И какой русский писатель не любит строчить мемуары? Скажу честно, из всех представленных книг это первая, которая мне сразу не понравилась. Долгое и лиричное перечисление в первой части собственных предков со всеми их регалиями и навязчивым хрустом французской булки, трепетное отношение повествователя к себе и своим родителям, богатый (и местами вычурный) литературный язык – все вызывает отторжение. Возможно, мой внутренний пролетарий ненавидит вот эту набоковщину. Возможно, все это ассоциируется с длинными помпезными фильмами Никиты Михалкова.

Шаргунов выступает здесь как этакий дядюшка Бунми, который видит прошлые жизни, точнее, жизни своего отца и отца своих отцов, и всех своих предков до единого. Для любителей Набокова и вальсов Шуберта эта книга, несомненно, станет настольной. Для любителей нонконформизма и баттлов с рэпером Гнойным – нет.

Главным достоинством этой книги является ее патриотизм, попытка помочь читателю полюбить Россию и ее печально-героическую историю, ее прошлое и настоящее. Это могла бы быть стандартная книга о белом движении, о советской эпохе. С участием ярких исторических фигур, полемичная, срывающая покровы с каких-то событий. Это могла бы быть книга о вымышленных персонажах, помещенных в определенную эпоху. Вместо этого мы видим историю обычной реальной семьи, существующей в определенном отрезке времени. Это не совсем воспоминания и не совсем худлит, перед нами документальный цикл рассказов, где прошлое тесно переплетается с настоящим. Такая концепция книги, несомненно, нова и оригинальна. Чувствуется долгая и тщательная проработка материала, компоновка деталей. В принципе, во многих мемуарах уделяется какое-то внимание истории предков, но здесь эта история по значимости и по удельному весу переросла историю самого повествователя. Далее идут истории других людей – друзей и знакомых автора. Но сам автор как будто застрял в двадцатых годах прошлого века. Вся атмосфера книги настолько старорежимная, наполненная «русским духом», что в ней дико видеть, к примеру, обычный компьютер, кореянку, фото с отдыха в Египте или на Крите.

Вторым достоинством является отсутствие «нерва» в повествовании — здесь все ровно, богоугодно, даже самые страшные и неприятные события поданы чинно, без психопатии, без шизодискурса, которым так насыщена современная литература. Чувствуется, что автор – человек цельный, с нормальной самооценкой, умеющий уважать себя и других, отсюда и благожелательное отношение к персонажам, к миру. «Свои» — это, конечно же, русские, граждане великой и очень красивой страны с богатой историей и крепкими традициями. Люди, которые воюют в Чечне, защищают Новороссию. Люди, которым не пишут равнодушные эмигрантки. К сожалению, я частично инородец, так что мне сложно в полной мере насладиться русскостью и старорежимностью этого тематического сборника. Но для своих это, несомненно, бестселлер.

Тут, конечно, хотелось бы написать «благородная», но пойду вслед за Кустодиевым и использую именно то слово, которым хочется описать просходящее в сборнике Шаргунова «Свои». Ведь не думает же никто о биографии бублика, лежащего в тарелки купчихи. Да и о сложной жизни купчихи думать как-то не принято. Лет пять-шесть назад в лексикон приичных людей вошло словосочетание «люди с прекрасными лицами». Так принято было отличать столичную интеллигенцию от какого- нибудь «…машзавода» или жителей окраин того, что многие интеллектуалы любят называть империей.

«Прекрасные люди» забылись. И теперь им на смену приходят люди не то что с нужными физиономиями, а и в прекрасной жизнью в целом. Чистые, умные, духовные, интеллектуальные. Мне, вот, правда, в процессе чтения книги Сергея Шаргунова «Свои» пришлось вспомнить полузабытый с детства советский язык. Был такой на самом деле. И очень точный был язык, в нем «прекрасное» было вовсе не величавым, а отвратительным.

Итак.

