Валерий Бочков.
«Время воды»

Рецензии

Наташа Романова

Воды налил

Глобальный пафос категории времени заложен уже в названии книги, автор которой хотел воплотить идею апокалипсиса, сконструировав новый кавер ветхозаветной темы всемирного потопа. Наконец-то человечество допрыгалось, у бога лопнуло терпение, и вот теперь извольте спасаться кто может. А дальше спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Собственно масштабного панорамного утопления всех народов автор нам демонстрировать не взялся, спасибо и на том. Пролонгированно тонет и борется с течением, бурей, «мартышками-каннибалами», акулами, крокодилами и стервятниками здесь одна немолодая тетка пятидесяти лет, которую автор упорно называет по фамилии, хотя она у нее длинная и незапоминающаяся – Филимонова. Понятно, что любая другая тетка (да и дядька тоже) в неравной борьбе со стихией в условиях армагеддона быстро бы поехала крышей и пала духом, идя ко дну, но автор несколько раз нам настойчиво намекает об особо авантюрном характере героини: оказывается, в свое время она совершила беспрецедентную акцию: обманным путем устроилась на работу парикмахершей, хотя и не имела понятия, как правильно держать ножницы и включить фен, и ничего, прокатило. Так что такие люди нигде не пропадут. Собственно говоря, кроме этого трудоустройства больше мы о ней ничего не знаем. Пару раз на страницах мелькнул какой- то Эдвард, очевидно, ее бывший сожитель, но его неопределенный образ растворился в тумане. Еще из воспоминаний среди бушующих волн два раза всплывает повесившийся на яблоне дед Артем, но оба этих персонажа ничего существенного к образу героини не привнесли. Она по-прежнему гребет и гребет, сидя в контрабасе, как Дюймовочка в скорлупе, то под палящим солнцем, то во тьме, пока не обнаруживает себя на пароме среди пациентов дурдома без аминазина, а потому буйных. Для усиления бреда все эти находящиеся в реактивном состоянии типы еще и наряжены в театральные костюмы с аксельбантами, галунами, страусиными перьями, колпаками, кистями и всякой мишурой. Для этого на пароме случайно обнаружился склад с реквизитом Паневежского театра им. Чюрлениса – специально, чтобы психи нарядились в пух и перья, вызывая у просвещенного читателя культурологические ассоциации и аллюзии, а малокультурному населению, кто остался к таким намекам глух, автор сам не дает остаться в неведении, разъяснив свою глубокую метафору просто и доступно, как пятиклассникам с задержкой психического развития: «А наш паром, – внезапно спокойным голосом произнес доктор, – в определенной мере модель вселенной, копия того мира, что исчез, «Корабль дураков» безумного Иеронима Босха помните? Там, где монах с монашкой пытаются откусить от подвешенного на бечевке блина, монашка играет на лютне, а лютня, между прочим, символизирует вагину. А игра на лютне, соответственно, символизирует разврат… Босх тогда уже понял, что наш корабль без руля, так сказать, и без ветрил на всех парусах несется в ад».

Этот волшебный паром непонятно как подобрал болтающуюся в спасательном жилете в водах всемирного потопа героиню, а как – об этом мы можем только догадываться, но так или иначе она к собственному удивлению обнаруживает себя уже на нем в компании девочки с эндогенным расстройством и двух разнополых психов, грузина и русской (с закосом под немку); основной личный состав пациентов дурдома едет в трюме. В отношении судна, движущегося в неизвестность, авторская метафоричность колеблется между Сциллой «Корабль дураков» и Харибдой «Ноев ковчег». Очевидно, оно задумано как гибрид этих двух реликтовых плавстредств. Насчет второго если и были сомнения, то отпали после того, как автор недвусмысленно намекает и даже, можно сказать, утверждает, что психи на пароме все начали совокупляться друг с другом, как те твари, которых по паре. Но из этого спаривания ничего не вышло, и вообще вся линия с дураками на корабле оказалась тупиковой, поэтому ему был уготован наикратчайший путь на дно посредством взрыва цистерн с бензином. Это проверенный, хоть и избитый способ завершения исчерпавших себя сюжетных линий, «удачное» решение, когда неизвестно, чего делать дальше с персонажем (а в данном случае, с целой массовкой): объект надо спалить и уничтожить. Итак, корабль идет ко дну, героиня (разумеется, единственная, кто спаслась) снова оказалась в воде и продолжила плаванье в одно лицо (уже без спасательного жилета), но с приобретенной сверхспособностью в любую бурю и пекло держаться на воде, как какой-нибудь непотопляемый терминатор.

