego?)

— Вы слышали о так называемой М-теории?.. Короче, в нашей Вселенной время движется как бы линейно, вперёд. Но за пределами нашей Вселенной, если говорить о четырёхмерном пространстве, времени не существует. И если бы мы туда попали, мы бы увидели, что пространство-время – плоское, словно одномерная скульптура, материя находится одновременно во всех точках в суперпозиции, а наше сознание просто носится по накатанной, как болиды по трассе. И всё, что за пределами нашей Вселенной – это Вечность. Взирающая на нас Вечность. Для нас это сфера, но для них – это круг. В Вечности, где времени не существует, ничто не растёт, не рождается, не меняется. В этом мире проблемы не решаются. Мне как-то сказали, что время идёт по кругу. Всё, что мы делаем сейчас, или в будущем, повторяется снова, и снова, и снова. И снова. И снова. И снова. Бесконечно. Смерть создала время, чтобы вырастить то, что потом убьёт. И мы рождаемся заново. Но проживаем ту же жизнь. Которую уже много раз проживали. Сколько раз мы уже вели эту беседу, господа? Кто знает… Мы не помним свои жизни. Не можем изменить свои жизни. И в этом весь ужас и вся тайна самой жизни. Мы в ловушке. 

Я не могла озаглавить отзыв иначе, как «Отойти в сторону и посмотреть». По совершенно случайному совпадению именно так называется мой роман в том числе и о времени, где героине пришлось отойти в сторону достаточно далеко (роман отчасти фантастический, хотя в основном очень женский) – примерно, куда показывал в соответствующей сцене великолепный Коул/Макконахи, имея в виду «них», — для того, чтобы наконец не только посмотреть, но и увидеть.

В реальности же мы никуда не ушли. Мы всего лишь играем масштабами, оставаясь на месте.   

Пропаганда ли эта книга. Да. «Пропагандировать – значит поднимать вопрос» (Годар). Пропаганда знания. Сейчас (как и всегда) откровенно не хватает знания. Истеричного показушного бездумного «покаяния» ахеджак-формата – из каждого утюга. Исповедей и зрелых размышлений – мало. Автор рассматривает любой поднятый вопрос не столько объективно, сколь трезво. Полагаю, многие, в своём раздражении вместо вопросов поднимут кое-что иное, возможно даже будет недолгое эхо в старых хипстерских вагинах… 

Это не фундаментальный труд архивариуса. Это не академические исторические очерки. Но это и не впаривается, как профильный профессиональный труд (хотя, как по мне: профессионально покруче иных претендующих). Это публицистика, отменная как минимум для меня как максимум по трём пунктам:

• Читать интересно и легко (хотя это отнюдь не лёгкое чтиво);
• Книгу у меня подрезал муж (хотя сейчас очень занят);
• Без сомнения остаётся в моей библиотеке (хотя книги уже изо всех щелей).

P.S. Аннотация «Кадров и кадавров» правдива. Вехи и регалии Михаила Трофименкова, перечисленные на обложке, не раздражают: во-вторых – они разумно позади, во-первых – они со всей очевидностью заслуженные.

 «Редкий случай, когда читаешь и буквально хрюкаешь от восторга», – пишет о книге известного киноведа Михаила Трофименкова критик Владислав Толстов. «Учебник мировой истории XX века, но только неканонический, авторский», –отзывается о той же книге писатель Василий Авченко.

Пропустив авторское предисловие и начав читать с первой главы, я сначала решил, будто Михаил Трофименков и в самом деле попытался написать историю XX века. Не только политическую, но и ментальную, даже с элементами истории повседневности. Между прочим, Трофименков окончил искусствоведческое отделение истфака Ленинградского университета. Однако и профессиональному историку не под силу написать хорошую книгу на такую тему. Все равно, что попытаться поднять штангу величиной с КамАЗ.

И в самом деле, повествование очень скоро начало разваливаться на эпизоды, дробиться на фрагменты. Река истории разделилась на ручейки. Трофименков пишет о деле Дрейфуса и о фильмах про Фантомаса, о Льве Троцком и Максе Линдберге, о Камю, Чан Кайши, Чарли Чаплине, Бобби Фишере, о режиме Виши и о «студенческой революции» 1968 года.

Трофименков предложил читателю, в сущности, сборник своих очерков, эссе и статей. Они прежде публиковались в «Коммерсанте», в «GQ», в журнале «Сеанс». Этими эссе и создается мозаичная картина эпохи.

