Это будет, конечно, не рецензия в ее привычном смысле, а нечто вроде обоснования моего выбора. И, видит бог, я лишь сейчас осознала, что названия книг, за которые я отдаю свой голос, так рифмуются!

Да, это «Посмотри на него» Анны Старобинец и «Посмотрите на меня» Павла Басинского. Обе – нон-фикшн. Хотя, на мой-то вкус, любой из прочих опусов, вошедших в лонг-лист нынешнего сезона, проигрывает этой документальной прозе даже (да простят меня остальные авторы) в, так сказать, художественности. Не очень честно стричь всех (тем более что прочитала я не всё, хотя и почти всё) под одну гребенку, разумеется, но… У одного из мастеров художественного слова герой «сочетает в одном лице фигуру» того-то и того-то, у другого вполне второстепенный персонаж на пространстве 9 страниц совершает уйму телодвижений (оглядел, выскочил, взбежал, упал, схватился…) – и читатель, натурально, ждет уж рифмы «розы», однако к финалу романа ему так и не удастся узнать, зачем вот это вот всё. Ну, можно сказать, досадные ляпы, не более. Грустнее иное – скучно, господа. Писателям писать скучно, а читателям – читать. Потому что (за редчайшими исключениями, хотя они есть) всё это о неважном. Настолько неважном, что сравнивать, чем одна из книг лонг-листа больше похожа на национальный бестселлер без кавычек, нежели другая, – примерно то же, что заниматься микрометрией. Точнее говоря, рассматривать в микроскоп десятки мух, пытаясь определить, какая из них больше похожа на слона.

Книги Анны Старобинец и Павла Басинского, напротив, о важном. И чтобы разглядеть эту важность, микроскоп не понадобится.

Анна Старобинец. «Посмотри на него». 100% ДОК

Хотя работа Большого Жюри закончена, пожалуй, добавлю пару слов к горячей дискуссии, спровоцированной попаданием книги Анны Старобинец в шорт-лист «Нацбеста» Начнем с предисловия, в котором автор пишет:

«Эта книга – не только о моей личной потере. Эта книга о том, насколько бесчеловечна в моей стране та система, в которую попадает женщина, вынужденная прервать беременность по медицинским показаниям. Эта книга – о бесчеловечности и человечности вообще.

Потерянного не вернешь. Утративших человеческий облик не превратишь обратно в людей. Но систему можно исправить, и я на это надеюсь. Поэтому я называю реальные имена, фамилии и названия учреждений. Поэтому я пишу правду.

Не исключено, что мои надежды не сбудутся. Что те, кто принимают решения и закручивают в этой системе винтики, мою книгу никогда не откроют. Что некоторые из тех, чьи имена я назвала, не испытают ничего, кроме злости. Пусть так. Но если эта книга поможет кому-то в горе, значит, она написана не напрасно».

Для меня главным отталкивающим фактором стал непререкаемый тон, взятый автором с первых страниц. Мы привыкли к тому, что русский писатель исполнен сострадания ко всем своим героям, не только к авторскому персонажу. Даже очевидные мерзавцы имеют право на адвоката при разбирательстве в суде (каковым, по сути дела, является любая книга).

Мы не привыкли к тому, что вопрос нравственной правоты и справедливости решается уже в предисловии, мы хотим рассмотреть разные точки зрения на проблему. И когда автор выносит вердикт заранее, мы испытываем внутреннее сопротивление. Ведь окончательное решение мы должны принять в своем сердце после того, как закроем последнюю главу. Это, разумеется, не снимает проблемы, о которой столь резко заявляет Анна Старобинец.

Женская консультация и сопряженные с ней ведомства остаются частью формализованной, архаичной машины здравоохранения, которую все реформировали, реформировали, да не выреформировали, как в той поговорке. Не буду останавливаться на личном опыте общения с данными заведениями, он не добавит позитива в эту дискуссию. Скажу только, что зачастую суровый тон или окрик позволяют врачу остановить истерику, которой подвержен каждый пациент в неоднозначной ситуации. А каждому из нас собственная драма кажется исключительной, неоднозначной, вселенской.

Напомню, мы обсуждаем книгу, ракурс взгляда, подход к проблеме, а не личную историю Анны Старобинец, которой можно только выразить сочувствие, и тут нет двух мнений. Но аргументы тех, кто почти физически отторгает этот текст, имеют право на существование. Я тоже ощутила при чтении манипулятивность, психологическое давление, вовлечение в истероидный дискурс. Момент манипуляции здесь состоит не в том, что мы не доверяем подлинности страдания матери, вынужденной делать столь тягостный выбор (между рождением нежизнеспособного ребенка и уничтожением этой зарождающейся, но уже любимой жизни). Манипуляция в том, что естественное для всякого человека сострадание к героине автор использует как главный аргумент в своей системе доказательств. Проще говоря: мы подключаемся к страданию, от доводов разума переходим к эмоциям (в основном это нервозность, тревога, обида, беспомощность), и преисполняемся правденого негодования. И уже на эту благодатную почву автор сеет семена своих выводов, частью справедливых, частью тенденциозных, но всегда субъективных.

Скажу вещь, может быть, неприятную для автора, но важную в данном контексте — именно такое нагнетение общественной истерии в прежние времена использовалось и для охоты на ведьм, и для истребления разного рода несогласных, и для общественной травли кого угодно, например рыжеволосых женщин или врачей-космополитов. К слову сказать, уже достаточно давно размышляю над загадочным парадоксом: как только начинаешь обличать то или иное явление, тут же заражаешься сходной болезнью. Так, всякий доносяший на доносчика, пусть с самыми благородными намерениями, сам превращается в доносчика. Всякий, обличающий пошлость, неизменно в нее скатывается. Разоблачающий хама неизбежно переходит на хамский тон и так далее, список можно продолжать.

Это серьезная проблема, которая лично мне мешает начать борьбу с недостатками окружающей действительности, хотя я вполне осознаю необходимость и праведность такой борьбы. Скажу в очередной раз: мне кажется, нам всем нужно быть осторожнее с нашим «праведным гневом». Это дурной советчик и слепой поводырь. И еще раз уточню — разговор идет о книге, которая была обнародована и опубликована с целью искоренения общественных пороков. Поэтому упреки в недостаточном сочувствии к личной драме автора (тоже момент манипуляции, под удар которого попали некоторые мои коллеги — рецензенты «Нацбеста») не принимаются как аргумент в дискуссии.

Личной драме мы сочувствуем, но уровень анализа проблемы и сам подход к этой теме считаем тенденциозным и манипулятивным, что у многих вызывает недоверие, а у кого-то и полное неприятие этого текста.

