В рамках программы «Буду хвалить всех номинантов «Нацбеста», какую бы фигню они бы не понаписали», мною была прочитана книга «Центр тяжести» Алексея Поляринова. Совершенно, однако, непонятно, следует ли эту книгу хвалить. Казалось бы, не следует, потому что книга совсем не плоха. Она интересна и увлекательна. Повествование берет читателя за шкирку и крутит туда-сюда, в голове образуется довольно вкусная каша, плюс успеваешь замечать, пролетая, различные знакомые до боли места. Мотнешь бывало головой — а там папа заперся в подвале и что-то мастерит. Чем не «Поправки»? Глянешь под другим углом, а там торчит уголок картины, этой, как ее,  Донны Тартт. Или вот, хабах, фашист по фамилии Ауэр едет со своим ординарцем в Крым решать еврейский вопрос. Блин, это же вообще что-то до боли знакомое! Или про футбол. Про футбол вообще всегда интересно. 

Отдельных добрых слов заслуживают мамины сказки, которые прямо хочется выделить в отдельное произведение и издать под мягкой обложкой с хорошими иллюстрациями. 

С другой стороны, роман написан от нескольких лиц плюс упомянутые мамины сказки, не новый прямо скажем прием, пусть даже и не всегда понятно, то ли лицо написало приписываемую ему часть. Однако, все эти лица говорят подчеркнуто одинаково, и если отвлечься, читая главу, написанную от лица Петро, то ее легко можно спутать с главой, написанной от лица Егора. Сводная их сестра, впрочем, немного отличается, потому что через каждые два слова вворачивает оборот «прости-господи». 

Не знаю, как у других, а я вот когда пишу о какой-нибудь книге, часто невольно начинаю подражать авторской манере тем или иным способом. Титанический труд Алексея Поляринова, связанный с переводом одного небезызвестного романа, явно повлиял и на текст «Центра тяжести». Не то, чтобы Уоллес лезет тут изо всех межстрочных интервалов, но обстановка обязывает воспринимать книгу Поляринова именно с таким бэкграундом. 

Основная проблема книги, что о ней абсолютно невозможно составить никакого мнения. Это ни в коем случае не провал, того, за что ЦТ ругают, я там не нашел. Но это и не шедевр. 

Одна девушка в 1996 году устроилась работать секретаршей в некую коммерческую структуру. Шеф попросил ее написать письмо, забронировать гостиницу в другом городе. Девушка открыла программу Word, выделила имя адресата жирным шрифтом, название гостиницы — курсивом, фамилию шефа подчеркнула, а абзацы разделила между собой звездочками. Таков и Алексей Поляринов*, старательно демонстрирующий главным образом, по-моему, самому себе: «А вот я еще и так умею!»

*На этом месте должен был быть комментарий Егора «Иди ты в жопу!», но вместо него я напишу правду. Следующий выше текст на самом деле был написан не мной, а моей дальней родственницей по материнской линии из селя Гремячка Рязанской области четырнадцать лет назад.

Добрый день, уважаемая Ольга! Не знаю, успели ли Вы прочесть роман Алексея Поляринова «Центр тяжести», но не слышать об этом человеке не могли. Алексей – вернее, то, что он делает – вызывает у меня глубочайшее уважение. Он известен прежде всего как популяризатор творчества Дэвида Фостера Уоллеса и переводчик его мегаромана «Бесконечная шутка». «Шутку» я еще не читал, но в свое время прочел в переводе Поляринова эссе Уоллеса «Посмотри на омаров!», и это потрясающий текст, я открыл для себя Уоллеса. А сейчас читаю книгу критических эссе Поляринова «Почти два килограмма слов» — и это тоже отличная книга. Мне нравится то, что делает Алексей Поляринов в популяризации лучших образцов западной прозы в России, нравится, как он это делает (кстати, его новое эссе о романе «Кровавый меридиан» на «Горьком» не пропустите). Это важная миссия, и замечательно, что Алексей взял ее на себя.

И его дебютный роман «Центр тяжести» я бы назвал одним из самых заметных дебютов в отечественной прозе. Роман написан с удивительным техническим мастерством. Продуманные сюжетные линии, всякие приемчики, придающие повествованию глубину и объем. Например, когда каждый герой словно рассказывает свою историю, а другие действующие лица ее комментируют, создается такая модель общения и обсуждения в социальных сетях, это сделано ловко, качественно, восхищает. Есть автобиографические линии, есть фантастика, все подкручено, настроено и отрегулировано так, что повествование разгоняется с самого начала и не заметишь, как полкниги уже позади. Да и просто интересно после многочисленных критических текстов Поляринова посмотреть, как он делает собственную прозу, используя лучшие наработки из арсенала современных классиков. И это и фантастика, и роман воспитания, и еще изящно вплетены некоторые другие жанры. Нет, с точки зрения мастерства «Центр тяжести» безусловно, один из самых интересных романов, написанных молодым автором. Тем более сам Алексей в Фейсбуке сообщает, что писал роман с 2011 года, постоянно переделывал, дополнял, придумывал новые фишечки. Такой труд.

Вот только написан он…как бы это сказать…я поскольку читатель-то с опытом, подмечаю, что писался он прежде всего с целью убедить, что автор-то писать умеет – может, даже лучше многих. Я в этом убедился, и еще раз повторю, что «Центр тяжести», наверно, самый интересный дебют в российской прозе. Только я когда его читал, все время вспоминал. У нас в армии был парень, никто не помнил, как его зовут, потому что все его звали «Потрогай широчайшую». Он не вылезал из качалки, все время пыхтел на тренажерах, зато потом ходил и ко всем приставал – «потрогай, какая у меня широчайшая (это мышца такая, Оля, на спине)». Все трогали, выражали восхищение целеустремленностью и упорством, как же ты накачался. Парень удовлетворенно кивал и возвращался в качалку. Он доставал всех со своей широчайшей, главное, непонятно, для чего он это делает и какого результата добивается. Чтобы трогали, что ли?

