Марья малость рябовата,
Да смиренна, вожевата,
Марья, знаешь, мне сродни,
Будет с мужем — ни-ни-ни!
— Ай да Марья! Марья — клад!
Сватай Марью , Марью , сват !
Нам с лица не воду пить,
И с корявой можно жить…
Н. А. Некрасов, «Сват и жених»

Тургенев и Елинек в одном флаконе не доведут до добра. Книга Марианны Ионовой получила уже по меньшей мере три гневные рецензии за начало месяца. Между тем, Ионова очень талантливый писатель, в совершенстве выражовывающийся литературным языком: стиль Ионовой красив, безумно поэтичен, богат и узнаваем, как лицо некрасовской Марьи. Все это — от стремления изъясняться как можно витиеватее в своей «сладкой предельности». Ионову можно цитировать до бесконечности, каждая ее строчка – это кусок шедевра «с каким-то взвихривающимся нажимом».

Проза Ионовой смело могла бы побороться с палатой рта Игоря Молотова за титул самой «справной и какой-то юношеской, но не щеголеватой». Нам с лица Марьи не воду пить, все претензии к редакторам, которые, видимо, знают, каким образом дети «играют уже по- весеннему, хотя и сугробы». Мало ли у кого «калитка подстонет», усталый редактор может не заметить, как «огоньки терялись среди собачьих снарядов». Иногда, зачитавшись столь благолепной рукописью, людям простительно «выпускать тихий одиночный посвист», а то и просто храпеть, «по-детски слегка двигая ноздрями». Но лучше бы «движущая сила» велела автору «бережно, капля за каплей, излить свою чистую, звездную немоту», а не эту адскую графома сеченую рану, из которой ты вышел юношей, стариком, вышел с кузовом за спиной.

Сложно с первого, со второго или даже с третьего раза понять, кто героиня этой книги и вообще сколько их там. Возможно, их три? Или больше? И чем они друг от друга отличаются? Проблема даже не в языке, проблема в другом. Такая книга должна была появиться на свет в 50- 60 годы 19 века, в качестве подражания Тургеневу. Помещать лиз калитиных в реалии 21 века – жестоко. Тут вспоминается не только Тургенев, но и Лев Толстой с размышлениями княгини Щербацкой:
Она видела, что в последнее время многое изменилось в приемах общества, что обязанности матери стали еще труднее. Она видела, что сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались с мужчинами, ездили одни по улицам, многие не приседали и, главное, были все твердо уверены, что выбрать себе мужа есть их дело, а не родителей. «Нынче уж так не выдают замуж, как прежде», — думали и говорили все эти молодые девушки и все даже старые люди. Но как же нынче выдают замуж, княгиня ни от кого не могла узнать. Французский обычай — родителям решать судьбу детей — был не принят, осуждался. Английский обычай — совершенной свободы девушки — был тоже не принят и невозможен в русском обществе. Русский обычай сватовства считался чем-то безобразным, над ним смеялись все и сама княгиня. Но как надо выходить и выдавать замуж, никто не знал. Все, с кем княгине случалось толковать об этом, говорили ей одно: «Помилуйте, в наше время уж пора оставить эту старину. Ведь молодым людям в брак вступать, а не родителям; стало быть, и надо оставить молодых людей устраиваться, как они знают». Но хорошо было говорить так тем, у кого не было дочерей; а княгиня понимала, что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в того, кто не захочет жениться, или в того, кто не годится в мужья. И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, она не могла верить этому, как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты. И потому княгиня беспокоилась с Кити больше, чем со старшими дочерьми.

К сожалению, в РФ никаких смотрин давно нет, а свахи находят барышням женихов только на ТВ. Не видя перед собой четких ориентиров, благородные девицы вместо нормальных отношений с мужчинами принимаются искать Бога. Правда, ищут они его, мягко говоря, не там, где нужно. Зачем ходить на лекции священника Павла Островского, когда можно сесть на уши первому встречному? Родители Марии, героини первой повести, все пытаются подсунуть ей жениха. Но как-то не получается. Зато Мария часто «плачет от Бога», беседует с высокодуховным Виталиком о вере и искусстве. Все это разбавлено очаровательными фразами вроде «Ёж неприветливо миновал ее ноги». Представляю, каково было бедному ежу выслушивать эти феерические диалоги о Царстве Божьем, о взлете и падении, о «привременной жизни» и жизни вечной. Нет-нет, Мария не влюбилась в Виталика, она просто «недоспорила». Критик неприветливо миновал ноги Марии и направился дальше.