Не знаю, поможет ли женщине в аналогичной ситуации нервное перечисление всех нанесенных автору обид и обличение всех виновных в этих обидах — скорее расшатает нервы, недаром читательницы признаются, что рыдают над этим исследованием. Ну и единственный предлагаемый выход — найти сочувствие и обставленную ритуалами помощь в зарубежной клинике — тоже не всем подойдет.

И все же, худо ли, хорошо ли, Анне Старобинец удалось вывести в поле общественной дискуссии острую, нетривиальную и в то же время затрагивающую многих проблему, и это важный и смелый поступок.

Анна Старобинец тяжеловес отечественной словесности, хотя тема нерадостная, читается книга залпом, написана безупречно и интересно. Содержание можно обозначить парой слов: «про ужасы». Так муж героини называет женские форумы о неблагополучных беременностях. Автобиографический материал о том, как Анна потеряла ребёнка она переработала в книгу: мы проходим с автором весь путь, от диагноза патологии почек у плода, до лечения панических атак у самой матери, после того, как она пережила искусственные роды – они же прерывание беременности – в немецкой клинике Шарите.

Название «Посмотри на него» — призыв европейских специалистов попрощаться с ребёнком. В Германии разработана целая система, алгоритм для таких ситуаций: во главу угла ставится психологическое состояние матери. Книга даёт красочное представление о состоянии перинатальной медицины в России, пускай это и частный случай Анны, но общие закономерности прослеживаются. В финале представлены интервью с другими русскими женщинами, пережившими подобное, но выбравшими другой путь (доносить плод, зная, что при родах ребёнок погибнет) и интервью с немецкими врачами, русские врачи интервью давать отказались.

Прежде чем высказывать своё мнение, я хочу сказать автору: I am sorry for your loss. Эта фраза, как обозначено в книге, должна предварять любой разговор с матерью на поднятую тему, потому что это этически верно. Я предлагаю не жалеть Анну, а поговорить по делу, прежде всего потому, что книга важная и нужная, если подняться над частным.

Проблема у российских женщин есть – психологическое давление в женских консультациях, принуждение к абортам, невозможность доносить больного ребёнка при желании матери, неуважение к личному выбору, неуважение врачами пациентов – нежелание объяснять им, что с ними вообще собираются делать. На всё это при желании можно смотреть сквозь пальцы, не фиксируясь на негативе, но проблема как таковая есть. Мне не близок дискурс про «эту страну» — медицина у нас сильная, и более чем доступная. Да, некомфортная. Но заработок врача в России и на Западе это небо и земля. О каком комфорте для пациента может идти речь, если сами врачи и медперсонал в общем и целом выживают, а не живут?

Платный сектор в России почти бесполезен – я объясню почему. Коммерческие заведения ориентированы на сбор денег с населения, поэтому даже хорошие врачи, идущие работать в такие клиники вынуждены навязывать набор анализов на определённую сумму, какие-то ненужные пациенту манипуляции, в итоге это всё противоречит медицинской этике, клятве Гиппократа, далеко не всем врачам приятно на это идти. С карьерной точки зрения престижно работать в бюджетных учреждениях, потому что только это показывает твой уровень знаний и умений. В коммерческом секторе вам легко может встретиться «оборотень в белом халате» со спорным образованием, который вам навредит. И хотя с вами будут очень вежливы, вас будут обслуживать пока вы более-менее здоровы, в любой сложной ситуации вас всё равно направят в городскую больницу. Вот и героиня, которая испытывает ужас перед бесплатной медициной сталкивается с тем, что платные клиники её случаем «не занимаются». А в бюджетных учреждениях, разумеется, никто не готов уделять внимание героине и её психологическому состоянию, кругом очереди, все устали, а за вежливость врачам никто не доплачивает – им бы работу свою сделать.

Объективно – да, ненормально, когда женщине делают УЗИ и на неё смотрят студенты. Мало того, у меня был ровно такой же случай, возможно, это даже был тот же самый мужчина-светило медицины, по крайней мере, я ездила куда-то беременная, и там тоже в процессе УЗИ зашла толпа студентов. Правда, у меня беременность была благополучная, так что травмы это мне не нанесло. Я вам объясню почему такое происходит – потому что хороших специалистов очень мало. Они все на вес золота. И женщины к ним поедут, и будут высиживать очереди, платить в окошко и потом ещё терпеть студентов, пока у них между ног идёт осмотр. И да, их никто не спрашивает. У нас так принято – если врач- светило, то он иерархически выше, ему позволена любая профдеформация. И он не будет смотреть на пациента как на человека, вы для него просто «случай». И да, если вам нужно, вы будете бегать за ним по коридорам, а не он за вами.

В принципе, возмущаться негуманному отношению русских врачей это примерно то же самое, что возмущаться негуманному отношению в полиции. С той разницей, что врачи люди более культурные, поэтому каждый в меру своих нравственных законов держит лицо. Но это они нужны вам, а не вы им, поэтому ситуация диктует. Эскапизм и перемещение в европейскую матрицу, где всё для человека – не всем по карману, да и книга показывает, что специальные церемонии, похороны недоношенных детей – всё это экспериментальные нововведения, которые и в Германии прижились не так давно. Да, в России никто не будет надевать на недоношенного ребёнка шапочку и класть в корзинку с цветами, чтобы родители могли с ним попрощаться – этого не будет никогда, и вопрос в целом в культуре. Русские очень грубые и боль для них – норма жизни. Но и европейская культура чрезмерно трепетным отношением к правам человека уже сама себя дискредитировала, и мы это прекрасно видим. У русского варварства есть как минусы, так и плюсы. Грубость несёт и охранную функцию.

Я не вижу смысла ставить вопрос про этику. Героиня книги очевидно непростой пациент, которому нужна моральная поддержка от врача, пациент, который на первом же приёме поднимает вопрос про суд, не доверяет специалистам, но тем не менее верит в их всесильность и посещает одного за другим. Врачи не могут взять на себя ответственность за здоровье и психологическое состояние пациента — увы. Ни в России, ни в какой другой стране. Возможно, здесь и нужно разработать специальный этикет для комфорта пациентов, но думаю он не поможет, так как всё равно нервный пациент не будет удовлетворён, и неправ будет врач.