Вот и роман «Центр тяжести» у меня такое же впечатление вызвал. Автор с 2011 года заперся в качалке, с упорством совершенствовал стиль, композицию, что там еще молодые авторы прокачивают. Потом подходит и говорит – а потрогай-ка мою широчайшую. Смотри, как у меня персонажи прописаны, какой второй план, какой подтекст, композиция и все такое. Читатель трогает и умиляется – какой молодец, да как накачался! Непроходящее ощущение, что для автора «Центра тяжести» сам процесс оказался важнее результата. Процесс сопровождался постижением секретов мастерства, изрядными затратами психической энергии, сомнениями и неуверенностью в себе (о чем автор регулярно сообщал в Фейсбуке). В романе Алексея Поляринова есть все необходимое для хорошего романа, но национальным бестселлером он, как мне кажется, не станет. Это такой роман-роман, где главной задачей было не столько понять что-то о себе и о мире, и сказать об этом читателю, а «накачать широчайшую». Всего хорошего.

 

Автор А. Поляринов заварил увесистую и крутую в плане консистенции книгу под названием «Центр тяжести». Аннотация обещает нам «метароман», который «напоминает сложную систему озер. В нем и киберпанк, и величественные конструкции Дэвида Митчелла, и Борхес, и Дэвид Фостер Уоллес…» Причем последний назначается основным ориентиром:

«Главная наша проблема, как мне кажется, в том, что книги написаны так, будто в мире не существует Дэвида Фостера Уоллеса. Будто писатели не знают, что есть разные приемы». 

(из интервью автора сайту Bookscriptor.ru)

Ну, раньше, наверное, и не знали, зато теперь узнают. Сравнение с системой озер неслучайно: в первой части поиск куда-то запропастившегося озера двумя подростками как раз и составляет главную интригу.

Действие происходит в 90-е в доисторическую эпоху между совком и путинской эпохой. Для сегодняшних подростков описанные события и фон, на котором они происходят, это уже что-то вроде «Приключения доисторического мальчика», так как сегодня добывать огонь посредством трения и искать пропавшего брата без смартфона, бегая по улицам, – это примерно одно и то же. И вообще непонятно, зачем надо куда-то бегать и прыгать, если поисками можно заниматься, не отходя от компьютера. Ровесникам автора, которым в описанное время так же, как и героям, было лет 12, скорее всего, также покажется, что это не их время, а тоже некий далекий плюсквамперфект из жизни предков. Разгадка этого чудесного парадокса заключается в том, что первая часть, а это примерно полкниги, выполнена по лекалам советских приключенческих повестей для учащихся среднего и старшего школьного возраста. Там все как в правильных советских книжках: поиски объекта по карте, сидение в кустах, залезание в заброшенную водонапорную башню и в сортир через окно – то есть «позитивная» конвенциональная книжная подростковая романтика в рамках дозволенности, которой и должны заниматься положительные герои вместо чего-то запретного и даже порочного (как то: занюхивание бензина, битума, клея, курение, употребление полуторалитрового шмурдяка вроде «виноградного дня» и половые сношения с различными вариантами партнеров по степени нагнетания порочности). Все взрослые, о которых автор пишет с симпатией и теплотой – типичные олдскульные совки (включая, в первую очередь, маму, сочиняющую высокопарные графоманские «притчи») и могут вызвать сочувствие или хотя бы нейтральное отношение только у таких же привыкших к стереотипам обывал. Неудивительно, что и малолетний главный персонаж Петро – носитель такого же штампованного мышления:

«Да, но у сказки свои законы: какие бы странные вещи в ней ни происходили, у них должен быть смысл, хотя бы в рамках той реальности, в которой они происходят, должна быть мораль, они должны учить нас чему-то хорошему или предупреждать о плохом, понимаешь? – Но моя сказка будет учить людей хорошему. Она будет учить, что красть холодильники нехорошо».

Пошлая семейная драма, бытовуха, школьный буллинг, раздумья о смысле жизни, дружба и приключения – все вертится вокруг надуманной идеи о поиске «третьего озера». Пока что ничего другого не остается, кроме как считать это идею, не покоряющую своей новизной, «центром тяжести» первой части «мега», то есть, извините, «метаромана».

У тех, кто в возрасте героев был читателем советских детских библиотек, головы хоть и работают по-разному, но тоже устроены одинаково: они начинены, как стекловатой, однотипными сюжетами,в центре которых поиск кладов, мнимые тайны,которые хранят старые крепости и графские развалины, ловля шпионов, план побега в дальние страны,охота за редкой маркой и тому подобная выдуманная взрослыми дядями романтика, имеющая отношение к жизни ровно столько,сколько чучела в краеведческом музее к живым зверям, а пятидесятилетняя травести, задорным голосом изображающая юного озорника-пионера, к самому«озорнику», который, вместо того, чтобы рассуждать звонким голосом о тайне подводной лодки на дне океана,под водой на речке исподтишка пытается стянуть с девчонок трусы.

Это следование эстетическим, а главное, этическим традиционным канонам устаревшей приключенческой литературы классаD для учащихся младшего и среднего школьного возраста и создает эффект давно минувших дней: тем, у кого есть хоть минимальная способность к анализу текста, трудно представить себя на месте таких генномодифицированных, как картошка в магазине«Перекресток», персонажей позавчерашнего дня. 

Мать главного героя, чтобы легче было пережить семейную катастрофу(развод) пишет сказки и издает книгу с незапоминающимся названием«Путешествие камней». Некоторые из них приводятся в романе как аутентичные истории,которые призваны пробуждать в людях«доброе»: 

«Мама в своих историях делала упор на воображение и развитие души героя – ее притчи учили добру и храбрости».

Неудивительно, что после такой рекомендации оправдались самые худшие ожидания:

«Она дышала музыкой. Буквально. Нина родилась с особым даром – ее легкие, пропуская воздух, умели создавать мелодии. Когда она появилась на свет, акушер долго не мог понять, что происходит,– ребенок плакал, но вместо плача операционную затопила симфония, такая грустная и пронзительная,что все, кто находился в комнате,тоже разрыдались. (…) и даже ночью ее легкие сплетали из звуков дыхания новые симфонии и колыбельные».