Некая «Я» познакомилась с человеком, у которого есть кузов, набитый цветами и перьями. Потом, а точнее, до того этот прекрасный человек оказывается в психушке, и «Я» его навещает. Зачем эта мешанина с флэшбэками и как это развидеть, не понял ни критик, ни неприветливый ёж. Но, очевидно, сие исполнено глубокого смысла.
Духовно богатый человек по прозвищу Грека страдает психическим заболеванием, изучает искусство и видит Бога на парусе в небе, а также вступает в возвышенные отношения с несколькими женщинами, одна из которых – школьница Люда.

В финале этой «Песни» девушка «Я» снова встречается с собирателем перьев и выдает нечто глубоко лиричное. Собиратель перьев вытряхивает с моста содержимое своего короба и превращается в стрижа, которого «Я» отпускает. В этом есть какой-то мощный философский смысл, понятный только автору, чьи руки никогда не будут пусты, пока держат то, что не держат. Старость, свет, утро, смех, река, дом.

И тут меня постигает озарение: Ионова помимо Бога и экстаза любит закосы под Гессе и магический реализм. Ее «Я» и «Она» бродят по Москве, пишут повесть про Марию и Виталика и общаются со странными людьми, познавая нечто вот это все, что непознаваемо. Не хватает только портрета Юнга на летающей тарелке в небесах. СЖЕЧЬ! Господи, да за что же читателю такой степной волк в перьях кусок благодати?

Позволю себе процитировать Гессе для объяснения сути «Я» в этой повести: «Вам известно ошибочное и злосчастное представленье, будто человек есть некое постоянное единство. Вам известно также, что человек состоит из множества душ, из великого множества «я». Расщепление кажущегося единства личности на это множество фигур считается сумасшествием, наука придумала для этого названье — шизофрения. Наука права тут постольку, поскольку ни с каким множеством нельзя совладать без руководства, без известного упорядоченья, известной группировки. Не права же она в том, что полагает, будто возможен лишь один, раз навсегда данный, непреложный, пожизненный порядок множества подвидов «я».

Беда этой книги в том, что все «Я» бредят одинаково. Тем, кто ошибочно принял повесть «Песня» за христианскую и душеспасительную, отвечу: вам не в эту дверь. За этой дверью нет Бога:
«— Пабло! — воскликнул я, вздрогнув. — Пабло, где мы?
Пабло дал мне папиросу и поднес к ней огонь.
— Мы, — улыбнулся он, — в моем магическом театре, и если тебе угодно выучить танго, или стать генералом, или побеседовать с Александром Великим, то все это в следующий раз к твоим услугам».

Вторую часть «триптиха» я разбирать не рискну из боязни загреметь в палату №6 либо оторвать свои «Я» от земли и зарезать чью-то аниму, потому сразу перейду к третьей. Духовно богатая русская дева (назовем ее «Она») не может без драматизма, хотя и «не читала» Эльфриду Елинек. И потому героиня повести «Мы отрываемся от земли», эта Изотта Ногарола, Коринна и княжна Марья в одном лице, вынуждена маяться любовью к Богу и женатому мужчине. Конечно же, «Она» выбирает Бога, потому что «есть только брак и блуд».

Книга в целом вызывает противоречивые чувства. С одной стороны, я рыдаю над трагедией образованной, нешаблонно мыслящей, тонко чувствующей женщины, которая не хочет, чтобы ее труп в перспективе съела орава кошек. С другой – постоянный экстаз героини (героинь?), временами дикое поведение, нелепая «поэтическая» речь и нелегкий нравственный выбор вызывают адский, богопротивный смех. Обычные, приземленные христиане вроде меня, видя воющую, плачущую от Бога или лежащую на земле тетеньку, скажут: «Самадуравиновата, лечиться надо». В этой книге около ста страниц, но мне показалось, что их все шестьсот. Господа литераторы, хватит поминать Господа всуе, это не идет на пользу современному литпроцессу. Гораздо приятнее читать обычную богословскую книгу, написанную нормальным русским языком дьяконом или священником, чем лав-стори, приправленную таким духовным и лингвистическим «парением» сублимирующей женщины (женщин?). Затрудняюсь сказать, что больше оскорбит чувства верующих – непристойный фанфик Зоберна под названием «Автобиография Иисуса Христа» или рваный экстатический дискурс Ионовой. Но я точно знаю: и то и другое — ересь, надиктованная Сатаной для совращения читателя с пути истинного. Закончу отрывком из жития пр. Антония Великого:

