В книге Евгения Бабушкина три части. «Ветхий Завет» – это страшные сказки, «Новый Завет» – современные зарисовки, интервью, репортажи. «Апокрифы» – эссе на исторические главным образом темы, в которых наряду с познавательной составляющей много размышлений и лиризма. Внутри каждого раздела есть ещё мини-циклы. В первой части, например, часть текстов сгруппирована в «Сказки из-под земли», а относительно большие «новозаветные» очерки «На обочине Сочи» и «Путешествие на войну» складываются каждый из трёх историй поменьше.

Назвать это лёгким чтением язык, конечно, не повернётся, но читается книга легко. Даже то, что читать неприятно, никогда не становится мучительным – уже хотя бы в силу краткости и лёгкости конструкции. Автор умело дозирует информацию, переключает регистры, вовремя останавливается. Чувствуется хорошая журналистская школа, и именно как журналист Бабушкин показался мне особенно убедительным.

Рассказ о сегодняшней жизни цыганского табора и история путешествия  сирийскими беженцами; живые голоса людей из Краматорска и Донецка, и тех людей, жизнь которых не в лучшую сторону изменила сочинская Олимпиада – всё это важно, везде есть какие-то любопытные, а то и поразительные подробности. Есть умение увидеть правду и неправоту разных сторон, есть жалость к человеку. Но всё-таки как же быстро (если речь о политике и о людях, так или иначе вовлечённых в политику) устаревает самая что ни на есть новизна, как стремительно она перекрывается повесткой нового дня.

Вообще для меня книга по-настоящему началась с 279-й страницы, с текста под названием «Настоящий Китай». Только здесь материал, стиль, интонация, авторская индивидуальность наконец, по-моему, счастливо совпали. «Съел и не знаешь: проснешься завтра, не проснешься? Еда непонятней языка. Тут, перепутав сладкое с острым, вдруг понимаешь: даже Европа не центр мира, а уж Россия — точно мировые задворки…»

Очень неожиданным и приятным оказался очерк про Старый Вильнюс, город Сашеньки Яновской. Почему-то я думала, что трилогию Александры Бруштейн читали и читают только девочки. Интересно было и про «Один день на фабрике бриллиантов», и про «Город теплых котов и печальных женщин» – Новгород с его «смертной тоской и бесконечным уютом». Такой универсальный образ русской провинции, да?

А рассказ «Жить у реки», закрывающий центральный блок и посвящённый любимым старикам автора, его малой родине на реке Онега и угасающему русскому Северу – это просто жемчужина. Так точно здесь подобрано каждое слово, так правильно эти слова расставлены, столько здесь нежности, боли и какой-то печальной иронии.

В «Апокрифах» самыми впечатляющими показались африканские (многострадальная страна Конго, хуту и тутси) сюжеты – «Больше не обезьяны» и «Убей соседа». И по материалу, для меня практически новому и чудовищному, и по мастерству исполнения.

А вот что касается так называемых сказок, открывающих сборник, я их категорически не поняла. Нет, я примерно представляю, что автор хотел вот так показать ужас жизни и обыденность ужаса, разрушение языка, распад смысла и пр. Но по мне это как-то уже чересчур. Допускаю, что я просто не умею такое читать. И не считываю чего-то принципиально важного в художественном опыте Евгения Бабушкина, который, кроме того что журналист и писатель, еще и музыкант и театровед. Поэтому перенаправляю будущих читателей к большой статье Алексея Цветкова, которая книгу завершает и наверняка всё непонятное объяснит. Да, ещё в книге есть странные и страшные иллюстрации – что не так уж часто встречается в хороших книгах для взрослых.

Перед нами «Библия бедных», то есть, вроде бы речь вновь пойдет о религии, ан нет, – во всяком случае, я ничего такого мессианского, или мистического, или эсхатологического, или шибко пророческого, или еще как- то связанного с религией (кроме названия) не обнаружила: ну, может быть, космизм сравнений, некоторая ирреальность повествования, притчевость – это касается рассказов. На мой вкус, «Книга бедных», – звучало бы куда лучше. Я на самом деле не могу взять в толк, зачем всё, что ты написал и собрал под одной обложкой, нарекать Библией. (А уж зачем травелог- репортажи величать «Новым Заветом», и очерки – «Апокрифами»: убей меня бог пост-модерна, никогда не пойму!) Ну, очень претенциозно, на мой взгляд, и это еще мягко сказано.

Теперь обратимся, собственно, к… да, «Ветхому Завету» от Бабушкина. Рассказы, – очень и очень хороши, прозрачные: сквозь них расколотый мир просвечивает. «Огород небесных мук» – несколько напоминает «Оду русскому огороду» Астафьева, но там ода, а тут, скорее, элегия: «мира мрачные печали». Отточенность фразы, неожиданные, нездешние, космические, как уже было сказано, метафоры: «Там помидорины такие, сказала Лена, и замахнулась на луну», «Дядя с трудом завелся и поехал обгонять ветер», «Тузик жил звонко, но недолго». И всё это про глад, брань, мор и смерть.