Выгнанный из одного вуза за неправильное политическое высказывание молодой мегаломаньяк из глубинки — в детстве он посмотрел на портрет Сталина и произнес «Чтоб ты сдох», а Сталин и правда умер через неделю — пишущий партийно-хозяйственные стихи, бросает Литинститут «больше там учиться нечему, я и так все знаю», поступает в Иняз и женится на московской писательской дочери (писдочи — называлось это в акутальное событиям время). В какой-то момент молодую семью посещает общее мистическое откровение — сын-писатель и герой рассказчик деликатно умалчивает, какое. Читателям даже не стоит об этом думать: зачем охальничать про незнакомых людей? После чего они крестятся в церкви в один день. Ну не страшно, люди взрослые — на родительской карьере мистические переживания не отразятся. Пиззятю (так назывался муж дочери московского писателя) живется легко,но скучновато. Поэтому, отклонив хамское предложение КГБ вступить в партию и поехать работать в западные страны, пиззятю приходится идти типа на обычную советскую работу:

«Он не согласился и наконец-то стал обычным школьным учителем. «В московской английской спецшколе, преподавал язык и западную литературу». Для пиззятя, конечно, мелковато, для выходца из провинции — ничего себе карьера. Но читать школьникам Библию в переводе с английского тоже как-то скучновато, нужно переводить Каммингса, качество переводов я оценивать не буду, но отмечу непростоту выбора. Каммингс переводится на русский язык в рамках «внештатного сотрудничества с Министерством культуры». Тут вот мне, дочери выдающегося советского переводчика, становится интересно по-настоящему: это вообще что за практика? Переводчики заключали договоры с издательствами, журналами — каким образом осуществлялась работа с Министерством культуры? Надеюсь, не по принципу жванецких «исскуствоведов в штатском». Впрочем, в какой-то момент надоел и Каммингс. Герой решил поступить в духовную семинарию. Получил приход на Большой Ордынке (не в Магаданской области), пристроил четырехлетнего сына в алтарники (неужели так плохо работали советские органы опеки?). Очевидно за хорошю работу свозил сына в Крым. В крымских горах святое семейство обнаружило — ой! — шакалов. Но не испугалось и пошло в горы. И правильно: чего бояться собственных фантазий?

В принципе, «Своих» Шаргунова можно пересказывать бесконечно. И этот пересказ обязательно будет малопристойным. Ну не хочется вот так вот говорить о жизни прекрасных людей. Вот, например, маленькая мать рассказчика в 1950-е приводит домой одноклассниц. Они не писательские дочери, поэтому у них «сальные волосы», а ванну они видят впервые в жизни. Поэтому — о, невоспитанные совестские дети — тут же в нее забираются. Но в Писательском доме — вот же незадача — отключили горячую воду, так что согревают воду маленькие участницы этой коллективной помывки, в нее пописав.

Я вот, честно, ничего не могу и в общем-то не хочу сказать ничего плохого про этот текст. Я понимаю, что Сергей Шаргунов многое делает для людей. Я просто не могу понять, зачем все это написано. Художественного смысла в этом нет. Очень уж дородный текст. Человеческого — очень уж самоуничижение оказывается паче гордости: ну в самом деле странно рассказывать о том, что отец-священник отколотил сыночку-алтарника всего лишь несколько раз в жизни. Бывают же отцы, которые никогда не колотят своих детей, пусть они и менее прекрасные люди. И дело тут даже не в семейных разборках, а, простите, в скрепах. Нужно же написать что-то духоподъемное и дородное одновременно.

Я, признаться, думала, что это роман, разбитый на новеллы, настолько чётко и последовательно развивается тема происхождения автора, постепенно приходя от далёких предков к нему самому, его личной и общественной жизни. Только под конец, при появлении «посторонних» героев закрадываются подозрения, что перед нами сборник разномастных рассказов. В общем-то большая его часть посвящена семье Сергея Шаргунова. У меня есть ощущение, что эта книга веха в жизни автора, результат некого принятого решения.