Подобные истории, выдуманные мамой главного персонажа, повергают в тоскливое оцепенение,будто бы ты, без перспективы удалиться раньше срока, сидишь на лито где-нибудь в периферийной библиотеке или ДК, а там какой-нибудь его член с постным и унылым выражением лица третий час кряду скучным заунывным голосом зачитывает длинные описания природы из своего романа. А незаметно и тихо выйти, в смысле пропустить эти истории, нельзя:с самого начала автор рецензируемого произведения дает понять,что на них будет возложена некая серьезная задача, значит, ты можешь по своей лени и недомыслию потерять ключ к их решению. И вот все так и оказалось:истории или притчи из маминой«книги в книге» на самом деле задействованы по полной программе.На них возлагается не только роль связующего звена между частями произведения – эти сказки осуществляют«связь времен»и далеких друг от друга«миров».Они являются перекидным мостом между первой и второй половиной блокбастера, которая, по словам автора, вдохновленного собственным переводом романа Дэвида Фостера Уоллеса, не что иное, как«американский роман на русском языке». Но и этого мало. Поучительные притчи,полные морально-нравственного глубокомыслия,здесь призваны выступать в роли«скреп»в прямом смысле, то есть выполнять технические функции: не дать развалиться, как карточному домику, частям грандиозного замысла, под завязку перегруженного разноформатными фрагментами семейных историй,резонерскими монологами, декларирующими очевидные вещи, подробностями и репортами художественных акций, которые персонажи новых времен осуществляют в Москве в знак борьбы с режимом. Но это только одна сторона,техническая. Переместившись из прошлого в настоящее, сказки еще и выступают в роли, так сказать, «идейных» скреп: и вот уже московские художники-акционисты используют их сюжеты, а, главным образом, идеи в прогрессивном протестном искусстве, которое противостоит разгулу государственной власти:

«Потом были и другие работы: мы, например, запустили в прессе эту утку, что в одном из московских роддомов родилась девочка, которая плачет музыкой. В смысле дышит, дышит музыкой. Как в той, другой сказке из книжки, помнишь? Абсурд, но нам поверили. В такую вот эпоху мы живем, магический, прости-господи,реализм». 

Вот только эти сказки, на которые возложены столь серьезные идейно-композиционные задачи, могли бы вписаться, как родные, в закоулки бескрайних просторов«прозы.ру» и графоманских интернет-площадок, в названиях которых будет фигурировать либо пегас, либо парнас: в них, кажется, есть все, чтобы пополнить ряды образцовой добротной графоманской продукции. Высосанные из пальца сюжеты поражают своей высокопарностью и многословной тусклой невнятностью, а пафосная риторика достойна мотивационных пабликов в«Вк» и«Одноклассниках», где излюбленным приемом является использование безо всякой надобности заглавных букв,чтобы лучше мотивировать идти к Цели, бороться за свою Любовь и Счастье, изменить свою Судьбу, встретить своего Единственную Женщину, будучи при этом Настоящим Мужчиной, чтобы вместе шагать по Жизни навстречу Добру в Светлое Будущее. 

Вот суть одноименного с рассматриваемым романом рассказа«Центр Тяжести»: 

«Речь в нем идет… в смысле, там есть город, и сквозь него дует очень сильный ветер – Ветер Истории. И чтобы противостоять ветру,жители города ходят в специальное министерство – оно так и называется Центр Тяжести. Там им на голову надевают специальный шлем,который превращает их воспоминания в камни. Люди кладут их в карманы и так ходят по улицам города. Камни для них как якоря, они не позволяют Ветру Истории подхватить человека и унести в забвение». 

Это самый главный рассказ«книги в книге», недаром роман назван так же,а сама книга является связующим звеном со второй частью,где появляются новые персонажи, начинается новый виток событий и, соответственно, появляются« приметы нового времени»:словечки«круто», «папс», «косплеить», «няшечки», «блин», «типа того», «бла-бла-бла» и«забей»: «кормили на убой, как этих… ну… блин,неважно, забей».

Мало того, веяние времени не замедлило сказаться даже в вопросах гендерной толерантности: в отличие от зажатых и закомплексованных вчерашних совков теперь персонажи гордо и смело демонстрируют признаки нового прогрессивного сознания:

«ну, началась гормональная буря. За лето я(…) «отрастила»небольшую грудь, пережила первые месячные и первое сексуальное влечение – влекло меня не только к мальчишкам, но и к девчонкам. (…) Психолог маму успокоил:переходный возраст, фантазии такого рода – норма».

И вот эта юная красавица-спортсменка, с разбегу запрыгнув одновременно в середину книги и в период буйного гормонального пубертата, зачем-то в своей речи постоянно употребляет никак не свойственные молодежи слова-паразиты«как бишь его» и«прости-господи»:

«все тащились от Джокера. Его играл – как бишь его? – а! – Хитман Леджер»;

«он выглядел так, словно готовился к фотосессии для спортивного, прости-господи, бренда»;

«ходила в школу олимпийского резерва,занималась, прости-господи, синхронным плаванием»;

«казалось, я попала на какой-то, прости-господи, кастинг клоунов-панд, или типа того»;

«Я начала, прости-господи, вести дневник»;

«лицо ее морщилось, как, прости-господи,у шарпея»;

«какие там еще бывают сериальные, прости-господи, клише»;

«старая, ржавая телега,до краев наполненная отрезанными, прости-господи, человеческими ногами и руками.Точнее – их макетами, конечно»;

«сначала мы попали на какой-то тупорылый гангстерский, прости-господи, боевик»;

«Она говорила так: в авторитарном, прости-господи,государстве искусство неотделимо от насилия»;

О-о-о, ты даже не представляешь, как сложно было найти всех этих волонтеров, собрать в одном, прости-господи,месте и не спалиться при этом»;

«его пугала реакция властей и официальных,прости господи, представителей церкви»…

А вот не только речевые характеристики новых героев, но и конкретные приметы новых времен:

«В следующий раз я встретила его на вечеринке в честь Хэллоуина. Формат вечеринки: известные киногерои. В том году как раз вышел«Темный рыцарь» Кристофера Нолана,и все тащились от Джокера. Его играл – как бишь его? – а! – Хитман Леджер.Поэтому половина пацанов явилась на вечеринку в зеленых рубашках и с лицами, размалеванными маминой косметикой». 

«Я клоун Пеннивайс из фильма«Оно»! По Стивену Кингу! Неужели никто не смотрел? Крутое же кино! (…) О’кей, о’кей, братан, не кипятись. (…) Крутой костюм».

Ну, раз уж на арене появились адские клоуны и супергерои, а сами герои книги проводят время уже не внутри ржавых водокачек и не прячась в сортире у загадочных дедов в поисках разгадки тайны, а на косплей-вечеринке, пусть и напоминающей больше маскарад в колхозном клубе, мы понимаем, что события уже переместились в наше время. Теперь«современная молодежь» изъясняется более свободным языком: «твои родственники – милейшие люди,прям няшечки, но стоит им собраться вместе,и, сука, начинается шапито – цирк с конями»; «тут одни школотроны, никто не смотрел«Над гнездом кукушки».– Блин, но это же классика!»

