Книга составлена из небольших бесхитростно написанных рассказов о столь же небольшого калибра персонажах. Маленькие люди, одинокие женщины, простые служащие объединены в первую очередь сонной пассивностью и неспособностью достойно справляться с обстоятельствами – начиная с керамической варочной поверхности на незнакомой кухне и заканчивая общим устройством жизни.

Самый серьезный эффект, который можно получить от чтения этой книги – это столкновение в лоб с некоторой стыдной мелкой гнусностью, которая присутствует в жизни каждого человека и которую изо всех сил стараешься вытравить из своей памяти. Вот в рассказе «Батюшка» массажист обслуживает пришедшему к нему на прием священника: «У Кулькова спина была покрыта жировиками и множеством больших бородавок. Если уж быть совсем честным, то я за всю мою жизнь никогда еще не видел такого уродливого, некрасивого тела… особый, неприятный запах шел и от подмышек, и от носков… мне не хотелось думать о том, что этот неприятно пахнущий мужчина имеет какое-то отношение к моей вере и к моему господу Богу». В другом рассказе автор приводит случай из своего детства – мама с сестрой на несколько часов оставили ее посреди леса без юбки, которая была использована в качестве мешка для собранных грибов, а когда она уже во взрослом возрасте вспомнила об этом случае, столкнулась с реакцией матери: «или тебе это приснилось, или ты придумала… не говори ерунду!!!» Есть в книге и описания ситуаций, из которых не существует достойного выхода – таковы истории про пришедшую в клинику старуху, отказывающуюся от срочно необходимой госпитализации по причине необходимости кормить курей и про директора, вынужденного уволить беженку по фамилии Луковище. В другом месте автор рассказывает о своем дедушке-правдолюбе, едва не сорвавшем в школе встречу, посвященную Дню победы, тем, что стал рассказывать о войне так, как было на самом деле, а не так, «как надо», до конца жизни верившем в скорое наступление коммунизма, но весь портрет этой личности как черным маркером зачеркивается фактом, что он отказался приватизировать свою квартиру в центре города, в результате чего семье после его смерти пришлось уезжать на окраины. Даже в зарисовке о любовном свидании (рассказ «Грибы») больше всего обращает на себя внимание маленькое пакостное вранье: «Вот, за мной жена заехала, показываю ей институт»… «Я потянула Вадима за рукав: что ты болтаешь? А если твоя настоящая жена здесь появится?», – но Вадим рассмеялся, дернул меня за нос и сказал громким шепотом: «Не появится. Мы же с ней разведемся скоро. А с тобой – поженимся». От этих рассказов возникает такое же впечатление, как от встречи со старым приятелем, с которым вы давно перестали общаться, и оба за время разлуки явно в какой-то степени изменились не к лучшему, и теперь он не является ничем другим, как вестником старой жизни, о которой давно бы хотелось забыть. Подобная встреча описана в рассказе «Октавия» о двух взрослых сестрах, одна из которых ведет «цивильную» жизнь с дитем и ипотекой, а другая «хиппует», не имея собственного угла – естественно, обе считают верной только свою собственную позицию.
Все оттенки стыда за себя и за другого схвачены автором вполне точно, но именно начиная с этого рассказа книга начинает раздражать своей вялой, вязкой бесконфликтностью. Ловишь себя на том, что хочется, чтобы противостояние двух сестер и схем жизни закончилось хоть дракой, хоть другим криминалом, но нет, наутро «посуда на кухне оказалась чистой, и тарелки стояли стопкой». В последующих рассказах все то же самое: спившийся препод не умирает, а вновь замечен в той же разливухе; бабушка не больна Альцгеймером, а только косит под дурную; бомбила-узбек подвозит испуганную девушку до стоянки, вместо того, чтобы совершить в отношении ее противоправные действия. Ничего страшного и ничего серьезного, никаких драм и трагедий маленького человека, вот и вышеописанный дедушка-коммунист своей тупой упертостью лишил семью жилплощади, а вот на то, чтобы в детстве пырнуть обидчика ножом, его не хватило. Единственный рассказ, который выделяется из этого общего фона – «Случайность», о муже, подобравшем сбитого женой пешехода и доставившего его в больницу, но его основным мотивом также является отчуждение и неспособность противостоять обстоятельствам. Сомневаюсь, что автор ставила себе целью сообщить книге мощный антигуманистический посыл, но у меня ощущение от чтения возникло именно такое.

Подобные мало к чему обязывающие истории о «жизни простых людей» можно найти, например, в еженедельной газете «Моя семья», чей ассортимент жанров практически совпадает с ассортиментом книги «С начала и до конца» – здесь есть и пара рассказов о животных, и на «околорелигиозную» и «околомистическую» тематику, переписка с целью познакомиться, переходящая из понтов и заискивания в грубую брань (рассказ «Письма Елене») и даже очередная фантасмагорическая вариация на тему «Превращения» Кафки. Книгу завершает попытка автора посмотреть на себя со стороны («Шестнадцатое июня») – бывший любовник звонит ей, прочитав в интернете рассказ, в котором описаны их отношения и критикует его не только за предание ситуации огласке, но и за стиль: «эти одинокие женщины, эти голуби, все уже было, все об этом сказано уже сто раз». Впрочем, рассказы Аникиной найдут своего читателя и свой отклик как раз у таких одиноких женщин – они хорошо подходят для того, чтобы печальным одиноким вечером на съемной квартире погрустить о своей такой обычной и такой печальной судьбе. Наиболее адекватным гастрономическим эквивалентом таких текстов можно назвать магазинные замороженные пельмени – они ежедневно утешают массу одиноких людей, но вряд ли кто-то сочтет это блюдо достойным участвовать в каком-либо конкурсе, кроме сугубо профильного. Точно так же и для таких рассказов жанра «печальная женская короткая проза» стоило бы организовать отдельную нишевую премию.