Это все вместе с балом-маскарадом танцующих под аккомпанемент фортепиано сумасшедших в средневековых костюмах из реквизита театра им. Чюрлениса, которые, как и рояль в кустах, так кстати здесь оказались под рукой, можно было бы расценить как не очень увлекательный (если честно, довольно скучный) приключенческий роман, типа sea novel с до неприличия избитыми эсхатологическими мотивами, если бы не постоянные рассуждения о судьбе всего человечества, «о Боге», его роли и позиции как в глобальном смысле вообще, так и в этой истории и в жизни героини Филимоновой в частности. Рассуждения, надо сказать, банальные – на уровне играющих в домино посреди дачного двора пенсионеров, читателей газеты «АиФ» и дайджеста «24 часа» для лиц пожилого возраста. «Каждый организм проходит определенные стадии: рождение, взросление, зрелость, старение и смерть… любой организм, лишь родившись, в сей же самый момент уже обречен на смерть. Это лишь вопрос времени…» Да уж, не поспоришь. А вот героиня в борьбе со стихией ведет разговоры с богом: «ты решил развлечься, позабавиться, устроив всю эту чехарду… и вся эта кровь и смерть, и войны, и голод, и эти тощие африканские дети, что дохнут как мухи, – все это ты!.. Землетрясения, засуха, наводнение – тебе это нравится? Освенцим и Хиросима… не говоря уж про атомную бомбу…» и т. д. Справедливости ради надо отметить, что здесь автору удалось попасть в самое яблочко: реплики вполне на уровне и точно соответствуют статусу: именно так – я это слышала не раз – и должны рассуждать не обремененные головным мозгом тетеньки предпенсионного возраста, работающие в каком-нибудь салоне красоты «ПрестижЪ», ютящемся в глубине района в подвале дома брежневской застройки. До пенсии героине осталось плыть не так и долго, и она даже, можно сказать, не за горами:

«Филимонова барахталась, отплевываясь и ругаясь… Она, плавно, разгребая воду, осмотрелась. На западе темнели горы… верхушки гор стали розовыми…»

Вот оно как: конец света отменяется. Так что теперь главное, чтобы пенсионный возраст не повысили. А то ведь – бог его знает, какой подлянки от него ожидать. Данная книга сгодится для того, чтобы скоротать время ожидания этого самого возраста, хотя ее конкурентные преимущества перед другими отвлекающими средствами весьма сомнительны.

Владислав Толстов

Валерий Бочков «Время воды»

Какая все-таки у нового сайта «Нацбеста» удобная навигация. Нажал на кнопочку «Другие книги автора» — и тут же узнал, что в прошлые годы за звание национального бестселлера боролись уже боролись книги Валерия Бочкова – «Медовый рай» и «Коронация зверя». Я читал, помню, что «Медовый рай» про американскую тюрьму, «Коронация» — про то, как в России произошел военный переворот. А вообще Валерий Бочков сейчас пишет много, и в журнальных публикациях, и отдельные издания выходят – не заметить его невозможно. Я вот помню, мне сильно понравился его рассказ из американской жизни, как мужик попадает в аварию, оказывается с маленькой девочкой где-то посреди заснеженного леса, чудом спасается, а девочка потом говорит ему, что когда вырастет, выйдет за него замуж. «Лолита», Джек Лондон, Стивен Кинг в одном флаконе. Shaked not stirred, как говорится.

Во всех энциклопедиях сообщается, что Валерий Бочков с начала 90-х живет в Соединенных Штатах, а люди, живущие в Штатах и старающиеся при этом стать российскими писателями, представляют интерес не только культурологический, но и, так сказать экзистенциальный. Чаще всего их книги – это такая «эмигрантская проза наоборот» — человек уже расстался с родиной, но пишет книги, чтобы доспорить какие-то споры и рассказать, как именно родина должна жить, как правильней. Валерий Бочков отличается тем, что, во-первых, пишет хорошо, во-вторых, он не собирается давать уроки правильной организации жизни (хотя я не все его книги читал, может, где-то и это есть), а просто придумывает истории и рассказывает их на хорошем русском языке.