Но так подчеркнуто примитивно изъясняются,в основном, именно«школотроны». У более продвинутых и лексика соответствующая:

«А что такое«вмонтировать пивандрия»? – спрашивал он. – Это значит«выпить пива», – отвечал я. – А«запоросячить дошик»?– Ну, это значит«съесть упаковку лапши быстрого приготовления». Так прикольно выражаться могут себе позволить всякие там примерные«няшки», а злодей, отрицательный герой, говорит иначе! Вот для кого, оказывается, приберег автор обещанные крепкие выражения, которые мы так долго ждали. И этот злодей, разумеется, знаете, чем занимается? Конечно же, цинично торгует наркотиками. При этом он наделен всеми возможными демоническими чертами. Именно так, если кто не знает, и должен выглядеть наркодилер-злодей, будьте бдительны: одет во все черное, «словно косплеит одного из персонажей«Матрицы», у него«геометрически-идеально подстриженная бородка и виски» – сразу видно- не наш человек! Картину довершают«смуглая кожа, иссиня-черные волосы,на шее серебряный крест, на запястье – золотые часы».

И вот этот негодяй«подсадил на травку» наивного рубаху-парня из Канады, приехавшего к нам изучать наш родной русский язык, довел его до попытки суицида(правда, неудачной), потому что от травки и от долгов у людей едет башня, что логично: ведь«травка»,как сразу раскусили наши проницательные русские ребята,до добра не доведет. Речь«подонка», как и следовало ожидать, изобилует жаргонными словечками и бранными выражениями, чтобы читатель ни на минуту не усомнился, что перед ним – антиобщественный элемент. Ну наконец-то: а то в аннотации к книге ко всем прочим пряникам и вафлям нас приманили особой вишенкой на торте: «Содержит нецензурную брань!» И до того в качестве обещанной нецензурной брани выступили слова(приводим их с пылающими от стыда ушами и закрывая лицо руками): «жопа» (в устойчивом сочетании«иди в жопу»),пару раз мелькнувшее слово«блин»,призванное обозначить«молодежный сленг»,и совсем уж разнузданное выражение«нахер надо». 

При этом, даже несмотря на«нецензурную брань», речевую характеристику данного персонажа трудно назвать удачной по той простой причине,что так не разговаривают ни«подонки»,ни«няшки», ни«школотроны». Сленг вещь тонкая,чрезвычайно быстро видоизменяющаяся, мутирующая и скоропортящаяся, поэтому во избежание пения мимо нот требует идеального лексического слуха и крайне осторожного обращения. А пока положительные герои собираются злодея«отвалдохать», тот тоже не остается в долгу:

«Так вы дружки этого долбоящера? Вписаться за него решили? Три мушкетера.Дай угадаю: Атос, Барбос и… – он ткнул пальцем в меня, – Хуй-знает-кто-с»

«а этот вот петушок-с-ноготок нахер приперся?»

«А, я понял,ты типа умный. Умная черепашка-ниндзя. Вы не мушкетеры, вы черепашки! Ты Донателло, этот бык Рафаэль, а он… эммм… Леонардо,и вы впрягаетесь за дурачка Микеланджело. – Он снова захохотал, радуясь собственной шутке;кажется, он был под чем-то».

«У меня экзамен через неделю – серьезная шняга,смекаешь? Я раньше другого камрада отправлял сдавать, но он… эмм… спекся».

Устаревшая лексика типа«отвалдохать», «камрад»,»долбоклюй», «долбодятел», «долбоящер», «шняга» и особенно в хвост и в гриву извлекаемые выражения, да еще и с предлогом«под» вместо«в» — «был под чем-то», «под дозой», «под веществами», «под чем-то другим»и тд наводит на мысль, что это не молодой злодей21 века, а какой-то лох неопределенного возраста из плохо переведенного покетбука,а сам автор недостаточно свободно владеет драг-терминологией. А для столь серьезной сверхзадачи как«роман воспитания», «стремительно»переходящий«в антиутопию с элементами киберпанка» (так позиционирует произведение лично автор)терминологическая точность важна не менее, чем работа с языком. Есть у романиста промашка и в базовом культурологическом понятии, ее я заметила уже не в романе, а в интервью, именно она объясняет многие промахи и в самом тексте.

«Да, когда ты молод,ты обязан вступать в конфликт со старшим поколением», – рассуждает писатель. –«Вставим еще один этап писательской трезвости: не бояться, что тебя будут ругать старшие.Они всегда будут ругать. Если ты согласен со старшим поколением, с тобой что-то не так. Ты сначала гордишься, конечно, если старшие тебя хвалят, а потом об этом задумываешься» (из того же интервью автора сайтуBookscriptor.ru).

В21 веке, если речь идет не о праздновании дня победы, а о культуре, употреблять слово«поколение» крайне нелепо. Музыку и литературу по поколениям пускай распределяют в тех распределителях,которым место в том самом антиутопическом государстве, из которого задрав штаны бегут главные герои. Среди ровесников героев романа условные90 процентов(на самом деле больше) толком не прочли ни одной книги и не в состоянии назвать ни одной музыкальной группы последнего десятилетия.Та же самая картина среди всего остального населения до«возраста дожития» включительно.В современном мире мышление и восприятие языка культуры или контркультуры(как и их неприятие), а также понятный обоим собеседникам неймдропинг определяет не«поколение»,а общий культурный бэкграунд и код, представляющий ценность для людей одной культурной формации, а не«младшего» или, наоборот, «старшего поколения», и возрастной ценз, как на сельской свадьбе,тут давно не работает. В этом плане при чтении романа я(в качестве читателя) в некоторых местах не вошла в резонанс с авторской сверхзадачей по той причине, что мне как представителю ничтожного процента той формации, чьи ценности на сегодня определяет культура второй половины нулевых, и человеку, близкому к кругу актуального искусства, речь героев показалась устаревшей и провинциальной, а потуги героев на акционизм – не отмороженным художественным трешем, призванным выразить свой протест против всего и поколебать устои, а пародией на него:

«Предводитель активистов, отец Пигидий стоял возле телеги с ампутированными руками и кричал,просто орал в камеру, как бешеный».

В идейном плане я одобряю сатирический образ отца Пигидия и со всем уважением отношусь к происхождению данной аллюзии,но на этой картинке(из-за ошибки в построении предложения) я вижу только попа с ампутированными руками, который стоит возле телеги и орет. А вы?