Изначально вполне нейтральное и снисходительное мое отношение к данной книге вдребезги было разбито ее номинатором и иллюстратором Ю. Беломлинской. Во-первых, трудно найти что-либо более неподходящее к этим текстам о не самых приятных людях, чем елейные позитивненькие картинки, словно сошедшие со стен детского садика. Во-вторых, номинатор считает возможным писать в личную почту членам жюри (как следует из остальных рецензий – не только мне) с просьбами обратить внимание вот как раз на вот эту самую книгу (представьте, что будет, если каждый из нескольких десятков номинаторов будет так постуать). Ну да, в этом, в общем-то, нет ничего страшного и преступного, это трудно даже считать за поступок – это всего лишь те же «мелкие гнусности», свойственные персонажам книги «С начала до конца».

Сборник рассказов, дебютная книга. Даже, кажется, книги еще нет, есть верстка с картинками Юлии Беломлинской – она же стала и номинатором книги. В представлении книги сообщается, что Ольга Аникина «переехала в Питер не так давно. По профессии она — врач. Еще она пишет стихи. А еще она поет и на гитаре играет». Ох. Поработав в разных редакциях, я видел много девушек, которые писали стихи, играли на гитаре, а потом приносили свои рассказы. Тех рассказов мне хватило на всю жизнь. Так что к чтению книги «С начала до конца» я приступал не без некоторого сомнения.

Оказалось, все не так плохо. И даже хорошо. Но сначала пару слов о недостатках. Мне кажется, главная трудность для женщины, решившей написать сборник рассказов – это умение сбросить груз ранее прочитанных рассказов, написанных другими женщинами. Женщины, я заметил, вообще чаще пишут рассказы, рефлексируют происходящее с ними фрагментарно, отрывочно, в виде коротких историй, притч или постов в сети Facebook. Плюс еще есть женские журналы, там тоже печатают рассказы. И когда некая женщина понимает, что она достигла, пора садиться и писать свое, она к тому времени прочитала примерно тысячу чужих рассказов. Если их не счистить, они будут хватать за пятки, не давать взлететь. Превратят твои рассказы в точно такие же, ничем не отличающиеся. Это я к чему. Если вы берете в руки сборник рассказов, на обложке женское имя, ожидайте, что там будет типовая история о некоем душевном движении, когда героиня спасла/покормила/погладила кого-то маленького и пищащего. И такой рассказ у Аникиной есть, «Котенок». Или вот, расхожий сюжет, где действие происходит у моря, и там обязательно что-нибудь романтическое, и еще героиня будет сидеть в уличном кафе – и такой рассказ, с кафе, романтикой и морем, «Кабесео», тоже есть в сборнике. Или вот, вот, чуть не забыл! Когда нужно подчеркнуть, что в доме уютно, там обязательно, непременно будет пахнуть корицей. И в рассказе «Дом» пахнет корицей! Эта чертова корица провоняла тысячу женских рассказов, замените уже ее, наконец, горчицей, что ли.

Но хватит о недостатках, достоинств в прозе Ольги Аникиной больше, куда больше. Во-первых, она действительно хорошо пишет, даже не верится, что это дебютант. Какой рассказ ни возьми, либо необычный прием, либо интересный сюжет, запоминающийся герой, красивые детали, хороший (не женский) юмор… Есть автобиографические рассказы, «Дедушка» вообще заслуживает того, чтобы войти в любую антологию современной короткой прозы. Есть совершенно чеховские сюжеты (больной приходит к доктору, священник приходит к массажисту) – «Ловушка», «Батюшка». Есть «Письма Елене» — хитро устроенная история, как какой-то персонаж атакует романтическими письмами актрису, почти «Гранатовый браслет», но концовка там такая, что действительно… как будто гранату взорвали, да. У меня любимые рассказы – «Луковище», про нелепую тетку, которую никак не могут уволить за постоянные ее косяки, и, конечно, «Октавия», про встречу корпоративной офисной леди с сестрой- хиппушкой. На самом деле таких рассказов, когда пружинка действия закручивается на противопоставлении людей, проживших разные жизни (да тот же Чехов, конечно, «Толстый и тонкий») – таких рассказов миллион, но «Октавию» дочитываешь с ощутимым комом в горле.

По мне, я бы перекомпоновал сборник, переставил сильные рассказы в начало, а слабые убрал в конце. Не надо, чтобы он начинался с рассказа «Дом», который выглядит как типовой рассказ из женского журнала, рассказ «о чюйствах», ни о чем. Первый рассказ задает настроение всему сборнику, и с «Домом» создается ложное представление о прозе Ольги Аникиной. Впрочем, у меня мужской взгляд, женщинам моим именно «Дом» понравился. Ну, не знаю. Он не самый показательный в сборнике текст. Есть куда более сильные, более глубокие и личные, более сложно выстроенные, более цепляющие. В целом «С начала до конца» неплохая книга для начинающего автора, серьезная заявка, буду следить, когда появятся новые тексты Ольги Аникиной.

Как выглядит проза поэта? Как «Египетская марка» Мандельштама? Как цветаевское «Письмо амазонке»? Как «Доктор Живаго» Пастернака? Можно вспомнить «Трепанацию черепа» Гандлевского или подобрать другие примеры поновее.

Открывая книгу Ольги Аникиной, я готовилась прочитать прозу поэта.

Но, откровенно говоря, первый рассказ «Дом» меня разочаровал. Его можно было бы назвать прозой поэта, если под поэзией понимать максимум тесты песен Игоря Николаева. Было ощущение, что в этом рассказе автор решил собрать эпитеты один прекрасней (и избитей!) другого: кленовый янтарь, серебряный дым, смолистая горечь, золотистый свет и землистая пыль. Все, наверно, и должно в таком доме пахнут корицей, лимонной цедрой и хвоей, но… Так начинающий стихотворец, уверенный, что стихи – это, прежде всего, красиво, использует самые прекрасные, самые поэтичные слова, но получает на выходе не поэзию, а лишь общее о ней представление. Вот ведь обидный получился реприманд, потому что поэт-то как раз Аникина весьма интересный!