В общем, «Время воды» тоже такая придуманная история. Некий катаклизм обрушился на человеческую цивилизацию, Всемирный потоп. И мы следим за судьбой женщины, пятидесятилетней Анны Кирилловны Филимоновой, которая чудом выжила, и теперь старается спастись, добраться до уцелевших территорий – где-то высоко в горах, говорят, люди выжили. Она сооружает плот из контрабаса, питается выловленными из воды апельсинами, встречает таких же бедолаг. То пастора, который «делает аларм», беспрестанно бьет в колокол на полузатопленной колокольне, то мальчика, то дезертира, то психов, которые оказываются реальными психами, пациентами сумасшедшего дома.

Однако это не пособие по выживанию во время Всемирного потопа. Бочков насыщает текст как разными религиозными символами, так и разговорами и размышлениями о Боге. «Филимонова называла себя гностиком — ей нравилось слово, да и беспечная безбожность пионерского детства заложила фундамент. Однако убежденной атеисткой она не была: филимоновское отношение к Богу было почтительно настороженным, ее тип гностицизма вполне допускал существование некой Высшей Силы. Почему бы и нет? На всякий случай она иногда даже ставила свечи и украдкой неловко крестилась в каком-нибудь темном углу церкви, на Пасху непременно красила яйца и от случая к случаю невпопад постилась».

Мне такой прием показался не очень убедительным. Я думаю, у Филимоновой есть куда более серьезные проблемы, после решения которых можно в принципе, поразмышлять о божьей каре. Вот в том же рассказе о замерзающих в машине людях о Боге как-то не думают, а стараются прежде всего найти теплое помещение и еду. Возможно, это такой эксперимент: а давайте попробуем представить, что весь наш мир ушел под воду, на поверхности остались только отдельные представители человечества, вот Филимонова, например – будет ли она в такой ситуации предаваться душеспасительными размышлениям?

«Время воды» оставляет странное впечатление. От Валерия Бочкова можно было бы ждать очередного бойкого текста о том, как человек попадает в некие экстремальные обстоятельства и с честью из них выбирается. На Бога, положим, надеется, но и сам не плошает. А в новой книге слишком много, извините за неудачный каламбур, воды. Мне куда больше понравился «фрагмент романа» «Обнаженная натура», помещенный после «Времени воды», о любви художника к натурщице, его я читал с куда большим интересом.

Ната Сучкова

«Время воды»

Роман Валерия Бочкова «Время воды» было бы интересно экранизировать. Во-первых, там есть все, чтобы отснять фильм-катастрофу. Негромкую катастрофу, которая начинается без апокалиптических предчувствий, буднично и даже как будто немного забавно – парикмахерша среднего возраста пережидает вселенский потоп на колокольне. Небольшой латышский городок, а с ним и, как минимум, добрая половина Европы, оказываются затопленными водами вселенского потопа. Где-то горах, в Татрах, в Альпах, возможно сохранилась жизнь, а здесь, вокруг Филимоновой, осталось лишь несколько точащих из воды верхушек деревьев, колокольня да шпиль кирхи, на которой спасается ее товарищ по несчастью (или – как посмотреть – по счастью оставаться пока в живых) латышский священник. Узнаваемые латвийские подробности делает этот апокалипсис каким-то уютно-нестрашным, до поры до времени (до акул и океанских волн) совсем не похожим на голливудские армагедонские страшилки, а почти каждый из встреченных Филимоновой на пути к спасению персонажей претендует на архетип.

Поначалу кажется, что Филимонова застряла на своей колокольне, и мимо нее, как в известной пословице, проплывет сейчас все неважное и ненужное, что было в жизни. В ситуации потопа система ценностей (бытовая – буквально, а бытийная – фигурально) мгновенно переворачивается с ног на голову: казавшееся насущным становится не более, чем мусором, проплывающим мимо, а нужным мгновенно становится то, что никак не было сокровищем в прежней допотопной жизни. В поисках спасения в ход ищут доски, веревки, мотки лески, даже старый контрабас, из которого и строит Филимонова свой маленький плот. Но Филимонова не персонаж дзэна, она человек действия, она, конечно, не будет сидеть на колокольне, рефлексируя и созерцая. На маленьком плоту пускается она в свое большое плавание.