Но я вижу смысл в том, что поднят шум в обществе, привлечено внимание к проблеме. Большинство образованных матерей сейчас старается держаться подальше от роддомов с их борьбой за хорошую статистику, принудительными кесаревыми сечениями и т.п. И рожают дома. Это не средневековье. Происходит это от сопротивления системе: она давно неразумна и направлена против здоровья человека. У женщин должно быть право доносить больного ребёнка если она хочет, забрать плаценту или отказаться от окситоцина или эпизиотомии при родах. Постоянное враньё и закошмаривание в женских консультациях шито белыми нитками и всех утомило. Большинство моих знакомых туда приходят только в конце срока взять нужные документы для роддома. Во время беременности на меня оказывали психологическое давление, уверяя, что необходим аборт, ведь скрининг был подозрительный. Я объясняла, что аборт не буду делать в любом случае по религиозным соображениям. Меня не понимали. Меня пугали жизнью с больным ребёнком, Анне Старобинец так и вообще пытались «показать картинки». Картинки ужасов у них всегда наготове. Ребёнок у меня родился здоровый – это на заметку тем матерям, которые развешивают уши в женской консультации. Женским консультациям важно, чтобы не подкачала статистика роддомов, они перестраховываются, от этого зависит их финансирование, вот что их волнует, а вовсе не здоровье матерей и детей.

Они действуют по совершенно бесчеловечной программе, навязанной государством, и это несёт свои плоды. Меня также запирали(!) в кабинете женской консультации заведующая и врач, заставляя поехать в больницу на сохранение, пугая смертью – моей и моего ребёнка. Я твёрдо отказывалась: в роддомах на сохранении тебе могут без спросу простимулировать роды, сделать кесарево сечение (ведь страховая больше платит за кесарево, чем за естественные роды) и вообще – на попадании в роддом твой личный выбор заканчивается, тебя могут не выпустить и делать с тобой всё, что удобно для какого- нибудь отчёта или скорости работы. Напугать беременную женщину легко, а мужчины и родственники допускаются не везде, да и они разводят руками: «надо так надо, а нельзя так нельзя».

Фирменный способ – если ты начинаешь сопротивляться – лекарствам ли, операциям — они врут. Говорят, ребёнок задыхается, или у вас сепсис (как они говорили одной из девушек, давшей интервью для книги «Посмотри на меня»). А откуда тебе знать, что это не так? Женщина имеет право на выбор как ей рожать. И право на информацию. Общественное мнение должно переломить в конце концов положение вещей. В этом смысле книга безусловно полезна. Ещё книга нужна тем матерям, которые пережили потерю ребёнка – когда знаешь, что ты не один такой, легче проживаешь горе. Здесь осознанный человек, писатель, раскрывает эту тему так, как не смогут рядовые женщины на форумах. Анна Старобинец реализована как мать – у неё двое здоровых, красивых и умных детей, девочка и мальчик. Благодаря этой книге и третий её сын навсегда останется в памяти, не только её личной, не только в поле её семьи, но и для других людей. Но это не художественная литература, и что книга делает в борьбе за премию Национальный Бестселлер мне не совсем понятно. Хорошая публицистика, но как она может конкурировать с прозой? Это чисто этически сомнительно, так как не предполагает ни критики, ни обсуждения художественных достоинств, а предполагает сочувствие личной истории Анны. В этом я согласна с Аглаей Топоровой.

Старобинец сильнейший, уважаемый мною автор, ждём от неё новых романов. Но на ринг должны выходить боксёры в равном весе. А «Посмотри на него» это история из серии «против лома нет приёма».

Вокруг этой книги недавно прошла острая и местами довольно агрессивная полемика, и я не буду делать вид, что я не в курсе: я прочитал большинство аргументов всех участвующих сторон (включая и довольно странный пост Галины Юзефович, которая на фоне скандала внезапно начала защищать профессию литературного критика от всяких проходимцев, выстраивая тем самым вполне четкую ценностную иерархию «культурной интеллигенции»), ни с одной стороной до конца не согласился и сейчас попробую объяснить почему. Для тех, кто все-таки не курсе, немного про саму книгу: это очень тяжелый документ, во многом связанный с крайне болезненной темой репродуктивного насилия, в котором Анна Старобинец подробно и последовательно описывает свою беременность ребенком с тяжелым наследственным заболеванием, ее прерывание и свой опыт переживания горя; во второй части книги собрано несколько интервью с врачами и пациентками.

Самое очевидное, что сразу тут бросается в глаза, — это противопоставление той бездушной, косной и калечащей инстанции, которой у нас является вся медицинская и социальная структура, связанная с беременностью, родами и осложнениями, отношению к этим вопросам на Западе: среди многочисленных отечественных участников системы в книге мне удалось насчитать только два положительных примера, все же прочие тут выглядят и ведут себя как конченная сволочь, притом – сволочь вполне садистского типа. В то время как на Западе и процедурно, и чисто по человечески все устроено для людей, и среди западных участников той же системы мне попалось, опять-таки, всего два типажа «не очень»: прочие делали все, от них зависящее, чтобы пациентам и их спутникам было хорошо.

Я бы очень не хотел, чтобы мое описание прозвучало сейчас как травестийная констатация известной идеологической диспозиции «гребаная Россия — светлый Запад», потому что дело тут не в этом (ок, не только в этом). Понятно, что у нас с медициной масса проблем; понятно, что вышеупомянутая тема репродуктивного насилия – во многом действительно результат нашей архаической идеологии, а также тотального технологического и процедурного отставания. Описанное все же мне представляется странным, так как все мы в жизни сталкивались с врачами, и я, например, знаю массу самых разных замечательных медиков, потому мне чисто статистически трудно поверить, чтобы в одной области медицины собрались сплошные чудовища. Но – не буду лезть, не знаю. Дело не в этом.

То, что Старобинец целит не в конкретных людей, а в социальный порядок, делается ясным из довольно частых рассуждений ее о спасительных ритуалах, которые на Западе присутствуют, а у нас не ведомы никому, начиная от врачей и заканчивая сидящими на мамских форумах женщинами: ритуалы не рождаются «у людей», для их появления необходимо наличие определенной социальной организации. Собственно, идея необходимости спасительного порядка, идея ритуала, — это, вероятно, единственное положительное утверждение всей книги, и с ним в целом спорить не хочется, хотя и придется.

Проблема в том, что для человека, рассчитывающего на изменение порядка, Старобинец слишком очевидно и прямо агрессивно ненавидит отдельных людей и целые социальные страты, которые все-таки в системной логике такого толка скорее являются такими же жертвами дурного порядка. Она ненавидит «беременюшек», нянечек, врачей, акушерок: выглядит это примерно следующим образом:

«Беременюшки (так они сами себя называют на женских форумах) отличаются от просто беременных женщин повышенной сентиментальностью, склонностью к сюсюканью и иногда еще розовыми комбинезонами для будущих мам. В животиках у них сидят масики и пузожители. И им там очень комфортно…»

«Мне кажется, на его лице мелькает какое-то человеческое чувство, но он тут же загоняет его поглубже».

«Я выхожу из кабинета и сталкиваюсь нос к носу с той самой уборщицей. Она молча зыркает в мою сторону, и по лицу ее разливается совершенно искреннее, какое-то даже детское выражение злорадства».

«Он поворачивает ко мне лицо, недовольное и самодовольное одновременно».

Ну и так далее.

