Наталия Мещанинова. «Рассказы»

В прозе Наталии Мещанинов ой — сценаристки и режиссёра, соавтора фильма «Аритмия» — есть те живость и подлинность, каких одни ищут в современной литературе, чтобы уловить сегодняшний день, а другие раздражённо избегают, потому что всякая узнаваемая русская реальность слишком больно бьёт по глазам. В этой истории, поданной шестью короткими сериями, — разобщённость, взаимная жестокость, непонимание, одиночество, неудовлетворённая потребность в любви, которая выливается в новую жестокость, но и доверчивая привязанность вопреки всему. Голос Мещаниновой, её безжалостные самоирония и прямолинейность делают с как будто безыскусными рассказами что-то такое, что хочется отдать поэтический термин «новая искренность» и хэштег «янебоюсьсказать» ей одной. Забавно было бы в контексте прошлогодних киноспоров назвать сборник «Нелюбовью». А если серьёзно, то в этой маленькой книжке — огромная смелость перед правдой и необъяснимая сила жить, несмотря на правду.

Елена Макеенко

Рецензии

Михаил Визель

Наталия Мещанинова. «Рассказы»

Маленькая книжечка (которая на самом деле еще меньше, номинальные 128 страниц нагнаны вёрсткой в узкий столбик) состоит, как и обещает название, из шести рассказов. Только на самом деле никакие это не «рассказы». То есть рассказы, конечно, но не в жанровом, а в бытовом смысле: Наташа Мещанинова рассказывает о своём детстве, умело, надо отдать ей должное, рассортировав и распределив (сценарист же!) свое горестное повествование на шесть законченных «серий», посвященных той или иной стороне ее не очень счастливого детства и девичества – начиная с рассказа о своем юридическом (но, как выяснилось, не биологическом) отце и заканчивая одой невыносимой, провинциальной, бестолковой, но всё-таки родной и любимой матери.

Написав «не очень счастливого детства», я, по-учёному выражаясь, прибегнул к литоте. Потому что детство автора – а его идентичность рассказчику постулируется на каждом шагу, прямо с имени отца – Витька, совпадающего с выходными данными книги, где автор указан как Наталия Викторовна — не просто «не очень счастливо», а прямо-таки чудовищно. Начиная от, если так можно выразиться, типовых мерзостей южного городка рубежа восьмидесятых- девяностых, на которое пришлось взросление Наташи, и заканчивая чудовищными скелетами в их личном семейном шкафу.

Достаточно cказать, что почитав дневниковые записи 14-летней отроковицы, мать приступила к ней с расспросами: «Ты уже не девственница? Ты уже живешь с этим своим Шипулиным, о котором так прекрасно пишешь?» — и дочь усердно кивала, чтобы скрыть правду: невинности ее лишил ее Саша, сожитель самой матери, который с девяти лет к ней не просто приставал, а откровенно растлевал. Чего мать усердно на замечала, как не замечала и прочих отвратительных вещей. Которые сейчас взрослая и успешная дочь, режиссер и сценарист, откровенно и яростно, с матом и физиологией (пропахшие спермой волосы), выплескивает на книжную страницу.

Впрочем, тираж в 1000 экз. – это скорее психотерапевтическое выговаривание, чем реальная месть. Или реальная литература. Как объяснение «из какого сора» — из какого личного опыта появляется, например, фильм «Комбинат Надежда», о котором один из посетителей сайта «Кино-театр» написал так:

Съемки в стиле селф-мейд очень впечатлили! Постоянно сохраняется ощущение, что это реальные люди, а не актёры — супер! Ну а по поводу реальности — всё очень реально, многие подростки именно так и общаются (на своём опыте помню). И серость современных российских городов настоящая, Левиафан ни в какое сравнение не идёт.

— эта небольшая книга тоже чрезвычайно поучительна. Но считать ее литературой я бы всё-таки не стал торопиться.

