«Увидя, что корни лишь призраки, за которыми стоят
струны азбуки, найти единство вообще мировых языков,
построенное из единиц азбуки… »
В. Хлебников

«…все в мире состоит из слов, просто сделаны они из
разных материалов: из кости, из металла, из стекла и соляных
глыб, и судьба каждого человека зависит только от того,
насколько удачно он может сочетать те или иные вещества,
доступные ему, в поисках абсолютной материи – кода ко всем
словам, ключа к вечной жизни <…> Я вдруг с содроганием
понял, что все вокруг ритмично движется, подчиняясь
колебанию струн вселенской арфы»
О. Зоберн

О традиции, в которую каждый из критиков, пишущих о романе Олега Зоберна, встраивает эту «автобиографию» (Э. Ренан–Реза Аслан–Б. Уилсон и С. Якубович– Х. Керстен–Ф. Мориак–Амос Оз–Н. Казандзакис–М. Скорсезе–Х. Л. Борхес–Ж. Сарамаго– Энн Райс–Л. Андреев–В. Свенцицкий–М. Булгаков–о. А. Мень etc.), я писать не буду. – И без меня уже достаточно уже навстраивали…

О. Зоберн представил на суд читателей свою версию жизни Иисуса Христа. – Да, возмутительно неканоническую. Да, оскорбляющую чувства сотен тысяч (если не миллионов, но вряд ли книгу прочтут миллионы) священников РПЦ и «простых» верующих. Да, роман не выдерживает никакой критики с точки зрения знатоков Нового Завета. Да, в романе главный герой выведен возмутительным гедонистом, распущенным до предела прелюбодеем и жутким грешником. Да-да-да…

Но стоит все же задаться вопросом, для чего человеку, получившему серьезное богословское образование; успешному издателю (книжная серия «Уроки русского»); писателю, автору трех книг прозы; лауреату престижных литературных премий («Дебют», 2004; «Нос», 2016) понадобилось создавать такой роман, где все идет вразрез с каноном (6 учеников вместо 12-ти, и Иуда из них самый любимый, верный и преданный; Лазарь не возвращается к жизни, а подменяется големом, создаваемым Йесусом из глины; Магдалину Йесус-Иисус спасает, совокупляясь с ней на глазах у разъяренной толпы с камнями в руках; ну, и т. д.)? Только ли для того, чтобы шокировать и эпатировать почтеннейшую публику? – На это писатель уже ответил в своем романе, прекрасно понимая, какую реакцию вызовет его публикация: «Я учил людей радоваться жизни. Никакой скорби, никакого самоуничижения!» А в одном из интервью Зоберн свидетельствует: «В этом романе почти нет вымысла – эти подробности имели место либо в действительности, либо в воображении античных авторов. Впоследствии нетерпимая христианская традиция выжгла все, но я постарался реконструировать эпоху и личность».

Писатель, по его собственному признанию, готовился к тому, чтобы начать работу над книгой, много лет, проштудировал более 1000 источников, а, в результате, роман был создан всего лишь за три месяца.

Огромное значение в этом тексте играют буквы и слова, на что мало кто обратил внимание, хотя на протяжении всей книги это неоднократно подчеркивается. Вот, например: «Я смотрел на свою жизнь как на фрагменты текста, которые удалось очистить от всего мирского, – их можно было передвигать, дописывать и менять местами до тех пор, пока не будет создана совершеннейшая из судеб человека, и тогда (уже скоро, казалось мне!), как предрек Исайя, возвеселились бы пустыня и сухая земля…»

Книгу необходимо читать (хотя едва ли это возможно…) непредвзято, помня о том, что мы имеем дело с художественным произведением, романом, плодом вымысла талантливого автора, сочинившего альтернативную историю, дабы, «вызвав огонь на себя», расшевелить закосневшее сознание многих поколений верующих, давно позабывших – во что или в Кого они веруют.

Автор «Автобиографии…» наверняка будет проклят и предан анафеме. Его уже называют «нашим русским Салманом Рушди». Но он, кажется, не только отдает себе отчет в своих действиях, но и вполне трезво мыслит. На вопрос о том, не боится ли он осуждения РПЦ, Олег Зоберн отвечает:

«Я верующий человек и отвечаю только перед Богом, чего же мне людей бояться? Вспомним слова псалмопевца Давида: «Господь – свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь – крепость жизни моей: кого мне страшиться?»

