Роман о попытке удочерения бездетной семейной парой сироты, находящейся на попечении двух пожилых женщин. Увы, быстро становится понятно, что пожилые опекуньи рассматривают сироту как ресурс, не более того. Они получают от государства пособие, которого не хотят лишаться, а сиротка получает бесконечные подарки от двух конкурирующих семейных (и бездетных) пар – ясно, что чем дольше продлится конкуренция, тем выгоднее опекуньям. Но еще хуже то, что эта ситуация до предела развращает саму сиротку – она быстро научается рассматривать приходящие «на сватовство» семейные пары как ресурс, а конкуренция между ними на руку уже ей – больше конфет, больше аттракционов, больше подарков. Во всем этом можно было бы разглядеть метафору и критику рыночной экономики, современного глобального уклада в целом, но, увы, история сама по себе тянет не столько на роман, сколько на короткий рассказ. И поэтому автор вынужден, чтобы получился роман, перемежать историю не относящимися к делу описаниями и рассуждениями – в ход идет Наполеон, дачная жизнь, рефлексия о написании романа и так далее. Вплоть до значков-ромбиков между каждыми двумя (очень короткими) абзацами – лишь бы разогнать объем. Поскольку в романе много говорится об алкоголе, объясню на алкогольном примере: рюмка водки может быть в определенных обстоятельствах вкусной и уместной. Можно даже добавить в рюмку одну каплю воды, вряд ли кто заметит. Но что будет, если развести рюмку водки ведром воды?

В романе Владимира Козлова Lithius музыкальный критик Цыпкин из «Комсомольской правды» берет 300 долларов за факт прослушивания диска и штуку за факт рецензии.

На обложке романа Александра Снегирева «Призрачная дорога» литературный критик Цыпкин пишет, что Снегирев маг, а не просто писатель, и какие у него точнейшие образы.

Не может быть, чтоб это был один и тот же Цыпкин. Просто не может быть.

Книгу открывает рецензия штатного панегириста издательства «Эксмо» Валерии Пустовой. Об авторе она пишет:

«Новый роман Александра Снегирева — о том, как раскочегарить в себе творящую энергию. И быть готовым пересоздать мир после разрушающей встречи с самим собой. /…/Это замыкание времени в магический круг, где точка смычки — мистическая встреча с тем, кто только на первый взгляд кажется рассказчику незнакомцем /…/ Редкий пример литературного шаманизма, возвращающего литературе ее доисторический смысл — ритуала».

Редкий пример дистиллированной графомании, подводящий к мысли, что вот сейчас ты встретишь у совершенно незнакомого автора (хоть и лауреата «Букера», но лауреатов у нас каждый год прибавляется, и обо всех пишут магические рецензии разнообразные Пустовые) Настоящее Откровение, вот так с прописной.

Откровение начинается фразой «Мгновенный ужас бултыхнулся в нем». Третье же предложение.

Посвящено Откровение Кисоньке. Под Кисонькой подразумевается жена.

Имя Кисонька вызывает в номальном человеке такое же омерзение, как и обещание немедленной встречи с магом словесности, у которого бултыхается ужас.

Видимо, это стратегия «Эксмо» — обложечными пошлостями возбудить к книге заведомую ненависть, провоцируя критиков на злобную и такую рекламоемкую заметку.

Вот, пишу.

Роман века издан в форме блога из куцых, отрывочных и развязных высказываний о себе, мире, отступлении Наполеона по Калужской дороге и своей астральной связи с ним, а также сиюминутной жизни в загородном доме с кучей приживалов, которых автор снисходительно терпит, как и положено русскому интеллигенту, размышляющему об отступлении Наполеона по Калужской дороге. Дом, как и весь поселок, покоится на груде прессованного мусора с окрестных заводов — что, очевидно, представляет собой метафору, расшифровывать которую лень. Вероятнее всего, речь идет о дурных напластованиях советской эпохи, через которые надо пробиваться к живительной почве, чтоб что-то росло.

