Книга пересказыват старую сказку на новый, романный лад. Три рассказчика вступают последовательно: скоморох, воин и вор. Каждый из них много рассказывает о себе и о мире и в котором он живет (это наполовину сказочная, наполовину как бы историческая Русь до Крещения). У каждого из них своя история, но все три связаны с одной и той же девушкой Марьей – все они в нее влюблены. А она влюблена в четвертого – в Финиста. Все трое помогают Марье, сбив семь железных пар сапог и семь железных посохов, добраться до Небесного города и найти своего суженого. Роман добротно выстроен, читательское внимание не ослабевает ни на секунду (ну разве что иногда в чересчур, может быть, пространных «философских» рассуждениях). Вместе с тем нельзя с досадой не обратить внимание на странную и несколько искусственную смесь «древних» слов с современной лексикой и грамматикой. Наконец, трудно не согласиться с теми, кто замечает, что в романе о сильной девушке Марье удивительным образом сама героиня бездействует, не совершает никаких поступков, остается по сути функцией сюжета.

Когда фильм «Финист — ясный сокол» вышел на экраны, я находился на этапе подготовительной группы детского сада. По позабытым уже причинам фильм я тогда не посмотрел, а все мои соседи по детсадовскому горшку посмотрели. И каждый сон-час я выслушивал от них истории и пересказы фильма и завидовал-завидовал-завидовал. По телевизору его почему-то показали не сразу, тётя Валя Леонтьева пичкала мой до сих пор не окрепший художественный вкус продукцией стран Варшавского договора и сказками Александра Арутровича Роу. 

(Роу, кстати, и должен был снимать «Финиста», но в процессе подготовки умер. Фильм снимал другой режиссер). 

В силу обстоятельств, изложенных в первом абзаце данной рецензии, история про Финиста имела для меня особое значение, казалась недоступной и почему-то даже почти запретной. Фильм я посмотрел куда позже сверстников, а книга Рубанова была первой книгой Рубанова, которую я прочел от начала и до конца. 

Простите за спойлер, но моих любимых в детстве героев — писаря Яшки и злодея Картауса в книге Рубанова нет. Зато есть три Ивана — потомственный ивентер и организатор архаических рейвов Корень, не менее потомственный цеховик и боец ЧВК Кожедуб, а также третий Иван, который, впрочем, как оказалось, не Иван вовсе, а Соловей, конечно же, разбойник. 

Мне подобного рода литература нравится не должна. Увидев в одной из аннотаций зловещее слово «фэнтези», я должен был по идее бежать ФЯС, как чорт ладана. Где я, четырежды засыпавший на первом эпизоде первого сезона «Игры престолов», и где «фэнтези»? 

Но Рубановский текст захватил меня и не отпускал до самого конца. Наверное, в том числе, потому что он написан подчеркнуто просто, не заигрывая со «старыми словесы» и не выполняя якобы продекламированный автором публично план «не использовать слов, начинающихся на букву Ф» и «не использовать слов с нерусскими корнями». Наличие «факельщиков» и слов типа «аудиенция», «статус» и «апологет» спасает роман Рубанова от пошлой старорусскости, которая, как я уже писал в другой рецензии, простой постановкой сказуемого в конец предложения достигается. К счастью, у Рубанова глаголы стоят там, где положено, также, как и все остальные слова. 

Отдельного упоминания заслуживает описание обреченной цивилизации птицечеловеков, живущих на древнерусских солнечных батареях. Автор каленым железом обличает на их примере все присущие современному обществу пороки и язвы (не путать с еще одной героиней романа — бабкой Язвой). 

Повторюсь, мне не должна была понравиться эта книга, но я не мог оторваться от нее до тех пор, пока не дочитал до конца. «Я самый плохой, я хуже тебя, я самый ненужный, я гадость, я дрянь! Зато я умею летать!» — эта песня вертелась у меня в голове последние страниц сто. 

Что мы знаем о России? Не так много. Двадцатый век, девятнадцатый, еще немного восемнадцатый. А дальше — мифы. Я понимаю, что тут любой хоть немного образованный человек сверкнет историографией или источниковедением. Но это ничего не изменит. Для национального самосознания нужна не только история, нужен миф.

И Россия уже многие годы демонстрирует примеры успешного мифотворчества — придумывая себе прошлое, традиции, идентичность. Исконно русская “Матрёшка” была придумана в конце XIX  века и сделана по образцу японской куклы “Дарумы”, завезенной с острова Хонсю.

Самовар изобрели в Древнем Китае, использовали в Турции и в Голландии. Но ассоциируется он у нас со словом “русский”.

Вот и Андрей Рубанов создает синтетический миф о бытовых истоках русского народа. “Финист Ясный сокол” — это не эпос, это скорее, набор историй. И кажется, что этих историй не три, а триста. А книга, которую написал Рубанов — это просто сохранившийся отрывок, выдержка. И если таких рассказов — Рубанов называет их сказами — действительно триста, то тогда все встает на свои места, все становится понятным. Откуда что есть пошло, как было устроено и почему все именно так.

Люди поделены на профессии — каждый занимается чем-то своим, вещественным. Осязаемым и нужным. Кто-то делает доспехи из кожи, кто-то куёт железо, кто-то колдует, кто-то глумится.

Со сказа о глумиле и начинается книга. Глум — это вообще ключевое понятие книги Андрея Рубанова. Глум — это такой карнавал в кармане. Когда идет глум, всё можно. Глум — это отрешение от реальности, замена телевизору, интернету и прочим развлечениям. Средневековые люди, жившие на территории России — упоминаются города Резан, Серпухов, Радонеж — любили глумиться, то есть, плясать в полузабытьи под бубен специального глумилы.