Читать Трофименкова интересно, он пишет талантливо и остроумно. Но я не последую примеру Василия Авченко и не назову книгу Трофименкова учебником, пусть даже и «неканоническим». Для учебника здесь многовато ошибок и/или спорных утверждений.

Трофименков пишет о Китае, Иране и даже Индонезии, но все же не может преодолеть неизбежного европоцентризма: «1970-е — это вообще годы кокаина, самой гедонистической и дорогой изо всех субстанций, сменившей хипповские марихуану и ЛСД». Это где же? Неужели в СССР? Или в маоистском Китае?

Трофименков называет Кемаля Ататюрка «первым европейцем» в Турции, что вряд ли справедливо. Младотурки тоже были турецкими европейцами, а лавры «первого европейца» я бы оставил для Решид-паши, который умер за четверть века до рождения Мустафы Кемаля.

По слова Трофименкова, Юрий Гагарин полетел в космос «на боевой ракете-носителе, рвани которая, Казахстана бы не осталось на глобусе». Но ведь сама по себе баллистическая ракета Р7 не страшна. Летала она не на ядовитом гептиле, а на керосине и жидком кислороде. Ракеты иногда падают, особенно при испытаниях. Но ни Казахстан, ни штат Флорида с карты мира до сих пор не исчезли. Вот если бы Гагарин полетел на орбиту в обнимку с ядерной боеголовкой – другое дело, тут опасность была б нешуточная. Но до такой идеи, разумеется, никто не додумался.

Но все это, в конце концов мелочи, ошибки, почти неизбежные при работе с таким громадным объектом исследования, как история XX века. Гораздо важнее авторская концепция истории. Очерки и эссе собраны здесь не механически. Они объединены не только хронологией (от первого десятилетия XX века до девяностых), но даже идеологией.

Век прогресса, XIX век, сменился кровавым кошмаром века XX. История будто прекратила движение вперед: «мир отброшен к исходной точке столетия, на авансцену истории вернулись неупокоенные призраки прошлого». Время остановилось в 1914 году. Для автора носители прогресса – европейские, русские, китайские левые. XX век стал эпохой их триумфа и разгрома, их катастрофы. И здесь-то и начинается самое интересное.

Люди делят мир на своих и чужих. Свои – хорошие, чужие – враги. Свои – добро, чужие – зло. Этот принцип должен быть хорошо известен Трофименкову из кинематографа, как отечественного, так и, в еще большей степени, западного массового кино: герой и антигерой, хороший парень против плохого парня. Но перенося этот кинематографический принцип на историю XX века, автор загоняет сам себя в ловушку. В книге только два цвета. Нет, не черный и белый, а белый и красный. Все симпатии автора отданы красному. В истории XX века автор видит, насколько я понял, лишь две силы: коммунизм и антикоммунизм, последний он смешивает с фашизмом.  Даже Франсуа Миттеран и Жак Аттали у него чуть ли не «социал-фашисты»: «Социалист, манифестирующий онтологическую неизбывность нищеты и неравенства, — это либо постмодернистский феномен, либо запоздалое подтверждение точности коминтерновской классификации социал-демократов как «социал-фашистов». Даже самая оголтелая советская пропаганда после VII конгресса Коминтерна до такого не доходила.

 «Фашизм — абсолютное зло. Что ж, значит, Сталин — «не человек — деянье, поступок ростом с шар земной» (Пастернак) — обречен на роль абсолютного добра».

Вчитаемся еще раз: Сталин – абсолютное добро? Нет, это не Александр Проханов написал.

На мой взгляд, это прием не историка, не ученого, а пропагандиста: если вы против коммунизма, то вы – фашисты и вам место рядом с Гитлером и Павеличем. Но позвольте, а разве XX век не знал других цветов? Да и террор мог быть разноцветным. Скажем, какого цвета петлюровский террор? Он определенно не белый, ведь петлюровцы были левыми. В декабре 1918-го они шли на Киев не только под жовто-блакитными, но и под красными знаменами. Но приписать красному террору, скажем, проскуровский погром будет тоже неверно и несправедливо. А террор исламистов, скажем, после революции в Иране? Он какого цвета?

