С первых же страниц становится понятно, что подзаголовок «Роман из 1835 года» надо понимать буквально: не «роман о событиях, произошедших в 1835 году», а «роман, написанный так, как он мог бы быть написан русским автором в 1835 году».

Причем русским автором, жительствующим, подобно самому Вишневецкому, в Северо-Американских соединенных штатах. До которого еще не добрались «Повести Белкина», но который весьма внимательно ознакомился с мрачными гротесками местного сочинителя Эдгара А. Пое. И попытался перенести его подходы на русскую почву. Что, надо признать, ему удалось вполне. Изнеженная роскошь римских вилл и древний болонский университет, полудикий Восток и русское княжеское гнездо, страстные женщины и страшные гули, романтический юноша с изысканным именем Эспер и его загадочный дядя, живой мертвец Адриан…

Постмодерновая Игра Игоря Вишневецкого в пред-модерн тонка, но нигде не рвется, развёрнута, но не затянута. Погружаясь в этот небольшой роман, искушенный читатель способен получить истинное удовольствие. И даже посетовать, что оно заканчивается (скорее даже обрывается, чем заканчивается) слишком быстро. Но всё-таки для того, чтобы стать национальным бестселлером, искусной стилизации и романтического сюжета недостаточно.

Этот текст стоит особняком в длинном списке «Национального бестселлера»: «Неизбирательное сродство», с подзаголовком «роман из 1835 года». Стилизация – да, и очень качественная, но вместе с тем пост-модерн, как он есть. Вроде бы читаешь рукопись, найденную в бутылке, которую носило по волнам около 200 лет, – и вот она, на столе, живая (ну, или воскрешенная) проза прямиком из 19 века.

Конечно, это псевдоготический роман, с аллюзиями на известные тексты и отсылками к классике, как отечественной, так и зарубежной. И эта попытка оживления уснувших или (иногда) мумифицированных готически- романтических текстов и перенесение их, сопряженных в цельное повествование, в ХХI век – еще одна аллюзия на известные сюжеты. Тут и повести Алексея Константиновича Толстого, и Бестужева-Марлинского, и «Штосс» Михаила Юрьевича, а также Гофмана – «Песочный человек», ну, и без Гоголя не обошлось. Впрочем, проникновение гораздо глубже – туда, к истокам, к мифам. А вместе с тем вполне злободневные размышления о судьбах Европы и России: «Может быть, когда-нибудь страна наша и даст этой самой Европе такого вот самодержца, нового Чингиз-Хана в рубище демократии. И Европа примет его. А пока недоумение и настороженность»; «Государство вопросов без внятных ответов, – таким, вероятно, и будет будущее, так радующее глупцов». «Но что есть вероятие? Знаем ли мы границы возможного? (…) или все связи исключительно избирательны?», – такими вопросами задается романист.

Итак, на пароходе «Николай I» плывет компания знакомцев: офицер Тарасов, его товарищ по Благородному пансиону при Московском университете археолог Корсаков, едущий к Шеллингу («Археолог, господа, в чем-то схож с военным: оба они имеют дело со смертью»), кстати, он попенял Тарасову: «Признавайся, Тарасов, это ты проиграл всю компанию в штос» (привет Михаилу Юрьевичу!), юный князь Эспер Лысогорский, художник-малоросс Филипп Вакаринчук (Эспер и Вакаринчук – «две вечерницы на черном балтийском небе») и заграничная русская дама. Кстати сказать, спят пассажиры в таких шкафах, похожих на полу-гробы: «Путешествовал ли ты, любезный читатель, в шкапу?»

На пароходе любезный читатель слушает истории, рассказанные тремя путешественниками: Тарасов поведал о баснословных гулях и своем безымянном товарище, артиллерийском капитане, ими погубленном (речь идет о Балканах; дочь хозяина, у которого поселился товарищ, звали многозначительно – Корой, возвращаясь, Тарасов «хотел проехать место, где похоронили несчастного, проигравшего в штос собственной судьбе» и увидел, как три фигуры «движенья их были не как у людей, а скорее, как вставших на задние лапы собак», разрывают свежую могилу, но когда к ним стали приближаться, «шайка как в воздухе растворилась»); Корсаков – о своем плавании в компании с байроническим незнакомцем, у которого был пятнистый пес (в дальнейшем окажется, что это дядя князя Адриан Лысогорский); молодая пассажирка Александра Дмитриевна рассказала историю своей подруги (вроде бы), влюбившейся в пожилого, сорокалетнего господина, отбывшего в неизвестном направлении. После того, как пароход прибывает в порт, дама приглашает всех к себе на виллу, в Рим.

Вместе с художником Филиппом князь Эспер отправляется по следам дядюшки, через всю Италию, – в текст включено тщательное описание осмотренных ими достопримечательностей, – будет и знакомство с художниками (у одного из них на картине изображен Лаокоон с лицом дяди Адриана, а у сына Лаокоона – лицо Филиппа), и с итальянцем Гамберини, которого, «как медика и ученого (…) всегда волновала граница жизни и нежизни», и празднество на вилле, и признание в любви Александры Дмитриевны (любви, перешедшей с дяди на Эспера), и рассказ об оживлении дяди: его, «мертвого и уже погребенного откапывают на кладбище в Турции», а «на шее и на груди его были следы, напоминавшие укусы и вообще множество ран, наскоро зашитых»…

Теперь каждый может сам стать любезным читателем – и узнать, что будет далее. Скажу только, сюжет выстроен таким образом, что возвращение князя Эспера в родные лысо-горские пенаты, в деревеньку Навьино, оказалось чертовски замысловатым.

Таким образом, «Эспера (а вместе с ним и любезного читателя) не покидало ощущение, что он попал в чей-то, не свой сон или в рассказ, уже от кого-то слышанный»… Впрочем, и сон и рассказ настолько завораживают, что попадание не раздражает, а, напротив, радует.