Дарью Верясову я знаю как человека предельно искреннего. Быть волонтером, читать стихи на Майдане — нормально и естественно для этой деятельной натуры. Она верит в свое дело. Цинизм – это не про нее. Никакого позерства, самолюбования, попыток выставить себя в выгодном свете вы не найдете в этой книге.

Начну с цитаты из середины дневника:

Как же мне знакома эта раскалённая тьма в душе: кажется, капнешь туда спирта – и полыхнёт свет. Кажется, капнешь больше – и зальёшь до охлаждения. И капаешь-капаешь- капаешь, а темнота расширяется. Как чёрная дыра, выползает изнутри словами и воздухом и набрасывает на голову свой край, плотный, как одеяло. Ужаснее всего в этот момент – остаться в одиночестве, совершенно никому не нужным. Этой дыры не видно, её можно лишь ощутить. Это как если долго не дышать. Или когда сводит судорогой грудь и дышать получается только краешком лёгких.

После этого вы можете сказать, что «испорченная москвичка» или «бледная петербургская развратница» совершила турпоход в монастырь по надуманному поводу. Непонятно, правда, с каких пор кризис мироощущения и несчастная любовь стали надуманными поводами для чего- либо.

Итак, это книга о выживании. Казалось бы, нет ничего необычного в том, что насельница в монастыре ведет дневник. Ничего особенного в ее жизни не происходит – она беседует с монахинями и послушницами, изучает священные тексты, моет посуду в трапезной, помогает иконописцу, много гуляет, молится за своего обидчика, сажает петрушку, рефлексирует. Собственно, это т. н. жанр «повседневность», которому соответствует добрая половина японской литературы и кинопродукции. На Западе он не так развит. В идеале там вообще не должно быть вот этой самой рефлексии, только повседневность, хэндмейд, уютные кафе, свежевыпеченный хлеб, паломничества, автостоп либо прогулки на велосипеде. Рефлексия, как и страстная любовь, в восточной культуре считается греховной, убивающей сознание. Именно за освобождением сознания через простую жизнь, лишенную мирских соблазнов, приезжает Даша в монастырь.

Как ни парадоксально, в этой книге очень мало собственно православия. Да, есть православный антураж. Эта книга не о поисках Бога и не о религии, она о жизни в Боге. О том мироощущении, которое приходит на смену городскому безумию. О спасении души.

Предыдущие авторы отчаянно пытались нарастить некую «крутизну» повествования, как модницы – силиконовую грудь. Здесь ощущается сила иного порядка. И хорошо, когда среди тотальной расчлененки, сопливых стен, трагедий Донбасса и выкинутых с балкона лифчиков появляются такие тихие и неторопливые записки у изголовья.

Закончить мне бы хотелось цитатой из Ш. Бронте:

Пусть порицает меня кто хочет, если я добавлю к этому, что порой, когда я одна бродила по парку, или выходила за ворота и смотрела на дорогу, или, воспользовавшись тем, что Адель играет с няней, а миссис Фэйрфакс расставляет банки с вареньем в кладовой, взбиралась по лестнице на третий этаж, открывала дверь чердака и, выбравшись на крышу, окидывала взором далекие поля и холмы и всматривалась в туманный горизонт; что мне хотелось тогда обладать особой силой зрения, которая помогла бы мне проникнуть за эти пределы, достигнуть иного, деятельного мира, увидеть города и местности, полные жизни, о которых я слышала, но которых никогда не видела; что я мечтала о большем жизненном опыте, о более широком общении с людьми, о знакомстве с более разнообразными характерами, чем те, которые меня окружали до сих пор. Для одних вести простую жизнь значит «похоронить себя», для других — «спастись». Перемена места спасает от беспокойства в душе. Надолго ли? «Ты уже в Москве?»

«-Я думаю, как мне избавиться от помыслов.
– Ух ты, — говорит Новелла, – наверное, при помощи труда? Ты начни работать, и помыслы вмиг улетучатся!»

