Роман Дмитрия Петровского «Дорогая, я дома» вошел в короткий список премии «Национальный бестселлер» и, завершая забег премиальных рецензий, последнюю я посвящу именно этой книге.

За весьма эффектным и кинематографически объемным сюжетом весьма очевидно просвечивает философская притча. Это история обмана, для осознания которого нам понадобилось больше двадцати лет. Это история о том, как напёрсточники, торгаши, ловкие менялы произвели с нами тот самый трюк, который предпринимали тысячи раз.

Нельзя сказать, что нас не предупреждали — писатели, мыслители, учения о мировой несправедливости, Библия, наконец. Предупреждали отцы-основатели советского государства, которые в один момент задраили люки и законопатили двери для торговых агентов «капиталистического мира». Но, как в сказке «Синяя борода», закрытая дверь сделалась для нас неодолимым искушением.

Дверь была наконец открыта, агенты с добрыми улыбками вошли, и мы отдали им самое ценное, что у нас было (нам-то казалось, что это самые бесполезные и нестоящие вещи).

Общность большой народной души, недра многострадальной земли, память предков и уважение к своей истории мы променяли на ликёр «Амаретто» и вареные джинсы, на пузыри жвачки и духи «Опиум», которые нам продавали как воздух свободы. Стеклянные бусы для женщин и огненная вода для мужчин шли довеском к свободе.

Стоит ли удивляться, что мужчины утонули в водке, а женщины сделались шлюхами в чужих краях? Стоит ли винить торгашей, ведь они всего лишь хотели заработать, они всегда умели это делать лучше нас. Поздно сожалеть, нас обманули по всем правилам, договоры подписаны, подписи заверены, никакой суд не расторгнет сделку, тем паче что и в суде заседают все те же лица, которые улыбались нам ещё вчера и похлопывали по плечу.

«Демократия, свобода, реформы экономики». Мы долго перебирали стеклянные бусы, ожидая их магического действия — ведь нам обещали, что магия непременно свершится. Но ничего хорошего не происходило, только наш привычный мир обрушился, а вслед за ним вдруг появились трещины и дыры в той прекрасной декорации, которую мы видели через щель в закртой двери. Рай был нарисован на холсте, он существовал преимущественно в нашем воображении. Конечно, появились добрые учителя, которые давно уже пили и ели с краешка стола у торгашей, и объяснили нам, что рай вполне реален, и волшебные бусы могли бы привести нас к процветанию, просто мы не умеем правильно пользоваться этим драгоценным подарком. Возможно, мы перебираем бусы недостаточно быстро. Или недостаточно медленно. Или не в том порядке, как следует. От этого магии не происходит. Мы тёрли бусы быстрее, меняли порядок, звенели, били об лоб. Мы затаили обиду. Мы попытались расторгнуть сделку. Тогда мы услышали все то, что полагается услышать обманутым простакам. Нам сказали, что мы глупы, упрямы, дурно воспитаны. Очевидно, генетически не способны извлечь хоть каплю магии из стеклянных бус. Где благодарность за добрый подарок? Конечно, это был подарок, ведь отданное взамен — ваши недра, ваши предки, прошлое и будущее вашего народа ни стоит и ломаного гроша.

Ах, вы недовольны? Вы скалите зубы? Опасные, агрессивные дикари! Вас надо посадить на цепь и поставить вокруг надсмотрщиков с палкой. Цивилизованный мир должен защитить себя от дикого варварства, и чем скорее, тем лучше. И бросьте им побольше отравленных одеял.

Именно как горчайшее разочарование и надувательство описывает Дмитрий Петровский роман простой русской девушки Киры с благородной Европой в лице пожилого господина, хранящего семейные традиции в темной подвальной комнате. Кинематографическую визуальность книги трудно поставить в упрек, но уж очень знакомы картины-кадры, которые рисует автор. По мере чтения вспоминается и советский кинематограф конца 80-х, и «Михаэль» Мариуса Шляйнцера (2011), одно из самых чудовищно прозаических развенчаний современного европейского благополучия. И «Ночной портье» вместе с чередой элегантных экранизаций, в которых время Второй мировой войны предстает эпохой безупречного стиля с налетом холодноватого, будоражащего ужаса в атмосфере.

С одной стороны, это делает чтение довольно приятным и скользящим, с другой стороны, зацепиться получается в основном за воспоминания героев о советском детстве, когда текст наполняется теплотой и доброй иронией. Как ни странно, мне не хватило в книге (которую, впрочем, хочется перечитать без спешки) непредсказуемости. Автор начинает с эффектного поворота и накручивает философию вокруг уже свершившихся событий, дальнейший ход которых нам в общем-то понятен, а выводы заявлены с первых страниц. Было бы куда интереснее развивать аргументацию вместе с движением сюжета, потенциал которого растрачен слишком быстро и не слишком эффективно.

Впрочем, книга дает пищу для размышлений на всем протяжении текста, а выводы автора весьма совпадают с моим восприятием современной Европы, которая, как был там ни было, остается частью нашей души.

