
Анна Немзер. «Раунд»
Анна Немзер родилась в 1980 году, закончила историко-филологический факультет РГГУ. Шеф-редактор и ведущая телеканала «Дождь», соавтор проекта «Музей 90-х», занимается изучением исторической памяти и стирания границ между историей и политикой. Дебютный роман «Плен» (2013) был посвящен травматическому военному опыту и стал финалистом премии Ивана Петровича Белкина.
Роман «Раунд» построен на разговорах. Человека с человеком – интервью, допрос у следователя, сеанс у психоаналитика, показания в зале суда, рэп-баттл; человека с прошлым и с самим собой.
Благодаря особой авторской оптике кадры старой кинохроники обретают цвет, затертые проблемы – остроту и боль, а человеческие судьбы – страсть и, возможно, прощение.
«Оптический роман» про силу воли и ценность слова. Но прежде всего – про любовь.
Анна Немзер «Раунд»
Анна Немзер (да, разумеется, Андреевна) сочинила манифест сектантства — сложный, многофигурный и затейливый.
Согласно роману, подлинным искусством может считаться только экстремальный акционизм, рассчитанный на понимание нескольких сотен, а в мире нескольких тысяч людей. В секту сертифицированных авгуров допускаются только лица абсолютно свободные, т.е. каждодневно готовые к немедленному суициду, перемене пола, расширению сознания посредством травы и яростной художественной борьбе с режимом, препятствующим суициду, промискуитету и наркомании. Еврейство со всеми крупными неприятностями, сопутствующими этому этносу в ХХ веке, автор тоже считает разновидностью акционизма, вызова жвачному миру и абсолюной свободы («Еврей коллаборантом не бывает», — твердо говорит один из героев, и автор, похоже, с ним совершенно согласен). Те же творцы, что готовы заигрывать с массами и вещать на доступном им языке, в глазах Немзер совершенно ненадежны и рано или поздно придут к сотрудничеству с реперессивными органами и предательству учителя (разумеется, с намеком на Учителя; даром, что ли, учитель в романе еврей?) Пограничные состояния предательства идей во имя спасения человеческих особей и их этическое оправдание крайне занимают автора — в романе последовательно изучаются сотрудничество евреев с лагерной администрацией, комбинация театрального постановщика по оттягиванию с улиц протестной молодежи с целью сберечь ей молодую башку и сложная схема платного вывоза чеченских геев за рубеж от линчевания возмущенной родней. Все эти акции (кроме евреев: еврей коллаборантом не бывает) рассматриваются автором как безусловная духовная проституция и предательство морального императива. Анна Андреевна не замечает (а может, и замечает, но значения не придает), что вся отстаиваемая ею свобода художественного жеста полна тотального, декларативного эгоцентризма и немедленной готовности ради идеала подставить самых близких людей под тюрьму, суму и месть оскорбленного Кавказа. Раз подлинно близкими людьми могут быть только другие сектанты, готовые на добровольное самосожжение, — вопрос дружеской подставы из высоких побуждений снимается.
Формально роман состоит из мозаики монологов людей разных эпох и стран, связанных меж собой родственными, сексуальными и творческими узами — обрывков интервью, допросов, рэп-батлов, сеансов у психоаналитика и прочего словесного мусора, которого с появлением интернета стало так много, что хоть руками хватай. Паззл складывается такой. Глава театральной студии вольных 20-х гуру Флитман учил студийцев искренности самовыражения, нонконформизму и вырастил восторженных последователей Литвака и Тихомирова. Литвака он втайне считал гением, что не помешало увести у него жену, в творческих кругах это нормально. Тихомиров более тяготел к народному балагану, изменил принципам чистого искусства и в дальнейшем посодействовал органам в убийстве неугомонного учителя прямо на арене цирка (учитель, как и положено Учителю, заранее все знал и сам срежиссировал смерть). Гений Литвак уехал в Европу, участвовал в Сопротивлении и снял десятичасовой документальный фильм о Холокосте, который перевернул мир, а в России был показан только малым экраном, за что ей стыд и позор. А мир так и стоит с тех пор перевернутый, без России. Внук Флитмана стал известным театральным режиссером с фигами против советской власти, а правнук — рэп-баталистом, который потом долго трахал внучку Тихомирова с целью избежать душевеного расстройства. Душевное расстройство произошло оттого, что его возлюбленная, свободная девушка Саша из номенклатурной семьи с фамилией из романа «Остров Крым» Лучникова, решила сменить пол и стать мальчиком Сашей, а любовь продолжать посредством противоестественных соитий. Девочка-мальчик узнал (-а), что отец ее занят бизнесом на чеченских геях, что безнравственно, и слил горячую информацию рэперу-правнуку, а тот в рэп и сеть, за что его посадили узником совести. А акробаты из Израиля, сдружившиеся с внучкой Тихомирова на почве свободного слова, приехали в Россию на митинг за права Чечни и спасали людей от давки, которая в реальности не состоялась, но надо же было как-то зарифмовать сегодняшнюю Россию с похоронами Сталина. И один из акробатов погиб, а по нему очень заскучала девочка-журналист из Израиля, делающая про все это честные и бескомпромиссные документальные интервью в стиле бесконечного фильма про Холокост, который когда-то перевернул мир.