В общем, по мне, так явно провальный шаг – начинать книгу рассказом «Дом». Этот и еще несколько тестов, будь я на месте редактора, отсеялись бы однозначно. Да, объема было бы меньше, но книге это, безусловно, пошло бы на пользу. Корректора, увы, тоже придется пожурить – досадные опечатки, увы, очень портят впечатление.

Определенно, не будь я скована обязательствами ридера, я закрыла бы книгу, едва дочитав «Дом». И очень зря! Потому что, чем дальше – тем больше авторских удач я с удовольствием отмечала. Уже в «Петрове и Вологодине» появился настоящий прозаический нерв. А уж «Дедушка» и вовсе меня покорил! Думается, что такие рассказы «из детства, отрочества, юности» от первого лица, цепляющие, по-детски непосредственные, если вынести их в отдельное издание, будут отлично смотреться на полке современной прозы для подростков!

В общем, довольно скоро я свое мнение изменила. И все-таки понимала, что напишу в рецензии примерно так: «Проза Аникиной, на мой взгляд, это ученическая проза – десятки, если не сотни, таких рассказов каждую неделю обсуждаются десятками ЛИТО по всей России, в чем, собственно, открытие Аникиной, ее новизна?» Но к последней трети книги плотность каждого небольшого текста начала нарастать, мне казалось, что я буквально вижу, как на моих глазах растет умение автора подать диалог, усилить нерв повествования, как меньше становиться досадных стилистических нестыковок, как растет внятность языка. И вот в какой-то момент я уже забываю, что мне писать рецензию, и плыву по волнам этой прозы вполне себе для собственного, читательского, удовольствия.

В общем, возникло у меня по мере прочтения стойкое ощущение, что рассказы эти выстроены в книге по мере их написания, хронологически, что это в прямом смысле книга «С начала до конца», и автор вместе с объемом написанных текстов нарастил тот самый прозаический мускул, без которого текст, не более чем колосс на глиняных ногах. «Смех», «Рояль в кустах», «Лель мой, лель», «Призри на смирение» — вот неполный перечень авторских удач.

И все же в рассказах Ольги Аникиной мне часто не хватало объема (и в переносном, и в прямом смысле): начинается текст таким красивым широким и плавным разбегом, что, кажется, замахивается Аникина на повесть, ну, на объемную новеллу так точно! Бежит-бежит завязка рассказа, как дельтапланерист по полю, готовый, ах, сорваться и полететь, но нет – переворачиваешь страницу, а, фигу тебе, читатель! Никуда ты не улетел, а уткнулся вместе с дельтапланом носом в стог, конец рассказа. Только успеешь проникнуться симпатией к герою, даже, может, полюбить – текст оборвался, додумывай сам. Иногда – прокатывает (додумываешь), а иногда – нет (сидишь в недоумении).

В общем, от всей души желаю прозаику Ольге Аникиной не только хорошего разгона, но и удачного полета! И, если следующая книга начнется «с конца» этой, то на этот полет хочется посмотреть всенепременно.

Премия «Национальный бестселлер» имеет очень хороший девиз – «Проснуться знаменитым!» Правда, почти всегда лауреатами становились авторы уже хорошо известные. Это неизбежная беда всех премий – эксперты, жюри ориентируются на знакомые имена.

Наверняка книга рассказов Ольги Аникиной «С начала до конца» не станет фаворитом «Нацбеста». Да и бомбой в течение русской литературы назвать ее я не могу. Но рассказы по большей части очень крепкие, удобочитаемые (что немаловажно), со смыслом, своей интонацией. Вроде бы ничего авангардистского, но чувствуется какое-то новое дыхание (не пыхтение, а именно дыхание) в этой довольно традиционной по форме прозе. Художественной прозе.

Вот первые строки первого рассказа «Дом»: «У них в доме всегда было много вина. Не просто выпивки – а настоящего, сухого, красного. Ну хорошо, не в доме, нет. В обычной старой трехкомнатной квартире…»

Меня эти строки, что называется, зацепили, и книга была прочитана.

По поводу построения сборников рассказов существуют разные мнения. Одни авторы, редакторы, издатели выступают за то, чтобы рассказы были объединены некой общей если не темой, то атмосферой, сверхсюжетом (зачастую такие сборники имеют подзаголовки «Повествование в рассказах», «Роман в рассказах»), другие настаивают, что рассказы должны быть не похожи ни смыслово, ни стилистически. В случае «С начала до конца» некой концепции я не увидел. Скорее, автор предъявил здесь свое умение писать по-разному, заглядывать в души разных людей, описывать разные ситуации, истории, города.

Городов-героев у Аникиной, кстати, три: Новосибирск, где она выросла (извините, что воспользовался «Википедией», но всегда интересна биография писателя), Москва, где училась, и Петербург, где живет сейчас. Все три города узнаваемы не только по описаниям, но и по дыханию, какое исходит от строк. Это немало. Рассказы есть – условно, конечно, – с легкой мистикой (например, «Дом»), есть лиричные («Грибы»), есть жесткий реализм («Случайность»)… Обращает на себя внимание кафкианский рассказ «Что со мной». Он о женщине, с которой случилось что-то такое, из-за чего все от нее шарахаются. Ее практически выгоняют с работы, от нее уходят муж и дети, ей даже не продают продукты в магазине. Очень сильно нагнетание тех недоумения и ужаса, которые испытывает героиня рассказа.