Что-то — это чахлое деревце с обломанной веткой, которое автор спасает от экскаватора и высаживает на участке в яме, пробитой гастарбайтерами через толщу прессованной презервативной резины. Поскольку деревцу в блоге уделяется непропорционально много места, оно тоже что-то символизирует — либо самого автора, либо его новый роман, либо то и другое вместе. Дичок укоренен в земле мусором — бутылками, ветошью и металлоконструкциями, источающими при окислении что-то полезное. Автору он не слишком и нужен — но зелень любит его жена Кисонька, которой посвящен роман, которая является его действующим лицом и регулярно вмешивается в повествование по мере чтения с целью приукрасить свой образ.

Дом населен таким же разноцветным человеческим мусором, необходимым для укоренения деревца романа в почве и хоть какого-то насыщения шумом и голосами эгоцентричного авторского мирка. Это сама Кисонька, Сиротка, Цыпочка, печник, плотник, богиня и две старухи. Имен ни у кого нет, и такая безымянность восхищает панегириста Пустовую как призрак чего-то библейского и мифологического. На самом же деле безымянностью автор подчеркивает их роль функций и свое к ним безразличие, доходящее до регулярного вымарывания героев из книжки по мере их надоедания. Создается впечатление, что так он расправляется с некоторыми из своих знакомых: такие мы, писатели, творцы вселенной. Тень, знай свое место.

У Кисоньки ручки, губки, грудки, ушко, животик и потому нужна она автору больше других.

Сиротка нужна бесплодной Кисоньке для удочерения с целью реализации материнского инстинкта. Живет она у двух алчных бабушек, открывших конкурс на удочерение, претендует на все сладости планеты, все внимание планеты и все развлечения планеты и является довольно алчной потребительской дрянью — впрочем, как и все современные дети.

Цыпочка возбуждает у автора желание, печник испытывает желание к Кисоньке, плотник ссужает автора деньгами, деревце растет, хоть и имеет жалкий вид.

Похоже на «Восемь с половиной»: хоровод настырных дураков, пара нежных обрезков-воспоминаний, писать не о чем, но я все-таки буду, потому что у меня богатый внутренний мир и легкое перо.

Так пишут сегодня все успешные авторы и особенно авторши: гипер-эго, чуть-чуть захлебного эксгибиционистского секса, ушат яда в родню и тех, у кого деньги, но он их не дает. Пей свой йад, читатель.

«Меланхолия внутренней эмиграции», — захлебывается сопричастностью панегиристка Пустовая.

«Тягостно быть заложником хера и своры мозговых микробов», — кокетливо соглашается Снегирев.

Цитата подлинная, за 16 страниц от конца.

Это очень кокетливая книга.

Это очень томная, манерная книга.

Что там вообще происходит? Сложно сказать. 

Главный герой и рассказчик — жеманный, самовлюбленный, — живет с женой по имени Кисонька в загородном доме и что-то ремонтирует. Еще есть вторая героиня, про которую мы знаем, что ее зовут «богиня Инста». Еще он вроде бы хочет кого-то удочерить, но эта сюжетная линия выполнена с таким прямолинейным сарказмом, что сразу становится неинтересно.

И это все. Сто страниц, сто пятьдесят страниц — из пустого в порожнее. Не смешно, не страшно, ни драмы, ни слез, ни ярости, ни очарования. Бесконечное заполнение текстового файла все новыми и новыми буквами.

Рассказчик все пританцовывает, как бы прихорашивается перед зеркалом в каждой строчке.

Сюжет ползет. Мысль — трагическим образом отсутствует.  

Почему кто-то должен все это читать? И зачем автор все это пишет? Вопрос риторический.

Но это еще не все.

Дело в том, что «Призрачная дорога» написана как бы кусочками, отдельными фрагментами. То есть писатель Снегирев пошел путем Мариенгофа и Шкловского.

Хорошая традиция. Есть, однако, проблема. Для этого нужен большой талант.

Шкловский и Мариенгоф — это не просто формальный прием, это поэзия в каждом абзаце, в каждом фрагменте, которая захватывает читателя и тащит его, и швыряет его куда-то, и не отпускает, и мгновенно влюбляет в себя.

А тут — профанация. Пустота.

Прием есть, но самого главного — музыки — нету.

Что можно было бы посоветовать автору?

Меньше любить себя. Больше любить своих героев и чужую хорошую литературу.

И не гнать халтуру.