Идейная позиция героев, готовых бороться за свое счастье с государственным молохом, мне понятна и близка, и в этом я с ними полностью солидарна. Другое дело, что есть вопросы к автору в художественном плане. Например,любая«активная жизненная позиция»,не претворенная в художественную форму, превращается в вывернутые наизнанку массовые сми, в пропагандистскую риторику, где все наоборот,а пафос все тот же:

«государство все активнее вторгается в нашу жизнь(…) переписанные учебники истории, гонения на художников и прочие грязные следы казенных сапог внутри личного пространства граждан. Законопроекты все чаще начинаются со слова«запрещается».

(…) На неугодных журналистов все чаще нападают – их обливают зеленкой, йодом, фекалиями,бензином, бросались в них тортами,яйцами, оскорблениями. (…) 

«Это так странно(…) наблюдать за столкновением двух миров: в центре первого – личность, в центре второго – идея. В первом мире жизнь человека бесценна, во втором не стоит ни гроша. В первом мире любят ближних(родителей, детей, друзей),во втором – дальних(царя, пастора, национального лидера). В первом мире люди почитают конкретных личностей(писателей, ученых), во втором – абстрактных(Бога, вождя,традиционные ценности)».

Трудно с этим поспорить, кэп, но воображение рисует не героя киберпанктриллера,а выступление молодого карьериста на комсомольском собрании. 

Немаловажно, что жизнь и приключения центрального персонажа в обеих частях разворачиваются на фоне семьи – то есть это не просто театральный задник в балагане, а достаточно значимое для автора выразительное средство. Судя по всему, автор еще возлагает большие надежды на семью как ячейку общества, коль решает осчастливить своего достигшего половой зрелости героя ее созданием, невзирая на токсичные отношения с родителями, их пошлые разборки и эксперименты по«выращиванию гениев». К тому же писатель считает большим личным счастьем для героя женитьбу на бой-бабе среднеазиатского происхождения, тип которой характеризует грубое народное выражение«конь с яйцами».Вот так, к примеру, супруга встретила близкого друга семьи после восьмилетней разлуки:

«Первая встреча Грека и Оли прошла не очень гладко – она ударила его. По-настоящему.В челюсть. Звук такой, словно кто-то уронил кочан капусты на кафельный пол. Я встал между ними, схватил Олю за руку(…) Грек сплюнул на ладонь кровавую слюну,проверил языком зубы. – И я рад тебя видеть.– Восемь лет! – сказала она сквозь зубы.– О чем ты думал? (…) боже мой,какой же ты мудак! – Покачала головой.Весь вечер и всю ночь мы говорили – вспоминали прошлое,обсуждали планы».

Слабохарактерный муж при этом счастлив и доволен,становится отцом семейства и нудно резонерствует на тему новоявленного отцовства и воспитания, надоедая читателю повторением на все лады одного и того же«красивого» выражения«держать небо» в значении«оберегать», «защищать, «излишне заботиться». 

«(..) в первые полгода жизни сына у меня случались настоящие панические атаки. Когда я смотрел на него,совсем еще маленького, лежащего в колыбели,завернутого в голубой плед, я не думал: «Как же сильно я тебя люблю», я думал: «Боже мой, какой ты хрупкий, как же я смогу тебя защитить?» Отец однажды назвал мою мать Атлантом, держащим небо над моей головой(…)

А«держать небо»таки придется – а ну как вдруг через десяток лет случится страшное?Например, панк-рок! А то и рейв! Здесь одно из двух: или персонажа, пугающего перспективой панк-рока через десять лет, надо изобразить идиотом(это удалось)или автор сам разбирается в музыке примерно так же, как в драг-терминологии, даже хуже, если в2019 г. достает из шкафа все те же пыльные«субкультурные» пугала, которыми средства массовой информации стращали его родителей,бабушек и дедушек. 

«Посмотрим, – сказал я, – как ты запоешь, когда Леве стукнет тринадцать, он проколет уши-ноздри-язык, начнет хлопать дверью, слушать панк-рок и подхватит трипак от случайной знакомой на рейв-вечеринке.»

«Уж лучше панк-рок и серьга в ухе, чем сломанная психика и полное отсутствие доверия».

А что лучше – допустить оплошность в плане музыки или в плане литературы? Автор«Божественной комедии», прошу заметить, в русской транскрипции не«Альигери», как диктует по буквам один из персонажей, а все же Алигьери,хотя это, на мой взгляд, менее досадная промашка, чем с«панк-роком»:

«Как его там зовут? Алигери? Гриша произносит по буквам: – А. Л. Мягкий знак.И. Г. Е.Р. И. – Алигери?– Нет, не совсем. Мягкий знак после«л». В течение минуты вся съемочная группа хором пытается научить кандидата правильно произносить фамилию итальянского поэта, но – тщетно».

Сюда еще надо добавить трепетное отношение автора к чтению«классической литературы», которое является для него, в отличие от нас,значимым и определяющим культурный и писательский бэкграунд:

«Ты начинаешь(…) читать классиков – это стволовые клетки литературы. Человеку, который не прочитал Толстого,нечего сказать миру, у него выйдет Сесилия Ахерн какая-то» (все из того же интервью).

Сравнение классики со стволовыми клетками здесь уместно. Инъекции стволовых клеток успели уже много кого умертвить, так же точно они могут работать и в отношении литературы – делать ее мертвой. Роман«Центр тяжести» вполне оправдывает свое название – перегруженная непосильными сверхзадачами, слепленная из устаревших образцов и нагромождений банальностей книга является тяжелым чтением в самом плохом смысле этого слова.

Едва ли человека, который в прошлом году хоть сколько-нибудь следил за книжным рынком, миновал ажиотаж вокруг «Бесконечной шутки» Дэвида Фостера Уоллеса. Культовый американский роман конца XX века, пускай не без накладок, все же вылавировал к российским берегам в замечательном переводе Сергея Карпова и Алексея Поляринова. И это событие знаменательно по нескольким причинам.