Ну, или любого либерала из зала, разумеется, не настоящая, изукрашенная событиями чужой, присвоенной жизни. Если в веке 19-м «мы все глядим в Наполеоны», то 200 лет спустя, бери выше, ого-го куда мы нынче глядим! Как это делается: вытаскиваются из Евангелий всем известные истории и глобалистски извращаются. Перед нами раздутое до размеров бога альтер эго автора, маниакально названное Йесусом Нацеретянином, и помещенное в соответствующие декорации.

Разумеется, существует современная традиция в изображении взятого автором субъекта (помимо апокрифических евангелий): от Ренана («Жизнь Иисуса») к Леониду Андрееву («Иуда Искариот»), а затем – к Булгакову, и оттуда рывок к «Последнему искушению Христа», больше известного по фильму Скорсезе, чем одноименному роману Казандзакиса. Однако чем отличается данное творение: повествование ведется от первого лица и столько намешивается грязи, сколько только возможно. И, как уже было сказано, этот Голем-Франкенштейн-Зоберн нарекается священным именем, вынесенным на обложку. Кстати сказать, в сцене воскрешения Лазаря, перед тем как персонаж наивно рассказывает: он, мол, «вообразил, как мы все хорошенько пообедаем и отдохнем… и поэтому был весьма огорчен тем, что Лазарь умер», наличествует каббалистическое создание Голема, а никакого воскрешения нет и в помине.

Впрочем, грязь – есть идеал маленького мальчика-либеральчика, глазами которого нам предлагают смотреть на события, якобы изложенные на папирусе, найденном в Дамаске (во время нашей нынешней военной кампании в Сирии), мужчиной «в камуфляже», запечатленном на фотографии «с медным сосудом в руках на фоне залитых солнцем полуразрушенных зданий». Отсюда всё начинается.

У матери автобиографа тяжелый характер, и, в конце окажется, что она «совсем потеряла рассудок», а в его детские годы «она вспыхивала, как хворост, и твердила одно и то же. И еще говорила, что он «дурак со всех сторон» и «врун проклятый». Лексика отнюдь не женщины 1 века н.э. В своем взрослом будущем герой перевернет лавки менял, вспомнив, как в детском путешествии в Иерусалим, «эти корыстолюбцы» обманули его родителей, не додав 1 денарий. Мечты героя в детстве: «Это интересно и легко – быть пророком. Не надо выполнять тяжелую работу ни по камню, ни по дереву». Пророк в данном случае – литератор. Это становится ясно, когда на протяжении всей автобиографии то и дело описываются буквы – из самых разных материалов (древесины, льда, камня и т.д.): «тело змеи принимало форму разных угрожающих букв», «над свежими могилами висели скопления букв», и слова: «врач убирает болезнь, как лишнее слово», «вещество слов придавало мне сил», «темные облака… это были слова, отторгнутые людьми», «душа – свиток папируса», (и у прокаженного, например, «многие слова были утеряны»), «всё в мире состоит из слов» и, если найдешь «код ко всем словам», найдешь «ключ к вечной жизни». В бреду, где автобиограф видит гибель «Титаника», из названия корабля (на латыни) вместе со словом SOL он складывает слово «Искра» (на латыни же).

Но прежде, поработав в Александрийской библиотеке и «получая скромное жалованье» (где «особенно тщательно … выправил псалмы Давида»), поучив грамоте детей богатых людей, «а иногда и самих хозяев», герой повествования стал бродяжничать вместе с последователями (среди которых были, как указывает автор «две мои новые жены. Одна собиралась скоро родить. Я не знал, сколько к тому времени у меня было детей»), исполняя свою детскую мечту «стать мессией». Правда, он «долгое время… не мог научиться разговаривать с толпой», но, в конце концов, освоил искусство оратора.

В недолгом походе в пустыню, куда лжепророк удалился, чтобы подтвердить свою репутацию, как делали до него «многие великие учителя», вместо сатаны, искушавшего Христа, в представленной биографии мы видим… Нила Армстронга в скафандре, названного здесь мумией, которая несла в руке американский флаг (куда ж без него!), и «загадочная цветная материя почему-то оставалась в развернутом состоянии, хотя ветра не было». Видимо, эта мумия- Армстронг, погруженная в исторические (всё же) декорации, выполняет роль пластиковой бутылки из «Лавра» Водолазкина.