Книгу Снегирева принято ругать. Я прочел уже несколько разгромных рецензий и я не согласен! Однако у меня к Снегиреву другие претензии.

У меня года три тому была идея написать книгу, в которой бы описывался процесс написания этой книги. Снегирев очевидно украл эту мою идею. Кроме того, я хотел в этой книге описать убийство с последующим превращением убитого в адского зомбака. Жертвой должен был пасть таксист, которого планировалось задушить кабелем от айфона. Снегирев убивает, а затем воскрешает печника. Уверен, что он каким-то образом проник в мой мозг, чтобы своровать и эту идею. Короче, Снегирев написал книгу, которую должен был написать я! Стыдно, господин Снегирев!

Снегиреву от критиков достается за всё. За поверхностность, за искаженный немецкий, отрывочность, слащавость и даже за рецензию Цыпкина на обложке. На правах пострадавшего, хочу сказать, что вы, господа критики читали книжку Снегирева совсем не тем местом. 

То, что вам кажется поверхностностью, на деле — довольно точное отображение состояния рассеянного внимания, которым страдают или не страдают большинство людей. О слащавости отдельных сцен может говорить человек начисто лишенный чувства иронии. Ну неужели ж вы думаете, что человек в здравом уме и твердой памяти будет скакать вокруг своей дражайшей супруги эдаким обожателем и всерьёз и надолго звать её Кисонькой? Вы вообще Снегирева живьем видели? Где он и где «Кисонька»? 

Да он просто издевается над вами, над нами, над ними! И делает это настолько изощренно и мастерски, что аж завидно. Что же до рецензии Цыпкина, то в книжке есть персонаж «Цыпочка», с которой герой вступает в воображаемое «да» в туалете под звуки водопроводного крана. Как вы, коллеги по критическому цеху «Нацбеста», не смогли заметить эту просто вопиющую параллель? Про искаженный немецкий даже говорить не буду.  После этой туалетной связи лирический герой забывает одеться и выходит к гостям голым. Представьте себе голого Снегирева! Представили? То-то же!

Отдельных слов заслуживает персонаж под названием «Сосед». Он хоть и является сельским предпринимателем, практически кулаком, но угощает героя алкоголем и производит совсем не призрачный ремонт улицы. Короче, хороший в сущности человек. А теперь зайдите в фейсбук самого Снегирева и почитайте там о его реальном соседе. Он совсем не таков, отключает свет и показывает окружающим свой необрезанный уд!

«Призрачная дорога» похожа на длинную балладу, даже визуально она разбита на куплеты разного уровня. Снегирев, словно неграмотный средневековый бард, выпевает ее то ли на мотив пост-шансона, то ли на мотив французской строевой песни. Весь пафос книги фальшив, все морали наиграны, но как вы могли не заметить, что это сделано специально?

В общем, Снегирев молодец, а вы просто все ни фига не поняли!

Мой уважаемый коллега Александр Филиппов-Чехов говорит, что тяжело писать о плохих книгах, и почти невозможно о книгах, которых быть не должно.

Я просто скажу, что этой книги нет.

К сожалению, мы столкнулись даже не с разочарованием — ничего исключительного мы и не ждали — мы столкнулись с недоразумением.

Книга “Призрачная дорога” — это набор отрывков текстов, пригодных для социальных сетей, где круг читателей ограничен близкими друзьями. Иронично претенциозное бытописательство, сюжеты, в которых герой с помощью печника чинит трубу на даче, наливает шампанское из огромной бутылки женщине, загорающей топлес, расплачивается сломанной стиральной машинкой с азиатами, выкапывающими на его участке презервативы. Женщин в книге зовут Богиня Инста и Кисонька. Вторую автор описывает где-то за гранью допустимой слащавой пошлости — “Я от Кисонькиного запаха запаха теряю разум. Начинаю ее обожать настолько, что хочу скомкать, запихнуть под одежду, прижать к сердцу и всегда там носить”.

Потом герой надевает леопардовые лосины этой самой Кисоньки пока она спит, и думает, что он похож на наполеоновского солдата — а ведь именно по этой дороге, где стоит дача героя, брела на Запад французская армия двести лет назад.

Там дальше про сиротку, усыновление, переживания. Но все так же ёрнически, с имплицитным желанием поскорее отделаться от текста и от читателя. Сойдет.