Во-первых, начинается всё с пожара в семейном гнезде, множество родительских реликвий предано огню, встаёт вопрос значения вещей – как важны они, как легко они исчезают, имея материальную природу. Насколько слово со своей нематериальной природой более вечно. Записать историю своей семьи, собрать все связи воедино, запечатлеть картины памяти, фразы, выловленные в застольях у исторических личностей – это долг человека, владеющего словом, и эту обязанность автор смело на себя берёт, отбросив ложную скромность и школярство, это определённый зрелый шаг.

Во-вторых, автор с недавнего времени счастливо женат на наследнице рода Льва Толстого, и желание утвердить достоинства своего богатого на выдающихся людей рода тоже понятно, возможно, эта книга будет иметь культовый статус у преемников династического брака. Сергей проделал огромную работу в архивах, и эта, архивная часть, малоинтересная стороннему человеку и простому читателю, тем не менее важна, как корень дерева — Авраам родил Исаака, и откуда есть пошла русская земля. Владимиры, Борисы, Алексеи, Анны и сёстры Лидии, бесконечные дядья и зятья, обезличенные, смешиваются в исторический противоречивый коктейль, пьют с Марксом, с Колчаком и Тургеневым. Дворяне, мореплаватели, красноармейцы, индейцы, оперные певцы и балерины: муаровые ленты, героические подвиги, лагеря и обморожения сливаются в одну парадоксальную, свойственную только России вибрацию, где нету разницы между белыми и красными, бедными и богатыми, знатными и бездомными – все они братья, все игрушки в руках Истории.

В конечном счёте, учитывая количество упоминаемых знаменитостей, это похоже на литературные анекдоты, а иногда невероятные приключения в духе Жюля Верна – жанр не для всех. Однако для автора погружение в тайны рода имеет большое значение, и препятствовать этому грешно – поражает писательская откровенность, обнажённость этих исследований, рисующих условный портрет Предка — Безволосого и Неистового, по словам шамана из Бурятии.

В рассказе «Ложка» есть попытка сюжета детали, связующей нити между людьми и событиями, но одной маленькой ложкой не прошьёшь все пласты времён и поколений, и по большому счёту автор искусственно оживляет исторический материал и разнообразные долетевшие до него эха событий своим талантом музыкальной фразы и прочими художественными приёмами. Мне близко восприятия слова как цвета и свободное, лёгкое владение русским языком, которое льётся бальзамом на сердце после изучения работ литературных новобранок, несмотря на откровенные эксперименты Шаргунова, изобретение новых форм слов и тому подобное. Иногда мастерство от неумелости отличают буквально нюансы, здесь мы всё-таки имеем дело с мастером.

Однако живые и мёртвые герои книги, знакомые автору и нет – заметно отличаются друг от друга, когда на 80-й странице мы, наконец, переходим к семье автора текст начинает пульсировать энергией, а личный впечатления затмевают достоинства выдающихся предков.
Личная и поэтому неоднородная книга напоминает лоскутное одеяло; на мой вкус, с объёмом перебор: сборник в 344 страницы тяжело осилить за короткое время, а для долгого удержания внимания в нём не хватает общего стержня, или хотя бы общечеловеческой проблемы.

Хотя в таланте, чуткости, любви к людям и внимательном видении жизни автору невозможно отказать, живая местами проза невероятно радует. Перечислив в общем-то все недостатки, можно перейти к интересным фрагментам содержания.
Сергей Герасимов, знаменитый советский кинорежиссёр, чьим именем назван ВГИК (я перед вступительным экзаменом посмотрела все его фильмы – а вам слабо?), в народной памяти создатель «Тихого Дона» – двоюродный дед Сергея Шаргунова. Писатель Александр Фадеев («Молодая Гвардия») – муж двоюродной сестры Герасимова, то есть тоже родственник. Анастасия Ивановна Цветаева (сестра Марины), которой посвящены любопытнейшие сцены – близкая подруга семьи. Честно говоря, от элитарности рода Сергея становится не по себе и зябко – так и хочется начать мять шапку в руках, как крепостной, приговаривая «это ничаво», из анекдота Хармса – сплошные патриции, похороненные на Новодевичьем кладбище. Сталин и Берия играют его родным Лунную сонату. Цареубийцы и человек, принимавший отречение Романова – все они связаны так или иначе с семьёй Сергея, у Шаргуновых дома хранились останки царя.