И весь этот несусветный сериал хитроумно выписан для тысячи человек, понимающих толк в настоящем искусстве, мошонке Павленского и перекрестных монологах и не готовых на компромисс с властями, запрещающими курить траву. Хрен с ними, разбившимся акробатом Ариком, сидящим рэпером Димой и оставленными без эвакуации чеченскими геями, главное — чистая совесть и громкий хлоп всем по голове актуальным акционерством.
Мир вертится вокруг жрецов стирания границ пола и наций, и им одним доступна бездна и магия цифровых коммуникаций, за что в финале девочке-мальчику Саше присуждается Нобелевская премия, а он так несчастен с ретроградными родителями, сидящим за решеткой возлюбленным и плохо приживающимся членом — зато счастлив, что абсолютно прав.
Анна Немзер “Раунд. Оптический роман”
Эта книга написана специально так, чтобы читатель продирался через обманчиво легкий текст и ощущал себя недостаточно умным.
Роман разбит на главы, которые называются пугающе — “Эффект Допплера”, “Параксиальное приближение” и еще двенадцать примерно таких же. Сконструирован роман так, чтобы сюжетные линии намеренным образом сходились только в самом конце и то, довольно условно. В тексте десятки отсылок к темам, которые обязательно нужно уметь обсуждать внутри определенной интеллигентной рафинированной среды — Анна Харендт, трансгендеры, акционизм и Петр Павленский, уничтожение евреев в Треблинке, рэп-баттлы, квантовый компьютер, нобелевские лауреаты.
Каждая тема, при этом, задета будто по касательной, а точнее, таким образом, чтобы у читателя сложилось впечатление — он проходил мимо и случайно услышал разговор людей, которые всё понимают. Но услышал читатель какие-то обрывки и посвящен не был, потому что, ну, куда ему?
Роман состоит из стилизованной под подслуашанную речи — прием у психоаналитика, допрос, интервью, диалог.
Мы вроде бы застаем героев в середине какого-то разговора, где они обмениваются именами и отсылками, которые им давно понятны, как анекдотчикам в доминошне известны все анекдоты по номерам. Назвали номер — посмеялись. А тут — упомянули какого-то Кирилла, в которого что ли был влюблен тот, кого в этой части книги можно назвать героем, и вроде бы все понятно.
Я прочитал эту книгу целиком, и я больше нигде не встретил упоминания этого Кирилла! Кто такой Кирилл и почему он упоминается на странице 78 — “Серая зона как есть. А Кирилл меня жалеть не стал”?
Действие романа не развивается линейно, а вроде бы охватывает столетний период — цирк начала века, революция, война, холокост, еще война, репрессии, Петр Павленский, опять же. И все это всполохами — будто воспоминания чьего-то угасающего сознания. Где-то так и есть — о Луначарском вспоминает дряхлый старик, о Холокосте режиссер фильма “Шоа”.
Это попытка облечь всю накопившуюся и кажущуюся интересной информацию в необязательный формат вербатима — щегольнуть формой и походя — кругозором.
Это всё очень интересно, но я настаиваю — кто такой Кирилл, и зачем он был нужен в книге?
Анна Немзер «Раунд»
«Раунд» — роман, в котором есть не просто всё, что нужно хорошему роману: в нём есть ещё и полный пакет для бизнес-класса, и бонусные опции для VR и AppleWatch — если вы понимаете, о чём я. В нём есть интрига и сюжет, раскрывающий эту интригу настолько нелинейно, что отвлекаться опасно. Есть живые персонажи, говорящие настоящим языком живых людей. Есть сегодняшние, ещё не остывшие в ленте фейсбука проблемы. Есть «исторический пласт», но не ритуальный — для жюри премий, — а придающий драматический объём основной линии. Есть любовная история, история дружбы, история ученичества. Есть изобретательная игра в документальность. Есть метатексты из песенных цитат и оптических терминов — вроде просто пасхалочки «для своих», а вообще-то целые сценарии перечитывания.