Вероника Кунгурцева

«Мать»-2, или вечная Лора Палмер, пока мир стоит

Читать рассказы Наталии Мещаниновой – как в открытой ране копаться, рана вроде и заштопана словами, но все равно что-то сочится: кровь ли, сукровица ли, идет нагноение, омертвение тканей. История дневниковая, биографическая, но это не заметки из «Дневника писателя», и зазора между «я» литературным и «я» реальным – на первый взгляд, вовсе нет: занозу не просунуть. Шесть рассказов, – а по сути, шесть глав повести, которую можно было бы озаглавить, к примеру, – если не «Река Потудань», то – «Речка Анапка». Или «Плавни» (была такая повесть о гражданской войне на Кубани, – эта книжка о гражданской войне в семье). Очень тяжелое чтение: всё равно, что распарывать материю, зашитую красной ниткой ненависти и «желтой трусости», а учила шить мать, у которой «сомнамбулическое равнодушие» по отношению к тому, что происходит рядом. Может быть, потому еще тяжело (до сердечной аритмии) читать, что и ты жила в таком, примерно, поселке Краснодарского края, и у тебя был отчим (к счастью, не совсем уж урод), но тебе тоже нелегко жилось; и у тебя была «длинная до неба дорога, вдоль неё тополя-пирамиды», и да, «нужно было как-то выживать здесь. Нужно было самой стать плохой компанией»; и мечты о другом городе, а, в конце концов, отъезд в Москву, где «уже ни капли краснодарской крови во мне не останется»; и все эти истории про усыновление цыганят – и в твоем поселке происходили, и шли по совершенно такому же сценарию, как описано в рассказе «Гены»: щемящее узнавание, да.

Одним словом, вроде бы это такой уже беспримесный биографический реализм и чернушное быто-писательство, что хоть святых выноси. Но на деле чем-то из раны наносит сакральным, перехлест случился – и вольно ли, невольно ли – реализм начал попахивать абсурдом, привет вам, Дэвид Линч, загляните к нам на огонек: недаром и мертвая Лора Палмер, загадочно, точно Мона Лиза полу-улыбается с обложки. И да, отмычка постмодернистская – на первых страницах: «В 14 я прочла «Дневник Лоры Палмер» и решила, что если я не начну писать свой собственный, то никто никогда так и не узнает, как я жила и была убита»; «Почти как у Лоры Палмер. (…) Кто-то большой, взрослый и злой мучает меня и хочет убить. (…) Мамин муж, мой второй по счету отчим». Параллели прозрачны: отчим дядя Саша – это и Лиланд и в то же время красный карлик (здесь этот Лиланд именно такой: «Маленький, ниже меня и даже ниже моей матери, которая вообще гном. Катастрофически худой – последствия полиомиелита. Юркий невротик. Воинствующий психопат (…) веселый гневный жалкий опарыш»); вместо лесопилки – лесополоса. Кстати, абсурдным образом у героини не только отчимов несколько, но и отец не один. И как в сказке: она третья сестрица и «Аленький цветочек» упоминается, а чудовище – дядя Саша: «Она думает, мы играемся. Нет, мать, мы не играемся. Это дядя Саша охотится…» И уже взрослой она напишет в поезде убийство – и оно случится, как по писаному: «…сегодня ночью был зверски убит дядя Саша, отверткой в горло». И сновидения, которые преследуют героиню: «Страх войны пришел из сна. (…) Я слышу торжествующую немецкую речь». «Вообще, искать защиты у взрослых было гиблым делом», в 10, точно Коля Красоткин, приходилось «ложиться на шпалы между рельсами и ждать приближающегося поезда». «Хотелось дружить с призраками, или с человеком-невидимкой, или с инопланетянами», или ждать Митхуна Чакроборти, который «со дня на день должен был навестить дядю Сашу», но потом оказалось, что поиск «Митхуна Чакроборти (…) отвратителен». И еще какие-то инфернальные прыгуны с деревьев, живущие по соседству, к которым мать, как ни в чем не бывало, вызывает дочку («Мать кричит из коридора: «Наташа, к тебе пришли! «»). И уж совсем как-то гиперболически жутко описаны убийцы-малолетки: «Семеро подростков зверски изнасиловали и убили пятиклассника в лесополосе. Зашили ему рот, чтобы не кричал, просунули ему колючую проволоку в задний проход и проворачивали её, пока она не вылезла из горла». А мать «не переехала до сих пор, так и живет там, среди убийц и прыгунов с деревьев, которые теперь уже переженились, расплодились и затекли жиром»; «Моя мать знала. Сразу. С моих девяти лет. И пережила. Моя мать очень живучая»; «»Я тебя люблю, мама» – это заклинание, которое не дает мне с заходом солнца стать оборотнем».