Маленький Серёжа рассматривал черепа великих княжон. Сергей был свидетелем замироточившей иконы Николая второго в 1999 г. В семье Шаргуновых венценосную семью почитали, в отличии от Анастасии Ивановны Цветаевой, у которой было спорное мнение на счёт святости государя. Анастасия Ивановна запомнилась Серёже уже старушкой, но он знал про неё разные истории, например, она якобы была секретарём тайного ордена, близка Кнуту Гамсуну и масонам – за что и попала в лагеря; рассказывала о поклонниках, отравившихся от несчастной любви к ней, демонстрируя фотографии.

Я всегда подозревала, что интересные женщины собирают такую коллекцию трофеев и в старости имеют слабость её показывать впечатлительным детям знакомых. Цветаева посещает легендарную старицу Ефросинью, любит животных, то клича их «волшебной мышильдой», то согревая во дворе свинью под пальто. Вспоминает как в юности развлекалась у помещика-андрогина, жила у Горького в Сорренто с гипнотизёром. В зрелом же возрасте Анастасия Ивановна держала серьёзные обеты – не врать, не есть мясо, хранить целомудрие.

«Серёженька, мы не всё знаем о вещах – мы мало, мало понимаем» — очевидно, общение с такой многогранной женщиной не прошло даром, но воспоминания носят отрывочный характер. Нас, простых людей, с Серёжей роднит деревенская бабушка с Дона, и дед, который блюл церковные праздники. Эта отцовская нота в крови Сергея оказалась немаловажной, хотя со стороны аристократической мамы, родившейся на Кропоткинской, и выросшей с домработницами и нянями и идёт большая часть знаменитых родственников.

В рассказе об отце часто упоминается КГБ, сотрудничество с которым Шаргунов-старший категорически отвергал, и антисоветские настроения. Однако, в момент либеральной «революции», то есть в 93 году, Шаргуновы расходятся со многими друзьями и занимают народную сторону – почему так вышло автор и сам недоумевает, видимо, корни отца крепко держали патриотические скрепы, и сегодня мы имеем автора депутатом Госдумы от КПРФ.

Поэтическое понимание матери и всего, что с нею связано, у автора намного глубже, что оправдано для мальчика. Важнейшее место в воспоминаниях детства занимает писательский дом с Олешами, Катаевыми и прочими литературными бонзами. Все боятся Сталина и чёрного воронка, однако живут дружно. Совершенно замечательны лирические описания Замоскворечья, я примерный ровесник автора, но ощущение, что такой Москвы я не видала и не знала – через текст проваливаешься в сказочную старину, другой век, в «Чёрную курицу» к подземным жителям.

Сказочны и случайные слова о том, что Христос – русский, о близости христианства и красной идеи. Для меня самая ценная находка «Своих» — это, безусловно, открывшийся мир детей священнослужителей в рассказе «Поповичи». Церковное детство отличается от стандартного детства 90-х. Все дети хорошо образованы, читают вечерами вслух Аксакова «Детские годы Багрова-внука», помогают родителям служить в церкви, никогда не ругаются грязными словами, умело толкуют божественные знаки типа залетевшей в дом птицы. Родители же отпевают перестроечных бандитов с целью в конце сказать слово о милосердии, заронив нужные зёрна в неокрепшие души — это мир идеалистов и в то же время крепких духом людей.