А дальше начинается то, что так важно для любой экранизации – экшен. И зрелища. Всего этого автор выдает нам достаточно. Тут и крокодилы с макаками из заполненного зоопарка, и немой мальчик на лодке, умело ловящий лещей на крючок, изготовленных из золотой сережки Филимоновой, и акулы, и шторма. Ну и апофеоз экшена – приключения Филимоновой на лайнере дураков, с галерей персонажей, словно только что сбежавших из психушки. Как выясняется в последствии – действительно сбежавших! Есть тут и обязательные для хорошего кино флешбэки, из которых читатель узнает практически всю филимоновскую жизнь. В общем, это действительно отличный коктейль для вполне смотрибельного кино, найдись у него дельный режиссер и некоторое количество бюджета для спецэффектов.

Что же до прозы, то она и читабельна, и легка, и чаще забавна, чем страшна. Уж во всяком случае, читать «Время воды» было определенно не скучно. Другое дело, что задача автора облегчалась заданными им же условиями: персонажи берутся ниоткуда, уплывают в никуда, периодически смывается за борт и сама героиня, так же регулярно и закономерно впадает она в ключевые моменты в беспамятство, из которого выходит уже в новой мизансцене. А в таких условиях нет нужды особо заморачиваться – придуманная реальность создает сюжет за тебя. Рок ли властвует над героями? Бог ли ведет их утлые суденышки по бурному морю жизни? Только ли функция человек или самость? Все эти вопросы, безусловно, волнуют автора, но остаются лишь проговоренными, не прожитыми героями, не явлеными в поступке или в ситуации морального выбора. Автор словно не властен над своими героями. Плывущие по воле волн, они отданы целиком во власть стихии, где у них просто не остается ни сил, ни возможности для маневра – все делает за них она сама. Метафора ли это самой жизни, в которой нет особой разницы ждешь ли ты, когда ее смысл и суть проплывут мимо твоей условной колокольни, или плывешь на старом контрабасе по бурным волнам, и, в конечном итоге, от тебя, увы, одинаково мало что зависит? Вполне вероятно, что и так.

Леонид Немцев

Подготовительные курсы к «Введению в веру». Младшая группа

Когда читаешь в аннотации фразу «Часто ли мы задаемся вопросами: что есть Бог и что есть мы?», то берет оторопь. Наверное, в конце 80-х годов эта философская отвага могла украсить книгу (о чем угодно). Но как это выглядит сегодня? Это всё равно, что спросить: А Вы думали когда-нибудь, почему небо синее? Или: А догадался ли кто-нибудь использовать отходы подсолнечных семечек после отжима масла, делать сладости, например? И представьте, если бы кто-нибудь ответил: А что, их как-то можно использовать?

Так разговаривают о Боге в детском саду: воспитатели – только если хотят привлечь детей к какому-то неумелому мероприятию (дождь за окном, дети лишены прогулки и надо их как-то занять); дети – если на них нападет настроение поболтать о чем-нибудь, имитируя взрослую светскость. «У Анны Филимоновой теперь достаточно времени, чтобы поразмышлять над этим». Ну что же, почему нет? Могут быть детские книги о женщинах, почти выходящих на пенсию и оставшихся детьми, даже если они оказываются в постапокалипсическом мире, над которым поднимаются в контрабасе на несколько метров. И есть такое допущение: она никогда не задумывалась… «На всякий случай она иногда даже ставила свечи и украдкой неловко крестилась в каком-нибудь темном углу церкви, на Пасху непременно красила яйца и от случая к случаю невпопад постилась». Но не задумывалась. Так бывает.

Что касается Второго Потопа, то это идея полна роскошных возможностей и самых пронзительных аллюзий. Учитывая первый вопрос аннотации, я буду говорить понятно. В Японии есть такой мультипликатор, которого интересно смотреть и детям, и взрослым, и, наверное, Богу, если бы о нём задумывались. Зовут его Хаяо Миядзаки. И тема Великого Потопа у него появляется в мультфильме «Рыбка Поньо». А есть Исао Такахата, у которого в мультфильме «Панда-копанда» (1972) тоже есть серия о наводнении и путешествии над затонувшей землей. У Миядзаки утонувшие люди продолжают жить под водой, потому что мир непредсказуем и полон разнообразных богов. Жильцы дома для престарелых даже избавляются от ходунков и болезней.