И есть загадочная история читательского сопротивления: признавая «своеобразие» и «актуальность», рецензенты (не без исключений, конечно) упорно отказываются отдавать роману должное.
Хорошо ещё, когда разговор идёт не в ключе «ты с какого района?», а аргументами выступают не те, что проблемы геев в Чечне нас не касаются, рэп — это кал, а хипстеров с их нерусской речью в стройбат бы на полгодика. Перенасыщенный актуальной повесткой, «Раунд» рискует попасть в зависимость от информационного пузыря, в котором сидит его читатель: кому телеканал «Дождь» — optimistic, а кому и ядерный пепел стучит в сердце. Но, похоже, в этом отношении дела ещё хуже: у русского читателя непереносимость современности в литературе. С ним про неё слишком мало и плохо говорят.
Если же мы остаёмся в эстетическом поле, то, как литературная конструкция, собранная из новеньких блестящих деталей, роман отлично работает: тащит добросовестного читателя с энергией, которая ушла из русской прозы лет десять назад (а если где зажигается свет сегодня, то под вскрики пары критиков и недоверчивый ропот толпы «показалось»).
Хип-хоп-код, кстати, работает даже лучше циркового и оптического, которыми текст надёжно прошит: у этого романа есть неповторимый флоу — попав в ритм, из него не выпадешь. «Раунд» качает. На первых главах правда может отпугнуть некоторая барочность книги: паззл начинает складываться чуть позже, чем в голове читателя зажигается красная лампочка… ещё чуть-чуть, и он потеряет из виду концы, которые должны сойтись… но — вжух — трапеция ложится в руки, камера меняет план, взлетаем на следующий уровень! А если нет, то, чёрт возьми, мы потеряли читателя не для Анны Немзер, а для любого эксперимента, аттракциона, фокуса. И откуда, скажите, возьмутся новые интеллектуальные бестселлеры?
Шарады для всей семьи
Об этом романе сейчас опубликовано достаточно одобрительных высказываний в открытых источниках, так что повторять в сто первый раз очевидные вещи о его художественном своеобразии было бы лишним. Попробую назвать его сагой в диалогах. Не всем нравится слово сага, на то есть причины. Современных саг пруд пруди. Во всем мире их пишут, в основном, женщины, потому что у авторов мужского пола кишка тонка плести причудливые сюжетно-биографические кружева, чтобы еще и нитка нигде не обрывалась и все концы сходились, где надо. Это слишком хлопотно: для вывязывания семейных саг требуется женская логика и параноидальная обстоятельность. А вот ума для их чтения, судя по комментариям на форумах любительниц такого жанра, вообще не надо – это лишнее. Так что к жанру «сага» у прогрессивной читательской общественности сложилось ироническое отношение. А вот отношение к данному произведению вообще лишено любой иронии. Все отзывы и рецензии, как положительные, так и отрицательные (имеются в виду не только нацбестовские) – их в общей сложности намного больше, чем у кого-либо из авторов лонг-листа – исключительно на серьезных щах и без улыбки. А вот почему. Потому что сагой книга является по формальному сочетанию ряда позиций (длительный временной маршрут штурмуют три поколения, связанные скрытыми и явными кровными узами). А по факту – это роман в диалогах разных жанров: интервью, допроса, беседы, сеанса у психоаналитика. И вот уже получается совсем другой коленкор, а не сага, так что шутки в сторону. Тем более, темы в этих разговорах обсуждаются отнюдь не шуточные: Холокост, коллаборационизм, кровавая ходынка на похоронах Сталина трагически рифмуется с давкой на оппозиционных митингах, кадыровские дружинники, геи Чечни и их братоубийственное преследование и резня, циничный шантаж семей геев Чечни политиками-бандитами, сращение чиновничества с бандитизмом, коррупционные схемы и вымогательство, арт-активизм как актуальная форма совриска и вишенкой на торте – трансгендерный персонаж, и он же в перспективе Нобелевский лауреат.