В «Сказках из-под земли» (эти сказки больше всего тянут на пост- апокалиптические притчи) – про кабаре «Кипарис», выросшее под землей: «В начале было так: все решили зарыться, чтоб их не убили». «Возьми меня в команду, человек. Я не знаю, что вы тут делаете, но с моей биографией только под землю», – говорят изгои поверхности земли, например, циклоп. На каждый день недели приходится – пара сказок, а пустое воскресенье предвидится в конце. Во вторничной сказке «Про блины» зачин такой: «Безрукому каша без ложки, а одинокому полторы матрешки». Текст вообще насквозь афористичен и метафоричен: «Каждый за себя, один Бог за себя и за того парня», «из дула дало льдом, будто ствол зарядили открытым космосом» (каковы аллитерации!), «и когда добежали до горизонта, стали маленькими, как цифры на чеке», «у Петра была жена, тонкая как провод», – можно цитировать страницами, уж очень хорошо написано. И есть «Сказка про проволоку», там «поезд шел ночь и ночь, и вонял вечностью». А есть про то, что «атомы состоят из ангелов». В пятничной «Сказке про Антона» у сыщика «длинная, похожая на кишечник улыбка», а в четверговой «Добрые дети» говорится о том, что «из кофейных зерен и винных ягод сложили мы наши буквы. Птицы и ветры разнесли их по городам».

В «Песне про грязный дождь» начальник Петр, на фабрике которого «работали одинаковые женщины без бумаг и без имен», «каждую полночь (…) если не пил, садился на пол и говорил: – Я творец. Меняю мир. Создаю рабочие места. А ты… пустыня». А в рассказе «Стереометрия» «рынок был до горизонта. Сначала птичьи и звериные, змеиные ряды. Потом скот. У самой реки люди. От мороза все молчали». Или вот еще «Песенка песенок»: у еврея Зацовера умерла жена, и он, «чтобы совсем не зарасти смертью, (…) решил сдавать жилплощадь», – и что из этого вышло. А вышло ограбление «бесов в компании ангелов». И вот в рассказе есть такие тирады Зацовера: «– А половина людей не хочет лица ближнего. Им бы красивые пятна на кинопленке»; «– Просто сценарий моей жизни написал какой-то еще больший дебил, чем я»; «– Одинокий человек умственного безделья, – сказал Зацовер и скривился. – А вы кто такой?».

Давненько я не брала в руки таких чудесных рассказов о бедных людях, думала я, последний раз – это был Андрей Платонов. Восторгу моему не было предела, вернее, тут предел и настал. Потому что, к сожалению, по объему рассказы эти составляют даже не четверть книги – а куда меньше.

Не буду говорить об «Азбуке большого города», которую надо «читать ритмично» – это, видимо, такой текст для рэперов: к коим я не отношусь никаким боком. Что касается пьес… Театр абсурда, сюрреализм, «Носорог» и «Лысая певица» в анамнезе, – вот это вот всё, да, да, я понимаю, но… может быть, я, опять-таки, не из тех – не ценитель, одним словом: рассказы, на мой взгляд, у Бабушкина куда выше пьес.

Теперь о так называемом «Новом Завете» и «Апокрифах»: то есть, о репортажах и очерках. «Русский сюрреализм или Путь скотника в Париж» рассказывает о пути художника Евгения Бутенко, который нарисовал иллюстрации к «Ветхому Завету» Бабушкина: о них – опять-таки не буду, поскольку не отношусь, как уже сказала, к ценителям сюра (но, по-моему, ни Босхом, ни Дали тут и не пахнет). И далее идет череда репортажей из разных мест: от Македонии до русского Севера, с заездами на гонки во французский Ле-Ман, в настоящий Китай, на Сардинию, в Тбилиси и Вильнюс, – иногда автор пытается примерить на себя жизнь беженца или цыгана, а то просто отправляется прямиком на Майдан (фу!), в пост-олимпийский Сочи (это к нам), или в Смоленск, на фабрику бриллиантов, а то в Хакасию, на алюминиевый завод, или в Минск, на выборы, – одним словом, куда журналистская судьба забросит. «Апокрифические» тексты – более созерцательные, рождены в неподвижности: о скоморохах, приключениях бельгийского короля Леопольда в Африке, а также о его последователях – там же, о перемирии армий накануне Рождества 1914 года, о матери и сестре Гитлера и т.д. и т.п., захотите, – сами прочитаете. Всё очень неплохо и познавательно.

Однако. Очерки и репортажи – это сиюминутное, злоба дня, а рассказы замахиваются куда дальше, чем настоящая минута, в будущее, которого может быть много, может, мало, но они не остынут мгновенно. (Прошу простить, что бубню об истинах, известных всем). Разменять свою жизнь на рассказы – это я понимаю и приветствую, а разменять свою жизнь на очерки и репортажи (даже если назвать их торжественно: «Апокрифы» и «Новый Завет») – увы, нет, не могу понять.