Дмитрий Филиппов. «На этом свете»

Дмитрий Филиппов причисляет себя к «новым реалистам», что представляется мне несколько сомнительным (впрочем, «новый реализм» как направление тоже не вызывает доверия). Повести и рассказы, вошедшие в книгу, обладают немалым эмоциональным зарядом и особым нервом. Пафос, давно себя опорочивший, у Филиппова реабилитируется, когда автор «сталкивает» своих героев со смертью, лицом к лицу. А для такой реабилитации требуется некоторая смелость, иронизировать проще и соблазнительней. Многие рассказы выдержали журнальные публикации и привлекли внимание, как читателей, так и коллег-писателей. Повесть «Три дня Осоргина» основана на реальных событиях: к заключенному Соловецкого лагеря, царскому офицеру, в 1929 г. приезжает жена, с трудом добившаяся свидания. Осоргин уже знает, что включен в расстрельные списки, но ни словом не обмолвится об этом.

Татьяна Алферова

Рецензии

Аглая Топорова

Дмитрий Филиппов. «На этом свете»

Сборник рассказов Дмитрия Филиппова «На этом свете», на мой взгляд, стоило бы переименовать в «На том свете» — в редком издании некриминального жанра можно встретить такое количество покойников. Если в каком-то из 14 рассказов покойника вдруг случайно не оказывается, то скорая трагическая смерть подразумевается. Ну и с лихвой компенсируется следующим рассказом, где количество покойников уже увеличивается, а в финальной повести «Три дня Осоргина» их становится больше четырехсот. Конечно, смерть, умершие и размышления о них так или иначе сопровождают жизнь каждого человека. Однако назвать Дмитрия Филиппова «очарованным смертью» язык тоже как-то не поворачивается. Смерть для него — это способ разрешить любую сюжетную коллизию. Встретил юноша девушку своей мечты, а она — бац! — и под машину («Галерная улица»). Познакомился омоновец с политической активисткой, а его — раз! — и железной трубой по голове («Стратегия 19»). Купаются мальчишки в озере, ссорятся, а по дороге домой главный герой видит своего обидчика, сбитого насмерть машиной, и детская дружба возвращается. («Другой берег»). Смерть старушки-нищенки и четырехмесячного младенца даже обсуждать не хочется («Мадонна). Так же как и повесившегося от невыносимых издевательства солдата- срочника («Дорога в Катманду») — настолько типична эта история для современной русской прозы.

Приезжает герой на похороны (!) к однокласснику, встречает там школьную любовь, проводит с ней вечер, а наутро выясняется, что одноклассница уже два года как в могиле («Габо»). Про этот рассказ вообще хочется поговорить отдельно: действительно, беллетризированные с изяществом журнала Story жизнь и творческие поиски Габриэля Гарсиа Маркеса производят довольно приятное впечатление, однако вставленный в эту историю рассказ автора о собственном творческом пути: «Я хавал «Доширак», ночевал по друзьям, спал на полу…» — придают рассказу скорее комический эффект. Эк, хватил-то: двое в комнате я и Маркес!

Вообще тематическим, да и стилистическим разнообразием — о божественном, о любви, о войне, о творчестве о нищих, об инвалиде, о службе в армии, о сталинских репрессиях, о детской жестокости, возвращении из Дебальцева и т. д. — сборник рассказов Дмитрия Филиппова «На этом свете» напоминает магазинчик формата «24 часа», где любое время суток можно купить сигареты, нехитрый алкоголь, чипсы и нарезки, молоко, собачью еду, стиральный порошок, туалетную бумагу и другие товары первой необходимости. Качеством, увы, тоже — все это не особенно интересно, но и не отравишься. Не худшая, в общем, книжка в нынешнем расстрельном лонг-листе.