Хотели успеть с романом к “Национальному бестселлеру”. Успели, только без романа.

И у этой книги есть черная метка, прямо на обложке. Есть такое мнение, что свою рекомендацию на обложку ставят только авторы, которые не считают тех, кому они ее ставят конкурентами. То есть, рекомендующий считает себя значительно лучше рекомендуемого.

Так вот, на этой книге стоит рекомендация Александра Цыпкина, который вообще-то и не писатель, а обыкновенный графоман, заработавший себе право гламурно выступать и издаваться стратегическими коммуникациями и прочим маркетингом — на поприще благородном, но писателем его не сделавшим.

И уж поверить в то, что Снегирев слабее Цыпкина я просто не могу.

Кроме того, книга просто сделана небрежно. Например у Богини Инста есть сын, которого та заставляет говорить исключительно на немецком языке.

Сын говорит — “Ихь вермиссе”, что должно означать “Я скучаю”. Но проблема в том, что глагол vermissen  читатеся, во-первых, через “эф”, а, во-вторых, означает состояние, когда человеку кого-то не достает. Когда человек скучает, но не просто так, а по кому-то конкретному. То есть, здесь просто работал электронный переводчик. А редактор что ж?

Даниил Хармс писал в рассказе “Как я растерял одну компанию” — “Раз, два, три! Ничего не произошло”!

В общем, не было такой книги. Забыли.

В издательстве «Эксмо» вышел новый роман Александра Снегирёва с предисловием Валерии Пустовой. Не пропустите предисловие. Диалог писателя и критика дает замечательный эффект. Перед вами развернется настоящий театр абсурда. Представьте, что профессор математики, со всем своим научным аппаратом, непонятным для простого читателя языком, написал комментарий к детской настольной игре. Не компьютерной, а как в фильме «Подкидыш»: «Трое играющих берут четыре фишки, причем пятый игрок все время выкидывает. После того, как лиса оказывается съеденной, она делает четыре хода назад».

В романе «Призрачная дорога» тоже есть диалог. Писатель сочиняет книгу, а его муза Кисонька делает замечания и даже предлагает вариант текста. О чем роман? Сам автор сформулировал лаконично и точно: «целый ворох обрезков <…> лоскутного мышления». Логическая связь между лоскутками не просматривается. На память приходят слова классика: «Смешались в кучу кони, люди…» Лошадей много: вороные, гнедые, буланые. Воображаемые, конечно. Писатель не раз замечает, что где-то в окрестностях его дома протянулась дорога, по которой более двухсот лет назад отступала армия Наполеона. Есть еще чучело белой лошади, вернее останки трофея, что привез в 1945 году дедушка писателя из Германии. С людьми гораздо сложнее. Богиня, печник, плотник, старухи, сиротка и другие персонажи пока в стадии разработки. Они возникают как призраки, меняют контуры, исчезают надолго и снова появляются. Лоскутки текста различны по величине: от одной двух строчек до целой страницы. Это сценки, диалоги и даже философские размышления. Не будем тревожить тень Василия Розанова. Скорее всего, Снегирёв ориентировался на короткие тексты в социальных сетях. Доза текста увеличивается постепенно, чтобы читатель не заскучал.

Метафорой романа «Призрачная дорога» может служить развороченный камин. Работу печник не завершил: автор убил воображаемого печника воображаемым кирпичом. Под воображаемыми кирпичами можно найти интересные фрагменты текста. К ним я бы отнес диалог писателя с уполномоченной по делам несовершеннолетних Она задает писателю нелепые и унизительные вопросы, похожие на те, что были в советских анкетах, а теперь благополучно перекочевали в практику постсоветской бюрократии. Смешно и актуально. Есть в тексте неплохие метафоры и сравнения: «Небесный кондуктор прокомпостировал черноту звездами». Но метафоры еще надо отыскать в бесконечном словесном потоке. Что-то вроде набора для творчества «Сделай сам».