Вокруг глумилы и создается сюжет — он, вроде, просто вольный музыкант, но без него никуда. И он — настоящий герой. Ради кажуальной любви вызывается с друзьями поймать получеловека полуптицу Финиста, который повадился прилетать ночью к дочери кузнеца.

В следующем сказе кожедуб идет убивать вонючего змея, который своим свистом мешает жить окрестным селам.

Глумилу зовут Иван Корень, кожедуба — Иван Ремень. Это еще одно свойство мифа — прямота тут может мешаться с метафоричностью. Что может быть проще чем корень? Значение корня. Он же корень всего, что из него исходит. А ремень — держит всех в узде, не дает упасть. И так далее. Толковать тут можно долго — это отдельное развлечение. Предание для того и нужно.

Мир, создаваемый Рубановым совершенно гомогенен. Это вселенная, где прописано место каждой души — и живой и мертвой. Здесь каждому есть дело по силам и способностям, есть четкая иерархия — князья, придворные, вольные, ремесленные, разбойники, ведьмы. Есть схема мироустройства — нижний мир, верхний, средний.

В языковом смысле роман Рубанова попадает в середину между “Тайным годом” Михаила Гиголашвили и “Лавром” Евгения Водолазкина. В первом случае это язык педантично выверенный и насколько это возможно, приближенный к тому самому средневековому, а во втором — намеренно сниженный, перемежаемый современными анахронизмами.

“В те времена, как я слышал, за такие дерзкие глумы князья и ярлы отрезали скоморохам языки и губы, или сажали в ямы и травили лесными кошками, а у кого были ручные змеи — отдавали змеям на корм”.

“Не имел никогда друга ближе и верней, чем рыжий Кирьяк. Очень его любил: наглого, поджарого, резкого, совершенно бесстрашного, весёлого. Всегда прислушивался, всегда ценил, всегда оставлял половину от любой хлебной корки”.

Какое “ценил”? Какое “бесстрашный”? Конечно, никто так не говорил и не писал. А и не надо. Миф должен быть пригоден для восприятия.

Вот сядет Андрей Рубанов за стол — вообще-то, встанет за конторку — напишет еще 297 таких же сказов, и всё! Готова русская мифология. Достаточно дикая для древности, достаточно понятная для современного человека.

Что Рубанов пишет роман о Финисте Ясном Соколе, было известно последние года два – автор начал рассказывать о новой задумке вскоре после выхода своей предыдущей книги «Патриот». Тем неожиданнее оказалась форма, в которую Рубанов облек историю. Он разбил ее на три части, каждую поручил рассказывать новому герою, а еще добавил в существующий сюжет узнаваемых сказочных персонажей – Змея Горыныча да Соловья-Разбойника да Бабу-Ягу.

По правде говоря, три рассказчика оказались похожи друг на друга. Три Ивана: один скоморох-глумила, второй кожедуб, третий – разбойник. Все они в какой-то момент встречают девушку Марью, ту самую, что влюбилась в Финиста. И всем им приходится участвовать в событиях ее жизни, которые почему-то становятся узловыми не только для них, но и для многих людей. Наиболее показательна в этом плане вторая часть романа, или, как называет ее сам Рубанов, второй сказ. Из-за этой девки три мужика (не очень взрослых; понятия возраста в этом мире вообще непривычны – так, активная деятельность начинается вскоре после достижения десятилетнего возраста, а в 17 лет ты тут вообще, считай, старик) нарушают главное и почти что единственное правило своего отдаленного народца: не убивать дракона. После этого события рождается новый монстр, который вскоре прогоняет людей с насиженных мест.

«— А теперь скажи, — продолжила старуха. — Что же ты, вроде умная, а до такого довела? Тебе же говорили, что убивать гадину нельзя?

— Да, говорили, — неприязненно и громко ответила Марья. — Но я не смогла помешать. На мне нет вины.

— При чём тут вина? — в свою очередь, закричала старуха, треснувшим скрипучим воем взвыла; Марья попятилась. — Никто тебя не винит! Я у тебя спрашиваю, как у умной девки, — что же ты не подумала головой? Если есть завет, что убивать нельзя — значит, нельзя!»

И вот эта Марья – как будто нарочно «внимательно» случающая, «громко» отвечающая и отступающая на шаг из-за криков ведьмы; эта Марья, почти и незаметная на фоне основных героев; Марья, являющаяся для этого текста скорее функцией, чем персонажем – умудряется влюбить в себя не только трех рассказчиков, но и самого Финиста. С ним, впрочем, все тоже скоро становится ясно: он такая же функция, как и Марья. Ходячий механизм, пускай и очень благородный.

«— Верю, — сказал Финист. — Я твой должник. Я бы хотел тебе помочь. Я бы мог пообещать, что вытащу тебя отсюда. Но я ничего не могу обещать. Честно. Если пообещаю и не сделаю, ты не будешь меня уважать.

Он посмотрел на меня с сожалением и развёл руками».

Центральные, сюжетообразующие персонажи умышленно проходят у Рубанова по разряду второстепенных – но вот, наверное, совсем неживыми они получились случайно. Финист и Марья стоят у истоков сказки-исходника, но человечности так и не приобретают – в отличие от того же Соловья-Разбойника, эмоционального, чувственного, неоднозначного и даже представленного с нескольких точек зрения.