Современным девушкам легко спасаться от несчастной любви: можно заняться боксом, уехать медитировать в Индию, волонтерить в собачьем приюте… А можно пожить в монастыре. Именно такому способу избавления от любовных страданий посвящена книжка Дарьи Верясовой «Великий пост. Дневник неофита». Монастырь в описании Верясовой представляет собой этакий уголок женского рая на земле. Его обитательницы не только молятся и читают Псалтирь, но и пекут пирожки, едят фрукты, работают на огороде, выращивают котов и коз. Болтают и подшучивают друг над другом, случаются между ними и конфликты, однако их принято решать не скандалами и драками, а молитвой и смирением. Дарья Верясова с нежностью описывает женщин, которых встречает в монастыре — и монахинь, и послушниц, и прихожанок. Рассказывает об их судьбах. И своем — далекой от церкви девушки — ощущении от тамошней жизни Делится полезными в церкви лайфхаками: «поняла, что юбку перед земными поклонами надо зажимать между коленями, – тогда при вставании не наступишь пяткой на подол» и удивительными диалогами:
— Слушай, а где серый котик? В туалете его нет.
– Он теперь москвич, – отвечаю я. – Его с выставки в семью забрали.
И устремляюсь в свою келью. По выходе из неё Наташа вновь меня останавливает.
– А люди, что его забрали, – воцерковлённые?
Вопрос поражает неожиданностью.
– Понятия не имею.
У Наташи загораются глаза:
– Так они же могут через него к Богу прийти!
– Через кота?
– Да! – убеждённо кивает Наташа. – Ведь всё не зря! Они хорошие люди, раз взяли бездомного кота. Он их непременно в церковь приведёт. А кто его самого в монастырь привёл? Ты! Получается, что ты уже несколько душ спасла!

Впрочем, эта прелестная и жизнеутверждающая книжка почему-то мгновенно вызывает в памяти «Гормон радости» Марии Панкевич (лонг-лист Нацбеста-2015) — душераздирающего текста про женскую тюрьму: и в тюрьме, и в монастыре свои радости и свои печали, свое страдание и свой путь к свету, свои ангелы и свои черти — в общем, всюду жизнь, и у каждого (каждой) свой путь к Богу и к успокоению. В «Дневнике…» Верясовой множество антропологических и внутрицерковных подробностей, в лонг-лист Нацбеста он попал в рукописи, так что хочется порекомендовать его будущим издателям — а они, я не сомневаюсь, найдутся, уж очень милая и жизнерадостная книжка — снабдить «Дневник…» примечаниями.

Это скорее рецензия на рецензию Олега Демидова «В монастырь – туристом». Кроме дельных замечаний о неприкрытой инфантильности Дашеньки и несколько навязчивой демонстрации Дашенкиной начитанности, конструктивных замечаний там, пожалуй, нет.
Ах, автор относится к монастырю как к чему-то экзотическому! А что не так- то? В монастырях у нас бывает народу, думается, поменьше чем в Тайланде и Египте. Современная жизнь за монастырской стеной для большинства – полная загадка.

Ах это называется «Великий пост. Дневник неофита», подзаголовок – монастырская проза! Да. А «Мёртвые души» — поэма. А «Евгений Онегин» — роман. И?
Или такой пассаж: «Можно ли представить себе серьёзного писателя, отправившегося в условную Оптину пустынь, чтобы прожить какое-то время в тишине и благодати, а, приехав на место, занимающегося своими делами – дневниками, стихами, прозой? Или писателя, который просто решил отдохнуть от суетного мира? Как-то не получается». Про искания и путешествия Льва Толстого, которого Демидов незлым словом поминает в той же рецензии чуть выше – не подумалось. А ведь Лев Николаевич бывая в Оптиной именно отдыхал от суетного мира и как ни в чём не бывало вёл дневник. Прям, прости Господи, как Верясова. И Фёдор Михайлович в Оптиной, думаю, не только молился, но и по сторонам смотрел, с людьми разговаривал, на ус мотал.