«Ведь мы же другие, иные, особые, а значит, сколькие бы ни встречались нам на путях наших лет, в этих людях ни за что не будет чего-то того, что мы опознаем друг в друге с полувзгляда. Это наше благословение и проклятие — наверное, есть какая-то смешная и страшная правда в том, что мы одинаково притягиваем бесов-искусителей и ангелов- хранителей. Наверное, есть в нас несмываемая театральность манер и, может быть, жизненная игра — и одновременно настоящая, диковинная, древняя, пылкая жертвенность и жажда служения…»

Вообще в сборнике автор собрал, наверное, все возможные счастливые воспоминания детства, видимо, чтобы подвести какой-то итог, попрощаться с едва уловимыми надеждами, которые и составляют ткань жизни.

«Мы не целовались. Въезжали в сентябрь на своих велосипедах. В город, в разлуку, в привычную суету, в жизнь, которая вот-вот исчезнет, в будущее, которое не возникнет. Его, это будущее, сложившееся и зрелое, как август, не взяли с собой, забыли за поворотом, и оно ноет там, и бродит, и никогда не оставляет в покое».

Далее мы переходим к бурной юности автора, влюблённости в демоническую поэтессу (угадаем с трёх раз о ком речь), дракам, сатанинским тусовкам в клубе «Третий путь», друзьям неграм-наркоманам и концертам Егора Летова. Самоубийства знакомых, кровь на снегу, война. В общем, Сергей дома не сидел, а хлебал жизнь полной ложкой. Есть воспоминания о близких женщинах, портрет сына – в общем, полный эмоциональный расклад личной жизни. Которая, как к финишу, приходит к встрече со второй женой и высокохудожественному признанию в любви. Рассказ о сближении с Настей меня очень растрогал, только откуда это заклинание «не пиши ей первый» — с каких это пор мужчинам зазорно проявлять инициативу? Так эмансипация и гендерные перевёртыши постепенно вкрадываются в нашу жизнь.

Сцена предложения в лифте передаёт и волнение мужчины, и интимность момента, радуешься вместе с героем, что ответа не приходится ждать.

Медовый месяц молодожёны проводят не в Доминикане, как следовало бы ожидать от золотой молодёжи, а рыбача в верховьях Дона, проживая в палатке в лесу. Молодая жена удит, чистит песком, потрошит и жарит рыбу умелой рукой, пока вдохновлённый супруг под деревом наблюдает природу и слушает звуки ноосферы – я, безусловно, узнала свой же психологический портрет, типаж мечтательного подростка. Какое это счастье, когда рядом с художником оказывается практичный спутник жизни, надёжная пристань, тихая гавань и крепкое плечо. И как прекрасно, что автор это всё обрёл в лице хрупкой красавицы. Далее появляются неожиданные герои с незнакомыми именами, но материал явно биографический и охватывает разнообразный жизненный опыт автора: путешествие в Северную Корею, посещение телевизионных шоу в Останкино, войну в Донбассе, самолётную полосу в тайге.

В рассказе о Донбассе удачные и точные диалоги, пронимающие до костей портреты бойцов, но не хватает значительного финала. Мой любимец – рассказ о девочке-подростке, поехавшей с бабушкой-биологом собирать насекомых: совершенно неожиданный материал, заключающий в себе как в шкатулке все детские движения души, важные для этой книги, но рассмотренные не впрямую, аналитически, а исключительно прозаическими художественными методами.

Завершается книга рассказом о Валентине Катаеве (за его биографию Сергей недавно получил премию Большая книга), предстающим простым, немного беззащитным человеком, внутренняя жизнь которого сплетается из мимолётных впечатлений дня и воспоминаний юности, а также полу политического конфликта, противостояния кругу интеллигенции, таким образом автор утверждает, как мне показалось, свою судьбу и путь писателя, который идёт по нему несмотря ни на что.