Заглотить этот термоядерный слоистый горлодер можно, но только если к этому тебя принудит серьезная личная или профессиональная мотивация, вот, как у меня, например, и моих коллег по цеху «Нацбеста». Знаю, что одни только заголовки глав уже успели напугать особо впечатлительных «читателей при исполнении», вспорхнувших испуганной стайкой при виде слов «УРАВНЕНИЕ ГЕЛЬМГОЛЬЦА» и «НАНОФОТОНИКА», оно и неудивительно – а вдруг не осилить. Справиться с таким чтением и правда трудно. Но не из-за заглавий: это не учебник по квантовой физике и оптике, а пугающие заголовки вроде «Закон Снеллиуса» и «ИНТРАОКУЛЯРНЫЕ ЛИНЗЫ» – изящные виньетки в честь одного из центральных персонажей – Нобелевского лауреата Александра Лучникова, американо-российского физика-оптика, который изобрел квантовый компьютер, а столь революционное изобретение, по уверению знающих людей, будет «страшнее атомной бомбы», ибо «с их помощью могут быть разработаны совершенно новые материалы, сделаны сотни открытий в физике и химии. Что это – единственное, что может приоткрыть тайну человеческого мозга и искусственного интеллекта». Можно не лезть в поисковик с целью в этом удостовериться – мы еще не дожили до такого: это художественный вымысел, в котором ничего особо удивительного для простого читателя нет, зато как бы этот читатель офигел, когда б узнал, что убеленный ранней сединой уважаемый гений кванта раньше был сексуальной блондинкой модельной внешности, правда, с ногой сорокового размера, но это только на плюс: у Умы Турман, например, еще больше – сорок третьего, и очень красиво, как ласты. Как много, оказывается, решает композиция: вот в таком порядке, как я пытаюсь пересказать, эта новость производит куда большее впечатление, чем в первоисточнике. В книге все идет своим чередом, таким, как надо. Вначале мы видим молодую способную красавицу в период страстного романа со стендапером, освоившим актуальную смежную территорию рэп-батлов. На пике взаимной страсти вдруг выясняется, что девушка вовсе не чудо природы, а, наоборот, ее ошибка, которую в наше время можно скорректировать, были бы на то воля и деньги. Оба условия совпадают, и вот в калифорнийской клинике после тяжелой калечащей операции и гормонотерапии нежная красавица несколько андрогинного типа возвращает себе положенное природой тело, голос и законное мироощущение молодого парня. Сказка со счастливым концом не наступает. В любви кризис, да и возлюбленный попадет в тюрьму по политической статье, любящие родители отвернутся и вскоре покажут себя мало того что тупыми совками (эти глупые гуси сначала всего-то «про беременность подумали» и то уже напряглись), а настоящими упырями-стервятниками – особенно папа, в котором прежнее искреннее чадолюбие – любовь к дочери – стремительно мутирует от семейно-бытового мудачества к звериной жестокости. Чувствительный папаша никак не может пережить факт превращения обожаемой дочки в «чужого мужика», демонстрируя пещерные формы дремучего невежества, нетолерантности и косноязычия (при том, что он тоже какой-то ученый хрен советского разлива, под старость лет превратившийся в отборную коррупционную сволочь и бандита):
«Сначала мы просто ничего не могли понять, не верили, не могли расслышать. Потом… ну, жена сразу стала рыдать».
«Я знал, что такое в мире бывает, – но вот об этом, в отличие от другой сексуальной ориентации, как это тогда называлось, я не знал ничего. Вообще. Совсем. Пару раз что-то где-то… какие-то истории… в глянцевых журналах жены… по телевизору».
Можно себе представить эти глянцевые журналы с телевизором. Каковы источники – таково и сознание любительницы дешевого глянца, будто только что вылезшей из пещеры:
«Жена взялась меня шельмовать… Ей надо было на ком-то сорваться, вот она стала мне говорить: «Это все ты, ты хотел пацана, вот что вышло».
Дальше в голове у главы семейства происходит полная людоедская бесовщина:
«Я мечтал о сердечном приступе, честно вам скажу, прямо мечтал, чтоб инфаркт, и желательно, чтобы дело с концом. Если б мы ее похоронили, нам было бы, наверное, проще».
Но дочь – теперь в его представлении «чужой мужик» – такой радости родителю не доставил, поэтому ему пришлось напрячь свою убогую фантазию:
«Я думал, как мне решать эту ситуацию. Решил: Саша умерла. Нет моей девочки больше»
Посторонним же, чье мнение для обывателя всегда особенно ценно, он сообщает, что у дочери онкология: «когда спрашивали, когда совсем уж доставали, я говорил, что она тяжело больна».
