Мне представляется, «Стален» Юрия Буйды – идеальный претендент на «Национальный бестселлер». В нем есть все, что соответствует критериям премии – ведь речь идет не о «высокой прозе для знатоков и ценителей», а о том прекрасном, что одновременно открыто широкому читателю. Одна из больших проблем нашей литературы – в разрыве, по крайней мере в умах, между тем, что может быть искусством – и тем, что существует для широкого читателя.

Хорошей книге следует в первую очередь быть интересной – это трюизм, к тому же туманный, поскольку сразу же возникает вопрос, что есть «интересное» и кому именно – однако, на самом общем уровне, от романа – уже в силу жанра – ждут интересного рассказа, это некая история, которую хочется узнать – и рассказанная так, чтобы процесс доставлял удовольствие: от языка, от попутных наблюдений, чтобы закончив книгу – можно было полюбоваться тем, как она выстроена и как соприлегают разные элементы ее конструкции, соответствия, которые ты не замечал в процессе продвижения – но которые становятся зримыми по завершению. Все это есть в «Сталене», записках «уголовного жильца», проводящего через нашу жизнь последних десятилетий – книга о современности, при этом в самих последних десятилетиях побуждающая видеть больше, чем знаешь сам, чем осознавал видимое.

Буйда рассказывает о советском и нынешнем, проводя героя и во времени, и в пространстве – от периферии к центру – чтобы в конце концов за конкретными подробностями, за макабром советского и цинической ухмылкой ближайшего обнажить жизнь, которая не предстает «неизменной во времени», всегда себе равной, но отсылающей к фундаментальному – телесному, элементарному: близости, любопытству, страху, привязанности, надежде. Время и место не приходится выбирать, но в любом месте и времени человеку приходится проживать свою жизнь.

«Стален» — не просто умный и тонкий текст (трудно было бы ожидать другого), но еще и «легчайший», почти невесомый по письму — летящий в жуткой несуразице русской жизни — где все «не так», а хорошо, хоть и нелепо — жить, впрочем, не хорошо — ну да «Россия не создана для жизни», это давно известно. Веселая и страшная книга.

Юрий Буйда писатель крепкий, опытный, речь его музыкальна даже тогда, когда он говорит о вещах низких и некрасивых. Что умеет – то умеет. Однако к делу.

Перед нами роман-отражение. Он причудливо отображает жизнь нашей страны примерно со времен предвоенных, когда обвинили в шпионаже и вредительстве верхушку Метростроя, и практически до дня сегодняшнего. Это ко многому обязывает. Все основные вехи обозначены: Сталин, чекистская и партийная номенклатура, брежневский застой, перестройка, хмельной Ельцин, расстрел Белого дома, Чеченская война, Путин… Напрямую герой в знаменательных для страны событиях не участвует, он всегда в стороне, сам себя он так и называет – угловой жилец. Вехи эти – что- то вроде гвоздиков, на которых висит весь пестрый ковер романа. Воистину пестрый! Место действия – глухая провинция, Москва, элитные подмосковные дачи с конюшнями. Персонажей в пространстве текста живет и умирает столько, что собьешься подсчитывать, причем по меньшей мере в двух смертях герой так или иначе винит себя. Пусть, может быть, только отчасти, но винит. Есть тут и три умственно отсталых ребенка – Даун, олигофрения и что-то еще. Озаряет общую многофигурную композицию три или четыре пожара, в которых сгорают жилища, персонажи и роковые тайны.