По-моему, реализм Мещаниновой состоит из трех составных частей: киношный постмодернизм, сюрреализм и абсурдизм. Может быть, я не права. Всё: зашейте уже эту ножевую рану.

Аглая Курносенко

Наталия Мещанинова. «Рассказы»

Рассказы Натальи Мещаниновой я впервые читала в Фейсбуке пару лет назад — они висели в открытом доступе, и сразу показались мне содержательными и сильными. Нечасто люди готовы открываться, и только готовность открыться отличает настоящую литературу. Перечитав рассказы сейчас, я смогла абстрагироваться от гнева, который вызывают окружающие героиню люди и сосредоточилась на позиции автора.

Этот сборник не имеет названия, но я бы предложила назвать по одноимённому рассказу Литературный эксгибиционизм, что соответствует сути книги. Автор с предельной откровенностью описывает свою небогатую семью и взросление в посёлке под Красноярском. «Небогатость» поразила моё воображение, хотя я тоже взрослела в девяностые (мы с автором примерные ровесницы) и жила в провинции. Семья летом живёт без электричества, сбор винограда и проживание в вагончике — вместо отпуска, мясо курицы считается роскошью, а подростковому голоду посвящены абзацы — отъём отчимом у падчерицы пары картофелин описан с обидой. Суп варится на всю неделю, а от прожорливых ртов холодильник запирается на ключ в комнате. Нравы в посёлке очень жестокие, в семье и школе происходят разнообразные ужасы, педофилия, изнасилования и воровство.

Младенец, грязный и голодный, избивается мухобойкой. Все эти диккенсоновские картины из жизни низов описаны, как мне показалось, сладострастно, с фокусом на тёмной стороне, что кажется мне главной проблемой книги. Художник способен, в отличие от людей без воображения, влиять на реальность, рассказывая свои истории. И когда вода таланта льётся на мельницу разрушения — мне это идеологически не близко. При этом автору я верю: проза увлекает, написана энергично и остроумно, пропитана настоящей яростью подростка и, безусловно, очень смела. Уважение вызывает сам факт, что автор, выйдя из грубой среды обладает достаточной чувствительностью и умом, чтобы всё это описать; я бы сказала, благородный образ мыслей автора противоречит картинам описанного быта, после которых хочется не только отнять родительские права у бестолковых людей, но и как-то в принципе запретить им размножаться. В автобиографической прозе упоминается биологический отец автора, некий интеллигентный Володенька из института животноводства. Возможно, гены, о которых героиня размышляет в одноимённом рассказе про сестру-цыганку, всё-таки взяли своё, и выходу из деградировавшей среды хорошего писателя мы обязаны неизвестной родовой системе Володеньки.

А может, склонность полубезумной матери к сочинению стихов дала поэтический всход в дочери. В тексте часто мелькают просторечия и мат — герои «жрут», «срут», по улицам идут «воспиталки с продлёнки» и гостиная в тесной хрущёвке по народной традиции называется «залом». Однако в целом умение встать над ситуацией и точно описать закономерности, по которым она развивается выдаёт в авторе хорошего драматурга.

Стиль и содержание прозы Натальи Мещаниновой напоминают Василия Сигарева, который следует тем же путём — сценариста и режиссёра. Ужасы и людоедские нравы глубинки уже представлены молодыми писателями- кинематографистами как отдельный жанр, который можно было бы назвать старой-доброй «чернухой», если бы не одно «но»: в виде прозы всё это напоминает абсурд. Мальчики, прыгающие на девочек с деревьев, отчим педофил-с усохшими руками, девочка, мастурбирующая прилюдно на уроке: в виде чёрного юмора всё это кажется даже весёлым и оригинальным, в духе Новой Драмы. Только становясь сценариями и будучи снятыми в сермяжном «слепом» стиле русского авторского кино, где эстетике и визионерству в буквальном смысле объявлена война, такая проза становится разрушительной. Оставляя пугающие образы на бумаге и абстрагируясь от кинематографического реалистичного стиля автора («Аритмия», «Комбинат Надежда») можно представить нечто совершенно далёкое от серого быта, вроде «Деликатесов» Жёне и Каро, что прекрасно увязалось бы со страшным содержанием. И это большой плюс прозы как прозы.