Понятно, что поскольку здесь идет постоянная фиксация текущего момента и, так сказать, психологического настоящего, в каждом из этих случаев звучит не авторской голос, а голос героини, находящейся в стрессовой ситуации. Проблема, однако, в том, что ни малейшей дистанции между автором и героиней в книге нет, и здесь следовало бы, наверное, из каких-то высших гуманных соображений надеяться на то, что когда настоящее автора/героини станет менее травматичным, она найдет в себе силы каким-то образом извиниться перед теми же «беременюшками», которые ей решительно ничего плохого не сделали, ну или по крайней мере примириться с ними. Этого в книге нет, и мы остаемся наедине с вот этой вот отчаянной, подробно эксплицированной ненавистью, чеша в затылке и пытаясь сообразить, не является ли она, собственно, авторской позицией, чего бы, прямо скажем, не хотелось.

То есть, в целом книгу можно прочитать как довольно детальный отчет об отчуждении, которое уязвимый человек испытывает, столкнувшись с дурно устроенной социальной системой; однако на пути у такого прочтения встает сама авторская позиция, в рамках которой Старобинец является не только жертвой отчуждения, но также и собственно отчуждающей инстанцией, отбрасывающей как мусор все то, что ее обидело, причинило ей боль или просто показалось не по душе. Извинением данной позиции служит ее личная трагедия: извинение в такой схеме, если честно, слабое, потому что предполагает априорную правоту одной из инстанций. В истории литературы довольно мало книг, написанных со стальной уверенностью в своей правоте, потому что литература, как правило, претендует на определенную стереоскопичность взгляда. Есть, конечно, жанры типа памфлета или социального заказа, где безапелляционная позиция нормальна: книга Старобинец явно не памфлет, однако социальный заказ у нее есть и он даже эксплицирован в тексте. Это важный заказ: систему, описанную здесь, необходимо менять; если этому поможет книга Старобинец – значит, ее автор сделала большое и важное дело. Но это заказ.

Среди прочих прочитанных мною мнений в вышеупомянутом споре было и такое (передаю по памяти), что поскольку книга Старобинец написана на столь болезненную тему, — за нее нельзя не проголосовать по этическим соображениям, и по этой причине она отчасти шантажирует читающего. Поскольку голосование уже закончено, книга вошла в шорт-лист, я в связи с этим могу без каких-либо процедурных нарушений написать, что при всем сочувствии, которое она вызывает, и при всей ее очевидной социальной значимости, голосовать я за нее я не стал по одной довольно банальной причине: тут личное и социальное целиком отчуждает литературное, и это, видимо, последняя из форм отчуждения, содержащаяся здесь. Книгу Старобинец нельзя читать «для удовольствия», «ради стиля», «ради структуры» или «чтобы узнать сюжет»; ее, конечно, можно читать «ради интереса», но само слово «интерес», поставленное здесь рядом с документом большого человеческого горя, выглядит не очень приличным. Таким образом и именно поэтому данная книга, даже если она и обладает литературными достоинствами, не может судиться по литературным критериям, ибо почти все эти критерии я выше перечислил и все их книга как бы отвергла сама.

Да, и последнее: среди рассуждений о ритуалах Старобинец в числе прочего говорит, что для западного человека, даже такого, который не очень заинтересован или не слишком понимает в вашем горе или трагедии, является необходимым произнести I am sorry for your loss, потому что это смягчающие ситуацию социальное лицемерие и априорное признание чуждого права на горе. Так вот, пишу это и я: I am sorry for your loss, надеюсь, что мое выступление не породит очередного витка каких-то конфликтов.

Весь премиальный цикл Нацбеста я размышляла: писать рецензию на этот текст или не писать. С одной стороны, я дико боюсь проклинающих всех сетевых сумасшедших (никто не знает, что из этого выходит в результате), с другой — любому человеку, кажется, стремно писать рецензию на книгу с таким содержанием.

Я, честно, даже не знаю, как начать.

С анекдота про советскую предачу «От всей души…»: вышла я на поле, выкидыш случился… Не переживайте, Марья Иванна, мы нашли его, он здесь, в этом зале. Или прямо вот так сказать: мне физически, человечески, женски и т. д. омерзителен этот текст. И я реально имею право об этом написать. Моя дочь умерла в три года десять месяцев за пять часов. Это называется менингококковая инфекция. Мне было плохо, все наши родственники, включая дедушку этой девочки Виктора Топорова (одного из основателей премии «Национальный бестселлер»), на какое-то время сошли с ума. Ну разобрались, конечно, как дальше жить, мы люди стойкие. Это, как говорится, наши дела — наши проблемы. Именно поэтому я считаю себя вправе заявить, что фрагмент тела женщины не является тем, чем его пытаются представить в мексиканских, а теперь уже и русских сериалах: живой, улыбающийся, пытающийся освоить алфавит и катающийся с горки ребенок — вообще-то совсем не то, что зародилилось и живет, обращусь к творчеству Льва Толстого «брюхе».

Да, дела-проблемы: но спекульнуть на истории Зоиной жизни меня заставило вот это невероятное сочинение Анны Старобинец, которое оказалось в шорт-листе Нацбеста. Я прошу прощения у членов БЖ просто за вопрос: можно ли до такой степени не иметь ни ума, ни вкуса.

И, разумеется, я прошу прощения у Анны Старобинец: нельзя же в самом деле читать книжку как книжку, можно читать ее только как «пронзительную историю». Это вообще, конечно, здорово, что за анализ литературного текста нужно извиняться. Но уж так устроена наша действительность.

Это было очень длинное вступление, теперь поговорим о деле. Собственно, о «Посмотри на него».

Во-первых, тексту дико мешает высочайший журналистский профессионализм автора: обычно такое пишут не о себе, а о девочке из сибирской деревни, а в конце указывают номер счета, куда перевести деньги.

Во-вторых, тексту Старобинец не хватает философии (даже кухонной): ведь в самом деле интересно — рожали же бабы нежизнеспособных детей и как-то с этим разбирались, и вдруг научно-технический прогресс довел их до страшного выбора. Практически «Выбора Софи».

В-третьих, социал-дарвинизм малосимпатичен в принципе.

В-четвертых, мне кажется, что потеря ребенка (плода, эмбриона — кому как больше нравится) все-таки не является основным аргументом в споре про баварское пиво. Оно и так вкуснее «Невского».

Ну и в-пятых: это — пошлость-пошлость-пошлость. Во всех смыслах.

Извините.

Надеюсь, Анна Старобинец не увидит эту рецензию, поскольку она совсем неэтичная. Это написано не для автора, а для читательниц. Чтение рецензии будет таким же неприятным, как и чтение этой книги.

