Вы знали, что до начала 1990-х в Ленинграде вообще не было жизни после 23.00? А где появился первый сквот? О чем на самом деле песня Цоя «Мы ждем перемен»? Чем московский художественный мир отличался от ленинградского, а авангардное искусство от дип-арта? Что значит слово «Асса», и что увидел основатель Ордена нищенствующих живописцев Арефьев, однажды забравшись на дерево?

На эти и множество других вопросов дает ответы Андрей Хлобыстин в своем масштабном труде «Шизореволюция. Очерки истории петербургской культуры второй половины ХХ века». Название в данном случае лукавит, потому что узнаем мы и про Екатерининские ассамблеи, и про традицию «живых картин», и можем во всех подробностях изучить жизненный и сексуальный путь графа Федора Толстого «Американца». Хлобыстину удалась не просто книжка «о культуре и искусстве», у него получилось погрузить читателя в атмосферу практически всех славных десятилетий петербургской культурной жизни.

Денди, похабы, электронные музыканты, сквотеры и, разумеется, художники разных исторических периодов получаются у Хлобыстина такими родными и живыми, как будто только что посплетничали с ними на улице или выпили в баре.

Андрей Хлобыстин — человек невероятно образованный и хорошо разбирающийся в своем деле (Джорджа Агамбена он процитировать умеет лучше, чем мастер дефекации Бренер), при этом у него получилось избежать профессионального «птичьего языка» и создать действительно правильный, внятный и понятный любому памятник ленинградской культуре. Вот, правда, не знаю, хорошо или плохо, когда городская культура остается только в виде памятника.

Можно спорить о размере (многие находят его избыточным) или оформлении этой книги, но, без сомнения, она украсила ландшафт петербургской жизни 2017-го, да и последующих годов. Искренне желаю «Шизореволюции» удачи в Нацбесте-2018, да и в других премиальных историях.

Искусствоведческая книга, которая так и просится для переделки в сценарий. И фильм мог бы получиться отличный – безумный, богемный, сокрушительный, как и время, о котором написана книга. Ленинградский-петербургский андеграунд эпохи «перестройки и гласности», профанация и десакрализация опостылевших догматов позднего советского извода, «Новые академики» под хоругвями Тимура Новикова и Георгия Гурьянова, первые гей-иконы и травести-королевы под юбками Мамышева-Монро, ветер перемен, красная волна, роскошные шпионки и агенты влияния, наводнившие обе столицы.

Андрей Хлобыстин — искусствовед, художник, критик, лицедей сам находился в гуще революционных событий, плечом к плечу с соратниками, в этой фонтанирующей лаве распутства, деструкции, низвержения и высмеивания всех прежних богов. Эта революция натурально брала штурмом обезлюдевшие дворцы, выставочные залы, глянцевые журналы. И, как положено всякой революции, пожирала своих детей ненасытным брюхом.

Я отлично помню то время, знала некоторых участников событий, дышала парами этой кипящей лавы. Но, пролистывая добротное издание со множеством иллюстраций, не испытываю ни тени ностальгии. Этот сладостный потлач, исступленное саморазрушение, надругательство над всеми системами и структурами, поклонение хаосу по счастью, не разрушило нас дотла. Но принесло целительное отрезвление и обновление.

По счастью, и Андрей Хлобыстин смог выжить в самом эпицентре извержения творческой лавы и теперь как Плиний младший собирает свидетельства, которые имеют огромную ценность и для сегодняшних исследователей, и для потомков. Стиль изложения событий и комментарии имеют несколько тяжеловесный и запутанный характер, но выжившему после катастрофы не так-то просто собраться с мыслями и оглянуться назад без гнева, сожаления, ужаса или стыда.

«Шизореволюция, о которой так долго говорили французы, произошла в одной отдельно взятой стране: в России бессмысленные танцы ознаменовали крушение уровня текста. Благодаря фантастическим переменам и путешествиям мы ощутили, что нет центра и периферии, что всюду жизнь, и интересно не находиться в какой-то „столице“, состоянии, а
перемещаться между ними, быть в путешествии, трансформации, трансе. Нужно признать, что совок задержал наше взросление, отчего с наступлением перемен многие ударились в запоздалое либертинство и всевозможные эксперименты с новыми поколениями веществ, часто стоившие жизни и рассудка. Несчастные истории страстной любви шли волнами, трудно было назвать хоть одну нормальную семью. До сих пор чувствуется инерция тех событий. Все взболталось и перемешалось, Новиков эксплуатировал принцип „перекомпозиции“, а диджеи начали сводить несовместимое, создавая клипы-химеры».

Думаю, «спасибо» за эту книгу скажет автору еще не одно поколение искусствоведов, кураторов и художников.

Писать об этой книге мне легко и приятно, поскольку тема ленинградской/петербургской культуры конца ХХ века отдельной линией проходит в моем собственном тексте, который пока в работе. У меня, правда, больше внимания уделено музыке, а у Хлобыстина визуальным искусствам – но все равно это один и тот же историко-культурный феномен, который философ Секацкий назвал асса-культурой, и с его легкой руки термин пошел гулять по устам.