Подобное состояние бывает со многими людьми, и особенно с женщинами, когда им кажется вроде бы без веских причин, что они отвергнуты окружающими, да и всем миром. Но тут женщина ощущает себя нормальной, а мир словно в заговоре против нее…

Правда, ответа, почему так случилось, автор нам не дает. Нет даже намека. Это некоторый минус. А может, я этот намек не заметил…

Хорошая книга написана Ольгой Аникиной. Нешумная, нескандальная, но настоящая. И желаю ей не только побольше читателей, но и голосов жюри «Нацбеста». Вообще внимания.

Да, и замечание к корректору: если не поздно (в бумажном виде книги пока, кажется, нет), перечитайте верстку. Есть опечатки, ошибки. Где-то «то» не отделено от слова дефисом, на странице 205 встретилось «покиналы лифт» вместо – наверняка – «покинула». Так что гляньте.

Книга рассказов Ольги Аникиной – добрая милая проза. Говорить о «женской прозе» сегодня не принято, не хватает критериев для гендерного разделения. Мужская проза часто лучится неизобретательной приветливостью и слабыми жалобами, а у женщин встречается всё больше садистских погремушек и пьяной грубости. А здесь проза даже не женская, а девичья. С оттенком такой солнечной легкости. Легкости от всего.

Сборник «С начала до конца» написан именно так, чтобы поставить «отлично» и перейти к теме урока. Заметить, например, что «по-утреннему» пишется через дефис. Но это всё равно написано безупречно чисто. Никакой несанкицонированной политики, актуальных вопросов, претензий на искусство. Сущее лекарство от головной боли школьной учительницы. Конечно, «пять»!

Об интересных задумках говорить можно. А вот с доведением их «до конца» не всё гладко. Первый же рассказ «Дом» несёт только настроение какой-то светлой мистической задумки. Это дом внутри трехкомнатной квартиры. Дом ревнивый, он может подложить между спящими супругами опасную бритву, но имеет вкус к живописным мистификациям – вместо вида на дворовый колодец вдруг рисует в окне простор и теплое озеро. Казалось бы, придумана интересная завязка, внимание поймано, можно ждать развития. Но автор не пишет много и не хочет перестараться, он быстренько выселяет героев, чтобы «тут же забыть о них, повинуясь внезапному зову, ныряя и погружаясь в него целиком, переступая порог и навсегда падая в глубокий колодец, начинающийся там, за дверью». Это не «Захваченный дом» с присутствием необъяснимой агрессивной силы, не разговор с пространством, не случай, когда место исправляет или спасает человека. Это всего только эскиз хорошей темы размером со школьное сочинение.

«Петров и Вологодин» рассказ формально завершенный. Петров всю жизнь завидует Вологодину, так как лишен удачи и личной жизненной темы. Чему завидовать – не совсем понятно. Но это его единственный двигатель. Он проявляет изобретательность. У Вологодина шесть пальцев. Можно бы расстроиться, но это же признак гениальности (в качестве примеров – Сталин), так что сиди и снова завидуй. Под занавес (который всё-таки падает чересчур быстро, в этом театре вечно пьяный рабочий сцены, и надо быстренько доиграть спектакль) выходит, что у Вологодина что-то нехорошее, смертельная болезнь. И Петров снова остаётся с раздраженным отчаяньем, что ему не выпало настолько интересного конца (как и рассказу). «Снова выпала фишка «пусто-пусто», два чистых квадрата. Ничего не оказалось на этой фишке, ни красивой жизни, ни красивой смерти, хотя бы вот такой, какая будет у Вологодина».

Есть, пожалуй, критерий, который изобличает женский ход мыслей. Мужчина-писатель обычно чувствует ответственность за свою идею и своих героев. Ему приходит в голову вопрос, а что если меня спросят, зачем я это пишу? И для мужчины это вопрос онтологический, экзистенциальный, вопрос престижа и позиции. Ответ не обязан являться в тексте, но он как-то решается. А для женщины писательство вполне может быть формой рукоделия и смутных представлений об эстетике. Получился персонаж из одной жесткой завистливой складочки. Вылепился, собрался из случайных красок. Что с ним делать? Отправить в коллекцию получившихся персонажей. Это же изделие, куколка с живой эмоцией. Её уже достаточно, чтобы быть производительницей куколок. Не вдаваться же, в самом деле, в мысли о том, что такая эмоция как-то вписывается в общую картину мира. Серьезные дядьки скажут, что зависть у Петрова не делает его живым, а Вологодина делает живым только эта самая зависть, а сам он лишен заметных черт. Скажут, что в теме «Моцарта и Сальери» интересен не крючок завистливого носа, а характеры, две версии творчества, магнетические пространства, которые окружают героев. Надо мило сказать этим дядькам, что они дурилки картонные, а у нас не было ничего, была пустота, скука и расстройства, и вот удалось в пустоте нарисовать иероглиф «зависть». Уже что-то есть, хотя и говорится, что гадальные кубики с пустыми гранями. И они у нас теперь есть.

В рассказе «Шестнадцатое июня» как раз поднимается вопрос смысла писательского труда. Филолог посоветовал героине, по фамилии Аникина, писать дневники, но поскольку в дневниках она бы писала только, что «за прошедший день в моей жизни ничего особенного не произошло», то она пишет рассказы, где хоть что-то происходит. Например, что? «Одинокая женщина проводит лето в пустой квартире, и длинный месяц июнь превращается в бесцветное тягучее ожидание приезда любимого человека». Это кое-что куда честнее, чем ничто в дневнике. И парадокс рассказа в том, что он оборачивается ссорой с близким, с которым расстались полгода назад, ссорой по поводу такого же рассказа, в котором «одинокая женщина и голуби», но по ним супруга позвонившего может тут же распознать неловкую жизненную правду. В итоге появился ещё один рассказ, в котором что-то происходит. Автобиографические сочинения честнее, чем дневники.

Это имеет какое-то гомеопатическое отношение к содержательности литературы. «Мои дни рассыпаются на точки, на крошки, и фоновые частоты иногда бывают настолько сильны, что вся эта мелочь трясётся вокруг меня, резонируя. И за шумовой стеной мне никак не разглядеть главной мысли, ради которой сегодняшний день был задуман».