Долго мне не хотелось об этом писать – понятно, чужое горе, автор пережил глубокую депрессию в результате патологической беременности и недавно потерял мужа, я глубоко соболезную этой утрате. Но, возможно, если бы автор не хотел критики, он бы не стал номинироваться на Нацбест.

Скажу сразу: эта книга социально опасна, поскольку в ней утверждается, что плод – это человек, а аборт, следовательно, – это убийство. Эта книга, давя на психику читательниц, может лишить их права сознательного выбора, послужить причиной депрессии, невроза. Считаю своим долгом написать об этом. Ни одна нормальная феминистка не одобрит идеи, которые высказывает Старобинец.

Мне всегда казалось аксиомой, что менталитет русских и немцев различается. Русские более искренне демонстрируют свои чувства: если они сопереживают, то всем сердцем, если нет – они не будут врать, что их это сильно волнует. Немцы сопереживают по инструкции, а то как бы чего не вышло. У них там любят подавать в суд по любому поводу, так что медперсонал обязан вести себя максимально этично по отношению к пациентам. Это не значит, что им действительно близка трагедия каждого пациента, которого они видят первый раз в жизни. Если бы врач любой национальности в полную силу переживал из-за каждого пациента, он сошел бы с ума.

Русским врачам не платят за повышенную этичность. Отечественные медики – это люди, которые работают фактически «за спасибо» (пусть и не всегда хорошо, но жизни спасают, как могут, даже если вместо бригады скорой помощи – водитель и врач). Автор мечтает наказать этих равнодушных/ бесчеловечных мерзавцев за то, что называли ее плод плодом, а не ребенком, не проявляли сочувствия в особо нежной форме и предлагали аборт. Русские медики – дерьмо, заграничные медики, те самые, которые за деньги, – это лучшие медики. Знакомая позиция?

Автор ошибочно полагает, что эта книга вызовет сочувствие, но вызывает она лишь ненависть к журналистам – тем самым, которые про «какой ужас творится в сельских больницах». Да, мы живем в России, где плод, к счастью, все еще считается плодом, несмотря на вопли пролайферов и церковников. И где аборт – это все еще выбор женщины. Любая пролайферская пропаганда, пусть даже в виде книги о самоотверженной борьбе за выживание плода, то есть ребенка, ставит под угрозу тысячи жизней женщин в будущем.

Любой медик знает, что при патологиях, несовместимых с жизнью, прерывание беременности – это наилучший выход. Причем «еще родишь» – это на самом деле хорошо, потому что менее удачливые, чем Старобинец, обычно входят в категорию «уже не родишь» или «умрешь». А то, считает ли беременная этот плод человеком или эмбрионом, медика волновать не должно. Но зачем же говорить о «черствости врачей» и вовлекать в эту историю как можно больше народу? Зачем требовать «исправления системы»? Врачи вовремя выявили проблему и предложили наиболее разумное, с их точки зрения, решение, а устроило ли оно пациентку – это не проблема Минздрава. Люди просто выполняют свою работу, гинеколог не обязан совмещать обязанности психолога, социального работника, правозащитника и священника.

Современные женщины, к сожалению, склонны окутывать беременность каким-то романтически- героическим ореолом, но критик всегда считал, что единственная цель беременности – это здоровое потомство, а не гордость собой, умиление годовасиками, ношение слингов, яжемать и пр. В те годы, когда за границей не было роскошных платных клиник, широко использовалась пословица: «Бог дал – Бог взял».

Разумеется, болезнь ребенка вызывает сильную депрессию у любой матери. Но не каждая мать начинает при этом обвинять «систему» и «черствых людей». Мне приходилось видеть множество женщин с патологиями беременности (приходилось мне наблюдать и случай Старобинец, когда применяли тот самый мифепристон), мне приходилось видеть рыдающих женщин сразу после аборта, но эти женщины никого ни в чем не обвиняли. Видимо, привычка обвинять кого-то в чем- то – чисто журналистская. А если главный враг – природа? Люди умирают каждый день, это такой же нормальный процесс, как естественный отбор. Кем бы ни мнил себя человек, он всегда вынужден подчиняться законам природы. Мы не говорим о поразительном мужестве дореволюционных крестьянок или обычных женщин с отделения патологии беременности. Ведь они не писали и не пишут об этом книги, а нет хайпа – нет проблемы. Мы не говорим о мужестве родителей, которые выхаживают детей, допустим, с синдромом кошачьего крика или полностью парализованных. Но я всегда, видя таких детей, думаю: «Зачем вы, героические детолюбцы, обрекли на вечное страдание этого человека?» Самая большая жестокость проистекает от самой большой любви.

Эта книга – о человеке, который считает, что можно на кого-то надавать, кому-то позвонить, где-то потребовать, где-то попросить, кого-то обвинить — и все исправится. Не бывает несчастных случаев, не бывает судьбы, бывает, что ты не позвонил, недодавил, недотребовал, недожаловался. В любой трагедии виновата чья-то «халатность», но ни в коем случае не бездушная природа.

Плохо, когда человек мнит себя центром Вселенной, но еще хуже, когда центром Вселенной себя мнит блоггер, журналист, ведь ему все ОБЯЗАНЫ помогать, сопереживать, а кто не сопереживает, ну, примерно, как я, тот не человек. Кстати, в двух известных мне случаях патологической беременности «черствость» проявляли не врачи, а собственные мужья пациенток, которых неимоверно раздражала возня с нежизнеспособным существом (это не мое выражение, это выражение одного из «счастливых отцов»). Человек – существо социальное, он сочувствует только тогда, когда это не касается его лично и может выставить его в неком героическом свете. Но если чужая беда касается его зоны комфорта – нет, спасибо. Да взять ту же историю с беременной Натальей Сокол – несмотря на сильные морозы, ни один из сочувствующих, в том числе журналистов, не пустил ее к себе, но все обвиняли в черствости друг друга. Никому не нравится, когда у него воруют, но все хотят оказывать помощь людям, особенно если поднялся хайп.

Однако, перейдем к тексту. Первое, что бросается в глаза, – откровенное мимими со своими «барсучатами», зацикленность на себе и ненависть к проклятым «беременюшкам», у которых дети со здоровыми почками. Да-да, автор считает нормой ненавидеть других людей, но требовать от всех любви и уважения к себе… Драка со старухой, которая потребовала надеть бахилы. Потому что героине НАДО, а все остальные – черствые идиоты. Героиню возмущает, что именитый профессор обследует ее перед студентами. Да, для других это обычная практика (и в Германии, кстати, тоже, в том же самом Шарите), но Старобинец утверждает, что у врача «профессиональная деформация», врачу надо было идти в журналисты, они уж точно без «деформаций». Журналист, конечно, понятия не имеет, как обследовать беременных, но у него всегда найдутся тонны сочувствия. Правда, не ко всем и уж точно не к поганым овуляшкам, бомжихам и докторишкам, а только к рукопожатным людям.

