Антон Уткин. «Тридевять земель»

Новое и на сегодняшний день самое крупное произведение Антона Уткина развивает традиции классического русского романа, но в то же время обращено к мировой культуре. Роман «Тридевять земель» написан в четырёх временах и сюжетно связывает как различные эпохи, так и страны, и территории. Сплетение исторических периодов и персонажей превращается в грандиозную сагу о наиболее драматических эпизодах российской истории. Предметом этого художественного исследования стали совершенно забытые эпизоды русско-японской войны, история земского движения и самоуправления в России, картины первой русской революции и меткие зарисовки правосознания русского народа. Автор бережно реконструирует жизнь российского общества в последнее десятилетие перед началом Первой мировой войны, ибо, как говорит один из персонажей: «восстановление – это восстановление справедливости, и прошлое представлялось ему бесконечным её торжеством, и, хотя прошлое иногда оступалось, всё же оно было восхождением».

Рецензии

Валентина Живаева

Антон Уткин. Тридевять земель

В романе две сюжетные линии. Первая – это история двух братьев, представителей дворянской семьи Казнаковых, проходящих через главные события начала ХХ века: от русско-японской войны до Октябрьской революции. Действие параллельной части происходит в наши дни, с 2011-го по 2014-й, а центральными персонажами здесь являются столичный фотограф Михаил Рябинин и бизнесмен Вячеслав Гольянов. Не связанные изначально между собой, они причудливым образом связаны с Казнаковыми и их полуразрушенной усадьбой в рязанской деревне Соловьёвка.

Павлуша Казнаков – морской офицер, участник Цусимского сражения, оказавшийся на одном из тех броненосцев, которые сдались японцам. Он проходит через плен и суд, получает, казалось бы, ещё один шанс, но ни вернуться к жизни, ни простить себя уже не может. Сергей Леонидович, второй брат, выбирает академическую карьеру, занимается вопросами права и этики, а затем во многом вынужденно обосновывается в Соловьёвке, участвует в земских делах, всё больше привязывается к земле, обретает счастье.

Что касается наших современников, они оба не в лучшей поре своей жизни. Вячеслав отсидел срок, Михаил тоже пребывает на распутье: сегодня каждый сам себе фотограф, кому ты нужен со всем своим профессионализмом? Семья Гольянова развалилась, а у Рябинина никак не складывается. Оба настроены оппозиционно, посещают митинги на Болотной, много говорят, спорят со сторонниками режима, разъясняя, как именно надо было поступить в Крыму. Один герой оказывается владельцем земли, на которой стоит то, что осталось от усадьбы Казнаковых, другой – прямым наследником рода, о чём никогда не подозревал. Именно они воплощают надежду на возрождение дома и традиций русской жизни. Оба они уверены, что в земле наше спасение и ключ к свободе.

Конечно, это если совсем коротко. Есть в романе и другие люди, мужчины и женщины, и сюжетные ответвления. Сказать, что кто-то здесь остро интересен, нельзя. Допускаю, что автор писал роман идей, где индивидуальность персонажей не так важна. Но если и есть секрет, как сделать убедительными идеи, исходящие от неубедительных героев, мне не показалось, что Антон Уткин этим секретом владеет.

Во-вторых, роман написан тем необъяснимым русским языком, который, вероятно, является стилизацией. Конечно, в исторической части это уместно, особенно в её мемуарной части – воспоминаниях прадеда, которые читает Сергей Казнаков. Но и в современном слое тебе всерьёз предлагают ту же повествовательную манеру, всё то же «Сумерки окутали Соловьёвку. Кричала выпь». Как будто некий средний беллетрист из условного 1908 года совершил временной скачок и вот, в меру своих возможностей и понимания, рассказывает о наших сегодняшних делах. «Фальсификации на выборах случались и прежде, но эта была настолько вопиюща, что общество, дотоле пребывавшее в сомнамбулическом состоянии, всколыхнулось». Может быть, это было целью автора – на уровне языка показать мучительное несоответствие нынешней эпохи тому, что он считает нормой и что для него воплощено в той старой, усадебной, сиренево-жасминовой России. Но вряд ли он хотел во что бы то ни стало создать комический эффект, а это происходит сплошь и рядом.

А ещё в романе есть огромные фрагменты лекций и научных работ, которые пишет Сергей Леонидович Казнаков. Я в курсе, что это популярный тренд – соединять в одном тексте «разномастные» куски, художественные, документальные и псевдодокументальные, откровенную беллетристику, цитаты из исторических источников и пр. Но в данном случае приём, на мой взгляд, не всегда оправдан. Наверное, автор считает, что в ткани его произведения эти вставки необходимы и его истинный читатель будет прилежно переворачивать валуны на своём пути вместо того чтобы спокойно их обойти. Буду откровенна, мне такого читателя представить сложно.