«— Сколько раз бесы нападали на меня под видом вооруженных воинов и, принимая образы скорпионов, коней, зверей и различных змей, окружали меня и наполняли собой помещение, в котором я был. Когда же я начинал петь против них: «Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся» (Пс.19:8), то, прогоняемые благодатною помощью Божией, они убегали. Однажды они явились даже в весьма светлом виде и стали говорить: «Мы пришли, Антоний, чтобы дать тебе свет». Но я зажмурил свои глаза, чтобы не видеть дьявольского света, начал молиться в душе Богу, — и богопротивный свет их погас. Спустя же немного времени, они снова явились и стали предо мною петь и спорить друг с другом от Писания, — но я был как глухой и не слушал их. Случалось, что они колебали самый монастырь мой, но я с бестрепетным сердцем молился Господу. Часто вокруг меня слышались крики, пляски и звон; но когда я начинал петь, крики их обращались в плачевные вопли, и я прославлял Господа, уничтожившего их силу и положившего конец их неистовству».

— Поверьте, дети мои, тому, — продолжал Антоний, — что я расскажу вам: однажды я видел диавола в образе необычайного великана, который осмелился сказать о себе:
— Я — Божия сила и премудрость, — и обратился ко мне с такими словами:
— Проси у меня, Антоний, чего хочешь, и я дам тебе.
Я же, в ответ, плюнул ему в уста и, вооружившись Христовым именем, всецело устремился на него, и этот великан на вид тотчас растаял и исчез у меня в руках».

Вообще-то я прочитала довольно много разных книг. Я читала «Любовника леди Чаттерлей», «Женщину французского лейтенанта», «Женщинам воспрещается» Бориса Виана, бесконечные «Тропики…» Генри Миллера, я давняя поклонница Лимонова и Медведевой и т.д. Но вот вчера я впервые в жизни за свои 44 года прочитала настоящий порнографический текст.
Это по-своему потрясающее интеллектуальное ощущение, но чисто читательской радости от этого никакой.

Скромная девушка (дамочка средних лет?), живущая с властной матерью внезапно знакомится с мужиком. Не просто так знакомится, а продавая ему свечки в прости, Господи, Божьем храме. Мужик предсказуемо женат. Завязываются отношения в духе фильма «Осенний марафон». Но для Марианны Ионовой грех (прелюбодеяние) — не грех, если люди познакомились в церкви. Ей кажется, что данный унылый адюльтер благословил Всевышний. Ну а как иначе — церковь не тамбур междугородного поезда, не супермаркет «Лента», не наркологическая клиника. Все, что в церкви, — все типа от Бога. Даже если это… Не буду повторяться.

Роман героев как-то там развивается, а читателя реально тошнит. А.А. Жданов упрекал А.А. Ахматову в метаниях между будуаром и молельней: я с детства не могла понять, что имел в виду выдающийся партийный деятель. Теперь, кажется, поняла. Но не обрадовалась обретенному пониманию. Ужас-то какой: замешивать подобный коктейль из духовной и плотской жизни. Отвратительно. Вот правда. Больше сказать нечего.

Оправдывая название, повесть Марианны Ионовой с первых приземленных страниц далее движется вверх, на романтическом подъеме. Попытка оторваться от земли – это поиски Бога, которыми занят и автор, и герои книги.

«— Я думаю, если все время благодарить Бога за мир, нам не будет стыдно любить его. Я сама не знаю, почему я занимаюсь апологетикой земной жизни, как не знаю, перед кем ее оправдываю.— Мария заметила, что повышает тон и что голос словно опережает ее. — Но в одном я убеждена: в том, что вера в жизнь вечную вовсе не мешает, не может мешать нам любить эту жизнь».

Столь мощное религиозное чувство, местами переходящее в экстаз, бесспорно, достойного всяческого уважения. Но перед нами не хорал и не богословский труд, а повесть, напечатанная в журнале «Новый мир», поэтому придется рассмотреть не только благие замыслы автора, но и пути их реализации.
Есть книги, читая которые, не покидает ощущение, будто сидишь в незнакомом доме в гостях, а хозяева при тебе перебирают родственников и знакомых, во всех подробностях обсуждая произошедшее с ними. Повесть Ионовой именно такая книга, с добавлением того, что это жилище очень верующих людей, которые через каждые два слова напоминают вам об этом. Подсчитать количество главных героев книги и установить между ними прочную взаимосвязь мне не удалось, но, по ощущениям, их не меньше двух десятков и они, кажется, знакомы между собой (впрочем, в этом я не уверена). Есть героиня, от лица которой ведется повествование, есть Мария, тоже героиня, и тоже авторская. Они блуждают по земле в поисках
Бога. С половины книги появляется некий Грека, он же старик Гречишин, который в больничном полузабытьи вспоминает молодые годы. В юности Грека получил серьезную травму, «был убит», как воспринимает этот случай сам герой. И после этого возродился к новой жизни уже, как вы догадались, преображенным, верующим человеком и прихожанином.