Главная вина врачей на данном этапе – в том, что они говорят «вытирайтесь и одевайтесь». Эти проклятые, черствые российские врачи, которые видят пациентку первый раз в жизни и не обязаны устанавливать с ней телепатическую связь в попытке выяснить, как посочувствовать ей и велико ли ее горе. Кстати, от обследования перед студентами можно было и отказаться, это дело добровольное.

Следующий медик оказался слишком занятым, наорал на пациентку, которая требовала сделать повторное УЗИ (а какой смысл делать два УЗИ в один день, кстати?). Правда, потом он как-то помог пациентке, но все равно он сволочь. Потому что он российский врач.

Затем следуют самообвинения, но недолгие. Муж ожидаемо считает, что это не ребенок, а эмбрион. Но Старобинец уверена, что у ребенка уже есть душа. Старобинец не понимает, что вот эти все разговоры о душе, возможно, могут стоить жизни какой-нибудь женщине. Старобинец уверена, что она и ее многочисленные сестры по несчастью думали о своих детях. Скорее, они думали о себе, о своей вине из-за нелепого и опасного убеждения, будто аборт это убийство.

Снова ненависть к беременюшкам, которых врач просит не нервировать. Т. е. беременюшек нервировать можно, нельзя нервировать только беременных журналистов и небыдло. Навязчивая идея социально интеллектуальной сегрегации проходит через всю книгу.

После обследования у «человечного» врача автор принимает решение бороться за жизнь ребенка. Каково это для новорожденного – жить на диализе и ИВЛ, ей в голову, конечно не приходит. Муж не особенно рад, но не решается спорить. Мать утверждает, что «мужчины после такого сбегают» (и она права). Автор злится, что мужа не пускают в консультацию. Да, мужей туда не пускают, и детей тоже, это непреложное правило, но ей НАДО.

Немецкий рукопожатный врач говорит автору примерно то же самое, что и русские, но предлагает пообщаться с психологом. Вот и вся разница. Немецкий неонатолог тоже не говорит ничего хорошего, но ненависти к нему автор не демонстрирует. Автор как-то вежливее относится к просвещенным европейцам. Российские врачи – сволочи, потому что не предложили консультацию психолога. А вот пошел бы автор к психологу – и родил бы здорового ребенка, наверное. Правда, от заграничного психолога автор отказывается, так что критик уже не знает, что и думать. Потом автор соглашается.

Психолог предлагает почитать книгу о том, как справиться с потерей беременности на поздних сроках. В России наверняка полно таких книг. Нет, оказывается, не полно, и вот такую книгу пишет Старобинец.

Нет, извините, эта книга о том, как вогнать себя и окружающих в депрессию, как обратить собственную проблему в беспредел «системы» и бездушных врачей, как лягнуть церковников и женщин без патологий беременности, как лягнуть даже сентиментальных немцев. Я считаю, гораздо полезнее для потерявших детей на поздних сроках было бы почитать откровения т. н. «матерей-сиделок» — возможно, такое чтение оказало бы отрезвляющий эффект.

Как, в России нет групповой терапии? Ужасно. Лейтмотив этой книги – «россиянкам опять что-то недодали, а вот в Европе все есть». Правда, дети с пороками развития умирают и в Европе, но там они как-то лучше, комфортнее умирают. А главное – там не заставляют надевать бахилы, если вы не в реанимации. Т. е. в проклятой Эрэфии мы нарочно не надеваем бахилы и даже доходим до рукоприкладства с медперсоналом, а в Германии извиняемся, если их не надели, хотя это не обязательно. Анна, а вы знали, что немцы ходят по дому в уличной обуви? В гостях – точно ходят, ну и в клинике тоже. Чистота достигается путем ежедневной уборки и мытья прилегающей территории с мылом. И руки после улицы немцы не всегда моют, это просто разница в менталитете.

Автор наконец-то пьет мифепристон. В этот момент я думаю: «Слава Богу!» Но это еще далеко не конец, будет еще много обвинений бездушной отечественной системы здравоохранения, проклятых религиозников и пр. Возникает вопрос, а в чем тут, собственно, был личный героизм? Разве автор находился при смерти из-за патологии беременности? Разве автор знает, что такое преэклампсия, когда блюешь чем-то черным и теряешь сознание? Разве автор выхаживал больного ребенка? Наоборот, автор постарался обеспечить себе максимальный бытовой и психологический комфорт, автора все буквально носили на руках, не то что обычных российских баб. Все остальное – невроз. Заметим вкратце, с неврозом обычных русских баб никто особо не заморачивается, они просто пьют.

Немцы навязчиво предлагают автору взглянуть на своего мертвого бейби. Русские врачи таким не занимаются, возможно, это и хорошо. Возникает вопрос: а зачем, собственно, автор летал в Германию? Мифепристон можно принять и в РФ, критик даже видел, как его принимали, и стоит он не так уж дорого. Автор летал за более этичным обращением? Ну да. Хотя и эта навязчивая этичность автора не совсем устраивает – как же достали эти немцы с их психологическим сюсюканьем…

Доведя себя до невроза, автор посещает за немалые деньги русского психолога, которого тут же объявляет полной дурой и непрофессионалкой. Все следующие – тоже дуры. Разумеется, дуры все, кроме «трудного пациента». Возможно, чтобы вылечиться, просто не нужно вести себя как журналист? Еще у меня появилось убеждение, что автор предвзято относится молодым женщинам, априори считая их идиотками. Вот психолог Александр сразу вызывает доверие, потому что он старый мужик. Хотя говорит он те же банальности, что и предыдущие психологи.

Потом автор едет в Грецию, где наконец-то «понимает, что живет», а критик понимает, что РФ – ужасная страна, где успешным, талантливым, уверенным в себе журналисткам все попросту мешают жить. В РФ одни идиоты и идиотки, врачи-вредители, не такие туалеты, бахилы. Короче, сплошной дурдом.

Там дальше про то, как автор все-таки родил сына, а завершается все серией интервью. Оставим содержание книги, перейдем к вопросам собственно литературы. Написано это прекрасно, безупречно. Будь это романом о женщине с патологией беременности, у меня не появилось бы ни единого вопроса к автору. Можно было бы подумать, что авторская позиция все-таки не совпадает с позицией героини. Но вот эти 100 % документализма и вызывают неприятие. Автор что-то пишет о раздвоении на истеричное и наблюдающее «Я». Но наблюдающее «Я» ничем не лучше первого. Субъективизм – везде. Вокруг одни черствые сволочи. Люди, которые пытаются помочь, тоже сволочи. Тогда зачем эти «раздвоения», если объективности все равно нет и не будет? Разве волнует автора трагедия какой-нибудь верующей матрены с форума, которая лежала в шестиместной палате и причитала, что «убила свое дитя», а потом ушла в запой? Да эта матрена – просто дура, недочеловек. Вот автор – человек.