«Двадцатый век был веком увеличивавшихся скоростей, его техника научилась быстро передавать сообщения, быстро передвигаться по воде, земле и воздуху, быстро разрушать и так же быстро строить. Взгляните на европейские города — они похожи на слоеные пироги. Руины Первой мировой, сверху — руины гитлеровских перепланировок, сверху — бетонная крошка, оставшаяся после ковровых бомбардировок союзников. В Восточной Европе этот пирог присыпан относительно свежими обломками строек коммунистического блока — настоящий пир для археолога, который без труда раскопает кабинет с курительным набором и книгами, дамскую гардеробную с украшениями и трюмо, детскую комнату с игрушечной кухонькой и плюшевым зайчиком. Ночью, когда вы прогуливаетесь по заново уложенной булыжной мостовой, цокая по ней шпильками или ботинками на деревянных каблуках, покуривая сигару или просто вдыхая чистый вечерний воздух, — прислушайтесь, и услышите далекий плач. Чье-то детство, задавленное рухнувшей крышей, упавшей стеной, заваленное в бункере, забытое в подвале — плачет и зовет маму в далекой земляной глубине».

Название похоже на шутку, смысл которой понятен по прочтении книги.

Роман, к счастью, визуален и полон символов угасающей Европы, что делает его монументальной картиной интуитивного жанра навроде «Последнего императора» Буртолуччи или «Снов» Куросавы. Это большой стиль, абсолютное попадание в мой вкус, так что рецензия будет восторженная.

Мы погружаемся в кинематографичную жизнь разнополых героев, живущих в Европе иногда выходя в зоны воспоминаний о Родине, представленных в виде советского памятника в Ижевске, берега реки и прочих унылых пейзажей, дарующих труднообъяснимую радость сердцу русского человека.

Одна из героинь, конечно же хрупкая и красивая, работает в тематическом эскорте, играя с клиентами роль Госпожи. Мужчина, который станет её мужем (о, тут таится сюрприз) – клиент-миллионер, у него своя авиакомпания. Молодой друг рыжеволосой Госпожи, бедный влюблённый, подрабатывающий в той самой авиакомпании, продаёт умение убивать. Охранник, впервые столкнувшийся с тем, что в нём проснулась страсть к насилию, и секс, замешанный на насилии отказался слаще идеи семьи. Сын миллионера, наркоман, завтракающий с мамой-матроной в дорогом отеле, пытающийся скрыть, что он под кайфом. Китайский лётчик-завоеватель влюблённый в европейскую девушку, выросшую под землёй – дочку той самой Госпожи. Все эти времена и объекты смешиваются в затягивающем медленном ритме слегка иного мира, сведённые воедино образом огромного грота, по которому плывёт, как Харон, призрак Короля Людвига; грот как купол храма под которым раздаётся симфония – симфония ушедшей эпохи, разбившегося хрустального мира цивилизации, утончённости, рафинированности и красоты, всего того, чем была для просвещённого человека Европа на протяжении многих веков.

Красота и утончённость в больших дозах гибельна, декадантна. Так, прекрасно воспитанный, элегантный, в нескольких поколениях уже богатый человек, создавший свою авиакомпанию запирает в подвале рыжеволосую проститутку, сделав её рабыней, и держит много лет, играя с ней в семью. В подвале же рождается и их дочь. Их подземный мир по-своему прекрасен и комфортен: только хорошая еда, только хорошая музыка и одежда, и верный муж спешит с работы – «дорогая, я дома». Совсем как мама и папа на довоенной фотографии.

Роман замешан на эстетизме и жестокости и глубоко рассматривает парадоксы человеческой психики и движения Истории. Здесь есть всё, чтобы увлечь – секс, драма, политика в виде мегаломанских фантазий, мистичность. И самое главное – в романе есть новый look. Новые образы, которые сами по себе и задают вопросы и расшифровывают ответы в культурном поле европейской цивилизации, к которому автор относит и Россию. Мне как режиссёру от литературы нужен именно новый look – рождение новых образов, которые писатель может создать намного более мощными в силу философской, мифологической подоплёки, которая ему более понятна, как человеку, работающему со словом.

Так, я считаю литературу матерью искусств, и важнейшим истоком кинематографа, поэтому роман «Дорогая я дома» кажется мне хлебным и богатым на идеи, которые могут работать сами по себе и в отрыве от романа.

Я бы с удовольствием сняла фильм про одного из героев, например, охранника, открывшего для себя BDSM. Это вдохновляюще и необычно для современной русской литературы.

Отдельного упоминания заслуживает предельно внимательный, звучный, набоковский язык романа. Красота образов подчёркивается красотой слова, в целом оставляя послевкусие дорогого вина.

Как эстет я праздную появление этого романа. Автор Дмитрий Петровский с юности живёт в Берлине и ему особенно здорово удаются романтические воспоминания о России, которые на дистанции легко читаются в тоталитарных символах: советские истребители, оказавшиеся почти случайно в истории о китайском лётчике и рыжеволосой девушке, выросшей под землёй – оживший любовный миф из целомудренной мифологии империи, ГУМ в котором работает охранник, конструктивистский памятник Кулаковой.

Для меня роман «Дорогая, я дома» — сон о чистой безбрежной Родине, которая смешивается с Европой и прочим культурным гулом цивилизации.