Кто-то из героев болеет, кому-то делают операцию, третий пишет книги, четвертый женится, пятый оказался в сталинских лагерях – но каждый поворот судьбы героев автор использует с одной неизменной целью: еще немного поговорить о Боге, его промысле, его откровении и прочих мистических проявлениях в обыкновенной, казалось бы, жизни.

«Санина мама, тетя Лиза, в 37-м в городе за одной партой с моей мамой сидела, а жила у своей тетки по отцу, учительницы. Еще маленькой она осиротела, ее тетка к себе в город взяла… Может, раскулачили ее родных – не знаю… Она сама про деревню помалкивала. Вот, а Василий Адрианыч тут вот, с мамой моей в одном доме рос. И тетю Лизу сюда привел, к подруге под одну крышу – как получилось!»…

«— Мама рассказывала: он овдовел года за три до того, молодым совсем, дочка у него осталась, Маруся. Ее потом, когда уже мы с Саней учились, бабка по матери в Клин взяла, а то тете Лизе трудно было управляться, конечно… Зря я, наверное, распелся – вы уж и без меня все знаете…!».

«Греку крестили в той же церкви. Крестным отцом был Юра, крестной матерью – Юрина жена Нелли, в крещении Анна, кругленькая, сочетающая чрезвычайную разговорчивость с чрезвычайной серьезностью. Нелли-Анна защитила кандидатскую по византийской миниатюре и работала в Институте Искусствознания. Всю обратную дорогу она пересказывала Греке последнюю лекцию Аверинцева в ИМЛИ».

К сожалению, автор забывает о том, что чужие семейные обстоятельства, в общем-то, редко бывают интересны постороннему лицу. Особенно когда они изложены так бессвязно. И все же в этих историях наблюдается удивительный парадокс – предки героев занимаются каким-то полезным делом, крестьянствуют, воюют, учительствуют. А в настоящем времени герои заняты в основном хождением по монастырям и духовными поисками. Это тревожит. Тот же Грека, начав заниматься размышлениями о божественном свете и чтением духовных книг, теряет возлюбленную Люду, и невесту Наташу, которая пытается соблазнить молодого человека фильмами Висконти (он, разумеется, после этой скверны не забывает посетить монастырь и присоединиться к песнопениям), и еще какую-то девушку, с которой мог бы устроить личную жизнь.
Разговоры о вере, о благодати, блуждания по московским улочкам, которые непременно выводят к церкви или монастырю, вызывают тревогу за будущее героини, от имени которой ведется повествование (кажется, дальней родственницы Греки, но я не уверена в этом). А героиня Мария (кажется, это другое лицо) в спелых колосьях овса с молодым столяром Виталием занята вовсе не тем, о чем вы подумали, а разговорами о спасении души, о церковной жизни, об апостолах и прочих отвлеченных предметах.
Конечно, состояние душевного восторга прекрасно. Но, как правило, кратковременно. Находится в нем постоянно невозможно, некомфортно, просто-напросто вредно для здоровья. И, как ответная реакция, неутомимый авторский восторг примерно на десятой странице повести начинает вызывать зевоту, а затем и вводит читателя в грех уныния, который, как известно, осужден отцами церкви.

Вдруг просыпаешься на фразе: «Вот на первом конверте, от давности замшевом, вздымается кудряво-резной орган».
Но речь, разумеется, идет про музыкальный инструмент.
«У Баха орган то твердил на один лад бесконечную проповедь, то кротко, стеклянно позванивал, а у Букстехуде он рвался и бился, осаждая закрытые врата, потом вдруг присмирялся и в раскаянии плакал».

В повести нет ни намека на игривость, юмор, или, не дай бог, сексуальные отношения между персонажами. Эти низменные сюжеты полностью вытеснены духовными поисками и размышлениями.
«И я увидела: вся земля прекрасна. И уныние омывало ее как вода. И райским было то уныние, когда под тополем стояли, и тополь был огонь, и в нем без слов сгорали, и сошел Посланник Божий и сказал что вот».
Что вот, неблагодарный читатель, закрывай немедленно книжку Марианны Ионовой, дабы не потонуть в унынии и скуке.

Книга Марианны Ионовой в сопроводительном письме названа триптихом, что предполагает не просто сборник маленьких повестей, но нечто, объединённое общей темой. Тему эту разглядеть нетрудно: все герои пытаются понять, возможно ли примирить веру в Бога и жизнь в современном мире. Ответов здесь, конечно, нет, но вопросы поставлены интересно, а разговорами и спорами о Боге, о пути к Богу «прошита» и удерживается вся книга.