На мой взгляд книга получилась. И это чтение полезное для души. При некоторых несовершенствах, коих у Верясовой существенно меньше, чем у о. Тихона Шевкунова, с которого, по словам Демидова, ей стоит пример брать.
Человек спасается, душу свою спасает. Как может. И рассказывает об этом. И это интереснее чем 90 процентов длинного списка премии.И когда книга выйдет – я её куплю. И подарю кому-нибудь. И снова куплю.

«Дашеньку» упрекают за то, что она поехала в монастырь и пишет в монастыре. И пишет о монастыре. И пишет о себе в монастыре. Ей молиться надо, а она вон чего удумала!

А она и молится. Припомните акробата, который оставшись перед иконой Пресвятой Богородицы, и не умея молиться, начал делать акробатические трюки. Вот и Верясова – молится как умеет. А умеет она только писать.

Думаете этого мало? А ведь Богородица сошла с иконы и утёрла пот акробату.

Книга Дарьи Верясовой замечательна во многих отношениях. Во-первых, она абсолютно честная. Автор не пытается казаться умнее, образованнее (правда, она то и дело напоминает читателям, что получила высшее литературное образование; цитирует то из Пушкина, а то из Георгия Иванова, к поэзии которого явно питает более чем приязнь). Не пытается строить из себя ненеофита (впрочем, неофитство Д. Верясовой подчеркнуто и в заглавии: «Дневник неофита»), опытную и продвинутую насельницу монастыря.

Дневник – жанр, как известно, особый. И редко он захватывает целиком, поглощает все внимание и читается с нарастающим и длящимся до конца текста восторгом. Это вам не детектив. В то же время многим из нас памятны дневники, которые читаются на одном дыхании и остаются в памяти надолго, к ним хочется возвращаться и их хочется перечитывать. Это, допустим, дневники Федора Достоевского, Константина Паустовского, Михаила Пришвина, Михаила Кузмина и др. (можно с легкостью вспомнить еще пару десятков); из произведений второй половины ХХ века – дневники 1970-1980-х годов поэта, писателя, художника и архитектора Геннадия Алексеева.

У Дарьи Верясовой, когда ей удается на минуту-другую забыть о необходимости демонстрировать свое мощное лит. образование или отвлечься от подробнейшего и скучного описания подготовки к монастырской трапезе, попадаются чудесные абзацы. Вот, например:

«Накануне объявили штормовое предупреждение, и поздним вечером мать Елена бегала по помещениям, проверяя, закрыты ли окна…
– Иди отдыхать, – сказала мать Елена. – Ты же работу закончила? Только окна закрой, а то нас всех выдует: обещают бешеный ветер.
– А как на Крестный ход пойдём?
– Свяжемся одной верёвкой, что же делать.
– А коты? – спросила Феоклита.
Келейные коты весь день гуляют на улице, домой их пускают погреться и заночевать.
– Воспарят.
Я представляю, как парят коты, и как хозяйки, раскинув крылья чёрных облачений, летят следом за ними. Красиво».

Или вот еще:

«Во второй день пребывания в монастыре, начисто забыв и про звонки, и про молитву, я пришла в трапезную, налила суп и спокойно стала есть.
– Даша, ты куда-то торопишься? – понимающе спросила мать Елена, увидев это безобразие.
– Вроде нет, – ответила я, зачерпывая суп.
– Ты бы подождала – молитвы ещё не было, матушка не пришла…
Ложка застыла на полпути. Стало нестерпимо стыдно. Вообще в монастыре стыд за промахи острее, может быть, потому, что никто тебе их в вину не поставит».

И еще:

«А вечером в храме был Кто-то. Огонь на свечах и лампадах заколебался и вдруг резко стало холодно и страшно-не страшно, но чудно. И такое ощущение, что только руку протяни – ухватишь этот плотный воздух за бороду. Говорят, что Бог повсюду, а так изящно и с выдумкой появляются ангелы, но я утверждать не берусь. Просто это было.»