 «Отныне и вовеки веков — террор: белый и красный. Белые повсеместно выигрывали по очкам. По подсчетам современных историков, красный террор унес 50–100 тысяч жизней, белый — 300–500 тысяч», – пишет Трофименков.  Это каких-таких историков? Скажем, историк Вадим Эрлихман считает, что жертвами белого террора стали около 300 тысяч человек, а красного террора – полтора миллиона. Но Трофименков ссылок не дает и методики подсчета потерь не касается.

Главное же в другом. Белый террор сводился к произволу разнузданной солдатни. Ни Колчак, ни Деникин или Врангель не ставили перед собой задачи ликвидировать целые классы, целые социальный группы. И белые, при всей своей жестокости, все же не прибегали к якобинскому принципу: «…чтобы казнить врагов Отечества, достаточно установить их личность. Требуется не наказание, а уничтожение их» (Максимилиан Робеспьер).

Между тем, товарищ Лацис писал, что ЧК «устанавливает вредность или безвредность данного лица и степень этой вредности для Советской власти и сообразно этому или уничтожает, или изолирует от общества…»

Михаил Трофименков, человек большой эрудиции, не может этого не знать.

Из всех преступлений сталинизма Трофименков упоминает только «ежовщину»: «До сих пор нет внятного объяснения иррациональной вспышке кровожадности рационалиста Сталина». Что скрывается за этими поразительными строками? Я не могу поверить, что Трофименков не знает о депортации народов, о жертвах коллективизации, о массовом голоде 1932—1933-го. Но даже слово «ГУЛАГ» произнесено только однажды, и то как название книги Солженицына. Голодомор, оказывается, был не в Советском Союзе, а в Америке: «Тела же магнатов-самоубийц венчали пирамиду жертв великого кризиса, начавшегося с падения нью-йоркской биржи в Черный вторник (29 октября 1929) <…> кризис стал голодомором…»

Голодомор в Америке. Я знаю об этом поразительном «открытии» блогеров рунета. Начальники советских отделов пропаганды, должно быть, мучаются от зависти на том свете. Я допускаю, что простой, наивный человек поверит словам какого-нибудь популярного блогера-сталиниста, но Трофименков-то не простой и не наивный? Он конечно же читал «Одноэтажную Америку». Ильф и Петров проехали по американской «глубинке» на исходе великой депрессии. Дважды пересекли США: от Атлантики до Тихого океана и обратно. Если бы голод в США был на самом деле, то его следы нетрудно было б увидеть. Какой бы подарок привезли на родину московские журналисты! Сколько лет учебники пересказывали бы душераздирающие истории о фермерах, которые от голода кушают собственных детишек, о живых скелетах где-нибудь в Калифорнии! Но Ильф и Петров, наблюдательные и умные советские журналисты, не отыскали в США ничего, что напоминало бы ужасающие картины голодомора.

Вольно или невольно, Трофименков перенимает клише советской пропаганды: «румынские интервенты и банды адмирала Хорти», «…храбрый Олеко Дундич погиб в 1920-м, штурмуя белопольский Ровно», «Западный Берлин стал манящей витриной атлантического мира, подобно тому, как Париж должен был стать, по замыслу Гитлера, витриной Единой Европы». Будто сидишь в библиотеке и старую советскую газету читаешь. Но нет, ни в одной советской газете не найти оправданий культурной революции в Китае, а Трофименков завершает главу о ней целым панегириком «великому кормчему»: «Положа руку на сердце, Мао был воистину мудр».

Парижские маоисты и троцкисты в 1968 году могли сколько угодно возвеличивать своих кумиров, сидя за столиками кафе. Они-то знали, что работа до седьмого пота за чашку риса в день им не грозит. И петербуржский киновед знает, что не попадет в расстрельный подвал к подручным товарища Лациса или в китайскую сельскую коммуну, где крестьяне-маоисты «перевоспитывали» городских интеллигентов.

Зачем все это Трофименкову? Мне представляется, что он слишком умен, чтобы всерьез верить, скажем, в американский голодомор. Его рассуждения о Сталине, Мао, Пол Поте, Троцком, великой депрессии кажутся стёбом, игрой. Только я не пойму, к чему эта игра?

Добрый день, уважаемая Ольга! Вы же знаете знаменитый цикл Леонида Парфенова «Намедни»? Когда-то я был его поклонником – нет, я был его невменяемым фанатом, так точнее. Когда у меня появятся внуки, я им расскажу, как в нелетную погоду через всю страну пер на себе коробку с видеокассетами всех выпусков «Намедни» за 30 лет, в арктическую стужу, проваливаясь в сугробы. Внуки не поймут, зачем я это делал, но я себя чувствовал героем рассказа Джека Лондона и абсолютно счастливым человеком.