«И на сем камне Я создам Церковь Мою». В означенной автобиографии никакого Петра- камня, конечно, нет: шестеро учеников вместо двенадцати, и шесть их «абсолютно реальных теней». Показаны же, скорее, тени, лиц учеников мы не увидим, эгоцентричный автор описывает лишь себя. Ну а вместо Петра-кифы здесь другой киф – гашиш, на котором и стоит основание того, что с едкой усмешкой изображает автор. «Кесарь травы» не только употребляет киф (вместе со своими учениками), но и организует наркоторговлю, снабжая наркотой римских легионеров, а потом не платит поставщику. Он ложно исцеляет расслабленного, который перекурил гашиша, купленного у них же, «строго-настрого запретив изнуренному отныне курить киф». Среди шести учеников находится Матфей, который ведет записи на пергаменте и которые, как у Булгакова, «мало соответствуют действительности», и в тексте постмодернистски употребляется фраза «добрый человек», которую твердил Иешуа Га-Ноцри. «Рад тебя видеть, добрый человек».

Вообще перед нами жизнеописание плута и мошенника, бессовестного торгаша («у меня всегда была склонность к торговле», – признается автор и прямо призывает: «торгуй, читатель!», вот и этой книжкой с именем оболганного Бога на обложке торгуют, торгуют!) и процентщика, создавшего «денежный храм» («суть в том, что люди приносили нам деньги, которые мы обещали вернуть с прибылью»), а затем, «когда набиралась внушительная сумма», мошенник с учениками тихо исчезал из города (чем не Мавроди?!) и гнусного извращенца, для которого «Бог – это возбуждение», приветствующего не только однополую любовь (вещая так: «умеренное мужеложство – это хорошо… просто знайте меру»), а также инцест, но воспевающий и сношения с козами, «если они чисты и здоровы», и другими животными. О, толерантность толерантности! После этого то, как он спас блудницу, которую собирались побить камнями, не кажется столь уж отвратительным. «Я обычный человек, забочусь о радостях желудка и усладах любви», – слащаво признается автор, прикрыв лицо маской, которую ни под каким видом не смел надевать, и тихонько напевает: «Не бойтесь своих желаний». Также он утверждает, что «Бог – это пожиратель людей», упоминает о «мерцании чешуи Бога», и становится ясно, что «кесарь травы» – основатель религии смерти и самоубийства.

Деньги, которые предлагает лже-мессии первосвященник Каиафа, тот не берет потому, что «деньги свяжут меня сильнее цепей…и никто не будет целовать мне руки». Ну, и, в конце концов, мошенник остается мошенником – на распятие за него пойдет ученик (понятно, кто), а плут- автобиограф, нарядившись в женское платье, смоется в Дамаск.

Одним словом, перед нами идеальное жизнеописание – мечта либерала. Понятно, что каждый смотрит со своей колокольни, и на каждый роток не накинешь платок, но накинуть очень хочется. И жалеешь о том, что нет нынче цензуры. Одним словом, это написано своим и для своих. Автобиограф словами альтер эго восклицает, что разрушит «Храм из дерьма» (скот для жертвоприношений испражнялся подле Иерусалимского Храма) и построит новый. Вот перед нами и есть построенное автором «нечто» из дерьма, и тут уже неважно Как это сделано, и, может, среди коров была Ио.

В представленном тексте есть сцена, где излишне болтливому рабу, непотребно ругавшему хозяина, вырывают острым крюком язык, так что «кто знает, может быть, потеряв язык, этот раб наконец обретет свое тихое счастье?» Аллилуйя!

На рубеже нулевых Макс Фрай справедливо заметил, что писатель или, хуже того, критик, заявляющий, что «книга написана в стилистике постмодерна», ничего не смыслит ни в стилистике, ни в постмодерне. Потому что постмодернизм — это не элемент стиля, а константа мироощущения. И единственное корректное употребление этого термина — «книга написана вситуациипостмодерна», то есть с таким ощущением, что всё уже сказано и написано, и сочинителю остается только взламывать культурные коды, перекомпоновывая имеющиеся тексты.

К концу 2010-х читатели и писатели, казалось, окончательно устали от хитромудрых интерпретаций остывших шедевров и стали прорываться к «новой искренности», «новому реализму» и т. д. Но остались и такие авторы — причем ещё относительно молодые, — для которых ситуация постмодерна продолжается. И следить за их построениями по меньшей мере занимательно.