В книге Владимира Бочкова тоже есть этакая ирония в вопросах смерти. Наверное, чтобы не пугать читателей дошкольного возраста: «На сегодняшний день в тираж вышли и все остальные, причем независимо от возраста». Взрослые поймут, что все умерли, а дети не знают слово «тираж». Можно сказать им, что это про книжки. Раньше нельзя было публиковать книжки про Бога, а теперь они все вышли в тираж. Вышли и ушли. И поэтому приходится думать о Боге заново, с самого начала.

Задаётся две темы: а) как управлять контрабасом в условиях стихийного бедствия мирового масштаба (впрочем, контрабас продержался недолго) и б) как думать о Боге? Филимонова к Богу-Сыну претензий не имеет (то есть дальнейшие мысли не о нём.) А вот Бог-Отец у неё ассоциируется с дедом Артемом, который повесился на антоновке. Тут есть существенные претензии. «С тех пор Филимонова не ест яблок, при одном виде у нее перед глазами всплывает перекрученный ремень, белая борода и костистые босые ноги, едва касающиеся острой высокой травы». Вопросы к уроку: дети, а вы с кем ассоциируете Бога-Отца?

Когда за её дом цепляет труп бодлеровской (то есть павшей и разлагающейся) лошади, Филимонова, разумеется, обращается к небу: «- Ну что ты меня мучаешь? Что тебе нужно? — крикнула она, задрав голову». Налаживается односторонняя связь. И, надо заметить, небо не слишком мучает её зрелищем человеческих смертей, щадя в ней сущего ребенка. Тела начнут всплывать чуть позже.

Контрабас только основа плота, он укреплен дверью и сосновыми досками. В плавании выясняется, что Филимонова больше знает о Боге, чем соседский пастор. Она делает предположение: «Может, его просто нет?» И у пастора дрожит подбородок, он даже не берет предложенный апельсин. Хорошо, что она ещё не заговорила с ним о Санта-Клаусе и Зубной Фее.

В сущности, повествование похоже на выживание советского школьника в условиях сказки. Выживет тот, кто проще. Цель у плаванья, скорее, познавательная. Филимонова не объединяется с выжившими. В плаванье её отправило то, что уровень воды поднимается, но пастора и старушку она оставляет в памяти, как вехи личной истории.

Дальше у нашей Робинзонки появляется свой Пятница, глухонемой белобрысый мальчишка. Они ловят рыбу. Отбиваются от стервятников. Попутно она вспоминает своё допотопное прошлое, которое было бы мало интересно, если бы она вдруг не стала одним из выживших в мировой катастрофе. Кто выжил, тот и прав.

Когда Филимонову вылавливает баржа с психами, становится по-настоящему апокалиптично, как во всех подобных историях. И о Боге тут думать не принято. Фрау Ульрика (серийная убийца, мазавшая жертвы медом), имеющая склонность к трибадизму, является фюрером этого мира. Вот у неё и возникают мысли о предначертании, о том, что выжившие спасены не случайно, они избранные. Начинаются беседы в стиле «Морского волка». То есть фрау говорит, а Филимонова в ответ вспоминает молча. В сущности, если о Боге говорит серийный убийца, на этом всё…

В условиях сумасшедшего дома происходить может что угодно. Так и ждёшь, когда героиня сбежит. Начинается восстание психов, она сбегает. Тема Бога звучит нитевидно: Неужели это всё? И – Я не могу выдумать Бога, не знаю, как полюбить!

В бегстве наступает стадия сделки: приведи меня к людям, и я в Тебя поверю. Вместо людей встретились бакен и акула. Филимонова, в сущности, начинает думать, что до сих пор встречавшиеся люди – и есть Бог: «— Господи! — Она подняла лицо. — Ты или садист, или дурак. Оставь меня наконец в покое!» Но разговаривать с ним уже не перестаёт. Когда в её воспоминаниях всплывает дед Артём, убивающий птенца из жалости, тогда наводнение идёт на убыль.