Парфенов сделал совершенно простую вещь – разложил по полочкам события нашего прошлого. «События, люди, явления, то, без чего нас невозможно представить, еще труднее понять», как он сам произносит скороговоркой в начале каждого выпуска. Понадобилось время, чтобы осознать некоторую ущербность такого подхода: если ты просто красиво расставишь все по полочкам, получится, что все события примерно равны. И полет Гагарина равен изобретению первых полиэтиленовых пакетов, а вторжение в Афганистан — началу продаж напитка «пепси-кола». Парфенов, конечно, мой герой, но он показал «что» и «как», не объяснив главного – «почему».

И вот я прочел книгу Михаила Трофименкова – она тоже про 20-й век, но Трофименкова как раз вопрос «почему» интересует в первую очередь. Зачем нам век двадцатый, что мы должны о нем понять? Слово Трофименкову: «Это — страшно сказать — «проигранный век». Век проигранной надежды не просто на возможность, но на осязаемую, почти состоявшуюся возможность — впервые в истории — справедливого общества. По итогам мировой революции, надежда на которую только и придавала веку смысл, его считай что и не было: мир отброшен к исходной точке столетия, на авансцену истории вернулись неупокоенные призраки прошлого». Обжигающе. У меня сигарета на штаны упала, когда я это прочел.

Михаила Трофименкова я прежде знал как обозревателя «Коммерсанта», а потом вышла его книга «Убийственный Париж» (и в первом своем сезоне работы в большом жюри «Нацбеста» я о ней писал!). Это был такой путеводитель по Парижу, составленный на основе резонансных криминальных историй разных лет. Это было придумано и написано настолько ярко, круто, парадоксально, что «Убийственный Париж» я заставил прочесть всех моих знакомых (и многим понравилось).

В новой книге Трофименкова он представляет авторскую версию истории 20 века, буквально в первом абзаце сплетая Чехова, Альцгеймера и закон о стерилизации неполноценных особей. Он не расставляет события по полочкам, как Парфенов – он устраивает лихой, с посвистом и гиканьем, набег на почтенный жанр исторической хроники. И после этого нейтрально-корректные «Намедни» кажутся слишком постным чтением, потому что Трофименков пристрастен, обаятелен, эрудирован, нетерпим, восхитительно груб, и – это главное! – находит тонкие сближения между самыми неожиданными фактами. Ну, вот для примера (это про 90-е – вообще в книге десять глав «Первое десятилетие», «Второе десятилетие» и далее по списку): «Вопреки Оккаму, цивилизация принялась плодить сущности, без которых человечество превосходно обошлось бы и в единственном «экземпляре». Фарсы повторялись как трагедии, а клонированные трагедии отказывались превращаться в фарсы. Об «обороне от красно-коричневых путчистов» московского Белого дома (август 1991) стало неприлично упоминать после танкового расстрела парламента (октябрь 1993). Русская армия дважды штурмовала Грозный (1994, 1999), американская — дважды обрушивались на Ирак (1991, 2003). Гибель шаттла «Коламбия» (1 февраля 2003) дублировала трагедию «Челленджера». Ремейк «оранжевого майдана» в Киеве (2004) вышел этюдом в багровых тонах (2014). Война в Сирии разразилась (2011) по той же схеме, что и в 1979-м». Боже, храни Михаила Трофименкова и дай ему сил написать еще много книжек. Редкий случай, когда читаешь и буквально хрюкаешь от восторга. Обязательно прочтите. И всего хорошего.

Книга Михаила Трофименкова «ХХ век представляет. Кадры и кадавры» вышла в издательстве Флюид FreeFly (импринт «Книжная полка Вадима Левенталя»).

Отличный нон-фикшн, прекрасное интеллектуальное чтение.

Учебник мировой истории ХХ века – но только неканонический, авторский. Того самого ХХ века, который, убеждает нас автор, отнюдь не завершился с формальным наступлением века XXI; лучший эпиграф к которому – третий закон термодинамики о приращении энтропии.

Книга плотно набита, даже перенасыщена фактами – попробуй-ка утрамбуй в один том весь ХХ век; не менее важно то, как автор эти факты компонует и интерпретирует, какой коллаж получается на выходе. Важнее фактов – авторская оптика, и она замечательно настроена; в итоге получается неповторимое блюдо, и дело тут не только в ингредиентах, но в рецептуре и поварских секретах.