Потому и самое главное в книге заложено отнюдь не в центральном персонаже и даже не в сюжетообразующей героине, а в рассказчиках. Они представляют три человеческих типажа: весельчака, трудягу и обманщика, или экстраверта, интроверта и какого-нибудь амбиверта. Много, в общем, можно подобрать близких современности аналогий.

И именно они ответственны за внедрение в эту архаичную историю отсылок к настоящему времени. Например, скоморох Иван в какой-то момент предстает точь-в-точь как свадебный тамада. Город Резан вообще является почти что копией Москвы из того же «Патриота». Рассуждения о природе княжеской власти тоже не могут остаться без внимания читателей как крайне актуальные. Должно быть, и представленная устами одного из рассказчиков концепция больших и малых народов находит свое отражение в книге отнюдь не случайно.

«Любой малый народ может стать большим и хочет этого.

Нет ни одного малого народа, который готов признать себя малым: чем меньше и слабее народ, тем больше он верит в своё величие и особую историческую миссию.

И наоборот: любой большой народ всегда может стать малым и даже вовсе исчезнуть.

Большой народ сильнее, маленький народ слабее; это нельзя ни обойти, ни игнорировать.

Малыми народами управлять легче; большими народами управлять тяжело и трудно».

Кстати, подобная повествовательная манера – абзацы длиной с небольшие предложения – явно выбрана для того, чтобы текст как можно больше напоминал о не наших временах и не наших делах. С этим стилем непросто смириться: постоянные инверсии и короткие предложения испытывают терпение читателя (уже не говоря о том, что установка на архаичность ломается от таких слов, как «историческая миссия» и «игнорировать»). В какой-то момент в голову приходит даже крамольная мысль: а что, если авторский гонорар напрямую зависит от толщины книги? Может, в этом причина дробления связных предложений?

Но и это можно перетерпеть ради удивления, настигающего после прочтения романа. Рубанову со всеми оговорками удается остаться в том времени, в котором живут действующие герои, но сделать так, что через него проглядывает столь желанная актуальная современность. Но еще удивительнее само рубановское чувство времени. Пишет о новом – обязательно незаметно кивнет в сторону старого так, чтобы текст заиграл по-иному. Пишет о стародавнем – и здесь происходит то же самое, только наоборот.

Премодерн — сложное понятие, многогранное. Но нас оно интересует сейчас лишь в качестве вспомогательного.

Кроме всего прочего, человек эпохи премодерна жил в пространстве сказки. Тогда еще не было разделения на внутреннее и внешнее, на мир вне человека и внутри него. Лес, река, небо, звезды, дорога, изба, жена, я и они, ночь, день, духи природы, боги — все это сплеталось в единый клубок бытия. Шел, шел Иван по дороге, да на небо пришел. Наполнил два ведра облаками, да спустился обратно (только что придумал). Подобное положение Ивана или Марьи, или Федора, или Олега в пространстве/времени людей премодерна совсем не удивило бы.

А потом пришел Рене Декарт. Он сказал, что «Бог сотворил мир и законы природы, но  далее Вселенная действует как самостоятельный механизм». И поставил затем окончательную точку, фатально и трагически разделив человека и природу — провозгласил свое «Когито эрго сум». Отныне субъект и объект подменили собой единую природно-мифологическую парадигму. Человек потерял сказку. Началась эпоха модерна.

Роман «Финист ясный сокол» — это большой философский спор с модерном и постмодерном. Это, если угодно, серьезный программный документ традиционализма, созданный в художественном жанре. В нынешних реалиях идея Руси Изначальной вовсе не подложка для сюжета — это политическая манифестация, это спор «с ними», выпад и революция. Эта книга бьет по всемирному лицу глобального капитала, мондиализма и либерал-вампиризма.

Был у меня как-то разговор с моей бабушкой. Мне 37, а у меня еще жива бабушка, шутка ли? Да еще и в трезвом уме настолько, что в абсолютно верной последовательности событий и фактов повторяет сюжеты Ветхого и Нового заветов с особой живостью и энергией. Она знает все о Моисее, Илии, о горе Синай, о Енохе, Аврааме.

…Сама она вообще из русских крестьян. И мне вот стало интересно, и я спросил: «Бабушка, а что знаешь ты о корнях той страны, в которой живешь?» Конечно, она сильно смутилась. Но она ли виновата, что наша память стерта, что мы верим в персонажей чужой восточной культуры, а своих и знать не знаем?

Так вот. Если принять, что «Книга Велеса» имеет хотя бы минимальное право на существование в истине. И что ее предполагаемый автор Ягайло Ган действительно ее написал и на самом деле существовал (с Моисеем и Авраамом, знаете, все это тоже под большим вопросом), то роман «Финист ясный сокол» вполне себе тянет на книгу, проходящую по линии священного предания. Этот текст активизирует нашу родовую память. Он выдергивает нас из ложного разделения на субъект и объект и делает нас снова цельными существами. Таковы художественные, стилистические, структурные особенности этого сказа.

И как любое священное предание, роман имеет огромный исторический смысл. И не важно, происходили события, описанные в нем на самом деле. Языковая и родовая идентичность — это когда ты в полудреме  сладко сопишь под бабушкину сказку. Вот когда ты формируешься как часть народа, впитываешь его метаобразы и многомерные смыслы. А то, что происходит на самом деле, тебя совершенно не касается и никак не влияет на фундаментальное в тебе. Оно где-то там, во чреве включенного у соседа за стенкой телевизора.