Ольга Погодина-Кузмина

УПРАВЛЯЕМЫЙ ВЗРЫВ

Сюжет и герои, заимствованные то ли у Шолохова, то ли у «деревенщиков», искусственный, деревянный «говорок», стилистические ляпы, вроде «выцветших чернильных рисунков на ладонях» героя (татуировки все же наносятся на тыльные стороны ладоней). Сильная, эмоциональная сцена рождения ребенка в сторожке у животноводческой фермы несколько примиряет с прочими огрехами рассказа «Сын человеческий», которым открывается сборник. Но все же остается тень разочарования. История-то только началась, а рассказ уже закончился, так ничего не объяснив. К чему все это, зачем?

Второй рассказ, «Галерная улица», заманивает обещанием светлого и нежного счастья, обволакивает слащавым лавандовым ароматом, но выворачивается грубой реальностью смерти, почти анекдотической, глумливой. За что?

«Другой берег» — воспоминания босоного детства, ловля раков, дворовые присказки, Носов- Драгунский-Крапивин и невыносимая банальность этой задушевно-доверительной интонации, поэтического пафоса, с которым принято описывать процесс душевного становления подростка.

«— Ну и как? — Жопой об косяк».

При других обстоятельствах я бы, возможно, отложила эту книгу в сторону, но как ответственный член жюри, взялась за четвертый рассказ, «Год лошади».

И вдруг случилось чудо, которого всегда ждешь, но все реже получаешь от книги. Буквы и страницы исчезают, вместо них возникают живые картины. Ночная поездка, слепящие фары машины, которая пристроилась сзади, не обгоняет и не отстает. И люди – те, кого ты знал, встречал, любил, хотел забыть и наконец забыл. А теперь вдруг вспомнил. Как будто твою собственную жизнь подсмотрел настырный автор, рубанул, насадил кусками на шомпол и подал на стол дымящуюся плоть.

Все это происходило и со мной. И я наблюдала, как алкоголь разрушает неплохого, в общем-то человека, помочь которому не было ни возможности, ни желания. И я в студенческие годы моталась в Москву на концерты и выставки, как те двадцатилетние балбесы из рассказа «Мэрилин Мэнсон», один из них которых понимал об этой жизни чуть больше, чем остальные. У меня тоже трудные отношения с братом – да что там говорить, уже много лет мы не общаемся, и на это есть серьезные причины. А уж «Билет в Катманду» — давний шрам на моей душе. Сколько раз ночами на прокуренной кухне я слушала эти наводящие жуть и тоску рассказы об армии. О том, как разъедает душу вчерашних мальчишек серная кислота насилия и страха, как уродливая система подчиняет человека законам обезьяньей стаи. Сгусток времени, узнаваемые типажи и ситуации, прихотливые повороты. «Габо» — известный многим сюжет. Но как нетривиально, на крутом вираже, умудряется автор пересказать историю создания одного из великих романов двадцатого века. «Стратегия 19» разделяет по чашам весов две правды, где ни та, ни другая не перевешивает, лишь отзвук забытого гимна в черной и дикой судьбе героев напоминает тот сон, который приснился другому поэту в схожих обстоятельствах.

Сборник структурирован так, что по ходу чтения набирает высоту и забирает внимание. И финальная повесть «Три дня Осоргина», идущая в русле, но и ведущая заочную полемику с «Обителью» Захара Прилепина, не ставит точки в этом восхождении. Книга заставляет размышлять, продолжать диалог с ее героями и с самим собой.

Признаюсь, за это я и люблю «Национальный бестселлер». За такую вот возможность открыть для себя нового, отличного автора. Умеющего говорить просто и внятно о сложных материях, берущего за душу.

Вероятно, не всем будет близка эта крепкая, выстраданная, мужская проза. Не все удалось автору, он как будто ищет свой голос; разброс сюжетов и тем напоминает густую бомбардировку. Но Дмитрий Филлипов по армейской профессии – сапер, он владеет искусством управляемого взрыва. А главное, в запасе у автора есть энергия чувств, энергия мысли – эти необходимые условия хорошей литературы.