Пресловутые «семейные ценности» с экзальтированным чадолюбием и трепетным детоцентризмом в обществе с первобытным сознанием и криминальным уклоном всегда оборачиваются нетерпимостью, агрессией и жестокостью – это две стороны одной медали.
В художественном плане именно драматическая трансгендерная линия, какими бы ни были у автора задачи, самая цельная, несмотря на ее абсурдность и фантастичность. Она спроецирована в недалекое будущее – судя по всему, оно все-таки наступит и, кажется, даже в более толерантном варианте, чем настоящее: жизнь продолжится к вящей радости за вычетом авторитарного режима, и внутри любовного треугольника (Саша любит Диму, Нина любит Сашу, а Дима теперь умеет варить щи) воцарится гармония:
«Нина и Саша смотрят на него совершенно одинаково, с легким сочувствием и не без издевки. Они хорошо подзарядили дру гдруга едкостью за эти годы. Наконец Саша сжаливается:
– Да-да, так втроем и живем. Такой у нас тут Каннингем. Ссоримся, конечно. Мы все тут непростые ребята».
Для полноты картины надо было еще родаков сюда позвать посмотреть на «Каннингем», чтобы их совсем перекосило, но они к этому времени уже, наверное, сами умерли естественной смертью, кол им в могилу. А может, и не умерли. Вот директор цирка Тихомиров, например, предок одной из сторон семейного треугольника новой формации, тот в свои 92 года еще ого-го какое интервью исторг из своих старческих недр про любовь, войну, давку на похоронах тирана, организацию уличных балаганов в первые годы советской власти, про дикие забавы простолюдина страны Советов типа «Кто больше выпьет воды, чтобы лопнуть и сдохнуть» и даже о незабываемой встрече колоссальной духовной значимости:
«И вот идем и где-то на Гороховой цепляем юношу, мальчика совсем, такого белокурого ангелочка. И он, такой воодушевленный и страстный такой, бежит с нами, лозунги кричит, а потом, всех перекрикивая, начинает читать стихи. Громко так! Страстно!
Как думаете, кто?
– Неужели…
– Ну, смелее, смелее, правильно думаете!
– Есенин, что ль?
– Есенин! Молодой совсем! Горячий! На плечи к кому-то влез и оттуда кричит! Я тогда, конечно, не знал его. Это уж потом я его… Когда увидел…».
Теперь уже мы спросим: ничего не напоминает? Напоминает бородатый анекдот про Ленина.
– Дедушка, ты видел Ленина?
– Видел, внучок. Иду я по Смольному, вижу – Ленин самовар вскипятил и чай собирается пить. Я ему:
– Владимир Ильич, кипяточку не нальете? – А он мне:
– Хуюшки! — А глаза такие добрые-добрые.
Насчет «на плечи влез» тоже про Ленина анекдот есть. Только там не Есенин «на плечи влез», а Крупская к Ленину. Он довольно неприличный – что называется, «пошлый». Но смешной.
Не то что «молодежный сленг» вокруг темы «баттлов», сильно напоминающий озвучку тупых сериалов про «молодежь» типа «Универ», где диалоги пишут далекие от молодежи сценаристы, а нынешних студентов изображают обвешанные какими-то хиппанскими феньками возрастные дяди «тридцать плюс», которые в слове «Универ» ставят ударение на букву У.
«Саша наезжал на Димку: «Эти ваши баттлы, это же такой долбаный олдскул!».
«Да-да… Кукушка буллит петуха, покуда мочит он петрушку…Ты мне что сейчас доказать хочешь?» – «Да ничего, просто этот ваш бойцовский протест так называемый…» – «Бойцовский флуд…» Тут все ржали. «Да вот именно что флуд… Задроты кросскультурные…».
«Этот твой психоанализ… В поисках утраченной трушности…». Тут уж они все не выдерживали и начинали издеваться: трушность, хайп — Дим, камон, ты всерьез будешь так говорить?»
Еще где-то потерялись в цитатах многочисленные «хайпЫ», возглавлявшие хит-парад «трушности» у всяких лоховатых обывателей, подцепивших это слово с того же куста, откуда они подхватили неведомых им до того момента Гнойного с Оксимироном, чтобы иметь какое-то время тему для «культурных» пересудов с такими же лохами, до того слыхавших разве что про Билана да Шнура. Вот и критики тоже любят его ввернуть при случае, будто ненароком сверкнув крафтовыми носками с «Интеллигентной барахолки». Это выглядит забавно, как рюкзак «Slipknot», из которого торчит помидорная рассада, на спине у бабки, которая едет в садоводство.