К их числу относится и 37-летний Олег Зоберн, представивший публике роман под прелестным – то есть «прельщающем умы» – названием. И при этом, в отличие от прошлой книги, подписанным немыслимыми именем «Борис Лего», под собственной фамилией, что, учитывая тематику, говорит об определённом мужестве.

Конечно, за две тысячи лет в христианском (и постхристианском) мире накопилось немало апокрифических, альтернативных и просто ернических изложений евангельских событий. Русский читатель сразу вспомнит евангельские главы «Мастера и Маргариты», португальский (и бразильский) — «Евангелие от Иисуса» Сарамаго, а и тот и другой — мюзикл англичан Ллойда Уэббера и Райта с лихо отплясывающим чарльстон Иродом и прихиппованным Джизусом. А киноман напряжётся и вспомнит роман грека Никоса Казандзакиса, легший в основу фильма Скорсезе «Последнее искушение Христа» (и опубликованный, заметим, намного раньше «Мастера и Маргариты» – и попав в Index Librorum Prohibitorum).

Но, надо признать, Зоберн далеко превзошёл их всех вольностью обращения с библейским сюжетом.
Его Иисус Назарянин — точнее, Йесус Нацеретянин, как рекомендуется автор этих записок на папирусе, якобы обнаруженных в Пальмире в ходе недавних боевых действий, — лидер религиозной группы. Он наделен мощной харизмой и высоким интеллектом, перенял от греков искусство врачевания, а от индийских мудрецов — эзотерические религиозные практики. А из собственного не очень счастливого детства вынес открытую неприязнь к официальной религии. Он готов практиковать самоистязание, чтобы поддержать репутацию в глазах толпы, но отнюдь не собирается идти на крест и уж тем более принимать на себя грехи какого-то там мира. Напротив: он совсем не чужд всем плотским радостям, включая ласки последовательниц, приготовленный руками их слуг хороший ужин и трубочку с кифом (наркотической травкой), — после которой его посещают интересные видения. В частности, какие-то бородатые мужи, сидящие под круглой лампой, светящей необыкновенным белым светом, называющие друг друга странными именами отец Николай и отец Димитрий, зачем-то носящие на груди маленькие золотые изображения орудия распятия и перед трапезой произносящие его имя, только в искажённом виде.

Надо признать: Йесус получился у Зоберна вполне убедительным и даже по-своему привлекательным, а от приключений его порой захватывает дух. Конечно, этот рассказ, как говорил булгаковский Берлиоз Воланду, «чрезвычайно интересен, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами». Так, эпизод с воскрешением Лазаря начинается в духе Остапа Бендера (Помните: «Я даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил, но какая была давка!») – Йесус начинает «воскрешение» с того, что закапывает во дворе не нужный ему труп Лазаря… но дальше он, ни много ни мало, создает по всем законам каббалы полноценного голема. Так мошенник он или мудрец, постигший тайны сефирот?

Эпизод со спасением побиваемой камнями блудницы получил пикантное дополнение: Йесус на глазах у толпы поспешно совокупляется с блудницей и, продемонстрировав всем свой вынутый из нее мужской снаряд, торжественно провозглашает: смотрите, в ней моё семя! Значит, теперь она носит ребёнка, и вы не можете ее побить, потому что при этом вы убьете будущее дитя! Остроумно, хоть и не без пакостности – но вполне сообразуется с отмеченной еще Розановым и Кузминым зацикленностью иудеев на крови и семени.

Само слово «автобиография» в названии показывает, что Йесусу удалось избежать неприятности с крестом. Каким образом? Тем, который описан Борхесом в «Трех версиях предательства Иуды». Как видим, и это «уже было».

Понятно, что в задачу автора (в смысле, Зоберна) не входило следование канону. Труднее понять другое: входило ли в его задачу представить героя эдаким ловким деятелем современного искусства, который готов на весьма радикальные перфомансы, но никогда не теряет головы и держит в ней возможности уехать в другую страну, доживать жизнь в комфорте и безопасности? Или это получилось само собой, помимо воли автора? Именно потому, что он находится в «ситуации постмодерна»?