За такие фрагменты, показывающие и остроту ума автора, и ее склонность к нетривиальному юмору, за умение в нескольких предложениях описать и показать то, на что другому писателю, м. б., потребовалось бы несколько страниц, можно простить другие фрагменты, довольно унылые и какие-то совсем уж безвкусные, вроде этого:

« – Я люблю коверкать слова. Для смеха, – поясняет трапезница Таня-Вискач, хотя никто её об этом не спрашивал. – Говорю, например, не зубочистки, а чистозубки. Не сухари, а рухаси. Не салат, а ласат. Не футболка, а ботфулка. Таня продолжает перечислять и тогда, когда мы с Новеллой удаляемся за сетками для окон – весна, мухи прилетели. Теперь они рвутся внутрь, а не наружу. Окна пластиковые, конструкции оригинальные. Вместо отломанных пластиковых держалок в сетки вдеты кольца из проволоки: держась за них, можно прицепить сетку.
– А если отвалятся? На соплях висит.
Погнутые крючки того и гляди сломаются.
– Вешай! – отвечает Новелла. – Партия сказала «надо», комсомол ответил „есть“!»

Здесь и юмор какой-то натужный, через силу.
Мне приходилось читать книги о жизни в монастыре, о дорогах, которыми люди приходят к Храму, но писались они для всех, для «широкой читающей публики» – не только для неофитов. Вспоминаются книги «О пути к Богу» и «Простые беседы о пути в монастырь» Игуменьи Ксении (Зайцевой), настоятельницы Свято-Троицкого Ново- Голутвина монастыря (Коломна). Ну, понятно, что одно дело – книги, написанные монахиней и совсем другое – литератором-неофитом, пробывшей в монастыре несколько месяцев. Но дело в том, что книги игуменьи Ксении не столько нравоучительны, сколько интересны и увлекательны, и, опять же, богодухновенны. При всем уважении к автору «Великого поста», ее книгу на одну полку с теми, что названы выше, я бы не поставил.

Трудно представить себе более несовместимые миры – дневниковые записи тридцатилетней девчонки (sic!) и закрытый монастырский уклад жизни. И на этом пересечении как раз возникает интрига: сдюжит ли Дарья Верясова, не сдюжит? Как надо писать и главное – о чём, чтобы не скатить в дурновкусие и дуракаваляние? Рукопись имеет название – «Великий пост. Дневник неофита». И подзаголовок – монастырская проза. Что ж, это действительно дневник, а в остальном Верясова просто обманывает.

Дневник неофита?
Рассказчица – легкомысленная барышня, решившая по совершенно надуманной причине бежать из суетной Москвы. О её стремлении к благодати и к познанию заповедного церковного мира – не может быть и речи.

«Конечно, я не могла не повидаться с тем человеком, которого безуспешно пыталась выкинуть из головы. Я искала встречи, и, еле выдержав неделю, позвонила. Мы засели в какой-то кафешке, что-то ели и что-то пили.
– Может быть, нам стоит остаться друзьями? – спросил он.
Я ответила в духе времени:
– Никогда мы не будем братьями!»

В этом отрывке отпугивает всё: и неудавшаяся ирония, и причина ухода девушки в монастырь. Иосиф Бродский говорил, что ирония – это нисходящая метафора (см. записные книжки Сергея Довлатова). Здесь же – броский каламбур. Главная героиня Дашенька (именно так Верясова часто называет свою героиню) не хочет больше жить в миру, потому что возникла какая-то незадача с мужчиной. И тут мы сталкиваемся вот с какой проблемой: девчонка бежит от несостоявшейся любви, которую не может выдержать и пережить самостоятельно, в обитель благодати и любви, где тяжёлый послушнический труд и духовная жизнь должны бы помочь со всем справиться. Вроде и логично – абсолютно идиотская ситуация, но по-своему логичная! – но Верясова теряет эту линию в самом начале и далее не вспоминает о ней вовсе.