Ну, во-первых, дождались! Сто страниц «Бесконечной шутки» появились в сети еще в далеком 2015-ом, вторая сотня – в не менее далеком 2016-ом, после чего с подмостков ЖЖ разогретой публике сказали, перефразируя, больше никаких прелюдий, через год ждите на бумаге. Не случилось. Можно только догадываться, что за демоны производственного ада застопорили процесс, но факт остается фактом – еще немного и шутка могла затянуться (да-да), рискуя стать частью народного фольклора. Во-вторых, удивителен сам по себе прецедент. Как на топливе из чистого энтузиазма можно перелопатить тысячу страниц (плюс сноски, а еще сноски к сноскам!), по пути не разуверившись в собственных силах. Зато теперь каждый читатель может лично разобраться, по какому такому праву антиутопия о теннисистах, алкоголиках и канадских террористах открывает новехонькую серию «АСТ» с недвусмысленным названием «Великие романы». Но главное, не возьмись Поляринов за «Бесконечную шутку» и, что важнее, не разбери он этот причудливый текст на корпускулы, кто знает, появился бы на свет его первый роман – «Центр тяжести».

Поляринов создал произведение одновременно вдохновленное и самобытное. Перед нами история жизни Петра Портного, рассказанная им самим, но не только. С Петро (а именно так к нему обращаются близкие) мы, в лучших традициях английской литературы, знакомимся еще до рождения. С первых страниц подкупает остроумие, свойственное Поляринову-колумнисту и Поляринову-блогеру, так что бывалые читатели Алексея почувствуют себя как дома. Это вообще одно из приятных ощущений – благодаря ироничному отношению к героям текст мгновенно располагает к себе, так что в повествование погружаешься практически без брызг.

Вот родители Петро – математик Павел, метящий в ученые, и журналистка Нина, метящая в жены ученого, – знакомятся, заводят роман, заводят ребенка и перебираются в поселок Рассвет. Мы наблюдаем за взрослением Петро в семье, где папа маме не угодил, но мама взяла и не отчаялась, решив собственноручно взрастить гения. Петро записан на все кружки, но мамины амбиции плохо стыкуются с типичными проблемами учащегося сельской школы: новые знакомства, неудачи на любовном фронте, глупые авантюры. В общем, стандартная программа. Время идет, у Петра появляется младший брат – Егор, на котором мама повторяет отработанную схему. Егор оказывается ребенком куда более податливым, а главное – по-настоящему одаренным. Так что пока Петро вместе со своим приятелем Александром Греком влипает в неприятности, проверяя на прочность теории заговоров, Егор беззаветно учится уму-разуму, ходит в музыкальную школу и вообще всячески радует материнский глаз. А потом наступает крах подростковых иллюзий и родительских ожиданий: дети взрослеют, семья рушится, пути расходятся.

Надо сказать, иной раз такие вот сюжетные перипетии легко притянули бы за уши и непомерным шрифтом размазали по двум-трем сотням мелкоформатных страниц. Но даже по беглому взгляду на аннотацию ясно, куда дело движется. Поляринов взялся за «Центр тяжести» еще в 2011-ом, правда тогда разрозненные воспоминания никак не складывались в повествование, конструкция попросту рассыпалась. И конечно, по большей части именно работа над переводом «Бесконечной шутки» способствовала превращению горы черновиков в законченный роман.

Да, Поляринов не включает совсем уж бескомпромиссного Уоллеса, который первые сто страниц усыпляет бдительность, чтобы затем толкнуть зазевавшегося читателя в холодную воду, но общность приемов ощутимая. Первая треть «Центра тяжести» – это такой манок на консервативного читателя, имитирующий звуки романа взросления, а местами – романа нравов (с поправкой на место и время). Мышление героев – прозрачно, любопытство подогревается проверенными средствами (кому не интересно, как тринадцатилетние школьники ищут пропавшее озеро!), да и само по себе повествование развивается линейно. Но потом следует кульбит, за ним – еще один, и вот персонажи оказываются на перепутье.

Надо понимать, что никаких крышесносных сюжетных поворотов а-ля ранний Шъямалан в романе нет. Другое дело, если вы совсем уж нетерпимы к спойлерам, то будьте осторожны – их есть у меня. Понятия «метамодернизм» и «метароман», хоть и кажутся страшными, на самом деле знакомы всем, кто читал хитроумного идальго или, скажем, «HhHH» Лорана Бине. Если среди прочего в тексте рассказывается, как этот самый текст создается – смело лепим «мета». Можно добавить рассказчиков по вкусу, сдобрить сюжет вставными новеллами и сносками, ломающими четвертую стену. Как раз по такому рецепту приготовлен «Центр тяжести»: книга в наших руках – это не абстрактное художественное произведение, а тот самый текст, который пишут герои романа.

Поляринову удается рассказать очень личную, местами автобиографическую историю, при этом соблюдая должную степень отстраненности. Выходит такой стиль «American transparent», когда автор-невидимка прячется за спинами героев, показывая происходящее субъективной камерой. Вот Петро и Грек забираются в дом к подозрительному старику и пытаются раскрыть секрет третьего озера; вот рассказ о Графте – невесомом мальчике без сердца, вот другой – о камнях, и еще один – о колесе, которое принимает важные государственные решения, – все они войдут в книгу сказок мамы Петро. А вот Егор – забросил музыкальную школу и подался в программисты; пока он ворует CD-ключи и пишет трояны, но совсем скоро вляпается в неприятную историю с наркотиками и будет вынужден работать на органы. Вот Марина – сводная сестра Петро со стандартным набором девичьих проблем, которая становится жертвой насилия. Но ее спасает Саша – инициативная девушка, противостоящая режиму необычным способом – она «оживляет» те самые сказки…

Продолжать можно долго, однако важен факт – вся эта конструкция, хвала инженерному образованию Поляринова, работает как часы. Постоянная смена оптики позволяет рассказать в общем-то прямолинейную историю как можно более увлекательно, метауровень обеспечивает дополнительное погружение в текст, ну а заигрывание с жанровыми формами – эзопов язык, на котором автор рассуждает о насущных проблемах. Тут, кстати, следует оговориться. Термин «межжанровость», мелькающий в рецензиях на роман, не совсем верный. Межжанровость предполагает сосуществование: когда характерные черты нескольких жанров наслаиваются друг на друга, формируя единую сюжетную канву. В «Центре тяжести» никакого сосуществования нет. Все заявленные в аннотации жанры – от антиутопии до киберпанка – вводятся последовательно, замещая друг на друга на разных этапах повествования. Поляринов как бы увеличивает градус, потихоньку доводя происходящее в романе до точки кипения.