Отрадно видеть, что история семьи и изучение рода до седьмого колена вышли из популистского дискурса нуворишей образца 1990-х годов, когда за определённую сумму можно было пристегнуть себе княжеский или графский титул, стать дворянином, а то и целый дальним родственником царю. Всё это есть и сегодня – никуда от этого не деться. Но теперь серьёзный тон для генеалогического разговора задают деятели культуры. Возвращаются строгая работа с документами и степенность, за которой иногда идёт терпкий художественный шлейф. Новая книга Сергея Шаргунова – сборник повестей и рассказов «Свои» (который вот-вот выйдет в «Редакции Елены Шубиной») – преимущественно и есть такой разговор о семейном древе. Нечто подобное угадывалось в «Книге без фотографий» (2011). Но тогда мы имели дело с молодым писателем. Наряду с книгами «Птичий грипп», «Ура!» и «Малыш наказан» появилась ещё одна. Шаргунов примерялся к разным жанрам и брал напрокат чужую стилистику (что-то от Лимонова, что-то от Проханова, что-то от чисто советских титанов словесности) – словом, искал себя. Следующим этапом был роман «1993» – о ГКЧП и расстреле Белого дома. Исторические события давались на фоне семейной истории. Шаргунов, как писал тогда Павел Басинский, “рванул” – резко, далеко и высоко. Сегодня мы имеем дело уже с состоявшимся писателем.

Особую роль в его становлении сыграла работа над биографией Валентина Катаева. Здесь и работа с историческим материалом, и чуткое художественное проживание чужой жизни. Как следствие последнего – попытка примирить разбитый холерой гражданской войны народ – хотя бы для себя и своих читателей. Шаргунов так и пишет: на этот сборник примерялось другое название – «Всех жалко». И понятно, отчего оно не подошло: есть в нём слёзные и даже уничижительные коннотации. Поэтому утвердилось иное – «Свои». Самое же главное в писательской оптике Шаргунова – как и у Катаева в лучших образцах его творчества (да и у многих модернистов 1910-1920-х годов!) – работа на стыке fiction и non-fiction. Получается этакое сочетание строгой фактологии с художественной интерпретацией всего остального.

Разберём первый текст из новой книги – «Правда и ложка». Уже на уровне названия прослеживается игра с fiction и non-fiction: “ложка” воспринимается как производная от “лжи”. Но не всё так просто. Пытаясь разобраться с жанровой природой этой повести, Шаргунов полушутя предлагает: «Биография ложки. Житие. Приключения». Дело в том, что в семье обнаруживается кухонная реликвия, которая на протяжении века, а то больше – обитала в семье писателя. С ложкой связано несколько историй. Иногда повествование, чтобы читатель отдышался (есть отчего – предложенное блюдо сильно приправлено тропами и фигурами речи – неслучайно тут и там возникают гастрономические ассоциации), переходит на параллельные сюжеты. Но в конце, как в «Матрице», Шаргунов признаётся, что никакой ложки не было и нет: «Я мог бы вспомнить, как мой маленький сын умыкнул её в дворовую песочницу и лихо орудовал, точно ковшом, углубившись до землицы… Или про то, как её бешено очистила содой пришедшая в дом молодая женщина с прелестной мордочкой морского котика и влюбленно заблестела глазами… Но не стану. Потому что не было никакой ложки. Я её просто придумал. Никогда этой чудо-ложки я не видел. Разве что в каком-нибудь забытом сне. Но эта ложка – повод рассказать чистую правду».
А что есть правда?

Пожар в доме Шаргуновых, с которого всё начинается, история семьи, Анастасия Цветаева, останки последнего русского царя, режиссёр Герасимов – и многое другое. Вот они факты. Чтобы было удобно о них рассказывать, выдумывается небольшая “ложь”, то есть “ложка”.