Здесь и не монастырская проза. Даже если отнестись к этому термину строго формально, должна бы идти речь о жизни в монастыре. Нет, даже этого нет. Жизнь существует в голове тридцатилетней самовлюблённой девчонки. Послушник, впервые попавший в замкнутый воцерковлённый мир, должен бы обращать внимание либо на окружающую действительность, либо пытаться разобраться в себе. Оптика Дашеньки могла бы быть настроена на рабочих, послушниц, матушек и архимандрита или внутрь себя, но Верясовой интересно наблюдать только за своей героиней. Та смотрит исключительно на себя. Всё остальное – неумело скомпонованный фон. Остальные персонажи нужны для создания видимости – монастырского уклада и вялотекущей жизни. Но здесь будет именно что видимость. В этом закрытом мире столько тайн и чудес сокрыто! Расскажи ты о других послушницах, об этом месте, куда приехала, о прочитанных и перепрочитанных житиях святых. А Дашенька – лишь о себе любимой. Да о том, как послушницы селфи делают. Перед нами, откровенно говоря, скучная героиня. Ей тридцать лет, она часто о себе говорит в третьем лице (ох!..), всё, что её действительно занимает в монастыре и о чём она с удовольствием готова писать в своём дневнике, – это… котики и козочки. Всякая живность – в принципе.

А ещё – бесконечные фантазии и выдумки, а также – приведение цитат малограмотным послушницам то из советского кинематографа, то из художественной литературы. Можно было бы ожидать, что неофитка (хотя какая из Дашеньки неофитка? – туристка!) к концу текста станет иной, переродится. Увы, этого не происходит. А настоящая неофитка, которая попадается в тексте, – это Аля, девочка двадцати лет, иногда «зависающая», что-то обдумывающая. Но Дашенька воспринимает её как блаженную.

Андрей Пермяков, номинировавший «Великий пост», писал (авторский синтаксис сохранён):

«Когда человек православный, но в целом далёкий от церковной жизни в её полном объёме живёт на послушании в монастыре весь период Великого поста, в его взгляде на мир изменяется многое. А будучи писателем несомненно очень талантливым, Дарья Верясова транслирует этот опыт нам, тем, для кого монастырская жизнь – по-прежнему экзотика или нечто анахронистическое».

Самое главное слово во всём этом пассаже – экзотика. Верясова ли, её ли выдуманная героиня – неважно! – относится к монастырской жизни исключительно как к туристической поездке. Или к игре, к приключенческому квесту. Особенно драматично это смотрится в виде текста молодого писателя. Захотелось нового опыта – почему бы не окунуться в закрытый приходской мир? Можно ли представить себе серьёзного писателя, отправившегося в условную Оптину пустынь, чтобы прожить какое-то время в тишине и благодати, а, приехав на место, занимающегося своими делами – дневниками, стихами, прозой? Или писателя, который просто решил отдохнуть от суетного мира? Как-то не получается. Может быть, это задумка Верясовой – показать простушку? Такую тривиальную и простую. Которая, действительно, сама не осознаёт, что она забыла в монастыре? Увы, это предположение не работает.
Если что-то удивительное случается, то мельком и просто:

«А вечером в храме был Кто-то. Огонь на свечах и лампадах заколебался и вдруг резко стало холодно и страшно-не страшно, но чудно. И такое ощущение, что только руку протяни – ухватишь этот плотный воздух за бороду. Говорят, что Бог повсюду, а так изящно и с выдумкой появляются ангелы, но я утверждать не берусь. Просто это было».

Дашенька постоянно говорит о своём “высшем литературном образовании”. В «Великом посте» постоянно возникает – продуманная или случайная? – жуткая платоновщина: “Среди ночи проснулись мухи и принялись жить назло спящим”. Или другой пример: “… и даже зимой каждый день приходилось избавлять [мух] от земного бытия посредством тапок”. Встречаются грубые ошибки: “Снег почти сошёл, и наша глушь покрыта жёлтым песком”; «… матушка говорила речь»; «всепонимающие глаза – результат жизни не одного поколения» и т.д.