Вот «Юбка», где маме напоминается история, полностью стертая из её памяти. Как она оставила дочку в лесу в одних трусах, а в её юбке понесла маслята домой. Потом вернулась с вещами и забыла эту историю. Умиленье!

Всё-таки это проза и рассудительная, и дневниковая, даже когда не про себя. Она замаскировалась под рассказы, может быть, эти рассказы полежали в сети (на это много намеков), но что изобличает их дневниковость? Это реальные (или вполне возможные) события, у которых нет развития. Они записываются очень аккуратным стилем – приятным, воздушным, девичьим. Это как чистое исполнение фортепьянной пьесы. Случилось событие, надо его исполнить.

Домашнее исполнение в кругу семьи – с иронией к ошибкам, с бормотанием: какая я исполнительница? Я так редко играю. – Но это всё-таки музыка, а тут и чай с печеньями. И как же странно говорить в такой ситуации, что исполнение – это творчество, что музыку надо прожить, а не исполнить, что исполнения бывают чистые и не очень, а настоящее проживание – это внесение смысла в каждую ноту при полном понимании целого… Наверное, это занудство будут воспринимать с таким же интересом, как исполняли. Внимательно, мило, аккуратно откусывая печенье, чтобы просыпалось как можно меньше крошек. Вот было исполнение, а потом беседа. Много событий за день. Можно даже об этом что-нибудь написать.

В рассказе мимолетность, фрагментарность соединяется со смысловой завершенностью. Поэтому кто-то, выжимая сюжет до конца, выводит некую идею. А кто-то превращает рассказы в коллекцию настроений, ощущений, внезапных всполохов памяти, окрашенных эмоциями. Ну и там уже сам разбирай, что они для тебя значат. Так рассказ приобретает характер почти поэтический. Не рассказ, а стихотворение в прозе. «С начала до конца» сборник в таком роде, лирика там доминирует.

Тексты, вошедшие в книгу, можно разделить на несколько групп. Первая — рассказы с отчетливой биографической составляющей («Дед», «Юбка», «С начала до конца»), затем, рассказы собственно лирические («Дом», «Котенок», «Грибы») сатирические («Петров и Вологодин», «Письма Елене», «Va tutto bene»), даже мистические («Цепи Яковлева», «Смех») и наоборот, тяготеющие к бытовым зарисовкам («Ловушка», «Случайность», «Луковище»).

И везде автор чувствует себя уверенно. Не возникает привычного ощущения, что все это наметалось и набиралось по сусекам, так, для объема, высасывалось из пальца. Сборник радует отсутствием пафоса и многозначительности. Нет раздувания щек, нервов, надрыва – обычной экспрессионистской пошлятины, переполняющей современные тексты. Слава Богу, нет и политики, даже остросоциальной тематики нет, хотя этого хочется в первую очередь от современного текста. Но некоторым авторам социальная заостренность противопоказана, у них талант другого рода. Возьмись они за листовки, получится глупо, смешно, неестественно. Аникина пишет о людях. Это всегда актуально и современно. Поэтическое начало позволяет автору подмечать в жизни то многое, что упускает из виду автор документальной прозы. Дыхание летней жизни («Утро в Замкадье»), одиночество («Вечер»), хаос, абсурд окружающей нас жизни («Что со мной»), деликатные моменты человеческих отношений («Батюшка»).

Мы много говорим о нехватке произведений о современности. Так, вот, пожалуйста, здесь целый сборник рассказов о ней, живой документ нашей жизни, в котором много верно схваченных мелочей и деталей, точно обрисованных человеческих типов. Лучшим в сборнике, на мой взгляд, является рассказ «Октавия». История двух сестер – дурной, ветреной и осторожной, правильной в классическом формате «две судьбы». Какая из них лучше – поди, разберись. Две судьбы, две дороги. Одна другой не хуже.

Конечно, написано с предубеждением, что жить на приколе, по-мещански, много хуже чем носиться по волнам жизни. Потому что там, вне офисов и ипотек, — свобода и творчество, дух, который веет, где хочет, который не обременен ответственностью и условностями. Но это может быть от того, что мы глядим на происходящее с точки зрения романтических стереотипов? Кто его знает, что там про себя думает непутевая сестра? И какова на самом деле ее свободная жизнь? И под каждым ли кустом ей готов и стол, и дом? Рассказ не дает четкого ответа. Но он оставляет пространство для размышления, разговора, обсуждения. Редкое качество в современной литературе.

Сравнивая «Октавию» с другими рассказами, внезапно понимаешь, что достоинства сборника являются в то же время его недостатками. Легкость зарисовок то и дело готова обернуться элементарной недосказанностью. Многие рассказы балансируют на грани между сырым и приготовленным.

Опять же прелесть стихотворения в его точности и лаконичности. Рассказы Аникиной вроде бы стремятся к чему-то подобному, но не всегда достигают цели. Прелесть мгновения в его быстротечности и глубине, оставляющей после смутное, будоражащее тебя воспоминание. Если этот промельк, как нынче принято говорить, растягивается на 7- 8 страниц, эффект возникает противоположный.

Наконец, следует признать, что текстов в книге все-таки многовато. По мере прочтения большая часть их начинает слипаться в однородную массу. Конечно, какие-то рассказы не стираются из памяти («Батюшка», «Утро в Замкадье», «Вечер», «Что со мной», «Октавия»), но сказать, что там было в остальных, к концу книги становится уже затруднительно. Как тут следует поступить: сделать книгу меньше по объему, снабдить инструкцией с рекомендациями читать ее порционно или придать каждому из текстов более яркий неповторимый запоминающийся характер – сказать трудно. Но такая проблема читательского восприятия существует, и от нее было бы неправильно просто отмахнуться.