Не буду гадать, понимал ли Андрей Рубанов масштаб и подлинный смысл проделанной работы. Главное то, что она сделана, реализована, добыта им из нашего Логоса. Осталось дело за малым: необходимо, чтобы ее восприняли со всей серьезностью и чуткостью все мы, читатели. Которые все знают о Моисее и Давиде, а о себе не знают ничего. Моисей и Давид — тоже парни хорошие. Но у нас были свои. И были, и есть.

У Рубанова снова получилось удивить.

Он вообще-то умеет и любит это делать – Андрей в нашей литературной премьер-лиге самый, пожалуй, жанрово разнообразный и отзывчивый к запросам  времени автор. Его квадратура круга, путь писателя-инженера – от тюремного романа воспитания и поколенческих бизнес-саг к фантастике, биоапокалипсической («Хлорофилия») и криминально-космической («Боги богов»). Неожиданное погружение в реконструкторское кино («Викинг», «София», естественно, «Мурка»), возвращение с «Патриотом» и социальным диагнозом: герой романа, правильный русский бизнесмен, рвется на сражающийся Донбасс, а гибнет в волнах океана у Западного побережья Штатов…

Однако неизменное и ключевое свойство книг Рубанова – умение находить место подвигу. И героев — там, где, кажется, начисто отсутствуют условия их появления. В этом он схож с Алексеем Балабановым – художником, также умевшим производить героев на опустевшем пространстве: из сырых подворотен и жарких кочегарок, чувства сиротства и родства, звуков рок-музыки, из черных дыр времени и банальной философии войны…

Расшифровки рубановских скрытых мессиджей, поиск его литературных и мифологический источников – занятие само по себе увлекательное, отдельный читательский сиквел.

И вот – «Финист – Ясный Сокол», объемная историческая сказка, которая точнее многих реалистических форсайтов и актуальнее иных телеграмм-сюжетов. Закрепившееся определение «славянское фэнтази» годится для анонсов и обзоров, обязательно привлечет немалое количество любителей и знатоков дохристианской Руси, но замысла автора не отражает и на четверть. «Финист» — роман чрезвычайно современный и очень полемичный в отношении как языческой архаики, так и христианской концепции древней Руси.     

Гораздо точнее номинатор Рубанова, рэпер Рич (и, кстати, прототип одного из главных героев и рассказчиков – скомороха Ивана Корня). Он вообще говорит много верных слов и, в частности, определяет «Финиста» как удачную попытку конструирования национального мифа. Отлично, что наличествовали инструменты и материалы – работы Л. Н. Гумилева, русские сказки и былины, технологии изготовления оружия и доспехов (Андрей в них надолго погрузился, сам изготавливал и строил, «как Рубанов сделал рубанок») – сказалась, повторюсь, инженерная природа рубановского письма. Главным литературным источником для романа сработала пересказанная Андреем Платоновым сказка «Финист – Ясный Сокол».

Вот как раз о поздних, советского производства, источниках, мне бы хотелось сказать подробнее. На мой взгляд, рассказ о романе станет от этого рельефнее.   

Я перечитал платоновскую сказку, параллельно с рубановским текстом, и был, через взрослое уже, холодноватое восприятие, удивлен – это никакие вам не «Солдат и царица» и «Волшебное кольцо». Вещь страшная, жесткая русская готика; используя ее сюжет, некоторые линии Рубанов смягчил, а жестокости и ритуалы мотивировал исторически, психологически и эстетически.    

Мне уже приходилось замечать, насколько для Рубанова принципиально наследие соцреалистов-метафизиков: Платонова и Леонида Леонова. Поэтому для Рубанова в «Финисте» Платонов принципиален целиком, в качестве поэта пролетарской метафизики, пророка техноязычества – кажется, никто еще из рецензентов не отметил, насколько Рубанов в «Финисте» вздрызг разрушает условности жанра. Когда каждая из частей романа (за исключением третьей, «Разбойник», но там сюжет уже не остановить), начинается не с острой фабульной завязки, обещающей бои и приключения, но с подробного «происхождения мастера». Глумила Иван Корень и оружено-доспешный умелец Иван Ремень подробно, на многих страницах, рассказывают о тонкостях своего ремесла, словом воспевают дело, и эти гимны профессионализму не менее увлекательны, чем дальнейшие схватки и путешествия.    

«Нет, померить не дам, бесполезно мерить. Я ниже тебя и в груди шире. А доспех вяжется строго в размер заказчика. И пока я вяжу его — пять дней подряд, — заказчик каждый день должен приезжать и примерять.

Иногда заказчик очень богат и очень занят — например, это князь или его ближние люди. Им некогда каждый день приезжать и примерять. Тогда, за отдельную плату, я вырезаю из мягкой сосны деревянного болвана, с размерами, совпадающими с размером заказчика, с той же шириной плеч и тем же обхватом груди и пояса, и вяжу броню на болване. Но так бывает редко.

И если хозяин доспеха за год раздобрел или, наоборот, сбросил жир в походе — он приходит ко мне опять, и я перевязываю ему доспех заново».

Рубанов берет у Платонова (и других социалистических реалистов) и установку на изначальную положительность героев, которая отнюдь не религиозного, но общинно-производственного происхождения. Нравственные приоритеты наших предков, «лад и ряд», рождались в противостоянии/взаимодействии окружающему миру и органично вписывались в мировую гармонию, обозначенную у Рубанова, как «Коловрат». Принципиальнейший момент – сюжет романа нарушает «коловрат», от этого самоощущение героев неосознанно смешается в сторону христианства, «веры ромеев», они вынуждены делать индивидуальный выбор, начинают действовать в непривычной для них ценностной системе, отчего история переламывается, «рождается новый мир». Так ведут себя герои Андрея Платонова, когда к ним приходит Революция.