Самый очевидный сюжет представлен в правой, так скажем, части триптиха. Повесть «Мы отрываемся от земли» рассказывает о недолгом романе женатого мужчины и верующей молодой женщины. Героине, одинокой и застенчивой, кажется, что такая как есть, она Богу не нужна. Любовь пробуждает её женственность, открывает новый мир, делает счастливой. Она предсказуемо откажется от любви – в тот момент, когда сама назовёт эти отношения «блудом», а следом получит более чем естественный отказ в причастии. Почему-то это становится для неё, тридцатилетней воцерковлённой женщины, потрясением. А читатель вправе, по-моему, сделать кощунственное предположение: может быть, этот опыт греха и необходим ей был главным образом для того, чтобы вызвать Его интерес и получить некое право на Его суровое внимание? Но как же это грустно, что нам больше не о чем поговорить с Господом, кроме как о том, можно ли спать с чужим мужем! Как печально, что мы снова и снова тревожим Его по такому рутинному, давно решённому в пределах данной системы ценностей вопросу.

«Песня», первая повесть книги и левая часть триптиха – текст гораздо более пёстрый и обрывочный, где истории переходят одна в другую или существуют параллельно, «прослоённые» пейзажными зарисовками и городскими сценками, вроде симпатичной встречи со стрижом. Что здесь происходит на самом деле, а что в фантазиях или повести одного из персонажей – понятно не сразу и не всегда. Мария работает в старой подмосковной усадьбе, которая на летние месяцы становится школой искусств для детей-детдомовцев: идеальное место, настоящее дело – чем не рай на земле? Но не каждой душе такой рай оказывается по силам. Другая девушка совершает долгие прогулки по московским окраинам и набережным. Еще один важный сюжет связан с прошлым странного мужчины, с которым эта, вторая, девушка сначала беседует во время своих прогулок (или только воображает, что беседует), а потом опекает в больнице. В этом прошлом тоже есть свой, уникальный путь к Богу. После драматических событий и тяжёлых травм Валентин живёт с чувством, словно он уже умер. Возможно, это делает его ближе к Богу, но в мире людей завершается, судя по всему, тотальным одиночеством.

Что касается второй повести и центральной части триптиха, «Василий-остров», она показалась самой живой, хотя она, пожалуй, меньше всего вписывается в магистральную тему. Марьяна приезжает со своим стареющим возлюбленным в деревню на Волге, где прошло его детство и где он хочет писать книгу о недавно умершем отце. Только тут Марьяна узнаёт, что у АВ, Сани, на самом деле два отца – отчим, с которым он вырос, и собственно отец, который после смерти матери забрал его в Москву и в прямом смысле поставил на ноги (до 20 лет Саня был инвалидом-колясочником). Сильный, умный, профессионально состоявшийся мужчина, АВ, однако, далёк от какой бы то ни было душевной гармонии. И прежде всего, как можно понять, потому, что он не в состоянии определиться, кто его истинный отец, кому он больше обязан, чьим сыном является и чувствует себя в большей степени. А не разобравшись с этими глубинными вещами, он не может ни реализовать собственное отцовство, ни выстроить отношения с любящей молодой женщиной. Он содрогается, когда Марьяна говорит ему, что чувствует себя собакой, которая нашла своего хозяина: похоже, такая ответственность за другого человека для него непереносима. «Я не хочу ходить», – говорит он в конце повести, который подозрительно похож на конец как таковой. Что, наверное, может означать и возвращение к началу, и отказ от отцовского дара, и капитуляцию, и то самое желание оторваться от земли навстречу иному миру – а скорее всего, всё вместе.

Образы отца и отцовства естественным образом переплетаются с основной темой книги. Одних героинь связывают особые отношения с их отцами, другие ищут отца в любимом мужчине. Мужчины изживают обиду на отцов (как это происходит с героем заглавной повести) и стараются быть лучшими отцами для своих детей. Кто-то чувствует себя прежде всего отцом, кто-то – сыном, но отношения в плоскости «Отец – Сын» важны для всех героев. И отношения с Богом приобретают очень личное напряжение, а это напряжение в свою очередь придаёт особый вкус книге, в которой есть и тонкие наблюдения, и девичья чистота интонации, и жёстко сформулированные этические парадоксы. И неожиданная, не известная туристам Москва, и Симонов монастырь, и влажные сумерки Верхневолжья… Конечно, это проза не для всех и даже не для многих. Но свой читатель у неё наверняка будет.