Наказать всех нерукопожатных! Вот та незатейливая идея, которую доносит до нас автор. Не материнская любовь, которая превозмогает все, – нет, забота о личном комфорте, обвинения окружающих. Автора не сильно интересует, что там чувствуют муж, дочь, мать, друзья, другие родственники. Автор – центр собственной Вселенной. Вселенной, которую, честно говоря, не хочется посещать. Никому не рекомендую эту книгу.

Не знаю, обращал ли кто-нибудь внимание на то, что в названиях книг¸ вошедших в лонг-лист НацБеста-2018, – на удивление много глаголов: «Вот мы и встретились» А. Бычкова, «Зачем ты пришла» Р. Богословского, «Вдруг охотник выбегает» Ю. Яковлевой, «Кто не спрятался» Яны Вагнер, «Мы отрываемся от земли» М. Ионовой, «Посмотрите на меня» П. Басинского (и заглавия эти, как вы, наверное, заметили, как бы перекликаются, аукаются друг с другом…). А другие книги из длинного списка если и обходятся без глаголов в названии, то, так или иначе, обозначают некое движение, антистатику. Например: «Прыжок в длину» О. Славниковой, «Шизореволюция…» А. Хлобыстина, «Письма из горящего дома» В. Назаровой, «Петровы в гриппе и вокруг него» А. Сальникова и др.

С названием книги Анны Старобинец все как раз наоборот. Она называется «Посмотри на него». Казалось бы, автор побуждает читателя к активным действиям, в заглавии содержится прямой призыв – «посмотри»! Но так может показаться только человеку, который не читал эту книгу. И это на самом деле вовсе не призыв. И не к читателю он обращен… На обложку вынесена цитата из этого ни на что не похожего и не имеющего аналогов документального романа (жанр книги в выходных данных не обозначен, и это не случайно; для меня же «Посмотри на меня» – не просто «документалка», но именно – роман; жесткий, даже жестокий, и, безусловно, талантливый роман; «роман-сражение», бескровная, но упорнейшая битва героя с упоротыми людьми, а также обстоятельствами, собственными паникой, страхом, бессилием, безволием, отчаянием, безверием, нежеланием жить etc.

Этой книге действительно трудно подобрать аналогию, поскольку здесь мы наблюдаем тот не часто теперь встречающийся в современной литературе случай, когда «что» категорически неотделимо от «как» (т. е. отделить их, конечно, можно, но это – как перерезать пуповину). Одно без другого немыслимо, непредставимо.

Впрочем, сюжет пересказать можно в одном-двух абзацах. И сюжет этот, разумеется, необычайно важен. О таком до Анны Старобинец не отважился/не догадался/не сумел написать никто. Но одной фактической истории, пусть и уникальной, и жуткой было бы недостаточно, чтобы написать такой роман. Понадобились все прозаические «наработки» автора, за плечами у которого был уже с десяток книг (романы, сборники повестей и рассказов, сказки, многообразные тексты для детей); весь журналистский опыт Анны и ее сценарные навыки.

Итак, сюжет, собственно, сводится к тому, что героиня романа (автобиографического, но это ведь и так понятно) на 16-й неделе беременности узнает, что у ее будущего ребенка – поликистоз (почки в пять раз превышают норму), а это означает «несовместимый с жизнью диагноз». И начинаются бесконечные мытарства. И «вечный бой» («Всюду беда и утраты, / Что тебя ждет впереди?»), в котором победить невозможно, можно лишь выйти из него с наименьшими потерями…

В предисловии к книжке, предупреждая неизбежные вопросы, возникающие у читателя, успевшего прочесть не вполне внятную и мало что проясняющую аннотацию на обороте титула, Анна Старобинец написала – о чем он, этот роман: «Эта книга – не только о моей личной потере. Эта книга о том, насколько бесчеловечна в моей стране та система, в которую попадает женщина, вынужденная прервать беременность по медицинским показаниям. Эта книга – о бесчеловечности и человечности вообще».

Пройдя сквозь цепь унижений, ледяную стену равнодушия медперсонала (о, разумеется не все врачи таковы! – Об этом помнит не только автор, но и те из нас, у кого среди близких друзей есть замечательные доктора, чуткие и отзывчивые), устав биться головой о каменные ступени больниц и обивать пороги поликлиник и женских консультаций, героиня вместе с мужем улетает в Германию. Там их приютит клиника, в которой они впервые встретят человеческое отношение к ним и их будущему малышу (его здесь никто не будет, как прежде, называть «плодом»), где не станут требовать немедленно избавиться от ребенка, но будут пытаться выяснить, к чему склоняется сама будущая мать: прервать беременность, при помощи врачей имитируя схватки, или же идти до конца и рожать-таки дитя, которое скорее всего умрет при родах или спустя несколько часов после них.

Роды все же будут прерваны. Но это осознанное, выстраданное и свободное решение. Мертвого малыша, дав возможность родителям увидеть его, взять на руки и попрощаться с ним, похоронят в Германии на специальном кладбище (правда, в «братской могиле»). Героиня вернется в Россию, будет больше года приходить в себя, лечиться, искать и долго не находить психолога, который ей бы «подошел», вывел бы из состояния стресса и постоянной паники, с которой она сама не в силах совладать.

Закончится все как бы хорошо. Через два года у нее родится вполне здоровый малыш. Фобии, панические атаки и бессонница покинут ее (а друзья – нет). Но на самом деле на этом ничто не кончится. И не закончилось. И слава Богу (в которого не верит автор)! Книга Анны продолжает жить (во многом благодаря переизданиям) своей жизнью, а сама Старобинец – находить все новых и новых единомышленников. Появилось множество публикаций в СМИ. Книгу обсуждали и обсуждают на формах тысячи людей. Наконец и российские врачи обратили внимание на проблему, которую «извлекла на свет» Анна…

Но изменит ли это что-либо в глобальном масштабе? – Нет, конечно. Эта книга, несмотря на допечатки тиража, дойдет – во всех смыслах – до немногих. И, к сожалению, документальный роман «Посмотри на меня» не прочтут мужчины (за исключением единиц: наиболее продвинутых и совестливых врачей; мужей, прошедших вместе со своими женами через прерывание беременности или хотя бы обычные роды, но мужья/партнеры не «отбывающие номер», а соучаствующие и небезразличные; пары- тройки критиков с не окончательно замусоренными мозгами и не закрытой наглухо душой…).

