Великая Отечественная война, хотим мы того или нет, превращается в миф. Не в том смысле, что она была выдумана, а в том, что людей, переживших ее, помнящих ее, почти не осталось. Для современных подростков, по моим наблюдениям, солдаты той войны – настоящие былинные герои, богатыри.
Писать сегодня о Великой Отечественной так, как писали Воробьев, Курочкин, Бондарев, Бакланов, Некрасов, конечно, немыслимо, да и не получится при всём желании, всех усилиях. А писать о той войне необходимо. Но мало кто из молодых и относительно молодых авторов на это отваживается. Один из них – Сергей Самсонов. Несколько лет назад он написал повесть «Одиннадцать» о футбольной команде в оккупированном нацистами Киеве, а теперь появился огромный роман о летчике – «Соколиный рубеж».
Оценивать с точки зрения реализма эту книгу, наверное, невозможно. Это своего рода миф, былина, развернутая метафора. Как, кстати, и повесть Ильи Бояшова «Танкист, или Белый тигр», по которой был даже снят высокобюджетный художественный фильм. Фабула книги Самоснова очень напоминает повесть Бояшова: советский летчик бьется с гитлеровским асом. Но это ни в коем случае не заимствование. Просто сегодня сложно, а может, и невозможно писать широкие полотна, или же «окопную правду».
Поэтому пишут дуэли. По большому счету, это, наверное, оправдано: в отдельно взятых двух танках, двух самолетах умещаются силы целых армий. По-моему, куда важнее сюжета стиль Самсонова, уникальный, зачаровывающий. В обилии нынешних авторов, играющих (игру в этом смысле стоит понимать всерьез) с языком, стилем, Самсонов стоит особняком, на некоем холме. Вот взятый наугад кусок из «Соколиного рубежа».
«Сердцем, вылитым по очертаниям «аэрокобры», он почуял, что Борх устремился за ним, обгоняя своим представлением витки винтовой его лестницы вверх. Отвратительный, страшный удар в беззащитный живот на мгновение вырвал из Гришки сознание. Пробрала его ласточку оторопелая дрожь, и Зворыгин увидел, что в левом крыле лепестками раскрылась обшивка. Еле он пересилил машину, не давая ей тотчас запрокинуться на спину, вызволяя ее из расстрельного воздуха, вынимая из Борховой воли… Ушел. Живы были рули, так же точно играла машина каждой движущей связкой и жилкой. Вот так! Мы еще поглядим, в ком из нас сердце жиже.
Оба были уже измочалены долгой гоньбой, но сейчас чуял он себя сделанным даже не из железа: будто кто-то вселился в него, чистым духом замещая Зворыгину слабую плоть, и плывучая серая смазь полусфер снова делалась режущей явью, словно Борх, налетая, ударял ему в мозг нашатырной волной.
Докрасна накалившийся «мессер» вихрился осенним листком. Ускользнул из-под трассы Зворыгина, провертев восходящую бочку на горке с такою свободой, что, казалось, вся кровь из Григория разом ушла вместе с этим бессильным плевком. Борх опять улыбался глазами в затылок ему: ну давай теперь ты покажи, чем ты можешь продлить свою жизнь; это там, на другом этаже, у меня разбегались глаза от твоих неуемноназойливых ««аэрокобр», а теперь я смотрю на тебя одного. Зворыгин ушел нисходящей неправильной бочкой — показалось, корявой, обезьяньей подделкой под себя самого. Пропустив над собою прозрачную тень, в свой черед пробуравил Тюльпану затылок. Бесподобный ублюдок играючи заломил беспощадный вираж, но пока не вставал на крыло, а тянул и тянул презабавного русского в разворот еще круче, чем закладывал сам. Это мы проходили с твоим двойником, милый мой. Сопляков желторотых таким убивай.
На ничтожном клочке, носовом платке воздуха развернулся Зворыгин едва не юлой… и, обваренный стужей, едва удержал свою ласточку под напором закручивающих, опрокидывающих сил. Замертвели рули, только что отзывавшиеся на любое движение его, точно стрелка готового лопнуть парового котла. Все решилось уже в ту минуту, когда он, Зворыгин, обратной петлей вышел в хвост тому «фоккеру» и пошел на спираль в ощущении: все! сможет он целиком, до конца сотворить в этом небе сужденное — в ту минуту, как Борх сосчитал траекторию взмыва его, устерег и ударил, сообщив его ласточке скрытое неравновесие».
Цитата специально большая, чтобы желающие почувствовали музыку прозы Самсонова. Музыка непростая для восприятия, но если настроиться на нужную волну, семисотстраничная книга может показаться даже до обидного короткой. В каждый роман Сергея Самсонова я входил очень тяжело, а по окончании чтения, вернее, через некоторое время, понимал, что это настоящее произведение литературы. «Соколиный рубеж» не стал для меня исключением.