А вот критик Валерия Пустовая прочитала роман Снегирёва с интересом и даже определила жанр: «это роман, вспоминающий чем он был до рождения», «роман-обряд», а создание его – «род писательского шаманизма». Удивительный все-таки критик Валерия Пустовая. Она находит черную кошку в тёмной комнате, даже если её там нет. Мне это не удалось. Отправится ли читатель по призрачной дороге отыскивать призрак романа? Не знаю, не берусь судить. Я бы не советовал.

Видно, что повар руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец – он сыпал перец, капуста ли попалась – совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох, — словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выйдет.

Н.В. Гоголь

— Вот сегодня, например, вижу, летит бабочка. Головка крошечная. Безмозглая. Крылышками бяк-бяк-бяк-бяк-бяк. Ну, дура дурой. Воробышек тоже не лучше. Берёза – тупица. Дуб – осёл. Речка – кретинка. Облака – идиоты. Лошади – предатели. Люди – мошенники…

Министр-администратор

▪

Это чёрный квадратик.

Ѡ

Это не жопа. И не альфа. Это омега. Я больше не буду. Я буду: чёрный квадратик.

Агент тёмной материи.

С миссией ликвидации вырвавшегося хера.

▪

Свободу херу!

▪

Слава херу!

▪

Не чувствуете магии?!

▪

А её нет.

▪

Богато декорирован фасад. Вывеска «Букер». Бородатый оленёнок натянут спереди.

И сзади.

▪

Предисловие. Позолота; лепнина; стулья из дворца; поддельная китайская ваза; тулуп на медведя; сам медведь, в виде чучела, с подносом для визитных карточек. Кровь из глаз.

Напряжение актуального времени

семейная травма

социальная драма

роман-обряд

реальность магии

жанр-действо

проза базовых ритмов и сущностных рифм

меланхолия внутренней эмиграции

компенсаторные механизмы лузера

писатель придумывает

писатель закручивает

роман движется

слежавшиеся презервативы

вжёвывать резину в почву опыта

растяжение пространства, обрастающего карманами… сараев

▪

Карманы, полные сарааев, в Одессу Костя привозииил!..

▪

Вспылила. Демон напел. Вика, не пой!

▪

Почему Вика?

Магия-с!

▪

От мёртвого Кастанеды уши! Получишь у бессердечной бабушки Эрендиры!

▪

Роскошная роскошь!

модно прикинут.

О Букере упомянуто жалких каких-то пять раз.

Раз-два-три-четыре-пять.

Бяк-бяк-бяк-бяк-бяк.

Лев Толстой в простенке приколочен.

Иди ты! В этом трактире нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.

Но-но!

Автор никогда не обнажается до конца (спойлеры: обнажается! угловато, вертляво и шутовски размахивает; замирает на самом краю пародийной исповеди…, будучи свёрнутым в тугую трубу)

▪

Выходит… хороший мальчик Кися. Говорит:

Да, я пытаюсь привлечь внимание.

Говорит:

Да, я люблю, когда меня хвалят.

Говорит:

Меня раньше часто хвалили: хорошо покушал, хорошо покакал. Хороший мальчик. И то и другое я и теперь делаю безупречно. Достиг совершенства. Но никто меня больше за это не хвалит. Вот и вынужден изощряться.

Инженером Береговым восклицаю:

Чрезвычайно интересный мальчик!

Но лицо моё спокойно. Я знаю: услышу, как Кися плачет. Увижу, как он третирует близких. «Прямо занимательный ребёнок, — крякаю я. – Я с ним позаймусь с большим удовольствием».

▪

Нет. Передо мною здоровый мужик, лауреат,настоящий зверь… настоящий сатир: низ звериный, верх дикарский; брутальный чувак, старый козёл с оленьими рогами; гуру; творческий человек, на автобусную остановку без прорвы мыслей не ходящий; он же герой, он же автор, то есть яс воот такенной буквы Я! И всё ещё не как положено великоват. Сам Господь Бог перед ним хвостом виляет и руку лижет.

С самоудовлетворением у героя-автора некоторые проблемы, он не отрицает! Не может себя удовлетворить. Никак не натешит самолюбие. Оно распухло и пылает.

▪

Спойлеры: герой-автор испытает полный жути, но такой долгожданный оргазм.

▪

Такой вонючий.

Обмазываешь голых баб зелёной жижей и за каждую получаешь пятёрку.