2.

Еще один важный источник для Рубанова – т. н. «сказочный цикл» Владимира Высоцкого. Он мало исследован даже высоцковедами, а вещи, между тем, обнаруживаются там поразительные. Именно Высоцкий собрал воедино пресловутый славянский бестиарий, именно там вольно и весело мешал и смещал хрологические пласты, задолго, кстати сказать, до Саши Соколова и паче того Владимира Сорокина. Чуткий Рубанов в «Финисте» на этой самой площадке восстанавливает не только связующие нити времен, но и вовсю оттягивается: нет-нет, да и мелькнет в его реконструкции остроактуальная коллизия; глумилы в первой части устраивают форменную рейв- или техновечеринку по стилистике и сопровождающим практикам. Третья часть (кстати, для меня, как читателя, наименее убедительная – небесный город птицечеловеков, бывших атлантов или древних египтян, всё-таки слишком, на фоне земных людей и дел, аляповат и умозрителен) – повесть о, по сути, роскошестве и непрочности королевских (княжеских) домов – линия, восходящая к Александру Дюма, но напоминает он другого Александра – Коржакова… Есть и резкие обратные ходы – так Рубанов, одевая на себя языковые вериги, вовсе не употребляет букву «Ф», в славянских языках тогда отсутствовавшую, и даже глумила Иван на допросе в княжьем доме называет титульного героя «Хвинистом».

В этом плане вторая часть, рассказанная Иваном Ремнем, наиболее исторически и мифологически стерильна, но в центре ее – мощная историософская метафора. Люди убивают старого дряхлого Змея – Горына, отвратительную рептилию, символический концентрат Зла в долине, докучающий народу, впрочем, только криками, а по мере приближения – смрадом. Убивать – нельзя, нарушен порядок, ускорено рождение нового Змея – уже настоящего погромщика и людоеда. Метафора универсальная; ею можно иллюстрировать любую смену формаций и режимов, но мне видится намек на уничтожения дряхлеющего, изрядно демонизированного советского строя и рождения из его зараженных останков каннибальского российского капитализма/неолиберализма.

Кстати, у Высоцкого в сказочном цикле, написанном в конце 60-х годов, явственно звучат апокалипсические мотивы – поэт чрезвычайно интуитивный, он остро чувствовал скорую смену эпох и смыслов. Там же Высоцкий заявляет принципиальный для своего поэтического мира микс эстетической продвинутости и этического традиционализма. Всего один пример: русская нечисть хлебосольно и радостно принимает коллег из «заморского из леса», но когда испорченные западные бесы, раздухарившись: «Змей-Горыныч влез на древо, /Ну раскачивать его:/ «Выводи, Разбойник, девок,/ Пусть покажут кой-чего»– требуют не каких-то тиберианских оргий, а всего-навсего стриптиза, отечественная чертовщина сначала яростно возмущается: «Все взревели, как медведи,/ Натерпелись, сколько лет,/ Ведьмы мы или не ведьмы,/ Патриоты или нет?/ Налил бельмы, ишь ты, клещ,/ Отоварился,/А еще на наших женщин позарился»…А далее русская нечисть и вовсе идет на извращенцев беспощадной войной за традиционную семью и духовные скрепы – «билась нечисть грудью в груди и друг друга извела».

Рубанову близок этот конфликт и прием. Из столкновения авангардной эстетики (и даже авангардного мироощущения героев) и жизненной традиции он делает не черную комедию, но драму перелома эпох, с ее ключевыми образами и ценностями  – женщина, ради любви становящаяся воином на земле и в небе, мужчины – готовые положить за други своя не только животы, но и привычный миропорядок.

Ну, и нельзя не отметить, насколько близок рубановскому «Финисту» пафос еще одной знаменитой вещи Высоцкого, не сказочного, но героического цикла – «Баллады о борьбе» (или «Баллады о книжных детях»). Вы ее, конечно, помните:

Испытай, завладев
Еще теплым мечом
И доспехи надев,
Что почем, что почем!
Разбеpись, кто ты – тpус
Иль избpанник судьбы,
И попpобуй на вкус
Hастоящей боpьбы.
И т. д.

Сравним:«Половина моих шлемов и щитов будет утоплена в морях, озёрах и реках, а другая половина, в виде рассохшихся, разрубленных реликвий, осядет в дедовских сундуках: раз в год, в середине весны, в день начала ледохода, по старому обычаю, дед достанет шлем, выйдет на воздух, сядет на лавку у двери, вытянет голые синие ноги и будет мазать шлем бараньим салом.

А тебе будет десять лет, и ты захочешь крикнуть: дед, ты слишком редко достаёшь из сундука свой шлем! Его надо смазывать не раз в год, а каждый месяц! За оружием нужно ухаживать, дед!

А дед ничего не ответит, закончит мазать и даст тебе померить, и ты удивишься, какой он твёрдый изнутри, этот шлем, и поймёшь, что он тебе пока велик».

3.

Отказываясь воспринимать «Финиста» как фэнтези, я попробовал определить действие романа в истории и географии, но, на мой взгляд, Андрей и добивался подобного заземления – характерны топонимы Резан, Серпухов, Таруса, Радонеж и т. д. Упоминания о Хазарском каганате и империи Ромеев – то есть речь идет о последних веках дохристианской Руси. Хотя, как справедливо говорит Рубанов, о какой-либо хронологии в те времена говорить бессмысленно.  