 Что касается эмоций, которые с нами честно разделяет героиня, боль выглядит совершенно реальной и замешана на глубокой любви ребёнка к безответственной матери. Монологи родительницы совершенно великолепны в финальном рассказе «Ма», где в поэтической манере раскрывается конфликт между безусловной любовью к родителю и оценкой его поступков уже взрослым человеком. Мать героини действительно страшно виновата перед ней – девочка много лет подвергалась сексуальному насилию со стороны отчима, описан весь противоречивый клубок эмоций ребёнка, попавшего в эту ситуацию. Стыд, страх расстроить родительницу, понимание зависимости матери от любви этого мерзкого отчима. И попытки анализа во взрослом возрасте – а знала ли мать, а могла ли не знать? Такую сильнейшую травму самостоятельно и разумно решить невозможно, потому что фигура близкого человека из защитника становится агрессором, и двойственность этой фигуры расшатывает почву под ногами.

Искусство терапевтично, иногда написав о чём-то, ты избавляешься от этого. Героиня Мещаниновой бесстрашна и дика, в отличие от героя «Маленькой жизни» Янагихары, с которым при желании можно найти параллель. Поселковые приключения акцентируют пубертатный повышенный интерес девочки к сексу, например — героиня боится мальчиков-убийц на дискотеке, однако «извивается» на этой дискотеке, с остальными девушками, стремящимися на соитие в лесопосадке.

С одной стороны, мрачная реальность — приходится убегать переулками, сделав вид, что вышла покурить, с другой стороны, какой инстинкт ведёт девушку в такое место? Мой отец достаточно жёстко объяснял мне эти вещи в подростковом возрасте, у героини же отца не было, и это тоже первопричина многих скорбей. Мать говорит девочке — зачем нам отец? Нам и так хорошо. Затем, чтобы не провоцировать жизнь, даже если ты экстремал и сидишь на сильных эмоциях, даже если твоя энергия толкает тебя на край. Иногда реакция на беззащитность у девушек выглядит так. Для меня как читателя расставленные автором акценты снимают вопросы к несправедливой судьбе, жестоко бившей героиню. Я верю в подсознательные программы, которые формируют нашу реальность, многие из этих программ приходят к нам из рода, от бабушек и матерей, но став взрослыми, мы сами выбираем как нам смотреть на мир, чтобы чувствовать себя счастливыми и видеть красоту жизни. Я верю, трансформация возможна. Было бы интересно увидеть сильную героиню этой книги повзрослевшей, сменившей инфантильную точку сборки на точку сборки хозяйки положения, посмотревшей на мир с любовью, которой у неё в достатке, как у всех одарённых людей, способных создавать другие реальности и убивать врага «росчерком пера».

Аглая Топорова

Как страшно жить

Начать хочется с того, что такие истории не стоит привязывать к конкретному месту на карте нашей великой Родины. А то волосы дыбом встают от внезапного знания о том, что некий поселок возле Краснодара населен исключительно алкоголиками, насильниками, хулиганами, генетическими ворами, педофилами, жмотами, доносчиками — в общем, нет такого порока и смертного греха, который не осуществляется там буквально в ежеминутном режиме. На протяжении 128-страничного сборника рассказов Наталии Мещаниновой не встретить ни одного хотя бы относительно достойного человеческого звания существа. Это какое-то повествование из жизни злобных, руководимых исключительно гнусными инстинктами приматов. Условно хорошие поступки — усыновление ребенка или спасение из лап педофила — здесь совершаются или в состоянии глубокого помрачения, или по чистой случайности. И приводят эти поступки к последствиям тоже чудовищным.