Печник водит собой по ободу Кисонькиного рта.

И я обоссал бороду печника.

То есть помочился на бороду печника.

Хотя чего уж там, не помочился, а обоссал.

Нассал гаду прямо в бороду.

Так полил, что хоть выжимай.

Не очень-то просто нассать говнюку в бороду.

Жираф с чёрным, длинным, непристойным языком…

Немалое мужество требуется… оленёнку, одетому в обосранные леопардовые лосины…

Оленёнок натягивает Кисоньку.

Оленёнок отпер Кисоньку (отпёр и отпер)

Вы какашки и жопки!

Он продемонстрировал двух совокупляющихся насекомых.

Нассал на его бороду, и он опять родился. Как Персей из золотого дождя.

Я поднял обслюнявленную вафлю и снова сунул собаке в морду.

Я приподнял голову Цыпочки и плюнул ей в лицо.

А не обоссать ли печника снова?

На этот раз не одну бороду, а всего целиком.

Не принял я сегодня столько мочегонного, чтобы подобные чудеса с такой частотой творить.

Хуй вам! Идите на хуй!.. Идите на хуй, я вас не боюсь… Идите на хуй!.. Какое, на хуй, разжигание?.. Ступайте на хуй, старые бляди!

Я только этого и ждал, снял трусы…

Большую нужду справляете регулярно?

Задница крепкая или дряблая?

Никто не лыбится и не пердит.

«Срать, срасть, срать!»

Срать, срать, срать.

Кто я – таракан с писькой или гражданин Российской Федерации?!

Отчаянно сопротивляясь, демон пёрнул.

Сиротка плюнула вслед.

Тягостно быть заложником хера.

Ко всему прочему из тёмной материи выскочил хер.

В лучах собственного хера.

▪

Это цитаты.

▪

Традиции и культура.

Творческие успехи.

Победа над фашизмом.

Патриотическое воспитание.

Уважение к старикам.

Укрепление боеготовности.

Отпор внешним вызовам.

Подмосковные вечера.

▪

Четырежды обсмеяно всё вышеперечисленное. Нет запретных тем. Есть бездарная разработка.

Может и есть дар.

Да на губе насрано.

Попробуйте язвить с говном на губе. 

Автор любит повторяться.

▪

Повторю и я.

▪

«Да ты пойми, что мы – или офицеры, которые служим своему… отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела».

▪

Это герой Льва Толстого.

▪

Герой «Призрачной дороги» не герой Льва Толстого.

И не Лев Толстой.

Он на деле, до которого ему нет дела — писатель простой.

▪

Герой-автор собой любуется и себя презирает. Изо всех сил старается презирать себя, но только самолюбуется. Зато на полную презирает остальных. Зато всех. Кисоньку, богиню, печника, плотника, сиротку, бабуленек, дочь, подругу дочери (воображаемо трахает, реально презирая), таджиков, украинцев, русских. Людей. Всех людей. В герое-авторе столько презрения, что ни для чего другого места не осталось.  

Только из презрения литература не родится. Ничего не родится.

Нужна ещё хоть какая-то клетка. Ненависти. Любви.

Есть только океан презрения.

«Это не безумие… здесь что-то с совестью».

▪

Писатели не могут выдумать ничего интересного.

▪

Это герою-автору сообщил печник. Золотые слова. По конкретному кейсу. Инкорпорировал и вербализировал себя в печника.

▪

Потому и ссыт печнику в бороду.

Полромана ссыт.

▪

Лучше бы выдумал что-нибудь интересное.

▪

Например, сюжет. Историю.

Сюжета нет. Истории тоже. Герой историю отрицает.

Что есть?

Есть Кисонька Шредингера. И автор-герой с синдромом Туретта. То ли есть, то ли нет, но сироткину бабуленьку ебал.

▪

Россия – спичка…

▪

Умойся, Блок. Ликуя и скорбя.

▪

Никакой планеты, если разобраться, нет, а есть клубок из одной бесконечной дороги.

▪

Красивая мысль. А главное – редкая! Демон напердел под аккомпанемент струй золотого дождя.

▪

В книжном магазине на полке новинок выставлены «Божья роса» и «Пища богов». У продавца-консультанта спрашивают:

— «Божья роса»  про что?