Хотя и факты сами по себе порой удивительны. Кто ввёл в моду свастику в ХХ веке? Шведский лётчик-буддист Эрик фон Розен, начертав её 6 марта 1918 года на фюзеляже первого самолета финских ВВС…  Откуда взялось слово «спам»? От американской консервированной ветчины SPAM, поставлявшейся союзникам; часто консервы были сомнительного качества, что и породило современное значение слова «спам»: навязанная пакость.

Возвращаясь к авторской оптике, скажем: это далеко не розовые очки. Порой это монокль искусствоведа, порой – армейская стереотруба. Мировая история, лишний раз показывает книга Трофименкова, – кровавая, страшная, как и вся цивилизация («кадавры», оказывается, – это трупы). ХХ век – это искусство (автор, как мы знаем, – киновед) и война. Движущие силы мировой истории – цинизм и идеализм. Книга Трофименкова – хорошая прививка от «европейских ценностей», вернее, от экстатического им поклонения.

Кое-кто может увидеть в книге оправдание, допустим, Сталина или, скажем, красного террора… Ничего подобного – просто это взгляд даже не со стороны, а с какой-то орбитальной высоты, с которой все бесчинства обитателей планеты кажутся равноценными, и Сталин тут представляется вовсе не уникальным. И защитники, и противники СССР часто исходят именно из уникальности красного государства, которое для первых – небывалый прогресс, а для вторых – извращение «столбового пути» человечества. В планетарном контексте, взятом широкоугольной оптикой Трофименкова, видно: СССР – государство хотя своеобразное и оригинальное, но существовавшее вполне в русле мировой истории, плюс-минус. Нам часто не хватает именно способности увидеть этот широкий контекст, охватить взглядом весь горизонт – что сталинистам, что антисталинистам; микроскоп – прибор тоже хороший, но не для всех случаев.

Читая книгу, опасался привычного нашего евроцентризма: мы ведь в упор не видим, что происходит за пределами «Большой Европы» от Владивостока до Сан-Франциско, Африка или Китай для нас – другие планеты, да и не обнимешь же необъятное, в книгу не влезет; но нет, вот тебе – глава о Чан Кайши и Мао («коммунисте конфуцианской выделки») – отличный очерк, ничего подобного прежде не читал. «Текли буквально реки крови, сливаясь в величайший в ХХ веке багровый океан: ни один народ не пережил того, что пережил Китай», – справедливо пишет автор. Ещё: «Василий Аксёнов, вдохновившись примером Тайваня, сочинит «Остров Крым», утопию о «второй России», не поддавшейся большевикам и ставшей раем земным. Писатель не видел вокруг себя иных оттенков, кроме чёрного и белого. Точнее говоря, чёрный (конфуцианский, но фашизм) казался ему белым, а красный — чёрным. Но в жизни самого Чана было слишком много кроваво-красного цвета, чтобы он мог стать героем утопии». Историческое повествование дохлёстывает до современности, превращаясь в актуальную публицистику: «Не похоронено его (Чан Кайши – В. А.) главное детище — Всемирная антикоммунистическая лига (ВАЛ), «Чёрный Интернационал», созданный в 1966 году на Тайване для противодействия новой попытке мировой — национально-освободительной — революции путём слияния Антибольшевистского блока народов (АБН) и Антикоммунистической лиги народов Азии. Если Лига объединяла ультраправые диктатуры Тайваня, Южной Кореи и Южного Вьетнама, ныне сданные в архив, то с АБН дела обстоят гораздо интереснее. АБН зародился, как полагают, в ноябре 1943 года на конспиративной «конференции порабощенных народов» где-то в ровенских лесах, а окончательно оформился в апреле 1946 года в Мюнхене, в американской зоне оккупации. США оперативно взяли на попечение представителей «порабощённых народов» СССР, проще говоря, нацистов. Во главе АБН стоял Ярослав Стецько, номинальный глава эфемерного бандеровского правительства 1941 года, вдохновитель львовского погрома, глава ОУН после убийства Бандеры (1959). Руководители и активисты ВАЛ и её региональных структур — феерический паноптикум упырей, для которых даже президент Картер, заговоривший о «правах человека», был «предателем человечества». Бандеровцы, немецкие и прибалтийские эсэсовцы, железногвардейцы, усташи, нилашисты. Пиночет, Сомоса, Стресснер, вожаки-изуверы эскадронов смерти из Сальвадора и Гватемалы. Ну и по мелочи: ветераны ОАС, якудза, ливанские фалангисты. Проще говоря, штаб всемирного белого террора. С ВАЛ сотрудничали Далай-лама, Бен Ладен (через эманацию Лиги — Комитет за свободу Афганистана), полковник Оливер Норт — звезда скандала «Иран-контрас», сектант Мун. Сенатор Маккейн и Екатерина Чумаченко — жена и, как считается, «мотор» карьеры Виктора Ющенко. Правда, с июля 1990-го ВАЛ именуется Всемирной лигой за свободу и демократию — в России её бюро возглавлял Гавриил Попов, а XXVI конгресс прошел в августе 1994 года в Москве. Бог весть, понравилось ли такое переименование самому Чану».