Выводы: Бог-Отец убивает из жалости. Или его нет. Всё разворачивается в стиле обиды атеистов на Бога за то, что его нет. Или других обид. Например, на то, что Он так ничего и не объяснил. В общем, стоит лучше заполнять своё время, чтобы не было времени думать. Видимо, теперь Филимонова найдет, чем заняться. Хотя представлять это совершенно неинтересно.

В довесок автор предлагает отрывок из романа «Обнаженная натура». Отрывок лиричный и неплохой. Но послушайте, как он начинается: «Хочешь, я расскажу тебе, как нас учили рисовать? Обучение классическому рисунку — штука нудная и малоинтересная и начинается оно с правильной заточки карандаша». А мы успели или не успели согласиться? Ладно, уже слушаем…

Карандаши, ватман, унылый натюрморт. Но постепенно всё идёт к открытию обнаженной плоти. Сначала старик. Потом крашеная тетка. Неэротичная. «Сероватые прожилки на парафиновых грудях, куриная кожа дряблой шеи, жирные ляжки и грязные плоские пятки производили скорее обратный эффект». Представить за этим описанием человека сложно, но художнику виднее. «Стоило мне прикоснуться карандашом к бумаге, голая женщина в моем сознании исчезала, и на ее месте появлялась обнаженная натурщица, обращенная ко мне в три четверти. С этого момента Ангелина Павловна превращалась в гармоничную конструкцию из идеальных костей, обтянутых превосходно упругими мышцами. Динамичный поворот торса, сильная шея, горделивая посадка головы, энергичный угол локтя — вот что я видел». По сути, художник преобразует своим видением реальность. Эта тема уже становится интересной. Эстетика воображения художника – это же хороший вопрос, наконец. Уже не для детей, для подростков. Но тема тут же возвращается обратно к заявленной. Мы сразу перескакивает в юношескую влюбленность, для которой художественное мастерство – вопрос не лишний.

Герой влюбляется в новую натурщицу. Это нежное и трепетное повествование. Но он остаётся художником. Любовь открывает целостность обнаженной натуры. И эта целостность не только телесна. И натурщица Лариса ходит в церковь. Герой называет её Саломеей. Любовь к ней сложна, опасна и имеет солоноватый привкус от крови на губах.

Эта часть книгу гораздо живописнее и подлиннее, чем поиски Бога в воде. Герой здесь чуть начитаннее, подробно пересказывает историю Лота. Он освоил первый том Пятикнижия (ну хорошо, о Соломее рассказывается в последнем). А потом не менее подробно читает лекцию по Пьете Микеланджело. (Как хорошо жить в опустошенном мире, где ещё никто ничего не знает.) А тема обнаженной натуры витиевато приводит к образу обнаженной сабли, которую подарил де Голль (!). Ждите продолжения…

Автор вдруг приобретает живописное спокойствие, цепкость взгляда, красочность. «В чернильной топи Москвы-реки отражались маслянистые зигзаги фонарей, в доме на том берегу погасло еще одно окно. Осталось всего два. Всего два на всю темную, точно океанский утес, угольную громаду. По Краснохолмскому мосту, набирая скорость, словно собираясь взлететь, промчался пустой троллейбус. От этого звука и от теплого канифольного света внутри салона меня наполнила тихая радость: да, можно быть уверенным». В таком состоянии уверенным можно быть в любви, в Боге и в чем угодно.

Бедная, бедная Филимонова!

Сергей Морозов

Валерий Бочков «Время воды»

Как ни упраздняют деление литературы на большую и маленькую, высокую и низкую, а оно остается. Прежде всего, в голове самого писателя. Фантасты громко кричат «фантастика – тоже литература!», потому что в душе считают, что занимаются делом постыдным и нехорошим. Ну и пыжатся, соответственно. Почему литература считается большой? Потому что там темы серьезные, а не скоморошество и «тайны мадридского двора». «Возьму-ка и я себе тему пожирней, да понаваристей! Глядишь, тоже выйду в большие писатели!»

Что-то такое начало происходить с Валерием Бочковым. Он зачем-то решил стать Писателем с большой буквы, ворочать глобальные темы. Ну а какая самая глобальная? Понятное дело – Бог. Пиши про Бога, все подумают: «О, книжка умная. А автор-то тоже голова!». Только глупые писатели про каштанок, да мальчиков, которые едут по степи в город на учебу, рассказывают. Бытописатели, плебеи.

Таким образом, главное в книжке Бочкова — претензия, сюжет совершенно не имеет значения. Сюжет лишь предлог. Ну что там такого может быть, если на первом месте Бог? Однако формат рецензии требует дать какое-то представление о книге тем, кто ее в руках не держал.

А там все просто: что-то, как всегда бывает в апокалиптических и постапокалиптических книжках, пошло не так. Не то кран забыли закрыть, не то трубу прорвало. Короче, затопило. И не только соседей этажом ниже. А все человечество. Потоп. Раскинулось море широко — и сия пучина поглотила цивилизацию в один момент. Все, или почти все умерли. Остались жулики, психи да Филимонова. Ну, и, наверное, Бог еще, если он есть, конечно. Роман состоит из перемещений Филимоновой от одной более-менее твердой поверхности к другой, ее воспоминаний и легкого самоанализа (как я дошла до жизни такой?), а также диалогов о Боге и риторических вопросов, обращенных к нему же. Если бы Валерий Бочков писал пародию на так называемую интеллектуальную литературу, то его можно было бы поздравить. Ну да, в схематичном виде все так обычно и выглядит. Но здесь дело серьезное, здесь, типа, замах на большую литературу. Все формальные моменты соблюдены, и, может быть, потому читать не о чем. Ведь так называемая литература становится большой, не потому что авторы в ней встраиваются в какой-то содержательный канон, а потому что сами задают его, открывают новые горизонты. Ничего нового, то есть такого, ради чего стоило бы вообще открывать книгу Бочкова, я в романе не увидел. Обычный набор метаний между проклятиями в адрес Бога и его восхвалениями. Ожидаемый параллелизм между Богом и дедом Артемом из детства Филимоновой. Человечество как птенчик вывалилось из гнезда — и теперь не выживет. Лучше его сразу «того», умертвить, чтоб не мучилось.

Сформулировано четко и ясно. Но все это уже говорено, читано, слышано. И если уж повторяться, то хоть со страстностью, убежденностью и перламутровыми пуговицами. Поворот Бочкова к большим темам – это ошибка. Хотя бы потому, что все эти темы в абстрагированном виде давно уже обкатаны, пережеваны, переработаны, переварены, и теперь, в итоге, превратились, сами понимаете во что. Жемчужины там маловероятны. Если уж так хочется большого, то следует видеть его в малом, сторониться всякого рода мистерий. Выглядят они помпезно и архаично. Да и любой фантаст, если уж мы о них вспомнили, уделает обычного автора, взявшегося разыгрывать действие в декорациях конца света, одной левой. Писать о последних днях человечества – вообще признак второсортности, пошлости, избитости. В итоге, хотел Бочков квалифицироваться по высшему разряду, а вышло наоборот.

Представление литературного агента писателя Ирины Горюновой меньше всего отражает природу книги, да и особенности таланта Валерия Бочкова. Ее слова заставили меня вспомнить аннотацию, написанную Гарри Гаррисоном к собственной книге «Билл-герой Галактики»: «Она заставит вас посмеяться, заставит вас поплакать, заставит вас вскочить и кинуться в туалет, чтобы поблевать».

От «Времени воды» не хочется ни смеяться, ни плакать и даже блевать не хочется. «Время воды» выглядит так, как если бы я пролистал 180 чистых страниц. Единственное ощущение по его прочтении – ощущение потраченного времени. Я всячески поддерживаю феномен Валерия Бочкова как предзнаменование добротного мейнстрима. Нам нужны писатели, которые способны создавать хорошие крепкие истории о людях, о жизни, об интересных местах и событиях, писать книги, с которыми приятно скоротать вечер. Но «большой писатель» Бочков отечественной литературе не нужен. «Больших писателей» у нас и так много (их численность надо бы наоборот подсократить, потому что их развелось много, и они разрушают сложившуюся экосистему). А Бочков должен быть один. Со своей темой, манерой, своими книгами, а не натужными псевдоинтеллектуальными опусами про Uno Momento.