Когда поверхностные наблюдения за языком и собранная с бору по сосенке лексика тупо сваливаются в одну кучу с целью актуального речевого моделинга и синтезирования специфического средства общения какой-либо социальной группы (в данном случае, представителей рэп-культуры и дружественной фанбазы), будь то халтурные диалоги в ситкомах или в любом художественном тексте, нарочитость подобного действия, увы, шита белыми нитками и может прокатить только у людей а) далеких от данной формации и не имеющих адекватного ей опыта общения; б) тугих на ухо (глухих как пень).
Данный дисс адресовать хочется даже не столько автору, сколько критикам, которые, наоборот, еще и хвалят автора за «работу с языком» и обогащение лит-ры таким количеством «новых и необычных» слов, которых они раньше и не слыхивали ни от кого. Вообще такие эксперименты авторам из другой формации, независимо от их литературной одаренности, удаются крайне редко, если не сказать никогда. Пока-то автор придет домой, разуется и у себя на компе наберет понравившееся слово, оно за это время триста раз успеет мутировать, до неузнаваемости изменив свое а) эмоционально-лексическое значение, б) валентность в сочетаемости с другими словами, в) частотность, которая определяется только одним критерием – уместности употребления в том или ином контексте. Сегодня схватить за хвост сленг и какой-то главный его вектор еще можно, но вот интегрировать в текст, не удушив и оставив живым, маловероятно. Это все равно что, поймав рыбу в реке, принести ее домой живой в руке.
Время от времени в разных главах то тут то там мелькают знакомые образы, чьи фамилии скромно умалчиваются – не документальный же роман, в конце концов, а с приставкой квази. Ну и ладно: кому надо, поймут, а кому не надо – у тех и руки не дойдут:
«Вон дружок ваш каких дел понаделал: говорили, художник, поиски истины, а сам оказался насильник. Это вам вот как?
— Это вы про Петю?
— Про Петю, про Петю, назовем его так. Ничего вас не свербит в этой связи?».
«Петька. Мы не так близко дружили, я сделала пару репортажей, мы пару раз хорошо выпили, но я ничего про тебя не понимаю, и что ты там натворил, и куда делся, но мне и не до тебя».
Все совпадения, разумеется, случайны. Но есть игра в поддавки с представителями разных культурных формаций. Вот этот «Петя» – простая шарада для культурной формации среднего возраста; для младшей – протестный рэпер Дима: пусть угадают, из фрагментов чьих трупов изготовлен данный голем – тут и гадать нечего – изо всех сразу, а не только из одного, который больше всех прознаменитился благодаря сми. Интеллигенцию пенсионного и постпенсионного возраста тоже не забыли, тут для них вообще раздолье: все современные им виды искусств (цирк, театр и кино) и их деятели как на ладони – есть, чем развлечься, угадывая и споря, кто прячется за спинами персонажей под аватарами «Тиша», «Диня» и «Гриша» старший, потому что есть же еще средний и младший, чей прадед, как выяснилось – не кто иной, как… Как кто? Ну-ка, угадай:
«Прадед мой – мастодонт, создатель еврейского театра, его убили в 48-м».
Во как! Сам Соломон Михоэлс.
Вот такие вот культурные коды и шарады для всей семьи (прошу заметить, для интеллигентной еврейской семьи, а не для участников всяких балаганов с соревнованиями ни на жизнь, а на смерть «Кто больше выпьет, пока не лопнет») предлагаются в данном тексте, снабженном подзаголовком «Оптический роман». Это всякие «хайпы» и «рэп-баттлы» уже наутро оказываются анахронизмами, а вот традиция придумывать вычурные самоназвания жанров в попытке добавить весомости тексту, увы, совершенно непотопляема.
Анна Немзер «Раунд»
Сложно и грустно писать о романе, который сложно и грустно читать.
Сложно и грустно читать роман, которого нет.
А романа «Раунд» — нет.
Есть какой-то поток слов, бесконечный, мутный поток слов, в котором всплывают и исчезают публицистические огоньки, метки — рэп, современное искусство, Холокост, трансгендеры, телеканал «Дождь», Израиль, — но набор слов, которыми можно описать жизнь тусовки, равно как и стертые, длинные тусовочные монологи из жизни каких-то невнятных Нин, Саш и Гриш — еще не составляют романа.