Со скрупулезностью бухгалтера Мещанинова перечисляет бесконечные преступления жителей поселка вообще и членов своей (ну или alter ego) семьи в частности. Буквально каждое предложение — очередной акт насилия: бьют колготками и мухобойкой, отказывают в еде и крове, кладу на рельсы под проходящий поезд и насилуют, насилуют, насилуют… Самыми разными способами — от традиционного до прополки редиски. Автор тщательно фиксирует весь этот бытовой и бытийный кошмар, отвлекаясь разве что на собственную рефлексию по этому поводу. Рефлексия, как вы понимаете, тоже не про котиков и собачек, а туда же — с кем выпить, кого убить, кого вы..бать. И все это абсолютно всерьез, без минимальной иронической интонации, малейшей попытки понять окружающий мир, наделить героев характерами, а тексту придать хоть минимальный сюжет. Только кошмар на кошмаре, в центре которого любимо-ненавидимая фигура матери.

От чтения этого «списка кораблей» невероятно устаешь. Ужас перестает быть ужасом, а превращается в какое-то изощренное издевательство над читателем: за что и зачем мне все это знание? Я же не психотерапевт все-таки!

И тут приходит озарение: бля…, да это же просто фрагменты дневника, в который принято записывать свои переживания между сеансами психотерапии. Ну что ж, у настоящего творца ни одна бумажка даром не пропадает.

Ну а в том, что авторам таких текстов надо ходить на психотерапию, я убеждена, а то очень страшно в мире, где живут люди с такими биографиями или такими фантазиями. И даже не знаю, что страшнее — такая реальность или такие фантазии.

Елена Одинокова

наталия Мещанинова. «Рассказы»

Наталья Мещанинова
Приношу искренние извинения, если эта рецензия заденет чьи-то чувства, но моя задача – оценивать литературные достоинства книг, а не «человеческие документы» и их социальную значимость.

Авторы в этом году, как вы уже успели заметить, группируются по темам «семья», «религия», «искусство». Наталья Мещанинова уверенно вошла в группу «семья» и заняла позицию где-то между Ким и Старобинец. Это рассказы о девчонке, ее одноклассниках и ребятах с ее двора, о ее деспотичной, но слабохарактерной и мало любящей дочь маме, о слегка поехавшем папе, о сестрах, о педофилах, об экстрасенсах, о сопении в школьной подсобке, о дневнике Лоры Палмер, который вела девчонка.

В процессе ознакомления с книгой выяснилось, что главная виновница всего зла, происходящего с рассказчицей, – ее мама. И у героини было, вроде как, два папы. Но одно дело, когда это два гей- папы, а другое дело – когда секреты чьей-то мамы и два унылых натурала. В общем, экшена не получилось. Да и какое нам дело до того, с кем спала чья-то мама? У читателя есть свои папа и мама, ну или были когда-то. Папой и мамой нынче никого не удивишь.

Была еще сестра-цыганка, которую мать удочерила из жалости. Эта цыганка потом привязывала рассказчицу шарфом к стулу, чтобы не мешала уединяться с парнями, а также мусорила, хулиганила, воровала. В общем, взыграли в сестре «цыганские гены», вылезла леонидандреевщина. Сестра родила, прописала ребенка, вела асоциальный образ жизни, а мать- сердечница выживала ее из квартиры. Потом повзрослел и начал воровать цыганский племянник Олег, жалостливо ноя: «Бабушка, я тебя люблю». Эта линия – уже что-то с чем-то. Хотя у кого не было родственников, ведущих антисоциальный образ жизни?

В следующей серии этой мыльной оперы появился отчим-педофил дядя Саша, который баловался с ножами и не ходил на пляж, потому что стеснялся своих худых рук. Отчим таскал картошечку из тарелки рассказчицы с одобрения ее потерявшей достоинство от недостатка секса мамаши. Еще он заставлял Наташу есть виноград, это было ужасно. Наташа начала вести асоциальный образ жизни, курить марихуану и щеголять спермой в волосах. Подросла и наказала дядю Сашу. Мамаша ничего не замечала. Потом дядя Саша пострадал за педофилию, мама обвинила рассказчицу в соблазнении дяди Саши, а рассказчица начала признаваться в любви к маме. И делала это очень долго, так, что мне даже показалось, будто у режиссера и сценариста Н. Мещаниновой нет никаких интересов в жизни кроме взаимоотношений с мамой.