Действие первой части проходит в нижнем течении Оки, долина из второй части расположена в Приуралье – возможно, это часть будущей Башкирии. Мистический город Аркаим, предтеча небесного Ветрограда – нынешняя Челябинская область.

Одна из центральных идей «Финиста» — всё гораздо ближе, чем нам кажется.

Добрый день, уважаемая Ольга! Как Вы относитесь к книгам Андрея Рубанова? Мне нравится его творчество. Он пишет много, издает в год по книге, и не одной. С премиями ему не везет. На сайте «Нацбеста» я посчитал, Рубанов участвовал в конкурсе девять раз (чемпион!), но только дважды добирался до короткого списка – «Психодел» в 2011-м и «Патриот» в 2017 году.

Рубанов – писатель с широким диапазоном (можно так сказать?). Он начинал с великолепной тюремной прозы «Сажайте, и вырастет», потом его заносило то в апокалиптическую фантастику, то в психоделический триллер, то в остросоциальный роман на грани сатиры, то в короткую прозу. Мне нравится подобная писательская всеядность. Чувствуется, что Рубанову до сих пор интересно писать, что он с жадностью выстраивает действие, придумывает диалоги, что его прет от самого процесса творчества…Никогда не скажу, что Рубанов плохой писатель. В моей картине мира он, пожалуй, из лучших в современной прозе. И стоит где-то на одной ступени с Захаром Прилепиным, который такой же всеядный и пробует себя во всех жанрах. Я люблю, когда писатель постоянно что-то придумывает, пробует, экспериментирует. Мне как читателю лестно, что писатель старается чем-то меня удивить. И каждую новую книгу Рубанова жду с нетерпением. Заранее знаю, что она мне, может, и не понравится (такое случается), но там будет что-то неожиданное, непредсказуемое, внезапное. Разве это плохо?

Новая книга Андрея Рубанова «Финист-Ясный Сокол» не обманула моих ожиданий! Рубанов в последние годы активно работал как сценарист для кино и ТВ, написал сценарий к фильму «Викинг» (фильм, как мне кажется, средний) и к сериалу «Софья» (а вот сериал великолепный). И у него, как я думаю, произошло перенасыщение историческим материалом. Так, наверно, бывает у писателей, смею предположить. Вроде закончил работу, но она не отпускает. На рабочем столе жалобно пищит и трепыхается неиспользованная фактура, в голове роятся старинные слова и новые замыслы… хочется сесть и написать что-нибудь свое, не сериальное. Вот Андрей Рубанов сел и написал.

«Финист-Ясный Сокол» представляет собой такое типичное фэнтези с хорошей исторической подкладкой и написанный с щедрым зачерпыванием из недр русского фольклора. Я не буду пересказывать сюжет, скажу только, что в романе присутствуют практически все герои русских волшебных сказок – пусть даже не всегда с привычным для нас бэкграундом (особенно мне понравилась метаморфоза Соловья-Разбойника – это великолепно сделано). Бродячие скоморохи, богатыри, колдуны, князья, крестьяне, ратники, волхвы, оружейники… На каждой странице вас ждет либо неожиданная история, либо лихое заповедное словечко, либо причудливая мизансцена. Жизнь на Руси, и Рубанов лишний раз это доказывает, всегда была нескучная – тем более «Финист-Ясный Сокол» повествует о временах былинных, дохристианских, дописьменных. Невероятно плотный текст, многослойный, многоуровневый.

Я не люблю фэнтези (а роман Андрея Рубанова, конечно, представляет собой исключительно талантливое фантазирование на темы русской языческой истории), но книгу Андрея Рубанова читал с удовольствием. И сам себе удивлялся, и за автора искренне радовался. Вот чувствуется, как человек наслаждается всеми этими особенностями национального язычества, как ему хорошо вести за собой ошалевшего от впечатлений читателя. И это, понятное дело, затеяно не для того, чтобы в популярной форме пересказать Проппа или там, не знаю, Бориса Рыбакова. Это именно заявка на регистрацию своего неповторимого славянского мира, в котором может произойти все, что угодно (а что будет угодно хорошему писателю Рубанову, я аж зажмуриваюсь, как представлю). Оля, я бы очень хотел, чтобы Вы тоже прочитали «Финист-Ясный Сокол», хотя от его чтения временами устаешь, настолько там все ярко и жарко. И я почему-то уверен, что это не последнее вторжение Андрея Рубанова в область национального фольклора. Он наверняка напишет что-то еще на эту тему. Всего хорошего.

Рубанов – писатель узнаваемый и в то же время – неожиданный. Он как-то сказал, что писать об одном и том же – неинтересно. Вот и ищет новые темы. Начался он с прозы автобиографической, тюремной; написал ряд книг о русских бизнесменах 1990-х и нулевых; цикл фантастических романов…

«Финист – Ясный Сокол» – новый поворот.

Действие романа происходит в дохристианской Руси. Сам Рубанов определил жанр как «славянское фэнтези». В аннотации к книге сказано: это «изустная побывальщина». Это – и сказка, и боевик, и роман о вечном: любви, выборе, Родине…

Сказку о Финисте в своё время написал (или переписал; Финист появляется ещё в сборнике Афанасьева) Андрей Платонов. Потом были фильм и пластинка по сказке Николая Шестакова (в детстве слушали с сестрой; сейчас подумал об этом и понял, что песни с той пластинки на музыку Шаинского помнятся почти наизусть). Там упор делали не на любовь, а на то, что Финист – защитник Руси от врагов; Картаус Рыжий Ус и всё такое.