Вообще, «Центр тяжести» отличает именно архитектоника. То, как роман устроен. Потому что если рассматривать историю в отрыве от оболочки, выясняется, что перед нами бесспорно крепкий текст, который все же страдает синдромом первого романа. Ему не хватает фокусировки. Желание втиснуть на страницы побольше светлых идей и наработок так же естественно, как и желание поговорить на все волнующие темы разом. Проблема в том, что беседа выходит поверхностной. Ближе ко второй половине в романе вырисовывается своеобразная модель полицейского государства – что-то между Оруэллом и Синклером Льюисом, – где взаимоотношения художника и власти обострены до предела, тотальная слежка угрожает частной жизни граждан, а вдоль западной границы России готовятся возвести стену. Великую Русскую стену. Конечно, средств на строительство в бюджете нет, но одиозный президент Боткин – бывший каменщик с китайским фетишем – рассчитывает поправить ситуацию, предложив всем желающим купить именной кирпич: со стразами, именным принтом или кристаллами Сваровски. И если этих аллюзий недостаточно, то чуть позже начнется конспирология с двойниками – без анатомии ушных раковин, но с водостойким гримом и бутафорскими родинками. А еще Депардье. Здесь есть «парадокс Депардье».

С одной стороны, Поляринову хочется поставить памятник, потому что его текст обращен к тому, что происходит здесь и сейчас, за нашими окнами. С другой стороны, такое обилие неприкрытых параллелей мало того, что конфликтует с художественной составляющей, так еще и лишает роман претензии на поистине оригинальное высказывание. Недостаточно, пусть и завуалированно, констатировать факт, – нужно побудить к диалогу; для начала между автором и читателем, потом – между читателями, а там и остальные подтянутся.

Постоянно ждешь, что Поляринов копнет глубже, поступками персонажей ответит на вопросы, которые сам же ставит. Взять хотя бы оппозицию художник-власть. Никто ведь не спорит, что акционизм может быть эффективным оружием в борьбе с системой. Разве это не самоочевидно? А вот действительно неоднозначная мысль, что авторитарная власть, стремясь к абсолютному контролю, сама же способствует появлению гениального искусства, – вроде как затронута, но не получает никакого сюжетного развития. Да, все это по-прежнему дико остроумно, но остроумны и посты автора на смежные темы. Поляринов как будто забывает о главном – какой бы актуальной не была сатира, художественное произведение должно вызывать эмоции.

В этом, наверное, ключевой изъян «Центра тяжести»: рассказывая историю о людях, автору совершенно не удается вызвать чувство сопереживания. Сами по себе персонажи схематичны – видны лекала, по которым они скроены. Поляринов злоупотребляет так называемыми «funny hats», то есть «забавными шляпами». Это простой и эффективный способ сделать героя запоминающимся: отнять фалангу пальца, наградить дурацкой челкой, приправить речь словами-паразитами, научить отборно материться и так далее. И ничего криминального здесь нет, но в «Центре тяжести» едва ли не каждый персонаж выглядит как-то нестандартно, ведет себя как-то несуразно или говорит что-то исключительно остроумное. Учитывая, как часто меняется оптика, это – тот случай, когда избыток вкуса убивает вкус.

В результате даже те моменты, на которых внутри должно, пардон, зашевелиться, не пробуждают эмпатию. Так, трагическая смерть мамы Петро отчего-то воспринимаешь как данность. И, что обиднее всего, оказываешься прав, потому что уже через страницу повествование мчится вперед, как ни в чем не бывало. А ведь линия взаимоотношений Петро и мамы (как внутрисемейных, так и творческих) – осевая для всего повествования, с львиной долей проникновенной рефлексии. Наверное, поэтому больше всего трогает последняя строчка книги: «Я все доделал, мам. Я дописал твой роман».

Хорошая новость заключается в том, что многое из перечисленного сделано осознанно. В анамнезе у Поляринова опыт лучших западных романистов и отличное знание поп-культуры, поэтому роман под завязку набит пламенными приветами кумирам. Тартт, Митчелл, Франзен, Кинг, Воннегут, Фоер, Гейман.… Но прежде всего, конечно, Уоллес. «Центр тяжести» писался параллельно с переводом «Бесконечной шутки», так что перекрестное опыление было неизбежно (и речь здесь не только о канадце Реми, который безбожно коверкает русские идиомы и говорит словно через Google-переводчик). Уоллес снабдил Поляринова арсеналом трафаретов, по которым в современной русской литературе рисовать не принято. Здесь форма строит содержание, а основным инструментом становится сам текст – не то, что в нем сказано, а то, как он сделан. В самом деле, хорошая новость.

Плохая же новость заключается в том, что читателю от этого не легче. Если рассматривать «Центр тяжести» как хитровыдуманную головоломку, на манер текстов Уоллеса или того же Митчелла, то ей преступно не хватает глубины. Там, где западный метароман оставляет простор для интерпретаций, приглашая едва ли не к сотворчеству, Поляринов самостоятельно складывает пазл, кусочки которого ранее представил читателю. Это как купить киндер и обнаружить, что игрушка внутри уже собрана. Самой истории, как ни странно, не достает все той же глубины – этакого второго дна, которое бы раскрывалось не сразу и таило в себе новые смыслы. Наконец, о соотношении формы и содержания лучше всего говорит Петро, рассказывая о дедушке: «Его истории напоминали лоскутные одеяла – причем рассказ обычно строился так виртуозно, что швы между ложью и правдой были совсем незаметны. Он любил привирать и приукрасить, но при этом жутко обижался, когда люди подвергали сомнению его росказни». Больше всего «Центр тяжести» напоминает такое вот лоскутное одеяло. Части рассказа притерты друг к другу виртуозно, но если вы знаете, откуда понадерганы лоскуты, то и швы видны невооруженным глазом. Поэтому читать роман нужно – как завещал Петро, – не подвергая сомнению росказни, наслаждаясь прекрасным слогом и бойким юмором. Тогда удовольствие обеспечено.

Конечно, как и метафора «центра тяжести» в романе означает самые разные вещи – от стойки в баскетболе до человеческого сердца, – текст, в зависимости от выбранного ракурса, может означать практически что угодно. А хочется более жесткой расстановки акцентов, хирургического укола прямо в нерв. Но по итогам складывается впечатление, что «Центр тяжести» – в большей степени роман увлеченного читателя, нежели искушенного писателя; настоящего отличника, который вдумчиво конспектировал труды западных мэтров и перенял их коронные приемчики. Читать «Центр тяжести» – как смотреть на изумительный фокус, секрет которого заранее известен. Это нисколько не умаляет мастерства иллюзиониста, но впечатления немного не те.