Не знаю, нонфикшн это или нет, но мне попадались сотни фильмов с подобным сюжетом, в т. ч. венгерский, где вместо Наташи был парень. Любовь к нехорошей маме, которая закрывает глаза на поведение мужа/любовника и плохо заботится о ребенке, – это штамп из штампов. Да взять того же Линча – Сара пьет, Лиланд насилует дочь. Азия Ардженто сняла аж два фильма о плохих матерях. В одном она сама сыграла шлюху-наркоманку, которая таскает сына по притонам. Герои другого фильма – ее настоящая мать и умеренно педофильствующий с сестрой синьор Дарио. Гражданка Рут из фильма Александра Пэйна «дошла до жизни такой» после того, как ее трахал сожитель матери. В фильме «Пока летит летучая мышь» мамаша поплатилась жизнью за то, что доверилась педофилу. Сигарев со своим «Волчком» не отстает от загнивающего Запада. Японка Наоко Огигами недавно сняла фильм о женщине, которая попросту сбежала от дочери, оставив ее на попечение брату и его сожителю-транссексуалу, который ожидаемо оказался лучше родной матери. И это я говорю об известных артхаусных режиссерах, а мэйнстримовых и любительских фильмов о плохих матерях и гадких отцах/отчимах – не счесть.

Написана книга гладко, удобочитаемо, каких-то обобщений и тарковщины не видно, Азии Ардженто тоже не видать, есть только хтонические реалии отечественного быта, от которого воет и стонет рассказчица. Автор пытается прорастить из чернухи какую-то драму: жертвенную любовь дочери, запоздалое раскаянье матери и разочарование дочери, но… Создается впечатление, что к вам в гости зашла соседка тетя Наташа с бутылкой красного сухого и принялась взахлеб рассказывать подробности о малознакомых людях, важные и интересные для нее, но не имеющие никакого значения для вас. Тетя Наташа допивает бутылку почти без вашего участия, снова перемывает косточки маме и сестре, начинает показывать на смартфоне фотографии унылых гопников и покакунек, а вы зеваете и думаете, как вежливо ее выпроводить и когда закончится этот чертов сериал. Бесспорно, процесс взросления каждой девочки очень важен для Министерства образования и науки Российской Федерации, для социального педагога и для полиции, а также для всех нас, но значение вот этого процесса для художественной литературы «о натюрель» представляется сомнительным.

К автору у меня только один вопрос: за каким плинтусом это похоронить? Я даже не спрашиваю, какого икса отечественные зрители год за годом должны смотреть чернуху про алкашей с худыми руками, про сопящих школьниц и их педофилов. Я не спрашиваю, почему отечественное «кино» это либо однообразная чернуха, либо плохо перелицованная западная кинопродукция. Я не спрашиваю, за каким *** нас из года в год насильно пытаются накормить одним и тем же виноградом от дяди Саши. Есть Линч – он стильный, ламповый, а есть нестильные и неламповые отечественные фильмы про утырков и какстрашножить. Героиня этой книги – ни разу не Лора Палмер, а одна из. Потому что не важно, про что там, главное – как снято. Что такого особенного, берущего за душу в этой истории, я не знаю. Возможно, проблема в стиле изложения, в эстетике, в недостатке концептуальности. Хотя нет. Могу совершенно точно сказать, что мемуары педофила Д.В. Кузнецова в свое время мне было читать гораздо интереснее. И там не было никакой любви к маме, одни слюни по поводу того, как автор хочет мальчишку. И написано это было пафосно и коряво. Черт его знает. Возможно, дело в том, что отечественные сценаристы в принципе не любят и не уважают своих зрителей. Пишут вполсилы либо льют сопли так, что от них тошнит. Могут обозначить проблему, но не могут заставить вас сопереживать. Взаимоотношения матери и дочери не поднимаются на общечеловеческий уровень. «Из ничего не выйдет ничего», из чернухи не выйдет ничего, кроме самой чернухи. Вы не переживете катарсис от ворчания Наташиной мамы.

Но если вам, дорогие читатели, не хватает тесного душевного общения с соседкой или вы живете в другой стране и не имеете возможности упиваться отечественным «остросоциальным» кино, эта книга – для вас.