Впрочем, это не мешает оценить сборник, в целом, положительно. В отличие от большинства из того, что сейчас издается, его действительно можно прочесть с начала и до конца.

Честно сказать – я стараюсь не читать современную женскую прозу. Не потому, что страдаю мизогинией, а потому, что скучно. Половина этой прозы посвящена половому вопросу («воссоздание на письме жизнь женского тела» и т.д.), половина – гендерному (то есть «самоутверждению женщины в мужском мире» и т.п.). Есть и «третья половина» – просто хорошие тексты, но их обычно женской прозой не называют, потому что стрясти символического капитала с них затруднительно.

Книжка Аникиной хороша хотя бы тем, что это женская проза в хорошем смысле. То есть в каждой строчке чувствуется, что писала «девочка» (кавычки, кавычки, это такой образ – «девочка», и на фотке вот тоже) — но без этого вот всего. Книжка похожа на корзинку с деревенскими яблоками. Некоторые битые, некоторые кислые, некоторые совсем зелёненькие, их рано сняли, им бы вырасти. Но зато без химии, можно давать детям.

Ну то есть. Это небольшие рассказики «про жизнь». Совершенно без политики и без «социалки» вообще. Без капли юмора – смеяться особо-то не над чем. Сюжеты обычные. Старые люди, их жалко. Несчастные корёженные люди, тоскующие по красоте и добру – их тоже жалко. Люди, пытающиеся любить и быть любимыми, но при этом глупые и жестокие. Жалко их. Всех жалко. «О человек, недолог твой век и печален, и смертною болью ужален». О чём вообще большая часть литературы и понаписана. Есть немного мистики. Она не кажется чужеродной и мешает.

Оборотной стороной натуральности является банальность. Магический дом в первом рассказе пахнет корицей, ну чем же ещё. Фонари похожи на гигантские порции мороженого. Впрочем, штампы иногда уместны – когда суть текста в сюжете (в маленьком сюжетном повороте) и нужно просто заполнить пространство словами. Так-то работать с языком Аникина умеет. Например, «Письма Елене» — хорошая стилизация. Просто ей это не везде нужно. Ну то есть: особых лавров книжка, наверное, не снискает. Но, кажется, она и не затем писана. А – как выражались авторы позапрошлого века – «для утешения в минуты досуга». В этом качестве она вполне оправдывает себя.

И ещё одно предупреждение для читателя: надо читать с конца. Не с самого, а где-то начиная со «Случайности» — на мой вкус, самого удачного рассказа из всех. И потом сразу переходить к последней трети книги. Чувство такое, будто автор приберёг вкусное на третье.

Рассказы Аникиной — разные: лирические («Утро в Замкадье»), психологические зарисовки («Ловушка», «Качели “Зубр”»), романтичные («Октавия»), бытовые сказки («Кран»), сентиментальные («Котёнок»), жесткие («С начала до конца»), автобиографические («Дедушка», «Юбка»), юмористические («Va tutto bene»), поэтические воспоминания («Золотариды»). Там нуар («Случайность»), тут фэнтези («Дом»), фантасмагория («Смех») или мистика («Что со мной»).

На все лады, в общем, на все вкусы. Интонация, язык, настроение каждый раз меняется в духе повествования, но, несмотря на все это разнообразие, у автора чувствуется свой стиль. Иной раз, ощутимо влияние Шукшина, узнаваема его манера рассказа — парадокса в контексте провинциального быта, опять же, персонажи-чудики попадаются, но, увы, кроме наблюдательности, умения подмечать характерные черты, как-то не достаёт теплоты и человечности её персонажам, хотя к ним Аникина эти чувства явно испытывает. Опять-таки, шукшинская недосказанность самоценна и самоцельна, а здесь этот приём обращается в незавершенность, зачастую порождающую у читателя недоумение и даже досаду. Кстати, ведь сборник так и называется «От начала до конца» и, вот ведь беда, что почти у четверти рассказов конца (не морали, а логического завершения) так и не случается. Может, используя приём «открытого конца», автор надеется на некое «сотворчество» с читателем, история есть, а вот что случится дальше, это уж ты сам предположи? Аникиной легко даются метафорические смыслы вещей, наполняющие атмосферу колоритом, чуть отстранённой чувственностью, приметы времени сотканы из нюансов мелочей быта, резонирующих с душой автора-персонажа. Хороша история о детстве, в ней трепетно запечатлён мир, увиденный впервые: «На огромных полях, в траве и росе, под солнцем, лежали, благоухая, опрокинутые лицом к солнцу дыни и арбузы с гулким звоном внутри. Каждый арбуз — тёплый, как будто живой — такой круглый толстый неподвижный зверь, живущий в листьях, прижавшийся к земле бледной плоской щекой».

Но вот в последнем рассказе — посвященному творчеству — автор грустно признается: «Мои дни рассыпаются на точки, на крошки и фоновые частоты иногда бывают настолько сильны, что вся это мелочь трясется вокруг меня, резонируя. И за шумовой стеной мне никак не разглядеть главной мысли, ради которой сегодняшний день был задуман». Очень точно о себе сказано. Но следовать совету приятеля из того же рассказа, убеждающего автора завязать с творчеством, однако же, не стоит.

На сборник малой прозы Ольги Аникиной «С начала до конца» меня просила обратить особое внимание его номинатор Юлия Беломлинская (замечательно оформившая, кстати, книжку графикой в несколько бердслианском духе, но подчеркнуто без эротических мотивов). Я внял, и оказался вознагражден, как минимум, на двух читательских уровнях.

Первый: как бы пафосно это не прозвучало, такая книжка – свидетельство глубинной и подлинной талантливости народа и поколения. Доктор и поэт Ольга Аникина, судя по ряду автобиографических деталей, мелькающих в рассказах, принадлежит, как и большинство из нас, к нынешним сорокалетним плюс, — последней полноценной советской генерации.