У Рубанова – своя концепция Финиста. Произведение совершенно оригинальное (при сохранении некоторых известных сюжетных линий).

Это роман в трёх сказах, трёх монологах: глумилы (скомороха) Ивана; кожедуба, мастера по изготовлению боевых доспехов – тоже Ивана; и Соловья-разбойника, который тоже называет себя Иваном. Последний, по-моему, – самый интересный герой.

Сюжет не стану пересказывать. Сами прочтёте.

Неперископная глубина погружения автора (сценариста «Викинга» и «Софии») в эпоху и тему впечатляет.

Рубанов рассказывал, что, изучая древнюю русскую историю, сам овладел искусством изготовления кольчуг, кожаных доспехов… Отсюда – особая достоверность, масса деталей: «Кожа бубна от напряжения устаёт, даёт слабину — обычно её над костром нагревают, чтоб натянулась, и от этого по краям появляются трещины. Если вовремя не заметить и не смазать жиром, бубен пропадёт».

Вместе с тем автор не подделывается под старинную речь, хотя понятно, что лексика в романе особая (откуда, к примеру, взялось слово «требуха»? Читайте).

Стиль – узнаваемо рубановский, повествование стремительное, энергичное.

В то же время – афористичное («Если сильный народ станет помогать слабому — от такой помощи слабый народ не станет сильней. Сила только тогда идёт впрок, когда мы не получаем её в подарок, а обретаем сами»; или: «…тех, кто слагает песни про подвиги князей, всегда достаточно, а ты попробуй сложи песню про простого человека»).

Многое, кажется, сказано не только о прошлом, но о современности («— А вдруг это всё правда? Что говорят про этот город? Что резанские князья — нелюди? — Не кричи, — ответил Митроха. — Каждый князь всегда немного нелюдь. И княгиня тоже. От власти, от денег человек меняется. Сначала внутри, потом и снаружи. А ещё больше меняется, когда загораживается от народа и сидит за стенами. Живёт в уединении, в страхе, в раздумьях, за засовами, за охраной»).

Может быть, деление на прошлое и настоящее вообще условно? Всё едино, мы в главном – те же архетипические Иваны? «Против Коловрата не пойдёшь. Всё вращается, повторяясь бесконечно во веки веков. Ничего нового не существует, нет ни прошлого, ни будущего, нет времени, мир стоит на одном месте, непрерывно оборачиваясь вокруг единой оси», – говорит один из рубановских язычников.

Откуда мы родом, с чего начинались, во что верили, как жили? Вот вопросы, которые поднимает роман. Он, если угодно, социологический: описывает быт, верования, обычаи, законы дохристианской Руси…

Магический – но абсолютно реалистический по ощущению. Появление всяческой нежити столь же обыденно, как разбой или пьянка: «На берегу мужики били дубинами пойманную мавку (некто вроде русалки – В. А.). Она визжала, извивалась, молотила радужным хвостом и всё норовила уползти к воде; её молча тащили назад за зелёные волосы — и продолжали: деловито, без спешки, без злобы. Красные от натуги лица мужиков не выражали ничего, кроме усталости: по жаре дубиной особо не помашешь. Били по всем правилам, на месте поимки, всемером на одну; до нас доносился хруст ломаемых костей. Мавок, кикимор, шишиг*и прочую нежить нельзя умертвить, — они и так не живые и не мёртвые; но всегда можно измолотить, костяк порушить, свернуть шею, связать и вырезать на спинах и грудях руны смерти. Если действовать по правилам, то побитая мавка навсегда уходит из мест поимки, и за ней — все её подруги. Так что мужики с дрекольем, разбивая дубины о мокрое тело водяной женщины, делали полезное и важное дело, но всё равно — видеть мучения зелёной твари и слышать её отчаянный визг было нелегко, и мы налегли на вёсла… Когда бьют нежить — в этом нет никакой потехи, одна только печальная необходимость. Если не бить — нежить смелеет, селится ближе и ближе к людям, ворует сначала скотину, а потом и детей, и бывали случаи, когда целые богатые и многолюдные селитьбы целиком вымирали от нашествия; страшное дело».

Финист у Рубанова – нелюдь (не в уничижительном смысле), птицечеловек: «Я их никогда не видел. Только слышал старые байки. Это оборотни. Больше чем люди. Люди — и одновременно птицы. От них не бывает вреда». Нас эти небесные летающие люди называют «дикими» и «бескрылыми». Живут птицелюди на небе, в летающем, как свифтовская Лапута, городе Вертограде. Где, надо сказать, процветает своя – небесная бюрократия, пенитенциарная система и т. д.

Фантастический элемент? Да. Но, к примеру, у путешественника В. К. Арсеньева, которого никто не ловил на фантазировании (напротив: это образец честности и даже педантизма в описаниях), есть мемуар о том, как он на севере Сихотэ-Алиня встретил летающего человека. Китайцы и удэгейцы пояснили: «летяги» нередко встречаются в тайге, вреда человеку не приносят. Тот же Арсеньев, изучив легенды удэгейцев о «ганиги» – живущих в реке женщинах – на полном серьёзе писал: «Меня поразило в описании Ганиги сходство с русалками. Сходство не только общее по смыслу, но даже и в деталях. Может быть, русалки и Ганиги зародились где-нибудь в Средней Азии в древние времена. Отсюда они попали на запад к славянам и на северо-восток к удэхейцам». Удивительным образом сливаются предания народов славянских – и дальневосточных, живших изолированно друг от друга; опять же – китайские драконы и русский Змей Горыныч; может, роман Рубанова – никакая не фантазия, а особый вид реализма?