Итак. На рубеже 70-80-х ХХ столетия в город Ленинград ударили таинственные молнии. Они ударили, энергии взвились – кто-то, как водится, оказался глух и слеп, невосприимчив, а кто-то эти энергии впитал. Не с тем, чтобы отяжелеть, а – чтобы засветиться. И те, впитавшие, понесли дальше, щедро делясь с первыми встречными, это жесткое излучение – свой магнетический заряд. Движение их выразилось в небывалом всплеске художественной активности, в сравнении с которым балаган 60-х – писк замученной птички. В результате их, этих облученных, беспечных дел, в процессе проживания ими своих подсвеченных дарованным огнем жизней сгустился пространственно-временной культурный феномен, как бы орех кристаллической друзы: такой ни раскусить, ни проглотить – застрянет в горле. Речь об асса-культуре. Собственно, этот орех и был их, облучённых, главным коллективным делом, роевым творением – манящим, ярким, не похожим ни на что.

Разложить асса-культуру на фракции довольно затруднительно. Да, собственно, и ни к чему. Ленинград той поры – клокочущая уха, где в котелке над пламенем дружно хохотала вся пойманная в сети рыба: и щука, и судак, и сиг, и линь, и сом, и остроперый окунь. Ранжир и цеховая замкнутость отсутствовали – все происходило едва ли не одновременно, разом, как будто в чрезвычайной спешке. Вероятно, самые чуткие догадывались о краткости отпущенного срока, поэтому создавали и придумывали впрок, с запасом, не представляя, что сгодится нынче же, а что невесть когда. Музыканты, художники, поэты, лицедеи и те, кто, не укладывался в рамки жанра и творил цветной витраж из собственной единственной и драгоценной жизни – это они, паладины и творцы асса-культуры, свершившие свою шизореволюцию. Оценить личный вклад каждого персонажа в ее, этой культуры, производство, пожалуй что, нельзя. Первенство того или другого определялось волей мгновения – от музыки флаг переходил к живописи, затем снова к музыке, затем к кино, к театру, потом еще раз к живописи, снова к музыке… Вихрь закручивался, набирал силу и в центре его воронки, в глазу бури один танцующий дервиш сменял другого – Гребенщиков, Шинкарев, Курехин, Майк, Новиков, Цой, Юфит… Список можно расширять и расширять – кроме ключевых фигур, были и гении мизансцены, и предтечи, и пехота, и те, кого конструкция с сердечником, вокруг которого вихрился вихрь эпохи, выдергивала из далеких мест и втягивала в свой бешеный круговорот. Каждый, кто еще помнит то время и тех людей, волен сам соотнести того или иного персонажа с бесспорным эталоном. Которых здесь по меньшей мере два – Курехин и Новиков. Фантастические безумцы.

Они, конечно, разные – Курехин и Новиков. Но вместе с тем во многом схожи. Их главным творением были не записанная или сыгранная музыка, не картины, герои и события, а художественная ситуация в целом. Поражает скорость и воздушность их – и, разумеется, их соратников – захватывающих пируэтов. Никакого изнурения, вынашивания замысла, мук творчества – произведения, даже подлинные шедевры, создаются и проживаются на лету, как узоры текучей жизни. Ничего не жаль по отдельности, ничто по отдельности не рассчитано на вечность. Именно поэтому вечности пришлось принять все время целиком и заключить в орех – до срока, когда придет вода и ядро может упасть на благодатную почву.

Словом, тогда был построен наполовину призрачный, однако признанный и осязаемый за счет предъявленных сокровищ мир, который к концу девяностых исчез с радаров, как Китеж перед ордами Батыя. Мир асса-культуры оказался не по зубам бандитам и даже отбил у них, очистив от «малин», «Клуб НЧ/ВЧ», Пушкинскую, 10 и другие сквоты, но не устоял перед явившимися вслед за бандитами политиками. Потому что те в своем цинизме, жадности и жлобстве оказались беспощаднее предшественников. Время асса-культуры схлопнулось. У каждого из ее паладинов был свой триумф, своя минута славы. И свой вклад в коллективное творение особенного времени-пространства, где и по сей день длится их звездный час. Длится потому, что то время, в действительности, не завершилось – свернулось в кокон, обросло скорлупой и спрятало внутри свою загадочную истину, которая еще будет предъявлена в конце времен, подобно сердцу на суде Осириса.

Вот такая книга очерков. Андрей Хлобыстин сам из тех времен – художник, искусствовед, танцующий дервиш, закручивавший вихрь. В его книге есть много что еще: сравнительный анализ с московским концептуализмом, рейв-эпидемия и т.д. Но об этом уже не стоит.

Получил редкое удовольствие. Однако сколько нас осталось – тех, кто помнит то неизъяснимое волшебство карнавальной круговерти? Тот хохот беззаветных скоморохов, которые давали дуба от собственного смеха, как дрожжи в браге от продукта своего метаболизма? Хочется верить, что наберется целая тыща. Именно таков тираж «Шизореволюции».