Такую книжку таких рассказов – про жизнь и ее случаи; отношения – родственные, дружеские, любовные; с налетом ностальгии, — города и годы, — и необременительным дыханием метафизики третьим акварельным планом – может и, наверное, должен сочинить любой человек поколения. Обремененный опытом, который кажется ему значительным, не чуждый литературе (а вот амбиции вовсе не обязательны); и, шире – художественно-интеллигентским мировосприятием.

И подобных книжек пишется немало, и некоторые из них талантливы, вот только трогательно-индивидуальная нота и настоящая оригинальность случаются редко. У Ольги Аникиной – случились.

Второй план ловится на послевкусии: чем дальше, тем отчетливей угадывается Антон Чехов. Не на новой фене, но в поменявшихся способах существования, и эти способы становятся очевиднее и крупнее, чем в жизни, при заново переосмысленной манере классика. Ровная, подчас убаюкивающая интонация, которая делает скрытую за ней страсть острее и подлиннее, феноменология обыденности, абсурд повседневности, страшноватая неизбывность чеховских многоточий…

Книжка, понятно, неровная, но вот что хотелось бы рекомендовать именно в подтверждение «чеховских мотивов»: «Петров и Вологдин», «Октавия», «Случайность», «Рояль в кустах», «Батюшка», «Вечер».

А вот чисто по-читательски очень славными и трогательными показались «детские» новеллы: «Юбка», «Золотариды», и, собственно, титульная, «С начала до конца».

А вот образцы стиля: «Я помню и сейчас: берешь в руки дыню, тяжёлую, покрытую шершавой коркой, похожую на растрескавшийся сосуд, драгоценный, древний, кладешь на землю, со всей силы размахиваешься и – по её продолговатому телу проходит дрожь, и липкий сладкий сок течет из трещины. Разъединяешь половинки, и вот уже руки, по локоть, облиты нектаром и амброзией.

Каждую половину нужно еще раз разломить, а дыньку поменьше – ту можно вообще вывернуть наизнанку, и – вот оно, ты ныряешь во влажную ароматную мякоть, зарываешься в неё лицом, глотаешь, пьёшь сок взахлёб. Медовые капли текут у тебя по лицу, по рукам, по шее, заползают на грудь под футболку, ты размазываешь их – всё равно, пусть, пусть! Это солнце течет у меня по рукам, это его я пью из осколков разбитой амфоры». («Золотариды»).

«Пошла на кухню, зачем-то ввинтила в пробку испанской бутылки штопор. Помедлила и поставила бутылку вместе с торчащим штопором обратно на полку. Налила себе чаю, прошла в комнату и включила телевизор. По телевизору шёл футбол. Одна команда на поле теснила другую. Одни футболисты были в жёлтых майках, другие в белых. Женя смотрела и не знала, за кого она болеет» («Вечер»).

В сборнике Ольги Аникиной обе манеры гармонично сочетаются.

Если бы формат здешних рецензий предполагал заголовок, то этот текст я бы назвала «Унылые люди».

Сборник рассказов Ольги Аникиной «От начала до конца» повествует именно о таких персонажах авторского мира.

Начинается он манерным рассказом «Дом», в нем мужчина и женщина живут в пространстве некой, согласно замыслу, волшебной, питерской квартиры на Фонтанке, в которой милота зашкаливает, а чудес от этого не прибавляется. Это такой условно-красивый «дом», где все для дам, все выстроено сообразно мещанским языковым штампам. Если уж там луч, то золотистый, если уж пахнет, то лимонной цедрой и гвоздикой, если уж пыль, то землистая, а если уж муж, то переводчик с итальянского, и если он курит, то нарядный вишневый табак.

Там и существуют невнятные герои, покидая в финале эту фатеру без сопротивления, а читатель расстается с ними без сожалений. Так как , несмотря на всю «цедру», персонажей нет. Да и не было. Ни характеров, ни эмоций, так, душно-уютная интерьерная безделка. Впрочем, с претензией. Полюбуйся, читатель, как в этом доме все славненько, как раз на твой дамский вкус. И как печально оттуда выезжать героям. А люди? Да разве о них речь? Корицей же в доме пахнет? Занавески трехслойные? Почувствуйте аромат свежесваренного кофе и завернитесь в клетчатый плед. Или что там сейчас у девочек принято, чтоб красиво?

Впрочем, нельзя сказать, что Аникина не пытается посмотреть на мир шире, нежели исключительно описывая занудные представления о петербургском гемюте с помощью банальностей. Среди персонажей ее рассказов и автолюбитель, сбивший пешехода, и ветеран войны, пытающийся донести до школьников совсем неуютную правду о Великой Отечественной, и женщина, устроившая в квартире потоп, и массажист Максим , размышляющий о вере и боге прямо на рабочем месте, и бросивший мединститут студент-полярник, и алкаш-преподаватель, и влюбленная парочка на загородном свидании, и вечная хипушка на встрече со своей «цивильной» сестрой, и два заклятых друга, один из которых желает другому смерти. Вяло желает, впрочем. С самого начала ясно, что никто никого не укокошит. Пастеризованные «друзья-враги» так и будут слоняться по страницам рассказа, испытывая заявленные, но непроявленные эмоции. Жизнь как завистника, так и объекта зависти, будет описана ровно таким же стертым языком, как и все, что возникает под пером прозаика Аникиной.

Впрочем, в рассказе «Петров и Вологодин» будет и смешное. Например, когда автор называет студенческие пьянки Вологодина «возлияниями» и «дионисийскими оргиями под его предводительством», а эпизод в жизни Петрова «тяжелым любовным фиаско». Такая, знаете, учительская манерная и напыщенная ирония. «Художник от слова худо» – тоже отличная была бы шутка в авторском узусе.