Один из героев книги – отец упомянутого Горыныча, собственно Горын. О нём говорят так: «…Если змей наш главный враг — мы будем с ним сражаться, но никогда не убьём. Если в плохое лето он кричит — мы приходим и стращаем его. Если, в хорошее лето, он молчит — мы его, наоборот, кормим. Мы его бьём, но не убиваем, он нам нужен; мы хотим, чтоб он жил дальше и дальше. — Лучше старое чудовище, чем новое, — сказала Марья. — Да, — сказал Потык. — Теперь ты всё знаешь».

Текст даёт простор для самых различных аллюзий и интерпретаций. Например, можно прочесть его и так: «Девушка Маша Кузнецова полюбила красивого приезжего лётчика, местным парням это не понравилось…»

Один из самых увлекательных, необычных, умных романов, прочитанных мной за время работы в жюри «Нацбеста».

Герой книги, «глумила» Иван Корень говорит: «Я боюсь одного: что мой рассказ не будет интересным. Если ты перестанешь меня слушать, отвернёшься, начнёшь скучать, зевать и думать о постороннем — это для меня самая страшная беда».

Не перестанешь. Не начнёшь.

*Интересно, что в ХХ веке «шишигой» прозвали внедорожник-грузовик ГАЗ-66.

действительно увлекательная сказка для взрослых, в которой, в отличие от детской, все символическое — реально, а кончается все всегда плохо, зато интересно.

что подкупает в книге Рубанова, так это цельная картина мира, пусть и высказанная порой напрямую, через многословные разъяснения самих героев, которые рассказывают читателю все, от космогонии до бытовых подробностей. в отличие от, к примеру, двух книг, ассоциации с которыми лично мне трудно было избежать — «Тилль» австрийца Даниэля Кельмана (про Тилля Ойленшпигеля) и «Погребенный великан» Исигуро (нобелевский лауреат японского происхождения о памяти на материале артуровского мифа) — Рубанову удалось создать то, по чему лично я так тоскую, действительно крепкосбитое фэнтези, пусть и не оригинальное в своей основе (как Кельман и Исигуро используют уже затертые и покрытые пылью мифы и легенды своей культуры, так и Рубанов обращается к традиционной русской волшебной сказке, «традиционный» в этой формуле означает до-христианский), но столь очаровательное именно в использовании всех знакомых с детства персонажей. эти знакомые сказочные мотивы лишь намечены, полагаю, современный читатель уже и не поймет, как вдруг могла исчезнуть со своего места изба лесной «ведьмы» (ушла на куриных ногах, конечно же). налицо необходимость пересочинить этот самый национальный миф и с этой задачей Рубанов справился. прописан этот миф у него столь прозрачно и ажурно, что можно писать и дальше.

но слишком уж тонка пелена фантазийности, сюжетец сквозь нее проглядывает весьма прозаичный. Глумила, который сохраняет остатки древних верований, нанимается устроить техно-хим-пати для сына резанского вельможи и влюбляется в представительницу тусы, которая уходит с мажором (Сказ первый: Глумила). Иван-Ремень (Сказ второй: Кожедуб) тоже топит за лад и ряд и тоже влюбляется, после чего начинает отчаянно самоутверждаться вопреки всему, что приводит к микрореволюции в отдельно взятой долине и свержению одного родного диктатора новым (см. Евгений Шварц «Дракон»). Соловей-разбойник (Сказ третий: Разбойник) очень хочет после отсидки быть принятым в родном Аркаиме, для этой цели использует все ту же девушку, но в итоге оказывается борцом с коррупцией. собственно, Финист ясный сокол так и остается падающим с небес в кусты роялем, зачем имя этого персонажа вынесено в заглавие романа — загадка. при этом мы всегда видим Финиста как бы из-за угла, глазами другого человека, всегда аутсайдера. должно быть, это такой прием, и небезынтересный, но совершенно не продуманный и потому неочевидный. вообще, про птицечеловеков сказано до обидного мало, они основали пресловутый Аркаим и в прошлом были людьми, но потом научились питаться солнечной энергией (то есть радиацией?). до самой последней страницы я ждал хотя бы завуалированного намека на то, что все это происходит в далеком будущем, что, конечно, вознесло бы этот роман, явно изданный на потребу непритязательных любителей фильма «Волкодав» и «Викинг», до высот мультсериала «Время приключений», но это ладно, это уж я так, к слову.

впрочем, фентези это и так с двойным дном, словно паутина, наброшенная на нашу реальность по методу Владимира Георгиевича Сорокина, вот только до Сорокина нос не дорос. различие (не в пользу Рубанова) — на уровне языка. на полноценное языковое, стилистическое перевоплощение автора не хватило, слишком уж много всплывает в ткани этой имитации современного. и от сказа к сказу — все больше, причем все три повествователя говорят совершенно одинаково.

смущают и откровенные нестыковки, Финисту пятнадцать, а через пару страниц уже тринадцать лет. твисты в речи героев, да и просто некоторые детали неоднократно повторяются, порой через несколько страниц, видимо, автор и редактор так и не решили, где им место. что касается бесконечных повторов, они утомляют и сильно замедляют ход повествования.

к недостаткам книги можно добавить и то, что она безобразно вычитана, обошлись без корректора. книга явно может претендовать на звание Национального бестселлера, но для этого редактору и автору еще предстоит ее серьезно доработать.