— Про уринотерапию.

— А «Пища богов»?

— Даже открывать не стали!

▪

Анекдот вспомнился.

▪

На пятнадцать процентов роман состоит из чёрных квадратиков.

▪

Чтобы хоть чем-то занять остальное пространство, автор-герой клал всё, что под руку попадалось: фамилии философов; кампанию Двенадцатого года; шестой съезд коммунистической партии Китая; жёлтый экскаватор и крысиный черепок; розовое боа; Деда Мороза; три омерзительных женских поколения; Кисонька, у которой герой-автор тырит образы, ибо настолько бездарен, что даже  чувствую себя кольцом, закатившимся за диваннаходит прекрасной, яркой, сочной, говорящей метафорой; собаку; редчайшее блюдо, ради которого цари и хозяева презренного русского народа убили последнюю особь в местном зоопарке…

▪

(Спойлеры: блюдо невкусное; зверь неизвестен; скормили собакам остатки невкусного блюда; одну порцию упаковали и передали свите самого бережливого из царей, «мать его, блокадница, с детства приучила еду беречь»)

▪

…авторитарный ланч; пни; сарай; срущую птицу; золотую монету с двухголовойптицей (срущей); лестницу цвета Кисонькиных губ; три недели некошеный газон; несчастное деревце, которое тьма никчемных людишек неспособна посадить, возглавляемая никчемным героем-автором; всё это у нас невозможно; никак не привыкну к этой стране; останки их с Кисонькой страсти; восточно-украинских повстанцев; кончающиеся продукты; одинокую девушку не первой молодости, приехавшую с Украины с одним чемоданом; психологию; консерванты группы Е; программу реновации; первую активную фазу Украинской войны; беженцев; крест на куполе; стоматологический крест; православные хештеги; рецепты; добротную южно-русскую фертильность; жизнь втроём; одинокого таджикского паренька, нашедшего разведёнку существенно старше себя, работницу сферы ЖКХ; Снежану, родившую ещё троих во время съёмок; литературные курсы; Койко-Место; Самсу Тандырную; вонь бабок; жадность сироток; подземелье с золотыми монетами; раздельный сбор мусора; перебирание барахла для успокоения; Мусина-Пушкина; И.П.; избиение тарелок; временно опального режиссёра; желание быть другим; себя, жадного и бедного; себя, бедного и жадного; себя, капризулю, обречённого на подвиг; себя; себя; себя; себя; себя…

▪

бяк-бяк-бяк-бяк-бяк

▪

…себя, альфу бяк-бяк-бяк-бяк-бяка; и омегу бяк-бяк-бяк-бяка.

▪

Катай-валяй, тусовщики вкус назначат, в меню лонглиста включат.

▪

Искусствоведов группа тихо

Восторженно глядит на холст

И вдруг один седой и строгий

Отчётливо сказал говно

▪

Главное – помните: выпустить душу из смрадного кокона плоти – высшее благо.

▪

Смрадную душу-то?!

▪

Все были как живые, особенно главный герой.

То есть я.

▪

Кто мы?

Чем мы заняты?

Зачем живём?

▪

О Кисоньке и о себе? Обо всех? Всех тех, коими он себя мнит. И кои им восхищаются. И коими восхищается он.

▪

Никто.

Ничем.

Незачем.

▪

Между попыткой исповеди и попыткой сатиры получилось никчемное напыщенное кокетливое надрывное вымученное самолюбование.  Нельзя быть между. Если ты не то, что между ног.

▪

«Тоскливые бренные нити, потоки бессмысленных фраз… Когда я умру – не грустите, просто смойте меня в унитаз».

▪

Лексического проворства Венедикта Ерофеева автору-герою не достичь. Обнажённый нерв автору-герою недоступен. Вместо него – обнажённый хер. Высокая нота правды и чистоты не взята, вышел туреттов вокализ.  

▪

У Венедикта Ерофеева не было русского Букера.

Были «Записки психопата».

«Москва-Петушки».

▪

Призрачная дорогаобильно полита мочой низкой плотности. Что говорит о плохонькой концентрационной функции автора. О вторичности.

Свидетельствует о ряде гормональных нарушений.  

▪

Фальшивка.