Я вообще не очень понимаю, какого читателя имеет в виду Антон Уткин. «Иван, или просто Ваня, как именовали его в семье» – вот это он кому объясняет? Какому-то гипотетическому американцу, который и не подозревает, что любой Иван в семье у нас обычно Ваня? С другой стороны, мне непонятен смысл того, что другой из братьев Казнаковых упорно, до своей смерти, остаётся Павлушей. Ну да, ясно, что это семейное имя, но самое важное в его жизни происходит всё-таки за пределами семьи, в мире, где он не столько сын и брат, сколько военный моряк. Когда автор сообщает, что «Павлуша был привлекательный мужчина», это опять-таки немного смешно: «Павлуша» не может быть мужчиной – слишком уютный, домашний, плюшевый оттенок у этого варианта хорошего мужского имени. Удивительно, что писатель, для которого русский язык родной, пренебрегает этой принципиальной мелочью.

Или для него это действительно не принципиально. Потому что он пишет для того, кто будет читать это уже в переводе, для кого и Pavel и Pavlusha звучат одинаково нейтрально. Хотя Pavlusha, может быть, немножко лучше, немножко экзотичнее. Вот этого хорошо воспитанного европейского читателя автор должен убедить, что в нашей стране всегда были и даже сегодня есть достойные люди, разделяющие высокие идеалы цивилизованного мира. Интеллектуалы, которые обречённо любят родину, но по-настоящему хорошо чувствуют себя только там, вдали. Одна из героинь романа в уже очень зрелом возрасте впервые попадает в Черногорию и плачет. «Просто, – глотая слезы, призналась она, – я никогда не думала, что увижу такую красоту». Другие герои не плачут, но и они, собираясь обустраивать Россию, помнят про дом в той самой благословенной Черногории, который всё ещё продаётся. Там – красота, а здесь – неброская прелесть, сумерки и выпь, память и долг. Согласна, это не так мало, чтобы чувствовать себя частью своей страны. Но этого совершенно недостаточно для того, чтобы сделать живым роман о такой стране, как Россия. Во всяком случае, мне этого не хватило.

Михаил Визель

Антон Уткин «Тридевять земель»

Роман Антона Уткина, во-первых, раздует самим фактом своего появления, после некоторого перерыва в библиографии этого автора, а во-вторых, смущает своим чудовищным объемом – свыше сорока авторских листов.

Для чего понадобилось автору сколько места? Как и положено классическому русскому роману, он представляет собой интерференцию двух семейных историй. Только, в отличие от историй Ростовых и Болконских или Левиных и Карениных, истории эти разнесены по времени на сто лет: дворяне Казнаковы, братья Павел и Сергей, живут и действуют в период с 1905 по 1917 годы, а находящийся в творческом кризисе фотограф Михаил Рябинин и вышедший после недолгой отсидки по экономической статье бизнесмен Вячеслав Гольянов (не родственники, но связанные более сложным образом – и тоже своего рода современный «привилегированный класс») вращаются, считай, среди нас – в Москве 2011 – 2014 годов.

Точкой же их сборки оказывается не время, но место. Земля. Рязанская деревня Соловьёвка, принадлежавшая некогда Казнаковым, а потом взрастившая Рябинина. Именно сюда они возвращаются из мест не столь отдалённых, из Цусимы, из искусительной Черногории. И особо выделанный язык – что тоже вполне естественно; такой объём подразумевает специально разработанный язык, как для нового глянцевого журнала с большим бюджетом разрабатывается отдельный шрифт.

Конечно, в романе нашлось место для еще множества персонажей и разговоров обо всем на свете. Нет, не так: обо всем в России. И это не должно удивлять. Еще Толстой писал, что «Начиная от «Мертвых Душ» Гоголя и до «Мертвого Дома» Достоевского, в новом периоде русской литературы нет ни одного художественного прозаического произведения, немного выходящего из посредственности, которое бы вполне укладывалось в форму романа, поэмы или повести». Вопрос в том, можно ли вставить «Тридевять земель» в один ряд с «Мертвыми Душами и «Войной и Миром», по поводу которого, собственно, Толстой и оправдывался? Чтобы ответить на это вопрос, нужно очень много времени – и моего личного, и времени исторического. Первым, увы, я в достаточном количестве не располагаю; надеюсь, что Антон Уткин располагает вторым.