Вот еще одна мемуарная история, хорошенько приправленная трансцендентностью. Вернее, не история, сборник мемуарных эссе, сшитых на живую нитку.

Начало было многообещающим: «Смерть случилась со мной как досадная оплошность по дороге в Токсово». Однако ничего путного в дальнейшем не произошло: даже смерти персонажа. Сплошной обман и подмена: вместо повести – сборник бессвязных эссе о жизни некоего Геры, ну да, возможная авария (гололед, «вот «Матрикс» и закрутился, потеряв управление»), как повод вспомнить всё: «Конечно, я уверен, что перед смертью жизнь проносится перед глазами, как кинолента». Но в киноленте обычно есть сюжет. Хоть какой-то. Здесь сюжета нет. А заголовки мемуарных эссе утоплены в массиве текста, а не вынесены в «содержание», ну, вот они: колясочка, телескоп, лес, звезды, небо, дом, слова, справа, слева, 555, мечтами, поэты, паузы, ничего, до, и после, прогулка, что с того, пыль, книга, я тебя убью, изменения, конец света, 50 оттенков, танцую, Патмос, партия.

Понятно, с чего всё начинается: с колясочки. Дальше – мечты о телескопе. Мальчик-то не простой, всё в небо смотрит, но, когда вырастает, говорит: «Я могу создать свое небо и населить его пылающей любовной страстью. Бывшие точки света забудут математику и станут клубиться, сходиться и расходиться в позах кама-сутры». Правда, до кама-сутры ему далеко-о, как до неба, а вот порнография на кинопленочке присутствует: «Мы сразу легли, но я не мог. У меня в голове, как в первый раз, не переключился тумблер. Мы почти не спали эту ночь, одевались и раздевались, пили чай, разговаривали, но только под утро, когда она уже оделась, чтобы снова идти на завтрак с коллегами, я почувствовал сильное желание, затащил ее в кровать, снял с нее трусики и вошел в нее». «Оральный секс и был, собственно, в ее понимании сладким раем, возможностью соединиться с крайним. Она любила заглатывать член так глубоко, насколько могла, это, очевидно, и был для нее сердечный предел, за которым уже не бывает жалости». И такого добра в этих мемуарах много. Причем, из воспоминаний не исключаются также побочные любовные истории всех этих Аннушек (или как их там): «Она давно хотела съездить в Прованс и потому не отказалась, когда Стен предложил ей это, но она уже знала, что эта поездка для них будет последней». Это какой-то глянец для тетенек, мечтающих о личном маленьком олигархёночке и Провансе. Причем, для умных тетенек, ведь и дяденька Гера очень-очень умен, как и его пассии, вот, например, такой пассаж: «Я тогда только начал работать пресс-секретарем местной нефтяной компании (…). Она любила умных мужчин. Ей явно нравится, что я вошел в нее сзади, но сейчас я не обращаю внимания на ее предпочтения». Или: «Почему он женился на Марине. Она была необыкновенная. Дело даже не в уме – ум для нас был делом привычным, это был своего рода пропуск в клуб». А вот еще: «Мои женщины после Ксюши были одна лучше другой. Прекрасно воспитанные, образованные, умные, с чувством стиля. Им без видимого труда давалась карьера в любой области, причем область выбирали они. Красивые безупречно. Отзывчивые, тонкие, понимающие». Да, да, да: читательницы Музиля и листательницы альбомов Чюрлёниса. Но хватит уже! Нет, вспомнила: была еще негритянка то ли в Нью- Йорке, то ли в Лондоне, – так что очень хотелось назвать рецензию «Это я, Герочка», но рука не поднялась.
Герой позиционирует себя так: «Я типичный русский мужчина. У мужчин моего поколения много свободного времени, которое нужно чем-то занять. Мы из тех, кого учишь, учишь, а они кто в лес, кто по дрова. Поэтому лучше не поручать нам ничего». Ну, вроде так, с иронией. Ну, и как «типичный русский мужчина», и как очень умный человек, в то время как Америка бомбила Югославию, Гера отправился в… «Америку, прямо в глаз бури». Правда, ничего предосудительного он там не делал: «Я жил в Северной Каролине и занимался в основном тем, что читал Платона». А в Лондоне, как умный человек, работал на Би-би-си. А потом вернулся, и вот – бах, почти авария.

Ну, и, понятное дело, в такой ситуации у героя не может не произойти разговора с Богом; тут вышел долгий разговор, почти трактат…

«Если я есть в Тебе, разве я могу прекратить существовать? Но если Тебе все это надоело, ты устал иметь дело с тысячами, миллионами таких ничего особенно не значащих воспоминаний? Ты больше не можешь существовать?» Разумеется, не только Богу, но и самому обычному читателю, в конце концов, все это надоедает, он устал от таких воспоминаний до того, что ему уже тоже не хочется существовать.

Но в финал этих мемуаров помещено трогательное эссе о смерти отца, которое одно оправдывает существование этой пустопорожней прозы, то есть, не оправдывает, нет: нужно вынуть всё, что навспоминал, и оставить только это эссе.