Пару слов о главном герое, он же – рассказчик: Стален Игруев, талантливый провинциал, приезжающий в Москву ковать литературную карьеру, большой любитель подпустить в свой текст тот или иной афоризм то на английском, то на французском, то на немецком, а то и, прости господи, на латыни. Стален – имя, порожденное не симбиозом Сталина и Ленина, а синтезом имен родителей – Станислава и Елены. Не сказать, что ситуация с героем (провинциал, приезжающий покорять столицу) оригинальная, но автору определенно хорошо знакомая. Это чувствуется – подлинность ощущений не подделать. Подавляющее большинство женских персонажей – любовницы главного героя. И это неспроста: в рассуждениях о природе искусства, Стален Игруев сообщает нам, что нет искусства без эротизма, желания обладать тем, той или вообще чем-то бездушным. Разумеется, полон эротизма и роман, рассказываемый Игруевым. А где эротизм – там телесность. А от телесности всего один шаг до раблезианства. Поэтому вполне ожидаемо героини могут здесь обмочиться, а сам герой – не удержать в кишке каловые массы. Что и происходит с ним в романе дважды – один раз поползло прямо по ляжкам, а в другой раз поблизости нашелся куст. Правда, пока Стален сидел в кусте, у него увели рюкзак (кругом пустынная ночь), который он должен был по просьбе благодетельницы утопить в Москва-реке, ибо рюкзак содержал в себе какую-то жуткую тайну, о которой Стален осведомлен не был. Мы, читатели, до последней страницы ждем, что этот рюкзак вот-вот всплывет на свет и тайна его раскроется, но – нет, жестокий повествователь оставляет нас терзаться мукой неразгаданности.

Выше роман сравнивался с пестрым ковром. Хочется уточнить – узоры этого ковра таковы, что некоторые их завитки внезапно тонут, растворяются в густом ворсе, не имея чаемого завершения. Так обстоит дело с упомянутым рюкзаком. Так обстоит дело с выломанным из стены и похищенным сейфом – его судьба и судьба его содержимого остаются под завесой тайны. То же и с трупом малолетнего ребенка, обнаруженного замурованным в стене сгоревшего дома. Что за ребенок? Чей? Зачем нам, читателям, надобно было о нем знать? И про скверную шалунью, девочку Мону Лизу, которую нехорошие люди увели вечером к кустам у пруда, читатель вправе поинтересоваться – что и как. Судьба ее осталась в полной неизвестности. А ведь нам так интересно, что с ней произошло: была ли она утоплена, или с особым цинизмом изнасилована, или изнасилована, а потом утоплена, или ее просто отшлепали и прогнали домой.

Можно считать это конструктивным замечанием – как бы ни был хорош язык повествования, сюжетные хвосты, тем не менее, тоже должны быть подвязаны. Все до одного. И последнее. Где-то в небесах текста все время парит и отбрасывает тень «Палисандрия» Саши Соколова. Возможно, автор этой рецензии извращенец, но настойчивое влечение героя к женщинам, которые старше его как минимум лет на тридцать, так и не смогло вызвать в нем сочувствия. Но в целом – очень познавательно. Где еще узнает щелкающая зажигалками юность, что в юности Сталена Игруева размер мужского болта измерялся в спичках?

Новый роман Юрия Буйды – это своеобразное “письмо к соседу-филологу”. Текст напичкан всем, чем только можно. Радоваться этой искусной головоломке – сложно.

Попробуем объяснить – почему.

В аннотации сказано: «… в горячей эмали одного жанра запекаются цветными вкраплениями примеси жанров других». Уже на этом этапе раздражает язык (а он таковой не только в аннотации, но и в самом тексте): “эмаль одного жанра”, “запекаются примеси других жанров” – такое ощущение, будто автор объелся книжных корешков. Но идём дальше: «… редкий в русской прозе плутовской роман обретает у автора и черты романа воспитания, и мета-романа, и мемуарно-биографической прозы». Сразу ясно: очередная постмодернистская игра – уже порядком поднадоевшая. Разберёмся с жанром. Это, конечно, не один из вышеперечисленных, а самый обыкновенный филологический роман, который как раз и предполагает пляску на костяных страницах классики.

Чтобы было понятно, о чём идёт речь, ненадолго обратимся к нашим литературоведам. Ольга Ладохина писала:

«Литературный процесс XX века ознаменован появлением новых “синтетических жанров” и жанровых форм, одной из которых стал жанр филологического романа <…> Одной из тенденций развития романа в XX веке можно назвать повышенный интерес к проблеме становления творческой личности, в рамках которой появились произведения с главным героем-филологом, что нашло отражение в романах «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» В. Каверина (Некрылов), «Пушкинский Дом» А. Битова (Лева Одоевцев), «Роман с языком» Вл. Новикова (Языков) и др.»