Я бы хотел дать возможность малому жюри подумать над этим вопросом. Да, эта книга не для всех; наверно, ее не стоит горячо рекомендовать к прочтению тем людям, для которых пасхальные события – не двухтысячелетняя древность, а ежегодно проживаемая личная боль. Но я не вижу в этой книге, как в известных плясках на амвоне, желания как можно сильнее кого-то оскорбить, сознательно ударить в больное место. Да, автор, как и его герой, холоден умом и раскрепощен на диво. Но неужели мы уже дожили до того, что это можно считать недостатком для европейского писателя?

Мне кажется, в 2018 году, когда поднимающий голову клерикализм перестал быть сладкой страшилкой интеллигентских бесед, а стал уличной реальностью, об этом долге писателя – умение, прямо-таки необходимость отметать любые покушения на (само)цензуру – стоит напомнить как можно более внятно.

У Пелевина в «Чапаеве и Пустоте» есть эпизод, очень напомнивший мне идею книги Зоберна. В последней главе Пётр Пустота, очнувшийся в очередной и последний раз в психушке выясняет, что на основе их с товарищами жизней фольклор наполнился тысячами пошлейших анекдотов. Соседи по палате подкидывают новые сюжеты, а он выцеживает из них крупицы истины.

«На самом деле все было абсолютно иначе. У Анны был день рождения, и мы поехали на пикник. Котовский сразу напился и уснул, а Чапаев стал объяснять Анне, что личность человека похожа на набор платьев, которые по очереди вынимаются из шкафа, и чем менее реален человек на самом деле, тем больше платьев в этом шкафу. Это было его подарком Анне на день рождения — в смысле, не набор платьев, а объяснение. Анна никак не хотела с ним соглашаться. Она пыталась доказать, что все может обстоять так в принципе, но к ней это не относится, потому что она всегда остается собой и не носит никаких масок. Но на все, что она говорила, Чапаев отвечал: «Раз платье. Два платье» и так далее. Понимаете? Потом Анна спросила, кто в таком случае надевает эти платья, и Чапаев ответил, что никого, кто их надевает, не существует. И тут Анна поняла. Она замолчала на несколько секунд, потом кивнула, подняла на него глаза, а Чапаев улыбнулся и сказал: «Привет, Анна!» Это одно из самых дорогих мне воспоминаний… Зачем я вам это рассказываю?»

После продолжительной цитаты из неправославного автора надеюсь, все, чьи чувства можно оскорбить закрыли этот текст, так как даже рецензировать роман Олега Зоберна немного страшно, ведь это автобиография Иисуса Христа. И сын божий выглядит в этом тексте, как самый настоящий живой человек, который обладал даром убеждения, пользовался этим своим талантом по полной, вполне мог быть автором Нагорной проповеди, но к нынешним религиозным институциям имеет отношение не большее, чем к кружку рыболовов, как в том анекдоте.

Итак, Иисус Нацеретянин пишет свою биографию, в которой он: торгует кифом (анашой), делает аборты на поздних сроках, создаёт голема из глины и выдаёт его за воскресшего Лазаря (тело Лазаря закапывается в саду), поощряет совокупления с козами, поощряет мужеложество, много пьёт, много курит кифа, соблазняет огромное количество женщин, мечтает о создании собственного борделя или банка. Да много он всякого искромётного вытворяет. Даже меня, отнюдь не воцерковленного человека, удалось удивить этими историями. Иисус выглядит весьма достоверно для исторических реалий Палестины первого века. И здесь земной поклон автору, который досконально и в какой-то мере даже изощрённо детализирует быт и повседневность эпохи, о которой идёт речь. Не только культурные особенности, подчёркнутые Олегом, дают нам какую выпуклую картину, но и многочисленные языковые приметы, в которых он не поленился как следует разобраться. Удивительно и прекрасно, что подобные тексты до сих пор могут издаваться и продаваться в самых обычных книжных магазинах.

Иисус — такой же, как ты, его обуревали страсти, он впутывался в воистину невероятные ситуации, его жизненный опыт неповторим. Иисус живёт в наших самых безбожных умах, и кто его знает, может быть, до сих пор практикует врачевание где-нибудь в плодородных землях на Ближнем Востоке. В отличии от Элвиса, он смог уйти вовремя благодаря своему нечеловеческому везению и преданным ученикам. А что до созданной нерадивым Матфеем официальной версии своей биографии – ему как мудрому человеку остаётся только лишь покачать головой и усмехнуться.