У писателя Немзер — в этом месте положено шутить с феминитивами, но обойдемся, — нет ни своего языка, ни внятного сюжета, ни, самое главное, цели, которая могла бы захватить не только автора, но и читателя. В этом тексте все время что-то крутится, крутится — этот сменил пол, тот сел в тюрьму, у кого-то в семье убили условного Михоэлса, — но ощущения уникальной, увлекательной, особенным образом рассказанной истории, которую непременно нужно узнать — увы, нет.
Километры и километры мусорной повседневной речи, неинтересных обсуждений и хитрых, но скучных поворотов, всматриваться в которые не хочется, потому что автор просто не может убедить тебя в том, что его текст тебе хоть для чего-нибудь нужен. А это кто? А это они о чем? А, опять. Хорошо, ну а дальше? Ох, опять. И еще сто страниц.
«Раунд» очень похож на плохую журналистику.
Кстати, на плохую журналистику во многом похожи и «Дни Савелия» Григория Служителя, но если там она — медленная, романтическая, старомодно-высокопарная, то у Немзер — быстрая, суетливая, как скоростное перечисление пустых новостных заголовков ведущим в эфире.
Да, выговорить много-много слов в ураганном темпе получилось. Но зачем они?
Герои и обстоятельства книги Немзер так же фантомны, так же бессмысленны, как и почти любые новости.
Читал, читал, боролся с этим несчастным «Раундом», потом, наконец, закрыл и думаешь: какое облегчение.
Уйди из моей жизни, плохая проза, и дверь за собой закрой.
Анна Немзер «Раунд»
Про кино 90-х, помнится, было такое обобщение: «голая баба сидит у портрета Сталина и курит марихуану». При этом обязательным саундтреком должен быть т.н. «русский рок», какие-нибудь «Би-2 и Чичерина». Всё то же самое можно сказать и про книжку «Раунд», только годы уже не те — десятые, вместо Сталина — Холокост, вместо голой бабы — трансгендер Саша, а вместо русского року — реп-баттлы. Рэп-баттлы эти в «Раунде» хронически выигрывает некий Дима, отучившийся до того в европейском университете (ой, кого же это он напоминает?) С марихуаной, впрочем, все осталось по-прежнему.
Автор (ка?) в самом начале текста пишет, что-то типа «злободневному не стать вечным» и всуе поминает Сумарокова, отметая тем самым любые претензии романа на звание нетленки. Помимо того, как известно из выпусков литературных новостей, в этом сезоне тема памяти в тренде, поэтому без нее, как и без баттлов и трансгендеров обойтись было никак нельзя, и Анна Немзер усердно, словно шуруп, вворачивает ее.
На мой худой взгляд, впрочем, «Раунд» написан вовсе не про память, а совсем про другое слово на букву П — Правда, которая, как известно, у каждого своя. Столкновение множества правд создает в «Раунде» некое подобие сюжета, который, к счастью, достаточно быстро сходит на нет. Будь на месте Анны Немзер какая-нибудь Янагихара, она-то уж сделала бы из этого, прости Господи, нарратива очередную МЖ тыщи на полторы страниц.
Самое главное про «Раунд» это то, что я прочитал его месяц назад, но ни при каких обстоятельствах не смог сейчас вспомнить, о чем он, с чего всё там началось и чем закончилось. Для написания рецензии на «оптический роман» мне пришлось открыть его еще раз. Вспомнилось, что на первых курсах вуза задачи по оптике я стабильно решал на пятерки. Но это было 30 лет назад. Не думаю, что сейчас даже на тройку с минусом наряжал бы. Также не думаю, что через 30 лет о «Раунде» захотят говорить даже самые записные поклонники.
Не могу вспомнить, кто посоветовал мне это читать, но лучше не признавайтесь.
Анна Немзер «Раунд»
Дисклеймер: книгу Анны Немзер я прочла еще летом и тогда же старательно ее похвалила – ну очень мне понравился «Раунд». Теперь, спустя полгода, можно и поругать.
Егор Михайлов из «Афиши» хорошо охарактеризовал этот роман: «выставка достижений народного хозяйства». Так хорошо, что лучше не перепридумать. Известие о том, что в «Редакции Елены Шубиной» вышел роман о трансгендерном мужчине и рэп-баттлах, моментально облетело страницы всех сайтов о литературе и спустя буквально две недели навязло у всех в зубах. Умение запихнуть в любой разговор что-нибудь из сегодняшней сводки новостей – это журналистская черта, а Анна Немзер журналист. Перенасыщенность романа «Раунд» элементами инфополя налицо – хотя ни один из них как будто и не использован в буквальном смысле. Если задействуется история про «чеченских геев», то в тексте речь пойдет об «античеченском митинге» и «чеченском следе». Если будет отсылка к фигуре Петра Павленского (вот уж отсылка ради отсылки) – то фамилии его никто не назовет. Что, какой Павленский? Вы сами это сказали.
