Шпак – сокращенно от Шпаковский, чью шапку из фольги тайком наденет главный герой и… Но не станем открывать последнюю карту, мало ли: может, кто-то захочет взять «Шпака».

В аннотации есть предупреждение-предуведомление, мол, роман сатирический и абсурдистский. Пожалуй что и так… Но вместе с тем какой то уж очень унылый. Может, потому что речь в нем идет о современном литераторе?! Иннокентий Сергеевич Догавцев (под псевдонимом Семен Сухотруб) строчит бульварные романы о полковнике Генералове, этаком русском агенте 007. И, в конце концов, решает «убить» его, чтобы «посвятить себя серьезному творчеству», – чем, конечно, вызывает недовольство издателя. Оказывается, существует мошеннически подсунутый ему и подписанный договор, из-за которого Догавцев лишается не только гонораров на переиздание («самостоянье человека – залог его материального достоинства»), но и в связи с пунктом «возмещение убытков, включая упущенную выгоду» «юрлица», вполне может потерять свою квартиру. Догавцев вначале мечтает убить директора «Варгана» Евгения Магнатулина, потом – выкрасть договор, и не без помощи других: то редактора, то новой секретарши, которая оказывается вовсе не секретаршей, а… кем-то вроде внедренного в «Варган» агента, цель: отобрать издательство у Магнатулина, для жены депутата Рюшкина. Косноязычный депутат («потому что отродясь такого не было – и вот снова»), сатирически изображенный, раз пять блеснет на страницах романа, к примеру, он говорит на митинге: «Сравнивать Землю с другими планетами – это не кощунство?» – вместо «Россия» в речи всюду весьма изобретательно подставляется «планета Земля».

Появятся еще продюсер Пыжиков и режиссер Карпентер, которые наобещают Догавцеву златые горы, но чтобы фильм состоялся, надо поменять Генералову пол, а также отправить его в море: «вместо Генералова – женщину Генералову, главный механик под прикрытием»; будет еще встреча с читателями, на которую придет секретарша Алиса, которая тоже пишет… правда, не без ошибок, в основном, композиционных.

Эпиграфом к «Шапке Шпаковского» послужила строчка из стихотворения Николая Гумилева «Волшебная скрипка»: «Бродят бешеные волки по дороге скрипачей». Но сюжет романа (во всяком случае, первая его половина) вырос, на мой взгляд, из булгаковской фразы: «…Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича…», ну, или директора издательства «Варган» Магнатулина, кстати сказать, не избежавшего участи Иуды. Маргарита устроила погром в квартире критика Латунского, и у Булгакова месть гнусным критикам – всего лишь эпизод, в «Шапке» история с «Варганом» (в созвучии прозрачный намек на давно почившее, а некогда блиставшее издательство), – составляет весь сюжет романа; как признается Догавцев: «Все что я теперь чувствую, я чувствую через призму «Варгана»».

Но, правда, в повествование вклиниваются еще отношения с двумя товарищами, один из которых и есть Шпаковский, заглавный персонаж, вроде как читающий мысли; его, сидящего в психушке (вроде Ивана Бездомного), навещает Догавцев и приносит ему фольгу, из которой физик Шпаковский и делает свою защитную шапку. Ну, и шапка тоже, по чести сказать, перекочевала из главного романа Булгакова, не из русских сказок: Маргарита сшила Мастеру «черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «М»», тут, конечно, не возлюбленная, товарищ, – который вообще-то для себя изобрел шапку, у которой антенны, «похожие на рога выступы» буквы «М», – а главный герой-литератор её позаимствовал.

Второй товарищ Догавцева – Витюша Полчанков, который думает, «что Шпаковский считал из его мозга ценные электоральные идеи» и передал тому же депутату Рюшкину. Трое друзей отправляются на дачу, вроде бы выложить мозаикой бассейн, а попадают на день рождения хозяина дачи, – причем все гости, кроме них, ОМОНовцы, – где случится инцидент (Шпаковский у всех ОМОНовцев обнаружит мысли о бабках), который отзовется очередной встречей со здоровяком ОМОНовцем (вот они – волки позорные, или по-другому – «бешеные волки» на «дороге скрипачей»!) на митинге в защиту гаражей, в результате Догавцеву дадут 15 суток, а Витюше – три года.

В спецприемнике, где, в основном, «чалилась (…) в связи с проблемами автомобилевождения», Догавцев на пару с соседом пытается приручить тараканов (тараканьи бега-то в «Беге», помните?), у которых говорящие клички «Вован, Колян и Димон», а затем с появлением Борискина, взятого за одиночный пикет, в камере возникает жаркая дискуссия, ключевым итогом которой является, конечно же: «Экое паскудное государство попалось – да и жители ему под стать».

И сны снятся Догавцеву и здесь, в спецприемнике, и дома – жутко сатирические: «На мавзолее было написано не В.И.ЛЕНИН, а МЕРТВЕЦ», «выкатившие груди, по стойке «смирно» стоящие башни» Кремля, «где боялась пролететь несанкционированная птица», «у всей этой массы нет крупицы собственной воли (…) потому она и послушна как никчемная водоросль, послушна этим вихрям, следует этим бесам и демонам». Да и всем персонажам сны снятся такие же – сатирические, и всё о митингах да автозаках, в том числе, редактору Ларисе Михайловне: впереди процессии людей с георгиевскими ленточками «звонко печатает шаг по брусчатке» «Штурмбанфюрер Мюллер! Шеф гестапо! Возглавляет колонну», и тоже «с георгиевской ленточкой». Оч-чень, оч-чень сатирические сны. Даже оторопь берет.

И сравнения, и наблюдения в романе весьма и весьма юмористические: «В то время как Димон (таракан) совершает столь же неспешный и даже поэтичный обход консервной крышки – точь-в-точь Сергей Есенин у вечереющего пруда»; «чисто выбритый и свежепорезанный»; «мне нужно на третий, а я не Карлсон с пропеллером в заднице»; «он навалился на меня со всей присущей ему деликатностью – то есть как медведь»; «перемена газетной подписи с «Е.Банский» на «Е.Магнатулин»…»; с лицом «будто вырубленным тупым топором или вылепленным ногами»… Одним словом, «что же касается качества шутки, то оно говорит лишь о качестве (…) чувства юмора, и прежде-то не самом высоком, а теперь и вовсе, вероятно, весьма приземистом».

И если у вышеупомянутого Булгакова «тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город», то здесь происходит следующее: «На средиземье опустились века тьмы». Вообще автор довольно часто постмодернистски вставляет в текст цитаты (и анти- цитаты) из чужих произведений, то вот из Толкина, весьма афористично устами Шпаковского сказав: «Что для других – фэнтези, для нас – сугубый реализм», а то, например, такой пассаж: «Двигались вроде к Курскому вокзалу, и вот на тебе: вокзала нет, а зато Кремль далеко впереди маячит» (ну да, как известно, у Венедикта Ерофеева как раз наоборот). И еще разок: «Но сколько бы мы ни пытались оказаться у Курского вокзала, мы вместо того опять и опять обнаруживали себя на Красной площади, у Спасских ворот Кремля». Притом, всё происходит во сне, вернее, в двух снах, один сон в начале романа, другой – в конце. И – вот на тебе: никак нынче не попасть на Курский вокзал! Даже во сне. Даже в двух снах. Вот бы Веничка подивился! Да-а, эвон Кремль какую силищу взял в судные-то дни (и ночи)! Только шапкой Шпаковского из фольги и спасешься! И то не факт.