Так и Буйда выстраивает своего «Сталена».

Тут и метаданные из Ильфа и Петрова, вот – из Искандера, вот – абсолютно фольклорная байка, вот – сорокинская копрофилия, вот, собственно, главный герой – писатель Стален Игруев – названный так замысловато, не потому что в его имени соединились Сталин и Ленин, а потому что родители – Станислав и Елена (тут уже Василий Аксёнов нервно хихикает с облака). Буйда, наверное, свято уверен, что всё это очень смешно – измерение члена с помощью спичек, обосравшийся герой, шуточки, которые отпускают второстепенные герои. Нет, это пошлость, дурость и ничего кроме. Но это не самое страшное.

Главный недостаток всей этой авантюры Буйды – намеренная искусственность. Нелепая деревянная поделка, которая стремится превратиться не в “живого мальчика”, как это установлено природой и культурой, а исключительно – в “буратино”. Как тут не вспомнить уже крылатое Мартиновское выражение: что мертво умереть не может. Когда авторская фишка (приём, особенность, уникальность – как удобней) – маячки для филологов – становится навязчивой и частой, это отвращает от текста. У Юрия Буйды это происходит буквально с первой сотни страниц.

Расчёт писателя – на “умного” читателя. Все маячки заметны. Для тех, кто не в состоянии заметить, – настолько простой, глуповатый (он же плутовской) сюжет, что внимание не должно бы будет развеяться. Возможно даже, что “простой” читатель примет «Сталена» с восторгом. Все компоненты “бестселлера” здесь есть. Провинциальный литератор пытается покорить Москву. (К слову провинциал- эротоман куда сложней и любопытней расписан Алексеем Ивановым в романе «Блуда и МУДО»). Временной охват – от Сталина до наших дней. По мере освоения хроноса и топоса возникают метаданные из характерных для этого хронотопа культурных текстов. Всё в принципе предсказуемо, а от этого утомительно.

Когда то и дело автор (метафорически) кричит со страниц своей книги: «Сталена на вас нет!..» – то есть ешьте ещё и ещё это “деревянного мальчика” – это очень и очень раздражает.
Игра в классики не удалась.

Похождения углового жильца.

Я с большим уважением и симпатией отношусь к Юрию Василевичу Буйде, а его роман «Ермо» в свое время произвёл на меня, трепетного студента Литинститута, поклонника позднего Набокова и раннего Пелевина, сильное впечатление. Да и потом несколько его произведений борозды не испортили. Поэтому я с радостным предвкушением взялся за «Сталена».

Которое, увы, оказалось обломанным очень быстро. Взгляд «углового жильца» — одна из самых почтенных и продуктивных традиций в русской литературе, начиная от снимающего угол Макара Девушкина и продолжая приживалом Николаем Кавалеровым – к которому, кстати, тоже вполне применимо слово «похождения». Но здесь мы имеем дело не столько с «угловым жильцом», сколько с каким-то престарелым сатиром, зацикленным на своих эротических фантазиях и сексуальных подвигах, больше частью, вероятно, выдуманных – чтобы компенсировать свое лузерство. И изо всех своих силенок бегущим, задрав штаны, за Сорокиным по части всяких физиологий.

Если Буйда ставил перед собой задачу вызвать у читателя омерзение своим «угловым жильцом» – этого он добился; но я сильно сомневаюсь, что это сознательный эффект.

Несколько лет назад на «НацБест» была номинирована рукопись, озаглавленная «Жизнь и опыты Пантелеймона Невинного, порнографа, автором которой значился, натурально, Пантелеймон Невинный. Меньше всего я ожидал увидеть сочинение подобного жанра, подписанное именем Юрия Буйды.