Вероника Кунгурцева

«Черный хлеб, нарезанный мужскими кусками»

Вот еще один очень хороший сборник рассказов и повестей (еще один: потому что рассказы Евгения Бабушкина и Михаила Квадратова прочла раньше). Рассказы самобытные; трудно поместить их в какой-то литературный ряд, найти предшественников: не становятся по ранжиру, выскакивают из строя. Может быть, Платонов?

Можно, при желании, выделить те, что про наших современников: «Стратегия 19», «Дирижер», – и те, что о прошлом, пусть недавнем, но – уже история, уже ушедшее в никуда, ухнувшее в пропасть невесомости: «В космос». Есть рассказы притчевые, с евангельскими аллюзиями, вернее, отсылками: «Мадонна», «Сын человеческий», – блестящий текст, им открывается сборник, – и, пожалуй, «Брат». В некоторых новеллах, помимо людей, главное действующее лицо – Петербург: «Галерная улица» («За детьми приглядывает Бог, за влюбленными – Галерная улица»), «Стратегия 19» («Гостиный Двор звучал белым»). Причем, оба рассказа построены на принципе «невстречи». И таким же образом (не позвонил – тоже ведь невстреча) – устроен «Дирижер».

Композиция каждого рассказа в сборнике такова, что финал – на самой высокой ноте, приподнят над обыденностью. Зачастую развязка неожиданная и парадоксальная, но не так, как у О. Генри: всякий раз автор дергает за сердечные струны. И главное: очень точный подбор главного слова в предложении, того, что несет на себе всю конструкцию, которое не только оживляет фразу, а выбрасывает в иную реальность: не просто метафора, метаметафора. Вот, например: «Яблоки на миг зависли в воздухе, а потом ойкнули на пол», «Ему будут сниться разные сны, вытягиваясь тонкой ниточкой из полыньи подсознания», «Озеро вытянуто, как бутылка из-под кефира», «Словно весь белый свет болит у неё в животе», «Природа протыкала душу сосновой иглой», «Небо нависало так низко, что, казалось, совсем немного – и снимет с тебя скальп»…

При таком высоком, не побоюсь этого слова, накале текста, точно мигание неисправной лампочки, промахи: в рассказе «Другой берег» мальчики семи и девяти лет ботают по фене, – не верю, и очень раздражает (сама в таком же возрасте жила на лесоучастке, где на поселении тянули лямку бывшие сидельцы: дети в поселке говорили, как обычные дети, по фене никто не ботал, – впрочем, может быть, времена изменились). «Билет в Катманду», – по всей видимости, ранняя повесть, дембельская, не очень удачная, на мой взгляд (уж очень много такого читано и перечитано в 90-е), в отличие от завершающей сборник повести «Три дня Осоргина» (хотя признаться, Соловки уже навязли в зубах, – ведь были и другие лагеря в России: если уж не терпится писать об этом).

И еще пара замечаний: мне показалось, что все-таки слишком много «ангелов» в тексте… (В смысле «ангельских» и им подобных сравнений: «как заблудившийся ангел», «или это были ангелы, спустившиеся на землю подхалтурить»…). А также – перепев самого себя: «Сын человеческий», потом «Мадонна»… Один раз – ты в восторге, второй – все еще да, но уже несколько насторожен… И еще: рассказы очень трогательные, но такие на грани с мелодрамой (на самой грани, но все-таки): слезовыжимательные, душещипательные. Неожиданная концовка – прекрасно, но хотелось бы, чтобы было чуточку суше. Цепляющая фраза из рассказа «Яблоки»: «Черный хлеб, нарезанный мужскими кусками», вот бы и текст был нарезан на рассказы такими – «мужскими кусками»… Впрочем, автор сам знает меру, может, будь рассказы более сухими, женской читательской аудитории поубавилось бы.