Эта повесть, конечно, показательна. С ней удобно работать критику или филологу. Но она не единственная. Хорошо сработанных текстов в книге хватает: «Мой батюшка», «Валентин Петрович», «Поповичи», «Укол в сердце» и т.д. Разбирать каждый – не имеет смысла. Поэтому обратим лучше внимание на несколько технических моментов. Шаргунова начал работать с языком, как настоящий поэт. Его новая проза витаминизирована тропами. Нередко сюжет галантно уступает место игре слов (ему торопиться некуда, можно полюбоваться прекрасным) – и как следствие появляются такие жемчужины: “в нежное небо пялилось стоокое сестричество луж”. Возникают и осечки: “Раздвигая муть, уверенно и убежденно вставало розовое суперсолнце”. Но, к счастью, подобное случается суперредко. Работа со словом идёт на серьёзном уровне . Берётся на вооружение и сленг – столетней давности и сегодняшний. Нельзя не процитировать следующий отрывок: «Она вспоминала, как с сестрой смешливо называли свидания с гимназистами – “монсолеады”, потому что каждый ухажер, неважно, что он делал: придерживал под локоток или впивался с поцелуем – по тогдашней моде, задыхаясь, шептал: “Mon soleil…” – “солнце моё”… (Что ж, а теперь у молодежи появился лиричный англицизм “спуниться” – лежите вдвоём на боку, как ложка к ложке, и ты, обняв свою милую за живот, прижимаешься сзади)».

Когда натыкаешься на рассказ «Тёплая тайна», в котором Шаргунов в лирическом настроении просто-напросто вспоминает каждый раз, когда ему встречалась кровь – своя ли, чужая, особенно чужая, невольно вспоминаешь Эдуарда Лимонова с его «Книгой воды». Или, если брать шире и на более длинном временном отрезке, – «Чемодан» Сергея Довлатова и «Последнюю любовь в Константинополе» Милорада Павича. Лимонова, кстати, тоже зацепила генеалогическим веянием: он объездил отцовские и дедовские места, просидел в архивах и написал книгу «Седого графа сын побочный» – об истории своего рода. Что уж говорить, если даже «Каста», одна из самых популярных рэп-команд, записала трек «Стоп-игра»:

Пока искал себе признания,
Был признан отцом двух малых – суперприз мне.
Пока искал свое призвание,
Был призван на службу детским капризам.
<…>
Штампуйте клипы крутые, суйте лыбы в объективы –
Жгите-жгите, ниче-ниче.
Светите кроссы, подгоны, мерки,
Шмот свой хайповый, беспонтовый – ниче-ниче.
Взрывайте клубы, взрывайте ютубы,
Пусть вас там хоть облюбят – ниче-ниче.
Возите кукол своих, тусите с другом моим –
Я детям сказки не все прочел.

Модное ли это веяние? Новый тренд? По большому счёту, не так уж важно. Если наряду с популярными текстами появляются серьёзные, то, быть может, всё у нас в порядке с культурной политикой – и в недалёком будущем можно ожидать так чаемого нашими критиками большого семейного романа? Будем ждать.

Пока же – читать и перечитывать сборник «Свои».

В новой книге, составленной из автобиографических повестей и рассказов, 38-летний Сергей Шаргунов – лауреат «Большой книги», депутат и главред, выступает уже как корифей — маститый профессионал, уверенный как в своём праве веско рассказывать читателям истории из жизни «своих» — родственников, предков и себя самого, юного, так и в интересе читателей к этим рассказам. И немудрено: из первой же, заглавной повести, начинающейся с вполне реального медийного «новостного повода» — поджога в квартире депутата Шаргунова, позволившего себя строптивость при голосовании по какому-то думскому делу – выясняется, что автор связан теснейшими родственными узами с Александром Фадеевым, Сергеем Герасимовым, сиживал, фигурально выражаясь, на коленях у Анастасии Цветаевой, а один из его предков в XIX веке чуть не набил морду Карлу Марксу. А посвящена и повесть жене Анастасии Толстой, – из тех самых, яснополянских. Бытие определяет сознание – тут с Марксом не поспоришь.

Шаргунову есть о чем рассказать, и он делает это умело и со вкусом. Шедевр ли это? Бестселлер? Право, уже не столь важно. Кровь не водица – это мы и без Маркса помним.