А вот и о Корейской войне: «За первые полтора года ВВС США сбросили 100 тыс. тонн фугасных бомб и 15 млн галлонов напалма, уничтожив всю инфраструктуру. Север, от заводов до театров, укрылся в подземных убежищах. Память об этом объясняет желание Севера обзавестись атомным оружием, страховкой от повторения кошмара, и доктрину опоры на собственные силы, восходящую к древней философии чучхе».

Про Венгрию-1956: «Мятеж в Венгрии… казался им освободительной революцией. Но советская пропаганда не лгала, называя его натуральным фашистским путчем. «Герои Будапешта» вешали за ноги и сжигали коммунистов, резали автоматными очередями в упор безоружных 18-летних призывников».

Про Афганистан: «Советская армия вошла в Афганистан, приняв первый бой с воинствующим исламом, чего мир не понял и не оценил».

Текст похож на киноленту: камера то летит, проскакивая целые континенты и годы, то замедляется, выхватывая крупным планом лицо очередного упыря или мученика, и фокусируется на его судьбе на несколько минут.

Книга очень свободная, отрезвляющая, способная избавить от многих иллюзий и благоглупостей, которые у нас почему-то нередко считаются общепринятыми истинами.

Книга эта («XXвек представляет. Кадры и кадавры. М.: Флюид FreeFly, 2019 г.) стала событием еще до выхода.

Потому что Трофименков. Один из самых системно и самостоятельно мыслящих российских интеллектуалов, с безупречно отлаженным мыслительным аппаратом. (Михаила до сих пор называют – «киновед». Я бы убрал из этой конструкции «кино». Важный для Трофименкова инструмент, но в общем арсенале).

Когда в ходе своих лекций (и обрамляющих их бесед в перекурах) Трофименков щедро обнародовал сюжеты и мотивы уже написанных «Кадров и кадавров», у меня, давно предпочитающего электронные варианты, вдруг возникло странное чувство – захотелось прямо-таки физически обладать этой книгой. Через месяц увидел в руках Эдуарда Боякова и отчаянно позавидовал, потом, при первом удобном случае, выпросил бумажный экземпляр у издателя. И только сейчас рационализировал тогдашнее желание – хотелось убедиться, что текст подобного интеллектуального размаха и содержательного объема уместился в столь компактный, почти карманный артефакт. Это многое говорит не только об умении автора мыслить — универсальными сюжетами, сшивающими парадоксами и меткими дефинициями – точно и сжато, но и организовать (в т. ч. в метафизическом плане) пространство осмысления.

В силу указанных свойств подробно говорить о книге Трофименкова сложно. Попробуем тезисно.

Идеи. Основная – XXвек не закончился в миллениум, ни одного глобального вопроса не снято, основные проблемы только видоизменились – и лишь отчасти. Более того, век пустил нас по новому безнадежному кругу. А также устроил собственную эсхатологию: похоронив надежды на обустройство общества, существующего по иным социальным законам.