Поляринов и сам писал, что в прозе дебютантов зачастую нет дыхания – они боятся потерять внимание воображаемого читателя, а нужно просто не задумываться об этом и страх отступит. Ирония в том, что как раз дыхания – этого биения сердца между строк – «Центру тяжести» и не хватает. Пока ситуация напоминает тот сюжет о дикой природе: гиена скалится, но маленький мальчик спасается, забравшись на коробку – гиены не нападают на тех, кто выше них. Вот и Поляринов встает на увесистый томик «Бесконечной шутки», а хочется, чтобы он нарастил собственную писательскую мускулатуру. И если вы читали его эссе, взять хотя бы свежий сборник о сильных литературного мира – «Почти два килограмма слов», то прекрасно знаете, на что способен Алексей, только дай развернуться.

И все же, стоит проговорить главное. Пожалуйста, сделайте себе одолжение и прочитайте «Центр тяжести». Для российского книжного рынка роман Поляринова оригинален примерно всем: это образцовый page-turner с выверенной конструкцией, увлекательным сюжетом и прекрасным слогом. Вам точно не будет скучно. Вы наверняка откроете для себя что-то новое или, по крайней мере, освежите в памяти хорошо забытое старое. Хочется верить, что ко второму роману почетное звание «переводчика “Бесконечной шутки”», которое сейчас медалью за отвагу украшает любое интервью (да и аннотацию «Центра тяжести») отойдет на второй, а еще лучше – на третий план. Потому что Алексей, прежде всего, талантливый писатель, которому есть что сказать. Дело за малым – найти уникальный голос.

Самое плохое в книге Алексея Поляринова «Центр тяжести» – это аннотация. Позволю себе привести ее полностью:

«Роман Алексея Поляринова напоминает сложную систему озер. В нем и киберпанк, и величественные конструкции Дэвида Митчелла, и Борхес, и Дэвид Фостер Уоллес… Но его герои — молодые журналист, хакер и художница — живут в Москве и сопротивляются наступлению дивного нового мира. И защищают центр тяжести — свой, своих семей и своей родины — как умеют».

Из этого текста вообще неясно, что у романа, например, есть сюжет. Аннотация становится понятной только после того, как книга дочитана, – это, конечно, провал. К счастью, в нем не стоит винить самого Алексея Поляринова.

В остальном же книга хорошая.

Сначала мы знакомимся с маленьким Петро Портным, его мамой, папой и братом Егором. Затем – с Александром Греком, другом Петро: Грек подбивает Портного выполнить нетривиальную задачу – найти пропавшее озеро. Через некоторое время мы встречаем Петро и Грека уже в университете: они делают газету и противостоят цензуре. Затем Портной продолжает заниматься журналистикой, Грек куда-то пропадает, а вот незаметный поначалу младший брат Петро оказывается классным хакером, и его вербуют спецслужбы. Нарастающее идеологическое противостояние между братьями заканчивается тем, что один спасает другого. Но и это еще не все: выясняется, что у Петро и Егора есть сводная сестра Марина. Она связана с арт-группировкой, занявшейся перфомансами по книге, которую когда-то давно написала мать Петро и Егора, – и в самом финале романа Марина доводит свой главный перфоманс до конца. На протяжении всей книги автор рифмует жизни непохожих друг на друга людей, поднимая вопрос: что же такое на самом деле семья – близость душ? готовность прийти на помощь? или вечное испытание?

 «Центр тяжести» напоминает сборник рассказов: тут есть вставные новеллы – про путешествие камней, про колесо решений, про Бертольда Брехта (не того Бертольда Брехта) – которые стремятся не столько дополнить повествование, сколько перетянуть внимание на себя. Они уводят роман в совсем другие времена и страны, и вернуться к основным героям бывает непросто – а понять, как эти новеллы встраиваются в основной сюжет, придется сильно позже. Сюжетные линии, связанные с Петро, Егором и Мариной, тоже все время норовят уйти в самостоятельную плоскость. Поляринов заигрывается с дробностью текста, заигрывается с рассказчиками: текст начинается как перволичное повествование, но спустя 150 страниц становится ясно, что повествователей тут несколько.

Поляринов увлечен не только многоголосием рассказчиков и большим количеством сюжетных линий, но и деталями. Автор как будто ходит по художественному миру своего романа и раскладывает: сюда мы положим кусочек берлинской стены, а сюда – фото кистей рук, и расставим акценты. Здесь мы оставим неловкий привет Дэвиду Фостеру Уоллесу, а здесь – Донне Тартт.

«Так началась моя студенческая жизнь. И да, я, честно говоря, ожидал, что это будет точь-в-точь как в “Тайной истории” Донны Тартт: я встречу группу таинственных и очень красивых молодых людей — специалистов по древним языкам, и покорю их своими “выдающимися лингвистическими способностями”, и быстро стану своим, а потом… ну, потом мы убьем Банни и всю оставшуюся жизнь будем скрывать следы преступления и страдать. Много и красиво страдать».

Но роман, повторюсь, хороший. Во второй раз это может прозвучать как издевка, но нет, это не так. Честно.

Кого-то, правда, может утомить постоянно всплывающий информационный фон. Здесь и тотальная слежка Минобороны, и внешняя разведка ручкой машет, и двойники президента подмигивают из-за угла. Есть герой, который участвовал в военных действиях в Сирии. Есть художница-лесбиянка. Есть даже стена вдоль западной границы страны! Вернее, ее пока только строят.

«На экране: счастливые граждане держат в руках свои именные кирпичи. Все поколения, от мала до велика. У старика в руках кирпич с профилем Владимира Ленина. “Стена — это шанс для каждого из нас стать частью истории! — говорит он в камеру. — Кто я такой? Просто маленький человек. Но теперь мой личный кирпич ляжет в основу Великой Русской стены, а это значит, что я творю историю”».

Но я не устану говорить, что роман отличный. И нет, это все еще не шутка. Пусть он несовершенен и в чем-то наивен. Смиримся с тем, что недостатков в нем примерно столько же, сколько и достоинств. Это рациональный взгляд. Но я все же буду эмоциональной и скажу, что это, во-первых, увлекательная книжка. А во-вторых, очень молодая. И чувствуется, что автору еще хочется что-то разрушить, сломать, наплевать на каноны – да, прямо скажем, вообще чего-то хочется.