Но Бог бы с ними – с платоновщиной и с ошибками. Отдаст Версясова свой «Дневник неофита» в издательство, там всё это устранят редакторы. Больше пугают штампы, штампы, бесконечные штампы: «Это у меня в глазах потемнело или на улице?»; «… душа моя ныне – место боя света и тьмы. Как тело – место борьбы здоровья и немощи, силы и слабости» и т.д.

Некоторые метафоры поражают своей вычурностью: “Ещё наша глушь покрыта мрачным небом, которого так много, что хочется заплакать от бессилия. Будто этого жёлтого песка насыпали прямо в серёдку, в межгрудье, и никак не вытрясти его оттуда”.

Какое чувство слова!.. Можно представить себе опрощающегося Льва Толстого, который вставляет в свой текст неудобные слова, потому что хочет приблизиться к народной речи, или Сергея Есенина, который этак лихо раздербанивает сложившиеся “кубики” неожиданным словцом. Можно было бы у Верясовой в этом “межгрудье” разглядеть нечто подобное. Но не получается. Оно только портит потенциально хорошую метафору. Ещё и начитанность, а то и образованность (что, согласитесь, не одно и то же!) прёт из Дашеньки: Пушкин, Вертинский, Бродский, Ахматова. Правда, всё это сменяется девачковой мимишностью: «Моя социопатия сказала “мур!” и залегла под одеялко». Особенно ярко эта подростковая дурость проявляется в кличках животных. Котёнка зовут Сервелат. Верясова поясняет: «… в честь Серебряного века и немножко – колбасы». Козлёнка – Гендер. И тут автор комментирует: «Предвижу его несчастную философскую судьбу».
И тут же – Сигарев. В тексте про Великий пост писать о «великой» кинокартине Сигарева – «Страна Оз» – это всё-таки странно.

Бог с ним – с языком. Да и о вкусах не спорят: «Страна Оз» – так «Страна Оз». Ещё больше пугают неточности. Вот, например, Верясова пишет:

«В нашем монастыре водятся три имени, которые бьют все рекорды. Это Елена, Наталья и Татьяна. Месяц назад за столами в трапезной собирались одновременно пять Елен, три Наташи и три Тани. Это я ещё не в курсе, как зовут художниц, что расписывают новую домовую церковь. Наверняка не Изольдами».

Это очень смешно!.. Ведь если посмотреть текст, то вокруг нашей Дашеньки
постоянно находятся – Павла, Новелла, Лотта, Амвросия, Макария, Феоклита, Николая. Может, Верясова или её героиня так шутит? Вроде нет. Юмор тут другой:

– Почему мне всё время хочется назвать тебя Варей?
– Так может, она в постриге будет Варварой? – предполагает Новелла.
Я смотрю на неё дикими глазами и быстро отвечаю:
– Я не хочу в постриг!
– Почему? – искренне удивляются присутствующие.
– А мы сделаем тебе тайный постриг, пока ты спишь! – радостно сообщает
Павла.
Я осторожно смеюсь, и на всякий случай решаю на ночь баррикадироваться…

Если смех возникает, то не от «тайного пострига» и не от «баррикадироваться», а от наивности Дашеньки или Верясовой, что это действительно может выглядеть смешно.

Всё это грубо сделано, а главное – вторично. Особенно на фоне той церковной литературы, которая продаётся при храмах. Неужели, прежде чем создавать подобный текст, нельзя было почитать – назовём вразнобой принципиально разных литераторов – Тихона Шевкунова, Олесю Николаеву и Михаила Тарковского?.. А то и поговорить с ними, посоветоваться, показать свой текст?

Перед нами работа молодого автора. И это больше всего пугает. Сколько уже Верясова пишет, а всё никак не выйдет из этого статуса. А он звучит сегодня оскорбительно. Ведь “молодой” – это синоним “неопытного”, “ещё изучающего” азы мастерства.

Если говорить о несерьёзной клубной и тусовочной литературе, ничего страшного в такой ситуации нет. Есть ещё время для роста. А можно оставить всё так – свои поймут, свои простят. Если же речь заходит о серьезном уровне и о большой литературе, то десяток лет ходить в ранге молодого писателя – некомильфо.