Цитаты:«ХХ век начался — по Ленину — в 1898 году, с восходом империализма и началом передела мира: речь идет уже не о столетней, а о 120-летней войне. То, что ХХ век никак не может закончиться, подтверждают военные сводки последних 25 лет. В них мелькают те же Басра, Сараево, Луганск, что в 1914-м или 1918-м. Противостоящие друг другу в новых/старых конфликтах силы упрямо, но безуспешно рубят гордиевы узлы, завязанные в годы накануне Первой мировой. (…) Трагическая исключительность ХХ века не в его пресловутой жестокости — все эпохи жестоки. А в том, что он, отказываясь заканчиваться, кусает себя за хвост, движется по замкнутому кругу. (…) Это — страшно сказать — «проигранный век». Век проигранной надежды не просто на возможность, но на осязаемую, почти состоявшуюся возможность — впервые в истории — справедливого общества. По итогам мировой революции, надежда на которую только и придавала веку смысл, его считай что и не было: мир отброшен к исходной точке столетия, на авансцену истории вернулись неупокоенные призраки прошлого».

Жанр. «Историко-культурологические очерки», подчиненные единой концепции, или «мозаичные эссе», нанизанные на единый хронологический стержень (главами работают десятилетия) – это всё правильно, но мало. Необходима толика образности. Я бы определил жанр как полет бронированного шмеля над обширной территорией, предварительно обработанной напалмом беспощадного времени. В обоих глазах — по камере. Мыслящий боевой дрон.

Структура.  В общем-то просто и последовательно: ключевые события, войны, революции, заговоры, лагеря, армии, банды, полководцы и террористы, герои века и монстры века, а иногда выдающиеся фрики (портретная галерея начинается с очередного потрошителя, маньяка Жозефа Ваше, завершается Бобби Фишером – шахматный гением и диссидентом. Но между ними – Ататюрк и Троцкий, Чан Кайши и Чарли Чаплин, Фидель Кастро и Гагарин etc). Принципиальнее, однако, верхняя подсветка и фиксация – когда кино (и шире – искусство) придает всей этой вирусной движухе какой-то если не смысл, то функционал учебного пособия.

Стиль. Трофименков пишет о Гагарине: «Труднее всего понять, «поймать» того, о ком известно и понятно все. Целое дробится»— тут отчасти и характеристика собственной писательской манеры, прозрачной и ясной, отшлифованной до сухого блеска, и вобравшей многое. Но вот один из важных источников. Качественная и эффективная, побуждающая к интеллектуальному действию, социальная философия по-русски возможна, когда испытывает серьезное влияние французской мысли. Того самого «острого галльского смысла». Чем в известной степени отличался «Дневник писателя» и пророческие статьи Лимонова 1989-92 гг., составившие сборник «Исчезновение варваров». Еще, конечно, «Дисциплинарный санаторий».

Метод. Беда российской интеллигенции – концентрация на знаниях и мифах исключительно здешнего происхождения, неумение понять и воспроизвести контекст, расчесывание собственных царапин, когда рядом гуляют смертоносные эпидемии. Основная причина тут, конечно, не в особенностях национальной психологии, а в элементарном отсутствии знаний и понимания остального мира.

Трофименков не проводит параллелей и сближений, он мыслит целостно, в отношении ключевых ситуаций века – центростремительно.

Цитаты.«Здесь расстреливают, словно лес вырубают: писал о стихийном терроре республиканцев в первые месяцы войны Сент-Экзюпери. Франкисты не оставляли террор на произвол стихии. (…) Белый террор унес жизни 200-400 тыс. из 26 млн испанцев. Действуй Ежов столь же рьяно, террор в СССР сгубил бы от 1,2 до 2,4 млн человек».

«В Крыму 1920 года детей пугали именами двух 34-летних диктаторов полуострова. Белого — генерала Слащева, прототипа вешателя Хлудова из «Бега», и красного — Белы Куна, вымещавшего на пленных ужас «белого террора» в Венгрии. Если бы они посмотрели друг другу в глаза, им показалось бы, что они смотрятся в зеркало».

«Абстракционизм в СССР клеймили как секретное оружие империализма, и это казалось мракобесным бредом. Да, в 1968 году опозорился Конгресс за свободу культуры — созданный в 1950 году «антитоталитарный» фронт интеллектуалов. Выяснилось, что его оплачивало ЦРУ, используя «конгрессменов», того же Генриха Белля, втемную. (…) Дело не только в цинизме ЦРУ, творчески использовавшего опыт Коминтерна: в 1930-х беспартийные звезды, участвуя в культурных акциях Народного фронта, становились «агентами влияния» компартии, теперь «агентами» антикоммунизма стали модернисты. Трудно поверить: не только Госдеп, по мнению сенатора Маккарти, кишевший советскими агентами, но и ЦРУ слыло тогда — на фоне черносотенного ФБР — гнездом либералов».