Не прочтут мужики. Не прочтут. Нет. Потому что это очень тяжелое чтение. И потому что нужно объяснить самому себе, зачем мне это нужно, если я без этого могу обойтись и, вообще, не моего великого мужского ума это дело. А для того, чтобы все это проговорить внутри себя, осознать и сделать верные выводы (т.е. взяться-таки за эту трудную книгу) требуется мужество, которое подчас легче обнаружить в себе хрупкой женщине…

Да, именно вот эти сила и мужество автора, в сочетании с опытом и талантом, и позволили ей так выстроить повествование, чтобы в него органично вписались и высказывания не шибко умных и не особо грамотных, но искренних женщин на форумах, и интервью с немецкими врачами и акушерками во второй части романа (я абсолютно не согласен с теми, кто писал, что эта часть – лишняя, и читать ее вовсе не обязательно; отнюдь – она является вполне естественным продолжением первой части, хоть и написана по просьбе издателей), и лирические отступления, и разговоры с мужем и дочерью, и описания бесконечных «боданий» с людьми, железобетонно вписанными в систему российского (а по сути – совершенно совкового) минздрава. И многое, многое другое.

Предисловие: моя дочь в определенном возрасте очень любила книжку «Первый отряд», поэтому я не могла пройти мимо произведения этого автора.

Наверное, мужской ад – это война (инициация – армия). Женский ад – это аборт (инициация в данном гендерном случае – роды), аборт на позднем сроке беременности по медицинским показаниям или искусственные роды – сверх-ад (если можно так выразиться, скорее, под-ад или «акушерско-гинекологическое подпространство»). Беатриче (без помощи Вергилия), проводит читателя по всем кругам этого не Дантова, – ведь мужчины сюда не допускаются, ну, разве в виде исключения, – ада.

В одном из кругов С. (репортаж ведется от первого лица, поэтому для краткости обозначу героиню первой буквой фамилии, тем более что, даже если книжка отмечена как 100%.DOC, всё равно есть зазор между живым человеком и персонажем текста) делает несколько УЗИ, и раз за разом диагноз подтверждается: ребенок с поликистозом, то есть нежизнеспособен, причем, раз за разом его называют просто плодом, даже муж (а он «не яблоко», – бросает мужу С.). В другом круге С. видит в клинике «беременюшек» с будущими масиками в пузике, а её «пузожитель» – «плод с пороком», «гнилая тыква», и тогда «беременюшка» превращается в крысу». Она узнает, что её будут скоблить и чистить «острой кюреткой» и что «есть целый огромный подвал таких же крыс (…) и они все визжат от боли и страха». В одном из мытарств уборщица не допускает С. до туалета без бахил, а беременным (рожавшим женщинам известно) очень надо, можно и не дотерпеть, и приходится с этой блюстительницей чистоты чуть ли не драться. И кругов в этом персонально женском аду много, куда больше девяти. И всё время гнетет выбор.

«– Я не хочу его убивать!.. Я хочу родить его и надеть на него этот памперс!.. (…) – Между прочим, женщина, у нас тут беременные – укоризненно говорит какая-то тетка в белом халате, до сих пор безмолвно наблюдавшая за нами. – А вы так себя ведете!.. – Барсук Старший встает между ею и мной и обнимает меня. Гладит по голове и шепчет: – Пойдем отсюда… – Для этого он сидел тут, на банкеточке, два часа. Чтобы обнять меня и увести из этого женского ада в холодную осеннюю тьму, в которую можно заходить людям обоих полов».

Наконец, собрав деньги, С. с мужем улетают в Германию, чтобы лечь в известную клинику «Шарите». Но ад, как его ни камуфлируй (ласковыми улыбками, хорошими словами, правильными психологами, братской могилой мертвых младенцев с игрушками на поверхности), – остается адом. Это даже не чистилище («чистилище» – не намек на слово «чистка»). В России «вам не предложат сходить в кафе – да и вам не придет это в голову», и «если вы легли в больницу, чтобы убить неродившееся дитя, то ваш долг – страдать», – так думают в России, так думала С. «У вас нет никакой причины терпеть эту боль», – общее место в Германии. «Боль – это норма», – у нас. Всё дело в разнице менталитетов «между всеми медсестрами, врачами, чиновниками, тетками и дядьками Европы и России». А, учитывая, что до Германии (и до сумм, которые запрашивают в немецких клиниках, в денежный счет которых заложено хорошее и даже прекрасное отношение), большинству русских женщин, как до небушка, то преклонение перед Западом (а вот «в юрмальском роддоме не видят никакой связи между высоким давлением и присутствием мужа», а вот в Германии даже выросший «холоднойглазый Кай» вопросом о количестве памятников в Москве, останавливает крупную дрожь и ловко попадает иглой в позвоночник), как говорила моя бабушка мне, мерзкой хиппушке,
–слегка раздражает.

Еще год чистилища (с постоянными паническими атаками) – и С. сможет вернуться в обычную жизнь. И родить здорового сына, а это в сложившихся обстоятельствах (генетическое исследование показало: вероятность повторения, что у ребенка будет тот же диагноз – 50 процентов) – настоящий героизм.

Послесловие: вторая часть (как второй эпилог известно у кого), не вполне удобоварима, хотя, возможно, полезна.

Всегда называю Анну Старобинец самым талантливым современным российским фантастом и внимательно слежу за её творчеством. Поэтому, несмотря на то, что её новая книга написана в жанре документальной исповеди, а не кибер-антиутопии, я не смогла пройти мимо. Возможно, подсознательно я даже думала, что прочитать эту книгу — своеобразный гражданский долг, чтобы знать о том, что происходит с людьми рядом и с институциями в моей стране. Чтобы не отводить глаза, а попытаться изменить ситуацию в лучшую сторону.

Книга описывает очень непростое жизненное испытание — прерывание беременности на поздних сроках по медицинским показателям. Там есть моменты, которые мне не хотелось бы знать, но всё же, выходит, о многом из этого лучше быть предупреждённым заранее. Я понимаю, почему книга на такую тяжёлую тему получилась у Анны столь мудрой и со столь точно выбранной интонацией, почему ей удалась такая потрясающая глубина. Не только из-за того, что она пережила это сама. Грустная ирония в том, что то, что происходит сейчас в сфере здравоохранения в России, иначе как ужасами назвать нельзя, а описание ужасов удаются Анне
особенно хорошо.

До самого конца книги мне постоянно приходилось останавливаться — было невозможно читать из-за непрерывного потока слёз. Надо обладать выдающимся талантом, чтобы описать эту жуткую ситуацию и тут же рассказать, какой бы могла она быть, если бы происходила не в кошмаре, а в мире, где к людям относятся по-доброму, где считают, что они заслуживают сострадания.

С большим уважением отношусь к этому труду Анны и надеюсь, что её тексты помогут нам всем изменить себя и этот мир к лучшему. Спасибо, Анна.