«— Петя твой… мудак великий… акционизм на злобу дня, чтоб все поняли, что царь плохой и бояре плохие… Это ж простой расклад такой: кто на актуальность работает, тот в вечности вряд ли задержится. Закон физики. И тут пофигу, это современное или Сумароков. А он этого вообще не сечет. Без него, значит, никто не понял, что в стране происходит. Он нам глаза, что ль, раскрыл? Ну камон. Это, знаешь…
— Ну что? Ну давай скажи!
— Да ну ничего, мания величия это. Самая тупая мания величия. Самого дурного пошиба».
Здесь очень хочется сказать, что никому этот роман не будет интересен в перспективе от года до ста лет, потому что, мол, слишком много реалий. «Кто на актуальность работает, тот в вечности вряд ли задержится». Но, как говорит Лотман в одной из своих лекций, «когда мы читаем Пушкина и Грибоедова, мы очень многого не понимаем, потому что эти произведения писаны во многом к единомышленникам». Вот и у Немзер то же самое. А Пушкина и Грибоедова читаем вроде как до сих пор.
Ну вот, хотела поругать, а выходит только оправдывать.
Еще есть выражение «я надену все лучшее сразу». Так у Немзер получилось с сюжетом. У нее было несколько любовных линий, парочка знакомых между собой предков главных героев, один знаменитый режиссер – не то чтобы это был необходимый набор для того, чтобы написать роман… Ну вы поняли. Плюс время как будто бы и не настоящее, не сию минуту, а начало 2019 года (роман, напомню, вышел в середине 2018). Дальше действие рывком переносится в тот год, когда молодые герои уже седые. Сюжет в «Раунде» вообще только схемой рисовать, он явно идет от головы, а не от сердца. Если первые совпадения имеют характер сенсаций – что? он сын этого? а она дочь того? а ее бабушка вон с тем? – то к концу книги подобное ощущение напрочь исчезает. Подумаешь, и этого посадили. Ну кто бы сомневался, что эти две встретятся, иначе и быть не могло.
«Я совсем мало знала про всю эту историю, долго не соотносила Тами с Ниной, потом свела концы с концами, не понимала, знакомы они или нет, — оказалось, что они никогда не встречались. Так никогда и не встретились. Когда мы стали организовывать в Берлине эту конференцию — этика, медиа, работа с прошлым, далее везде, — я поняла, что мне надо позвать их обеих. И что я хочу, чтобы они поговорили. Не знаю, кто дал мне право демиуржить. Я не понимала, как они могут не увидеться».
Заголовок романа, если вдруг кто не понял, отсылает к рэп-баттлам. Но есть и подзаголовок: «Оптический роман». На первой странице стоит также издательское название серии – «Роман поколения». Как будто чем больше ярлычков на товаре, тем лучше, словно производители одежды покусали издателей. Но мой вопрос к роману – о том, зачем нужно было прикручивать эту оптику. Любой нормальный читатель и так знает – или хотя бы чувствует – теорию точек зрения. Что более объемная картинка возникнет, если мы узнаем историю от лица разных героев. А тут нас тычут носом в эту оптику: названия глав – никому не понятные термины, герой — физик-оптик, еще один персонаж слепнет, да тут и композиция еще.
Композиция – это, пожалуй, лучшее, что было придумано. Она работает так, чтобы в финале читатель «прозрел», чтобы увидел наконец цельную картину. В симбиозе со строением текста – его язык, смоделированная разговорная речь. Все 14 глав романа – это беседы, приемы у психиатра, допросы, монологи и внутренние монологи. Получается, никаких наносных смыслов. Мы всегда видим, кто и что говорит. Из первых уст, так сказать. Тоже, кстати, профдеформация.
Во многом «Раунд» Немзер напоминает «Центр тяжести» Поляринова. Разговоры, ближайшее будущее, ориентация на сегодняшнюю повестку. Оба романа хорошие, но не блестящие, причем, имея желание, недостатков в них можно найти столько же, сколько и достоинств (а то и больше). Оба написаны в большей степени для единомышленников, так что «национальными» их можно назвать с натяжкой. В оба сюжета заложена эмиграция. Так и хочется процитировать: «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа».