В поезде Москва-Одесса один пассажир невольно наблюдает довольно мясную сцену убийства с переодеванием. Чтобы понять, кто кого придушил и кто в кого переоделся, читателю придется сделать некоторое усилие, ибо сцена носит галлюцинаторный характер и ее логика – это логика бреда. А на то, чтобы вычленить из бреда закономерность и последовательность действий, не всегда хватает разрешающей способности головы.

Некоторые имеют дурную привычку пересказывать (окружающим, а не психоаналитику) собственные сновидения, в которых логики не больше, чем в хаотичном движении чаинок в стакане, и не понимают, отчего это все сидят со сжатыми челюстями и сами прямо на месте готовы уснуть от скуки, в то время как им самим весь этот личный бред кажется очень интересным и содержательным. Но чтобы его мог воспринять другой человек, кошмары (а также галлюцинации, трипы и прочие сугубо внутренние видения, порождаемые спутанным, измененным или выпущенным из-под контроля сознанием) необходимо переформатировать и придать хаотическим действиям направленность и последовательность, а словам – внятность. В таком случае структурированный бред уже является не бредом (сном, трипом), а рассказом, историей, то есть повествованием. Увы, впечатление такое, что в данной рукописи даже и не ставилась такая задача.

Парень едет в Одессу по своим делам и, будучи случайным свидетелем антисанитарной сцены в вагоне, становится ее непосредственным заложником. Ему все время будут о ней напоминать совершенно посторонние люди, которым в принципе ничего не должно быть об этом известно, и в конце концов его мучитель, неотесанный хахаль знакомой парикмахерши, окажется тем самым переодетым в красное платье жертвы душителем и обвинит в убийстве именно его. События, которые будут происходить все время его пребывания в Одессе, иррациональны, мало связаны с реальностью и, по ходу пьесы, призваны иллюстрировать довольно невнятные идеи написанного одним из одесских графоманов исследования. Идеи больше всего напоминают типичные рассуждения при эндогенных расстройствах личности: «Человек не случайно становится свидетелем происшествий, аварий, катаклизмов […] яркие события, подобно сновидениям, предсказывают будущее». Увиденное в поезде будет постоянно высовываться то ли из глубин подсознания, то ли из причудливо сложившейся реальности, то ли из придуманных тем же автором «информационных каналов», где имеет место некая «тесная материя», в сущности которой без бутылки так сразу и не разберешься. Наверное, поэтому персонажи постоянно употребляют алкогольные напитки в различных комбинациях и сочетаниях, а окружающая реальность преломляется под углом в тот или иной градус в зависимости от напитка. При этом никакого особого веселья не наблюдается. Скорее даже наоборот: узнаваемые городские пейзажи депрессивные, комнаты у всех захламленные и пыльные, а главная разруха творится в головах участников событий.

Подавляющее большинство персонажей является писателями, поэтами и художниками, что, во-первых, неудивительно для такой пассионарной зоны, как Одесса, а во-вторых, я через третьи руки узнала, что автор в этой книге некоторых списал со своих товарищей. Все пишут какие-то книги, читают друг другу свои произведения, пересказывают сюжеты несуществующих книг и целых романов. Такое количество писателей на условной площади одного города, да еще и собранные в одну кучу в данной рукописи, тоже усугубляют шизофон и остаточные явления зловещих событий, в частности пожар в доме профсоюзов и факельные шествия по улицам. Тут есть, например, роман в романе, где всех героев в количестве четырех человек зовут Фома, что является производным от Фомин, Фомский и Фоменко. Еще там есть персонаж по имени Сыч, который куда-то исчез, и его поисками занимаются все четыре Фомы. А Египетское метро – это вовсе не подземка в Каире, а гипотетический портал, который имелся в Древнем Египте и был, по- видимому, узлом и точкой сборки всех «информационных каналов». Сама рукопись «Египетского метро» тоже куда-то исчезла. Однако сообщается, что она была, оказывается, написана в форме дневниковых записей некоего Фтаха, водителя фараоновой колесницы. Нетрудно догадаться, что мы никогда не узнаем о ней больше ничего, но зато узнаем, как все имеющиеся в романе писатели дружно бросились ее восстанавливать бригадно-вахтовым методом, приняв решение написать эту книгу заново, а чтобы их коллективный разум работал продуктивнее, предлагается следующее: «Для этого нам придется воспользоваться рецептом Артюра Рембо, я имею в виду полное расстройство всех чувств». Создается, между тем, впечатление, что вся рецензируемая книга, по правде говоря, именно так и написана, по этому самому рецепту. Итак, они решили немедленно приступить к расстройству всех чувств хорошо проверенным способом: стали бухать самогон крепостью 75% об., запивая его сладким шампанским, смешанным с темным пивом. С первого раза не подействовало, поэтому пришлось позвать на помощь писателя Гаденыша, который для расстройства чувств постоянно пьет коньяк; коньяком же поят еще одного сумасшедшего старика, который все время впадает в судорожное состояние: и он тоже помогает писать. Одна реальность еще способна даже порождать анекдоты: «рассказывают, что в Киеве Бурый с горящим факелом преградил путь бойцам «Беркута» и стал им читать «Одно лето в аду»… а потом бросил факел в кучу покрышек. Так началась революция». Поэт из Каховки Кишеневер, пишущий стихи типа «А веселье Руси – плаха да топор!» раздвоился: его жена тоже стала писать такие же стихи и под той же фамилией Кишеневер, и теперь неизвестно, кто есть кто. В какой-то другой реальности уже не до шуток, когда в ход идет та самая «тесная материя»: «сравнение с ней невозможно, мужество здесь не поможет» (об этом предупреждает человек-свинья, выступающий в роли весталки). Вокруг главного персонажа клубится и сгущается густой туман абсурда: дед- домработник с эрудицией лектора живет под кроватью у одной девушки, посторонние люди оказываются в курсе деталей того происшествия в вагоне, молодую финку зовут так же, как гусыню из шведской сказки, юродивый прорицатель человек-свинья из свинарника во дворе обычного одесского дома переметнулся в коридоры власти, став помощником депутата, «друг детства оказался любовником, сестра – матерью, нимфа – наводчицей» – не люди, а «целое кубло оборотней».

Писать книги тут вообще у всех главное занятие, но на первом месте все-таки выпивка. Этаноловый дискурс вовсю цветет синим цветом: персонажи без устали ходят в магазин за пузырем, бухают в рюмочных и друг у друга в гостях, ни шагу не делают без бутылки и время от времени пребывают в алкогольной коме. Если честно, синий колдырский дискурс совсем не коррелирует с галлюцинаторными видениями и параноидальными изменами. Самая же главная интрига встроена в цепочку случайных связей и совпадений, называемых LSD-эффектом и подробно описанных в литературе о вопросе, так что постоянно поддерживаемый алкогольный фон тут весьма некстати. А картина мира, которая все время дробится, распадается на отдельные фрагменты, сочетаемая с депрессивным мороком и абсурдом – это скорее диссоциативный, а не спиртной дискурс. Что ж, автор имеет полное право не разбираться в особенностях и разных способах искажения и отображения реальности. Ну а мы, невзирая на это, имеем право ему предъявить как за недостаточную четкость изображения поступков героев и их мотивации, так и за сам способ подачи материала, в результате чего при чтении возникает неприятное коматозное состояние, которое должно наступать в результате смешивания некоторых препаратов с алкоголем.

Вообще-то он Сергей Четвертков, а Шикера, «шикер» — так в Одессе пьяниц называют. Актер, сценарист, много лет работал с Муратовой. И его лучший роман, «Выбор натуры» — тоже про кино. Вернее, про кино и Одессу. Там одному безработному режиссеру предлагают снять фильм. А в Одессе уже давно ничего не снимали, и как только режиссер туда приезжает, за ним начинают табунами ходить желающие поучаствовать в съемках, получить в нем главную роль, ну или, хотя бы, выпить на халяву. Режиссер становится самым известным, уважаемым и желанным повсюду человеком, хотя кино свое он так и не снимет, и это ясно с самого начала. «Выбор натуры» феерически смешной роман, хотя временами там как будто где-то дверцу открывают, и сквозь текст тянет такой воющей, темной, безнадежной тоской. Вот была у людей жизнь, был смысл в этой жизни, ремесло, слава, повод для гордости – и все закончилось какой-то мышиной возней.

В «Выборе натуры» действие крутилось вокруг фильма, который никогда не снимут. В «Египетском метро» — вокруг рукописи романа, который скорее всего никогда не издадут. «Выбор натуры» был смешным, по-одесски жовиальным рассказом о людях, которые сидят в полной жопе, но не унывают. В «Египетском метро» вроде и люди те же (действие происходит в Одессе), да только уже не смешно, а жутко. Одесса здесь другая, прошел год после того, как в Доме профсоюзов сожгли людей. Главный герой, некто Тягин, успешный московский журналист, приезжает в Одессу продавать квартиру, оставшуюся после смерти отца. Ну, и решить по ходу дела еще какие-то дела, сказать последнее «прости» старым друзьям – больше он сюда не вернется. В какой-то момент возникает и этот злосчастный роман, который ему сунет приятель – мол, ты там в Москве похлопочи, вдруг издадут. Рукопись куда-то засунут, будут ее искать, не найдут, плюнут и напишут роман по памяти. Только если в «Выборе натуры» эта мизансцена выглядела бы смешно, сочно, по-одесски, в «Египетском метро» читаешь и качаешь головой: что же вы так, ничего-то вам поручить нельзя, бедные вы несчастные люди.

Мне кажется важным вот этот момент. «Египетское метро» — это как бы продолжение «Выбора натуры», но сделанное с другим настроением, другим самоощущением, другой авторской интонацией. Я пытался понять, какое чувство у меня оставляет чтение романа, и не сразу догадался – тоска, депрессия, безнадега. Это даже не печальный роман, это описание жизни людей, в чьем городе, по соседству, произошло страшное злодеяние, о котором можно не вспоминать, но все равно это меняет и авторскую оптику, и эмоциональную окраску, заливая все серым-серым цветом.

«Египетское метро» — это такой растянутый на четыреста страниц репортаж из дома повешенного, где над каждым болтается невидимая веревка. Где-то читал, что Шикера в «Египетском метро» сатирически запечатлел целую галерею своих знакомых, известных одесских музыкантов, писателей и прочих деятелей культуры. Если так, то неинтересно: персонажи романа выглядят провинциально, говорят о каких-то неинтересных мне предметах, не было ни одного эпизода, чтобы я себе сказал – ух ты, вот он молодец (в «Выборе натуры» таких моментов полно, но он и написан, повторяю, в другую эпоху, до Дома профсоюзов). Много повторов, диалогов, воспоминаний, всякой необязательной информации. Это наводит на мысль о какой-то тайной стратегии автора — запечатлеть, зафиксировать конкретных людей, ситуации, словечки, разговоры. В Одессе «Египетского метро», оказывается, много говорят о Москве: одни туда хотят уехать, другие завидуют уехавшим (и главный герой заехал ненадолго из Москвы) – за это, конечно, тоже спасибо Шикере, будем знать.

Но в целом стиль «Египетского метро» вызывает мысли о контузии, болезни, посттравматическом синдроме. Больной, раздраженный, потухший какой-то текст, читать который иногда физически неприятно, тягостно, тошно. Такое ощущение, будто автор старается что-то такое интересное рассказать, побалагурить, искрометно пошутить… Но только прекрасно понимает, что не получится смешно, не выйдет искрометно – слишком сильный запах гари.

Роман «Египетское метро» — это, во-первых, комическая фантасмагория, а, во-вторых, русская проза об украинских событиях. Хаос, захватывающий привычный мир, политический абсурд, медленное сумасшествие действительности, тонкие реалии Одессы после Майдана – вот то, что составляет основной ингредиент третьего романа писателя и сценариста Сергея Шикера. Это болезненное и трагикомичное повествование о том, как герой погружается в быт новой Одессы и еле уносит ноги оттуда.

Журналист Тягин приезжает из Москвы в Одессу, чтобы избавиться от последней ностальгической связи со своим прошлым (родительской квартиры). Заодно выполняет поручения, а самому Тягину нужно собрать долги, разрубить местные «гордиевы узлы», с чем он обходит знакомых. Тверязов даёт ему почитать свой новый роман «Хроники», в котором герой читает роман Я. Гаденыша о человеке-змее, заглатывающем людей, пока они исповедуются вслух. Потом герой берет прочитать роман другого героя и теряет его, а тот же самый Гаденыш восстанавливает его в виде своего опуса. То есть в романе есть романы в романе, романы-братья и роман-подделка. Тягина тревожит сцена в поезде. Возможно, девушка, убитая в поезде и её спятивший жених становятся политическими символами странных отношений Одессы и Москвы. Или это символика судьбы, ставшей жертвой раздувшегося чувства вины? По крайней мере, в судьбу Тягина они входят именно как символы. Молодой человек, убивший невесту в поезде,  был переодет в красное женское платье и герой не может забыть эту историю, всё больше и больше увязая в ней, как в болоте. Это что-то вроде красного домино из романа Андрея Белого «Петербург» — травестированный призрак, живущий не в городе, а внутри сознания. В первом разговоре с Тягиным Хвёдор сравнивает мужика в красном платье с совестью главного героя. Тягину все кругом должны, но он сам чем-то более существенным обязан этому миру. И мир сохраняет опасность – это та самая Одесса, где год назад были сожжены люди в Доме профсоюзов, а сейчас где-то в городе можно услышать взрывы. Между прочим, сам Тягин после разговора о совести испытывает желание «сжечь эту хибару» вместе с Хвёдором.

Фамилии у героев говорящие: Тягин – тянет его не только выпить, но и на родину и к прошлому; Тверязов – не то, чтобы перестал пить, но отличается трезвостью жизненных взглядов (он, кстати, объединяет всех персонажей и оказывается в курсе всех событий, давая им точные оценки, и многие ключи к загадкам лежат в рукописи его романа «Хроники»); Абакумов как-то напоминает о Протопопе Аввакуме, невинно сожженном вместе с соратниками в деревянном срубе; Майя – достаточно призрачна, как мировая иллюзия.

В тексте возникает оракул в виде человека-свиньи, который советует герою не бороться со «скиллой», а предаться бегству (может, он и лежит в картофельных очистках, но при этом гадает по «Одиссее»). Потом человек-свинья закономерно становится помощником депутата. А за метким гаданьем стоят происки Тверязова. Украинская революция, кстати, началась от того, что художник Бурый стал читать по памяти то ли Малларме (что и трезвому человеку сложно), то ли стихи в прозе Артюра Рембо (что невозможно), а потом бросил бутылку с горючей смесью на покрышки, так что виноваты не французские авторы, а те, кто эти покрышки заранее подготовил. Да и читал он, по поздним сведениям, поэта Кишенёвера у памятника Дюку Ришелье. Бурый, кстати, все время спорит с Руденко, так как у этих художников совершенно похожие картины. Бурый (то есть Красный) – фамилия русская, а Руденко, значится, украинская (но и руда – красная)… А Кишенёвер оказывается автором поэмы «Кремльнаш» — и это очень веселое название!

Есть очень любопытный Проводник (из поезда, где была убита девушка), страдающий паническими атаками от неясности: например, нащупал в темноте фен и был близок к смерти, не в состоянии разгадать, что это.

В романе Тверязова возникает история устной «Анны Карениной», в которой Вронский толкает Анну под поезд. В принципе, всё в духе алкогольного заговаривания. Роман «Хроники» как раз наиболее тесно подходит к паровозной тематике, железнодорожной связи Москвы с Одессой и алкогольному синдрому. Так что иногда хочется так же заразиться текстом, как поэмой «Москва – Петушки» (но, нет их героя, который бы говорил за всех нас). А роман «Хроники» становится чем- то вроде письменной версии того, что с Тягиным происходит «устно».

Внутри этого романа герой Фома теряет рукопись писателя Сыча под названием «Египетское метро». Возникает совершенно фантастическая идея – по памяти в коллективном возлиянии восстановить рукопись и вернуть её автору. Жалко, что персонажи выдохлись в этом деянии. Приглашенный писатель Гадёныш ведет себя как факир-шарлатан и оставляет рукопись «Врач- нарколог и его вещь-мешок». Было бы интересно, если бы одна художественная реальность переросла в другую, а первый автор согласился бы с этим, как если бы рукописи, действительно, не горели.

Есть в книге ощущение треснувшей и искореженной жизни, которая была бы точно такой же, даже если бы Украина не ссорилась с Москвой. Основная плоть тления – уведённые жёны, долги, смутные предательства, писательская зависть и все те дрязги, которыми обычно и замусорены творческие жизни. Разбираться в этом всегда неловко, и понятно, что главными читателями книги должны быть те, кто стал прототипами её героев, а мы уже не причём. Хорошо, когда такие вещи, чтобы стать искусством, замешиваются с ценной терракотой, проходят формовку, обжигаются, раскрашиваются, а, став свистульками, немного выбалтывают посвященным тайну очередного Мидаса. А тут в основе своей – прямо-таки непросушенная глина, которая расползается в пальцах, и свистеть приходиться от неловкости.

Но, в сущности, сюжет часто становится интересным, и запутан он по законам детективной истории, только ведется не расследование смерти девушки, а расследование жизни и судьбы Тягина. Не он «тянет» сюжет, а события «тянут» его по замыслу другого автора (этакого Клэра Куильти). Но и сам Тягин начинает использовать приёмы Тверязова, чтобы воздействовать на Хвёдора, и даже успевает радоваться, шутить, «гарцевать» над абсурдными перипетиями. Герою даже приходится прятаться под кроватью в виду явления любовника Майи, но это была бы обычная «треугольная мелодрама», если бы под кроватью уже не жил официально обожатель Майи – Лектор, который что-то интенсивно пишет в момент совершенного слияния.

В романе выдерживается стиль фантасмагорического водевиля: персонажи приходят с новостями, герой ходит в гости к тем, кто может дать движение сюжету; ухаживания, ссоры, цитаты всё более приобретают гротескный характер. Можно сказать, что середина романа, вопреки принятым правилам, как раз не проходная, а вполне насыщенная и увлекательная. В конце все линии уверенно подведены к завершению, негодяй, записавшийся в войска, оказывается подставленным в изначально водевильном стиле красного платья. Все герои, как говорится, приходят попрощаться. Тверязов прийти не сможет.

Поезд египетского метро летит через всю жизнь, поблескивая красным. «Визионерская реконструкция» из романа Тверязова обладает способностью влиять на героев из реальной плоскости. Но итогом этой красивой идеи не становится откровение или спасение – только бегство двух героев и идея, что «всё повторится вновь», то есть исправить нельзя не только чью-либо судьбу, но и её дурную цикличность.