Скандал для литературной премии – как смазка для дверных петель. Створки открываются, и пространство продувает благотворным сквозняком мнений, споров, ценностных конфликтов. Из этих споров вырастают новые идеи, жизнь движется вперед. Поэтому считаю хорошим признаком, что новый сезон «Национального бестселлера» начинается с небольшого скандала.

Спор завязался вокруг творчества одного из постоянных номинантов премии, писателя, как это называется, «русского зарубежья» — Валерия Бочкова. Автор давно живет в США, но пишет по- русски и печатается в России, где у его прозы сложился круг благосклонных издателей и преданных поклонников. Среди последних и некая Надя Добренькая, которая бросилась на защиту писателя еще до появления первых рецензий. С книги Бочкова «Берлинская латунь» я и хочу начать обзор текстов длинного списка «Нацбеста-2018».

Признаться, ничего хорошего от книги я не ждала, но, в отличие от предыдущих романов, «Берлинская лазурь» Бочкова оказалась вполне добротным и достойным образчиком жанровой прозы с лирическим уклоном и крепким сюжетом.

Новогоднее путешествие в Берлин героя, переживающего личностный кризис, становится испытанием чувств и поводом для переоценки собственной жизни. Безымянный авторский персонаж несколько условен – пианист, потерявший возможность выступать, время от времени пускающийся в рассуждения о природе музыки (тут вспоминается и Томас Манн, и недавний фаворит российских премий Самсонов с «Аномалией Камлаева», но больше похоже на цитаты из «Википедии»). Однако в сравнении с прежними героями Бочкова, которые отчаянно пыжились, изображая голливудских мачо с горкой ухмылкой у рта, в этот раз протагонист не вызывает раздражения. А присущая автору наблюдательность и меткая ирония, особенно в той части, где идет описание сегодняшнего новогоднего Берлина, поднимает эту прозу на новый, весьма высокий уровень видения мира.

«Между черными, мокрыми липами прогуливался некто, ряженный бурым медведем. На приплюснутой башке, больше похожей на крокодилью, сидела корона из мятой фольги. Ряженый изображал символ города, но желающих фотографироваться с чудищем не было. Иногда, впрочем, кое-кто украдкой щелкал урода из-под локтя». И чуть ниже: «Медведь на аллее снял мохнатую голову и закурил. Он оказался стриженой остроносой блондинкой».

В этой подмене человека и зверя проявляется главная внутренняя тема повествования. Наверное, каждый, кто так или иначе прикасался к истории зарождения нацизма в Германии, рассматривал фотографии жертв Дахау и Бухенвальда, читал газетные статьи и воззвания тех лет, задавался тем же вопросом, который срывается с губ спутницы главного героя, американки Марии:

«— Я совсем не пойму… — Она почти закричала. — Как? Ну как?! Те же самые немцы!».

И каждый, как и автор «Берлинской латуни», не находил ответа на этот вопрос. Как, почему путем нехитрых манипуляций, беззастенчивой лжи, грубой лести и возбуждения «благородного гнева» мирный обыватель всего за несколько лет «промывки мозгов» превращается в страшную силу разрушения, мучительства, убийства? Как остановить эту бесконечную спираль? Хотя экскурсы в историю Третьего Рейха в романе тоже несколько напоминают популярные статьи из «Википедии», линия погружения в прошлое все же формирует самобытную атмосеру повествования. Незаживающей раной в душе героя, подростком уехавшего из России, остается и классическая «русская тоска», в которой соединяется неисцелимая любовь и неизбежная ненависть к покинутой родине.

Ведь, как отмечал Толстой, мы склонны больше ненавидеть не тех, кто обидел нас, а тех, кого обидели мы сами. Мне приходилось встречать эту упрямую больную ненависть в эмигрантах позднейшего времени, которые всеми способами пытались доказать себе и другим, что не прогадали, сделали правильный жизненный выбор, бросили негодное и получили самое лучшее. И чем быстрее стираются границы государств, чем проще становятся путешествия в любую точку мира, тем горячее «невозвращенцы» доказывают, каких опасностей они избежали в родной стране, и какие молочные реки с кисельными берегами встретили их на чужбине.

Вот и Бочков время от времени вспоминает, что герой должен с негодованием скорбеть о судьбе покинутой им страны, развивая популярную в последнее время теорию.

«Посмотри всю русскую историю! Это же история рабства! Рабства и унижения. Их кнутом по морде стегают, а они в ноги кланяются и сапоги целуют! Царю, Сталину, коммунистам, теперь гэбешной шушере. Холопы!»
Даже американская подруга не выносит этой уже набившей оскомину риторики.
«Замолчи! – с тихой угрозой произнесла она. – Как ты смеешь? Тут… — она топнула каблуком в мокрый щебень – лежат тысячи солдат, твоих земляков. Таких же, как ты. Большевики, коммунисты – какая разница? Эти люди, они пошли на войну, и они погибли». Диалог происходит в берлинском Трептов-парке, где стоит «бетонный голем», воин- освободитель, которого Вучетич, по словам героя, лепил с какого-то повара. Впрочем, когда автору не изменят юмор и чувство вкуса, насмешка над «родными осинами» выходит вполне колоритно. Так, в берлинском кафе имени Набокова, где подают десерт «Слеза нимфетки» и запеченный в карамели банан «Горячий Гумберт», герои обсуждают идею открытия в Нью-Йорке ресторана «Солженицын».
«— Щи «Матренин двор»! Креветочный суп «Раковый корпус»!
— Нет, я серьезно! Прекрати! — Мария сама начала смеяться.
— Баланда с тюрей из селедочных голов «В круге первом», — не унимался я. — Официанты в форме НКВД! Из столового серебра — только алюминиевые ложки! Миски, разумеется, оловянные…».

И все же прививка советского прошлого, где в заплеванных пивных «жигулевское» не просто разбавляли водой, но еще и всыпали стиральный порошок для изобильной пены, где власть «гэбешной шушеры», но вместе с тем и прекрасные воспоминания о пожаре конюшни в селе, вкус первого пионерского поцелуя – неизжитая боль, вечно зудящая язва на душе героя. Читать и размышлять об этом интересно.

Опускает книгу на уровень жанровой беллетристики неистребимый привкус Чейза и прочих бульварных детективов, так свойственный предыдущим романам автора. Герой со своей элегантной спутницей ходит по ресторанам, напивается в стельку, швыряет деньги, занимается сексом в самых неподходящих местах. Драки, без которых тоже не обошлось, воскрешают из небытия забытых кумиров видеосалонов вроде Чака Нориса и Брюса Ли. Кстати, опасные бандиты, избивающие героя в праздничном Берлине, само собой, оказываются соотечественниками, очевидно из Russian Mafia (воплощение фрейдистских страхов автора?). Ну а хэппи-энд с перспективой счастливой свадьбы и находкой бриллианта величиной с куриную голову выглядит так, будто в финал книги вклеили страницы из другого романа. История с антикварным самоваром поначалу захватывает, но когда рассказ о людях и судьбах перерождается в «поиски сокровищ», испытываешь разочарование. «Самоварное золото» — помнится, именно так именовали нехитрую подделку под драгоценный металл.

И все же «Берлинская латунь» оставляет сильное и приятное послевкусие, как глоток хорошего рейнского вина. Герман Садулаев, который номинировал роман на «Нацбест», бесспорно, имел для этого все объективные резоны. Да, книгу завершают еще два рассказа в духе позднего Довлатова, но я не поклонник этого стиля, так что предоставлю написать о них более благосклонным коллегам из Большого жюри.