Персонажи, надуманные от начала до конца, соседствуют с теми, кто, казалось, мог бы ожить в этой вялотекущей прозе. Тот же дед-ветеран мог бы. Невозможность человека передать другим личную трагедию и трагедийную реальность войны – это, несомненно, повод для того, чтобы автор родил нам героя. Но не случилось. И описано это тем же штампованным языком с дежурно- газетными неуклюжими «вся страна поднимала свои последние резервы» и тп. Рассказ состоит из двух частей, во второй сочинен (не исключено, что на документальной основе) эпизод из детства деда, острый мальчишеский конфликт, нравственный, мать его, выбор.

Да и фактура-то интересная, послереволюционное детство на окраине Новосибирска. Но и тут читатель не дождется ничего, кроме рифмы «розы». Или, скорее, «кеды-полукеды». Даже чуть было не случившаяся поножовщина между подростками описана скучно и бездыханно. Унылым перечислением тяжелейших на самом деле событий будет в другом рассказе и повествование о жизни монастырской трудницы, бывшей зэчки, и жены, преданной мужем на поругание лагерным уголовникам. Был бы явлен человек, а тем более, художественный образ, хоть в этом случае. Но нет, очередное ничто, формальное перечисление событий жизни. Бабки на лавочке живей и интересней рассказывают, ходи да записывай. Хотя записать живую речь тоже уметь нужно. Даже удивительно, как Аникиной удается рассказать скучно об интересном, как из любого человека, даже имеющего все признаки яркой биографии, получается сделать призрак. А из его жизни – бледный этой самой жизни отпечаток.

Впрочем, слова про отпечаток жизни принадлежат именно Аникиной, так она описывает бытование одной из своих героинь, беженки, попавшей не в свою реальность в чужом городе. Но запоминается из рассказа одно: фамилия героини. Луковище. Ну, как говорится, и на том… Все герои этой прозы одинаковые. И какие-то поругавшиеся на юге супруги, и преподавательница танцев, узревшая неожиданно на курорте своего сбежавшего отца, и некая Леля (конечно, «прошлепавшая на кухню»), и Женя, ожидающая своего любовника Артема ( о ней автор говорит, что в жизни ее ничего, кроме этого ожидания и нет). Но и зачем этого закадрового непонятного Артема ждать, тоже неясно. Ни персонажей, ни характеров, ни слез, ни любви.

И говорят герои, если автор дает им немножко побеседовать, совершенно похоже. Одинаково описывает свою жизнь массажист Максим и студент-медик, одинаково вспоминает о себе, одиннадцатилетней, автор, точно так же строит свою речь юная певица. Даже поехавший мозгами персонаж Лешик говорит авторским голосом с фирменной занудной интонацией и абсолютной серостью невыразительных средств. Есть, конечно, еще рассказ в письмах. Он хотя бы забавный. Актрисе пишет сначала вполне куртуазный поклонник, к финалу превращающийся в базарного хама. Но после сорокинского-то Мартина Алексеевича зачем такой, куда более слабый, экзерсис?

Впрочем, кое-что писательнице удалось. Например, в рассказе «Юбка», в котором она вспоминает свое детство, неплохо выписаны…грибы. Ну да, грибы, грибочки, маслята, маленький эпизод, до которого надо добираться сквозь все эти «лежало озеро», «лежали поляны». Может, Аникина была бы хороша, как писатель-грибовед? Раз с людьми не сложилось? От грибов-то никаких характеров и своеобычной речи не требуется, все они похожи, да и образ жизни у них укромный, тихий, мало наполненный событиями, даже внезапная гибель от острого ножа, и та проходит незамеченной большим миром с его страстями, драмами и фарсами? Описывать людей, похожих на грибы, мне кажется, куда пагубней. Не лучше ли воспользоваться дежурным советом начинающим прозаикам: пишите о том, что знаете и любите. Грибы так грибы. Сборник завершается неким авторским посланием, попыткой рефлексии. Рассказ «Шестнадцатое июня» описывает день писательницы, его первая фраза: «За прошедший день ничего особенного в моей жизни не произошло».

Мы и так уж не ожидаем, впрочем, что писательница в июньский полдень внезапно превратится в муху или встретит тень близкого родственника на суровом морском берегу. День ее прошел в автосервисе, и она как бы оправдывается «…меня глубоко тревожит и Шекспир, и добро. Но настоящий мой день – и настоящая моя жизнь сейчас – она про автосервис, а не про Шекспира.» Поэтому об этом и повествует. То есть, с одной стороны, возможно, писательница чувствует некий подвох, но ей кажется, все дело в том, что жизнь недодает ей шекспировской глубины и яркости событий. Способность к самообману – одно из самых человеческих наших качеств. Аникина сетует на то, что дневник ей писать неинтересно, не мы такие, мол, жизнь такая. Куда привлекательней рассказы сочинять. Пускай их герои ни живы, ни мертвы, язык бледен и обложен, но главное, чтоб писателю нравилось, саркастично добавлю я. Не о читателе же думать, в конце-то концов? Не о своем же хлипком даре поразмыслить?

Следовательно, будет в последнем тексте сборника и авторское жеманничанье, и даже попытка апелляции к чистой душе русской литературы, тишайшему Пришвину, который, казалось бы, тоже скромно бродил по лесам и болотам с охотницкой собакой, никакого там Шекспира. Но он-то из любого шевеления былинки мог создать образ, из встречи на полянке с прохожим – неповторимый характер, а в собственных тихих размышлениях был способен дойти до личной философии жизни и искусства. Речь его была яркой и узнаваемой, писал он о том, что его действительно «глубоко тревожит», а не кокетничал, что мол, жизнь моя – скучное болото, а так- то волнует меня Гете и «Закат Европы».

Когда тревожит, писатель о том и пишет, хоть дневник, хоть еще какие сочинения. Не удержать. Но и тут могло бы быть место для драмы, хоть и нешекспировской. Возможно, неосознаваемой. Хочется писать, а нечем. Вот «От начала до конца» совсем нечем.