▪

«Утром вернулся из командировки профессор Титанушкин. Он быстро осмотрел всех четверых и тут же велел выкинуть их из больницы. Не помогли ни книга Блейлера и сумеречное состояние души, осложнённое маниакально-депрессивынм психозом, ни «Ярбухфюр психоаналитик ундпсихопатологик». Профессор Титанушкин не уважал симулянтов».

▪

Спасибо великому остроумному народному творчеству и великой русской литературе за то, что страховали меня во время погружения в напыщенную вычурную фальшивку.

▪

«Кавалеров! Взгляните! Мы обрели покой, мой милый. Пейте. За равнодушие! Ура! За Анечку! И сегодня, кстати… слушайте: я… сообщу вам приятное… сегодня, Кавалеров, ваша очередь спать с Анечкой. Ура!»

▪

Спасибо санитарам нашего книжного леса Николаю Гоголю, Льву Толстому, Аркадию Аверченко, Александру Блоку, Юрию Олеше, Венедикту Ерофееву, Илье Ильфу и Евгению Петрову, и Евгению Шварцу. И Станиславу Лему.   

▪

Пришла пора откалибровать центрифугу.

▪

Не те фракции всплывают в премиальный сегмент.

на плохие книги очень сложно писать рецензии, на хорошие еще сложнее, но на плохие — очень сложно. внимание, вопрос! как написать отзыв на книгу, которой, по вашему мнению, вообще не должно быть? итак, что представляет собой повесть Снегирева, лауреата премии Русский Букер (о чем написано на обложке)? расползающуюся по швам графоманию. как любая графомания, эта — претенциозна. претензия немудреная, в духе «щас постмодернистски обыграем». повествователь рассказывает некую совершенно идиотскую историю про жизнь на даче и параллельно с ней еще одну, про бесплодные усилия по усыновлению сиротки. а еще, а еще, а еще — прямо внутри текста комментирует свою писанину и ведет диалог с одним из персонажей, а заодно и творит реальность. ребят, это было столько раз, что уже не надо. сами эти рассказываемые истории совершенно не интересны и не стоят выеденного яйца, а все-таки даже в постмодернистском тексте история и умение ее рассказать занимает не последнее место. добавьте ко всему этому два мешка сальных шуток (рассказчик называет свою женщину «кисонькой», а она его сравнивает с «олененком» с рогами, как у взрослого оленя. в итоге «олененок натягивает кисоньку») и получите, цитируя отзыв Валерии Пустовой, вынесенный на обложку, «не магический реализм, а реальность магии». еще раз: автор творит реальность прямо в тексте, по ходу его написания. и вот все, что он смог сотворить, это вот это??? иногда в тексте всплывают банальные подробности отступления Великой армии Наполеона из Москвы. так вот любая из этих подробностей, давно известная и повторенная сотни тысяч раз, все равно несопоставимо интереснее всех потуг Снегирева. отпечатан опус сравнительно большим по современным русским меркам тиражом в 4 000 экземпляров. дачка, на которой происходит первая из рассказанных Снегиревым историй, стоит на месте давно снесенного резинового завода. в какой-то момент герой-Снегирев нанимает двух разнорабочих-нацменов выкопать яму под дерево, и они, естественно, под тонким слоем земли обнаруживают залежи бракованных изделий # 2, как кокетливо автор называет презервативы. тут, конечно, открывается безбрежное поле для ассоциаций и аллюзий, но я не буду выпендриваться: книжка Снегирева напоминает секс в бракованном презервативе, только без секса. Эксмо издало этот роман в серии «Вне рамок»: «Эти тексты — сами по себе [никому и задаром не нужны], вне рамок [хорошего вкуса] и предписаний [сколько-нибудь удобоваримой бульварной литературы], на том краю литературных процессов, который впоследствии может оказаться авангардом [или не может, или не авангардом]. Эпатирующие, эти книги больно задевают душу [о да!]. Остаются в памяти навсегда [памяти памяти!]». так вот, о гандонах: современная литература, действительно, зачастую представляет собой некий неидентифицируемый гумус, почву, из которой вырастет что-то, что останется в вечности. но книга Снегирева, повторюсь, это нечто совершенно другое, да еще и бракованное.